Сказки города Н. Детектив-нуар в 2-х частях

– Знаю. Женская версия Лепорелло, преданного слуги дона Жуана.

– Ну вот. Положим, ты говоришь, что прощаешь. Тогда вина, рыбка моя, переходит на тебя, и теперь уже Марк, в свою очередь, будет решать эту проблему, а за ним, девонька, придет и моя очередь. А я не хочу – я знаю, что нельзя брать на себя чужую вину. Каждый должен быть в ответе за содеянное им – не больше, не меньше.

Он сделал паузу. Пожевал, как старик, губами, налил себе виски из толстостенного, хрустального графина. Бросил лёд в стакан, поболтал его. Выпил.

– Я не рассказывал тебе, как с женой своей познакомился?

Катя покачала головой.

– Я её отбил.

Катя вопросительно подняла брови. А он продолжил:

– У тех, кто её бил… в тот вечер. Мы были в ресторане. Две разных компании. Просто в одном зале сидели. Её кто-то привел из моих друзей. Представил не то, как коллегу, не то как бывшую сокурсницу – не помню уже. И вот её приметил один, из другой компании. Начал поглядывать, задираться даже. Но у нас парней в компании было больше, поэтому на публике он границы не переходил. А потом я пригласил её на танец, и после танца мы вышли подышать воздухом, ну и покурить, конечно же. А он вышел за нами. И вот там, когда она отошла ненадолго от меня, он её и поймал. С ним были ещё две девицы, видимо, её знакомые. Во всяком случае, мне так показалось. Я видел, что они разговаривают, мне было не слышно о чём, я не собирался вмешиваться, но что-то меня беспокоило, и я поглядывал всё время в ту сторону. Ну, не было похоже их общение на разговор хороших знакомых. Наоборот, мне казалось, что они чем-то раздражены, и хотят ей навредить. Когда я это понял, я собрался подойти поближе, