Полная версия
Растерянность и чувство вины Ризли.
Он стоял как громом пораженный, наблюдая за этой сценой. Верховный судья Фонтейна, воплощение беспристрастности и сдержанности, стоял на коленях у постели раненой путешественницы, прижимая ее руку к своей щеке, не скрывая своей боли и страха ни перед кем. Все слухи, все перешептывания, все загадочные улыбки Клоринды и Фурины – все это мгновенно сложилось в единую картину. Это была не дружба. Не партнерство. Это было нечто гораздо большее, нечто настолько глубокое и сокровенное, что рушило все барьеры рангов и титулов. Ризли видел перед собой не Верховного судью, а мужчину, до смерти напуганного возможностью потерять ту, кто ему дороже всего на свете. Он осознал, какой вихрь чувств скрывался за внешней невозмутимостью Нёвиллета, и понял, почему тот так противился отправке Люмин в Миропид. Вина снова сдавила горло Герцога, но теперь к ней примешивалось иное чувство – глубокое уважение к силе чувств, свидетелем которых он невольно стал.
Сиджвин продолжала свою титаническую работу. Она наложила швы, обработала рану специальными гидро-составами, ускоряющими регенерацию, ввела стабилизирующие препараты. Ее маленькие ручки двигались уверенно и точно, но она чувствовала исходящее от Нёвиллета напряжение, его невысказанную мольбу, его страх. Этот взгляд, которым он следил за каждым ее движением, за каждым вздохом Люмин, давил невидимым грузом. Сиджвин понимала: сейчас от ее мастерства зависит не только жизнь Путешественницы, но и душевное равновесие одного из самых могущественных существ Фонтейна.
Сиджвин наконец выпрямилась, закончив первичную обработку раны. Она протерла лоб тыльной стороной ладони, оставляя на коже красный мазок. "Пуля прошла навылет," – ее голос звучал устало, но профессионально ровно. Она посмотрела сначала на Ризли, потом на Нёвиллета, все еще не отпускавшего руку Люмин. "Жизненно важные органы не задеты, ей повезло. Но она потеряла много крови. Состояние стабильное, но тяжелое. Ей нужен полный покой и время для восстановления. Очень много времени." Слова мелюзины повисли в напряженной тишине, нарушаемой лишь тихим писком медицинских приборов и прерывистым дыханием Люмин.
– Пожалуйста… – прошептал Нёвиллет, прижимая руку Люмин к губам. – Не уходи… Я не переживу…
Его голос был едва слышен, слова превращались в обрывки молитвы, обращенной к неизвестным богам. Он был готов отдать все, что у него есть, лишь бы она открыла глаза, лишь бы ее сердце снова забилось ровно и сильно. Ризли, шокированный поведением Нёвиллета, пытается понять, что происходит между ним и Люмин. Он начинает пересматривать их прошлые взаимодействия и замечает детали, которые раньше упускал из виду, осознавая глубину их связи.
Воздух в медицинском отсеке крепости Миропид был густым и тяжелым, пропитанным резким запахом антисептиков и едва уловимым металлическим привкусом крови. Ритмичное пиликанье медицинского аппарата рядом с койкой Люмин было единственным звуком, нарушавшим напряженную тишину. Ризли стоял, прислонившись к холодной каменной стене, чувствуя себя неуместным, лишним в этой картине чужого горя. Его взгляд был прикован к фигуре Верховного судьи, Нёвиллета, склонившегося над Люмин. Герцог все еще не мог прийти в себя после того, как Нёвиллет ворвался сюда мгновения назад – не величественный и сдержанный Юдекс, а человек, снедаемый первобытным страхом, чья аура спокойствия рассыпалась прахом. Он отшвырнул Ризли с дороги, не заметив, не удостоив даже гневным взглядом, его глаза искали только одно – Люмин. И теперь он был здесь, рядом с ней, и мир для него, казалось, сузился до размеров этой узкой койки.
Ризли наблюдал, как Нёвиллет осторожно, словно боясь разбить хрупкое стекло, взял бледную, безжизненную руку Люмин в свою. Он поднес её к лицу, прижался щекой к холодным пальцам. Движение было полно такой отчаянной, незамутненной нежности, что у Ризли перехватило дыхание. В голубых глазах дракона, обычно спокойных и глубоких, как океанские впадины, плескался чистый, неприкрытый ужас. Страх потерять. Ризли, знавший Нёвиллета как воплощение непоколебимой справедливости и сдержанности, никогда не видел его таким. Ни разу. Эта внезапная, всепоглощающая уязвимость, выставленная напоказ без тени смущения перед ним и Сиджвин, была оглушительнее любого крика. Она сломала все привычные представления о Верховном судье. Маска бесстрастия дала трещину, и под ней обнажилось нечто глубоко личное, сокровенное. Это было больше, чем забота о ценном союзнике. Намного больше.
Тяжелое чувство вины снова сдавило грудь Ризли. Это он не уберег её. Он, герцог Миропид, отвечающий за порядок и безопасность в этих стенах, допустил, чтобы Путешественница, пришедшая на помощь по его же просьбе, получила пулю в спину. Он должен был предвидеть, предусмотреть, защитить. Его просчет, его халатность стоили Люмин едва ли не жизни, а теперь… теперь его ошибка стала катализатором, сорвавшим покровы с тайны, которую эти двое так тщательно оберегали. Вина смешивалась с растущим изумлением, почти шоком. Глубина чувств Нёвиллета, эта бездна страха и нежности, которую он только что узрел, поражала воображение. Ризли всегда считал Юдекса существом почти мифическим, далеким от человеческих страстей. Как же он ошибался.
Сиджвин, мелюзина-медсестра, двигалась по лазарету почти бесшумно, проверяя показания приборов, меняя капельницу. Она бросала короткие, понимающие взгляды на Нёвиллета, но не произносила ни слова, не вмешивалась. В её глазах читалось профессиональное сочувствие, но, возможно, и нечто большее – знание или догадка, которую она держала при себе. Её молчаливое присутствие лишь подчеркивало густое, наэлектризованное напряжение, повисшее в воздухе. Каждый в этой комнате, казалось, затаил дыхание, ощущая вес момента, значимость происходящего негласного откровения. Тишина была тяжелой, давящей, нарушаемая лишь писком аппарата,да прерывистым дыханием Нёвиллета.
Именно в этой оглушающей тишине к Ризли пришло осознание. Резкое, как удар.. Связь между Нёвиллетом и Люмин была иной природы – глубокой, прочной, интимной. Это переворачивало всё с ног на голову. Ризли вдруг понял, что всё это время видел лишь фасад, тщательно выстроенную иллюзию профессиональных отношений. Все эти частые визиты Люмин в Пале Мермония, их долгие совещания за закрытыми дверями, которые раньше казались лишь частью работы… теперь обретали совершенно иной, пронзительно ясный смысл. Он вспомнил мимолетные взгляды, которыми они обменивались на судебных заседаниях, едва заметную перемену в тоне Нёвиллета, когда он обращался к ней, почти неуловимую теплоту, проскальзывавшую сквозь его обычную сдержанность. Детали, которым он раньше не придавал значения, теперь выстраивались в четкую, неоспоримую картину.
Он был потрясен до глубины души. Верховный судья Фонтейна, древний Гидро дракон, воплощение порядка и закона… и Путешественница, чужестранка, воительница, прошедшая сквозь миры. Казалось, между ними лежала пропасть – статуса, происхождения, самой природы их существ. Мысль об их романе показалась бы ему абсурдной еще час назад. Но сейчас, видя Нёвиллета, его обнаженную душу у постели раненой Люмин, отрицать очевидное было невозможно. Это было не предположение, не догадка – это была истина, открывшаяся ему с беспощадной ясностью. В голове пронеслась мысль: как долго? Как долго они скрывали это ото всех, так мастерски играя свои роли? Какой же силы должна быть эта любовь, чтобы заставить их идти на такой риск, и какой же невыносимой болью должно быть для Нёвиллета это ранение Люмин, случившееся по вине самого Ризли. Герцог отвел взгляд, чувствуя, как к горечи вины примешивается сложное чувство… уважения? К силе их чувств и к той тайне, свидетелем которой он невольно стал.
В напряженной тишине раздался едва слышный звук – слабый, похожий на шелест сухого листа, стон. Губы Люмин дрогнули.
– Нёв… – прошептала она, ее голос был тонким и прерывистым, почти неразличимым.
Нёвиллет мгновенно наклонился к ней, его лицо оказалось совсем близко к ее. Весь мир сузился до этого тихого звука, до ее бледного лица.
– Я здесь, Люмин, – его голос, обычно ровный и спокойный, дрогнул. – Я здесь. Все будет хорошо.
Он осторожно провел тыльной стороной ладони по ее щеке, убирая прилипшую прядку волос. В его прикосновении было столько нежности, столько отчаяния и обещания защиты, что Ризли невольно отвел взгляд, чувствуя себя лишним в этой интимной, выстраданной сцене.
В этот момент, глядя на беззащитную Люмин, ощущая хрупкость ее жизни под своими пальцами, Нёвиллет принял решение. Твердое, как адамант, и ясное, как горный источник. Хватит. Хватит этой скрытности, этих опасений, этого вечного балансирования на грани долга и чувства. Он больше не отпустит ее одну навстречу опасности. Как только она сможет передвигаться, он заберет ее в свою резиденцию. Он будет рядом, будет заботиться о ней сам, оградит ее от всего мира, если потребуется. Пусть говорят что угодно. Ее жизнь, ее безопасность – вот что теперь имело значение. Все остальное – лишь пыль на ветру по сравнению с биением ее сердца, которое он сейчас так отчаянно пытался удержать в своих руках. Его взгляд стал жестче, в серебристых глазах появилась стальная решимость. Он защитит ее. Любой ценой.
Люмин приходит в сознание.
Резкий запах антисептиков смешивался с металлическим привкусом крови во рту. Люмин попыталась сфокусировать взгляд, но яркий свет ламп резал глаза. Голова гудела, тело ломило, словно ее придавили камнем. Воспоминания обрывочны и хаотичны: каменные стены, крики, резкая боль в спине… Она попыталась пошевелиться, но острая вспышка боли пронзила все тело. Где она? Что случилось? Лицо Нёвиллета. Боже, каким же измученным он выглядел. Под глазами залегли тени, обычно безупречные серебристые волосы растрепались, а в глубине его сине-фиолетовых глаз плескался такой океан страха и боли, что у Люмин на мгновение перехватило дыхание. Он не спал. Возможно, не одни сутки. На его строгом лице пролегли новые морщинки – следы бессонных ночей и терзаний. Увидев его таким, Люмин почувствовала укол вины, смешанный с волной нежности. Она попыталась улыбнуться, но губы слушались плохо, а усилие отозвалось новой вспышкой боли. И все же, сквозь эту боль, сквозь слабость, она была рада. Невероятно рада видеть его здесь, рядом. Это придавало сил, ослабляло тиски страха, сжимавшие ее сердце с момента выстрела.
– Люмин!
Знакомый голос прорвался сквозь туман. Перед глазами возникло лицо Нёвиллета. Его обычно сдержанные черты искажены тревогой, глаза лихорадочно блестят. Он сжал ее руку, пальцы холодные как лед.
– Нёв… – прошептала Люмин, голос хриплый и слабый.
Он наклонился ближе, его дыхание обожгло ее щеку.
– Ты очнулась! Сиджвин, она очнулась!
Нёвиллет аккуратно промокнул ее губы влажной тканью. Его прикосновения осторожные, почти благоговейные. Он убрал прядь волос с ее лица, и Люмин ощутила тепло его руки. В этот момент, несмотря на боль и страх, она почувствовала себя в безопасности. Так, как чувствовала себя только рядом с ним. Эта нежность, которую он так старательно скрывал от посторонних глаз, сейчас была явной, почти осязаемой.
– Пуля прошла навылет, чудом не задела жизненно важные органы, – голос Сиджвин звучал устало, но в нем слышалось облегчение. – Кровотечение остановили, но тебе нужен покой и постоянное наблюдение констатировала Она глядя на Люмин.
Нёвиллет слушал, не сводя с Люмин пронзительного взгляда.
– Какие могут быть осложнения? – спросил он, голос напряженный.
– Инфекция, воспаление… – Сиджвин замялась. – Мы сделаем все возможное.
– Нёв… – голос прозвучал едва слышным шепотом, сухим и надтреснутым. Звук потерялся в тишине палаты, но чуткий слух Нёвиллета уловил его. Он мгновенно наклонился ниже, его лицо оказалось совсем близко. В его глазах мелькнуло облегчение, но тревога никуда не ушла. Он боялся дышать, боялся пропустить хоть слово, хоть вздох.
– Я здесь, Люмин. Я здесь, – его голос был низким, хриплым от сдерживаемых эмоций, но в нем звучала непоколебимая уверенность.
Нёвиллет осторожно, словно боясь причинить боль или спугнуть это хрупкое возвращение к сознанию, взял её руку. Его пальцы, прохладные и сильные, сомкнулись вокруг её ладони. Контраст его уверенного прикосновения и её собственной слабости был почти осязаем. Он поднес её руку к своим губам, и его теплое дыхание коснулось её кожи. Легкий, почти невесомый поцелуй на тыльной стороне ладони – жест такой интимный, такой нехарактерный для сдержанного Верховного судьи на публике, что сердце Люмин забилось чуть быстрее, отзываясь теплом.
– Я больше никогда… никогда не позволю этому случиться, – прошептал он, глядя ей в глаза. В его взгляде была не просто забота – там была клятва, выкованная в огне страха потери. – Я всегда буду рядом. Всегда.
Это обещание, произнесенное тихим, но твердым голосом, прозвучало как якорь в бушующем море боли и неуверенности. Оно давало надежду, согревало. Безопасность Люмин стала для него не просто приоритетом – она стала его абсолютной необходимостью.
В этот момент дверь в лазарет тихо скрипнула и отворилась. На пороге стоял Ризли. Его обычно уверенная осанка была ссутулившейся, а на лице застыло выражение глубокой вины и беспокойства. Он перевел взгляд с бледного лица Люмин на напряженную фигуру Нёвиллета, и атмосфера в комнате мгновенно накалилась. Ярость, до этого момента сдерживаемая Нёвиллетом внутри, вырвалась наружу невидимой, но удушающей волной. Его глаза потемнели, превратившись в грозовые тучи, а рука, державшая ладонь Люмин, сжалась чуть сильнее. Он не произнес ни слова, но его взгляд, прикованный к Ризли, был красноречивее любых обвинений. В нем читалось одно: ты виноват. Ты не уберег ее.
– Я… я пришел узнать, как она, – голос Ризли прозвучал глухо. Он сделал шаг вперед, но остановился под тяжелым взглядом Нёвиллета. Герцог чувствовал себя так, словно его пригвоздили к месту. – Нёвиллет, я клянусь, я не мог предвидеть… этот надзиратель… предательство. Мы не ожидали, что у Кукловода будет огнестрельное оружие, тем более спрятанное так… подло. Я зол на себя больше, чем ты можешь представить. Я подвел….. и мне нет оправдания.
Ризли говорил быстро, сбивчиво, пытаясь оправдаться, но его слова тонули в ледяном молчании Верховного судьи. Объяснения, какими бы правдивыми они ни были, казались пустым звуком перед лицом едва не случившейся трагедии, перед бледностью Люмин и бездонной тревогой в глазах Нёвиллета. Этот холодный, безмолвный гнев был страшнее любой крикливой ярости. Ризли понял – сейчас никакие доводы не достигнут цели. Связь между этими двумя была глубже, чем он мог себе вообразить, и его неудача воспринималась Нёвиллетом как личное оскорбление, как посягательство на самое дорогое.
– Нёвиллет… не надо, – слабый голос Люмин прервал напряженное молчание. Она с трудом повернула голову, встречаясь взглядом с Ризли. В её глазах не было упрека, только усталость и понимание. – Ризли… не виноват. Это… риск… часть работы. Мы знали… на что шли. Не вини его.
Её слова, тихие, но твердые, подействовали на Нёвиллета. Он медленно перевел взгляд на неё, и лед в его глазах начал таять, сменяясь прежней тревогой и нежностью. Он глубоко вздохнул, словно сбрасывая с плеч непомерный груз гнева, но напряжение в его позе не исчезло полностью. Мудрость и сострадание Люмин, проявленные даже в таком состоянии, обезоруживали. Она всегда умела видеть суть вещей, не поддаваясь эмоциям.
Ризли почувствовал, как невидимые тиски, сжимавшие его, ослабли. Он коротко кивнул Люмин, в его взгляде читалась благодарность и облегчение. Затем он снова посмотрел на Нёвиллета, на их сплетенные руки, на ту нежность, с которой судья смотрел на раненую путешественницу. Он ощутил себя не просто лишним – он ощутил себя чужаком, случайно забредшим в святилище, где действуют иные законы и правят иные чувства.
– Я оставлю вас, – сказал он тихо и, помедлив мгновение, вышел из лазарета, осторожно прикрыв за собой дверь. Он не мог до конца понять эту связь, эту ярость, сменившуюся такой трогательной заботой, но теперь он знал – между Нёвиллетом и Люмин было нечто большее, чем просто служба. Нечто глубокое и настоящее.
Когда шаги Ризли затихли в коридоре, Нёвиллет снова полностью сосредоточился на Люмин. Он провел пальцами по её щеке, убирая опять выбившуюся прядь волос. В его глазах плескалась тревога, страх потери, который не отпускал его ни на секунду. Он смотрел на бинты, видневшиеся под тонким одеялом, на бледность её кожи, и его сердце сжималось от боли. Воспоминания о том мгновении, когда пришла весть о её ранении, были острыми, как осколки стекла. Он больше не мог рисковать. Не хотел отпускать её снова в пекло, где каждая тень могла скрывать опасность.
– Люмин, – начал он решительно, его голос вновь обрел твердость, но теперь в нем звучала не сталь судьи, а сталь защитника. – После того, как Сиджвин разрешит, ты переедешь ко мне. В мою резиденцию. Я должен быть уверен, что ты в полной безопасности, что тебе обеспечен лучший уход. Я… я не могу иначе. Я хочу быть рядом.
Люмин смотрела на него, видя в его глазах не только властность Верховного судьи, но и глубокую, почти отчаянную потребность защитить её. Она понимала, что это значит. Переезд в его резиденцию – это не просто мера предосторожности. Это шаг, который сделает их отношения явными, выставит их на всеобщее обозрение со всеми вытекающими последствиями и сплетнями, которых она так опасалась. Но глядя в его глаза, полные тревоги и любви, она поняла, что сейчас это не важно. Важно было то, что они оба хотели быть вместе, нуждались друг в друге. Слабая улыбка снова коснулась её губ, на этот раз чуть увереннее.
– Хорошо, Нёв, – прошептала она. – Я согласна.
Они остались одни, в тишине палаты, нарушаемой лишь тихим писком приборов. Слова были больше не нужны. Они смотрели друг на друга, и в их взглядах читалось все: пережитый страх, облегчение, нежность, зарождающаяся надежда и молчаливое обещание пройти через все трудности вместе. Ранение Люмин стало катализатором, сорвавшим последние покровы сдержанности и сомнений. Их связь, закаленная в огне опасности и тревог, стала только крепче, их тихая гавань посреди бушующего мира – реальнее. Теперь они были вместе, и это было главное.
Залитые бледным светом стены лазарета крепости Миропид казались Люмин холодными и безликими. Она лежала, укрытая тонким одеялом, и смотрела в потолок. Рана под лопаткой все еще ныла тупой болью, напоминая о схватке с 'Кукловодом' и предательском выстреле. Сиджвин, неутомимая мелюзина, заверила ее, что худшее позади, но слабость еще не отпускала. Мысли Люмин, однако, были заняты не столько физическим недомоганием, сколько предложением Нёвиллета. Переехать в его резиденцию.
Ее сердце наполнялось теплом при мысли о его заботе, о том, как он, отбросив всю свою судейскую сдержанность, ворвался в лазарет по рассказу Сиджвин, как сжимал ее руку, не скрывая страха в глазах. Эта искренняя, почти отчаянная нежность была для нее дороже любых слов. Но разум, привыкший к осторожности и предвидению последствий, настойчиво шептал о другом. Переезд в дом Верховного Судьи Фонтейна не останется незамеченным. Слухи, пересуды, косые взгляды – все это обрушится на них лавиной. Она ценила их тайные встречи, украденные мгновения близости, не омраченные общественным мнением. Смогут ли они сохранить эту хрупкую связь под пристальным вниманием всего Кур-де-Фонтейна? Не повредит ли это его безупречной репутации? Она, Путешественница, привыкшая к дороге и временным пристанищам, и он – столп правосудия, воплощение порядка. Их союз казался столь же невозможным, сколь и реальным. Легкий скрип двери вырвал ее из задумчивости.
На пороге стоял Нёвиллет. Даже в безупречно скроенном костюме он выглядел уставшим – под глазами залегли тени, а в уголках губ застыла едва заметная складка беспокойства. В руках он держал небольшой букет радужных роз, их нежные лепестки переливались. Он тихо прошел в палату, поставил цветы в вазу на тумбочке у кровати, наполнив воздух тонким, едва уловимым ароматом.
– Как ты себя чувствуешь сегодня, Люмин? – его голос был тихим, лишенным обычной официальной звучности, в нем слышалась неподдельная тревога.
– Лучше, Нёв, – она слабо улыбнулась, используя их интимное обращение. – Сиджвин – настоящая волшебница. Скоро буду снова в строю.
Он присел на стул рядом с кроватью, его взгляд внимательно изучал ее лицо.
– Я рад это слышать. Однако… – он сделал паузу, подбирая слова. – Я все еще настаиваю на своем предложении. После того, что случилось… я не могу позволить тебе оставаться одной в съемной квартире. Это небезопасно.
Люмин отвела взгляд, рассматривая переливы цвета на лепестках роз.
– Я понимаю твое беспокойство, Нёв. И я безмерно благодарна тебе за все. Но… ты же знаешь, что скажут люди. Слухи и так ползут, стоит нам задержаться в твоем кабинете на пять минут дольше обычного. А если я перееду к тебе…
– Пусть говорят, – твердо сказал Нёвиллет, его взгляд стал решительным. – Моя главная забота сейчас – твое благополучие и безопасность. В резиденции ты будешь под постоянной защитой и присмотром. Там есть персонал, который сможет позаботиться о тебе, пока ты полностью не восстановишься. Я не могу рисковать… не могу допустить, чтобы подобное повторилось. То, что произошло в Миропиде… – он замолчал, сжав кулаки. Воспоминание о том, как он увидел ее без сознания, все еще причиняло ему физическую боль. – Я должен быть уверен, что ты в безопасности. Рядом со мной.
Люмин подняла на него глаза. В глубине его синих зрачков плескались не только беспокойство и тревога, но и та самая глубокая, всепоглощающая нежность, которую она видела в первые минуты,когда очнулась после ранения. Он не просто предлагал ей кров и защиту – он предлагал ей часть своей жизни, своего мира, открыто, невзирая на возможные последствия. И глядя в его глаза, она поняла, что ее собственные страхи перед общественным мнением меркнут перед глубиной его чувств и ее ответным желанием быть рядом. Осознание этого стало тем самым последним толчком.
– Хорошо, Нёв, – тихо произнесла она.
Легкая, почти незаметная тень облегчения промелькнула на его лице, разгладив морщинку между бровей. Он осторожно взял ее руку, ту, что не была подключена к капельнице с лекарством, и мягко сжал ее пальцы.
– Спасибо, Люмин.
Переезд.
Нёвиллет получил разрешение Сиджвин забрать Люмин к себе в резиденцию с условием строгого постельного режима еще как минимум две недели и ее посещения к нему для контроля её здоровья.
Воздух в величественном холле резиденции Верховного Судьи всегда казался Люмин прохладным, почти стерильным, пропитанным запахом старых книг и полированного дерева. Но сегодня, когда Нёвиллет осторожно придерживал её под локоть, помогая переступить порог, холл ощущался иначе. Возможно, дело было в мягком солнечном свете, пробивающемся сквозь высокие стрельчатые окна и ложащемся золотистыми пятнами на мраморный пол. Или, может быть, это было само присутствие Нёвиллета рядом – не как судьи, не как дракона, а как мужчины, чья тревога за неё ощущалась почти физически, разливаясь вокруг теплом, которого этот дом прежде не знал.
Она сделала неуверенный шаг вперед, все еще чувствуя фантомную боль в спине там, где пуля пробила плоть. Легкое головокружение – последствие долгого пребывания в лазарете Сиджвин – заставило ее на мгновение прикрыть глаза. Нёвиллет тут же напрягся, его пальцы крепче сжали её локоть.
– Все хорошо? – его голос был тихим, но в нем звучала глубокая, неприкрытая забота.
– Да, просто… непривычно, – Люмин слабо улыбнулась, открывая глаза. Она окинула взглядом огромное пространство: высокие потолки, уходящие во мрак, строгие колонны, гобелены с изображением древних гидро-драконов. Все это подавляло своей монументальностью, напоминая о статусе хозяина дома. И она теперь здесь. Не в гостях. Это осознание вызывало смешанное чувство – благодарность, смущение и легкую панику. Тихая Мелюзина-горничная бесшумно скользнула мимо, забирая её скромную дорожную сумку, и исчезла в одном из коридоров, еще больше усиливая ощущение нереальности происходящего. Холодный, официальный дом вдруг стал местом ее выздоровления, местом их… совместной жизни? Слово пугало. Нёвиллет заметил её смятение. Он мягко высвободил её локоть, но остался стоять рядом, давая ей время освоиться.
– Твоя комната готова. Но, может быть, ты хотела бы сначала немного подышать свежим воздухом? В саду сейчас как раз распустились Радужные Розы. Их аромат, говорят, успокаивает.
Предложение было неожиданным. Люмин помнила их последнюю встречу в этом саду перед спуском в крепость. И думала что для Нёвиллету это будет горьким воспоминанием, но посмотрев на Него она не увидела ни чего кроме нежности и любви его глазах.
– Да, пожалуй, – кивнула она, благодарная за смену обстановки. – Это было бы неплохо.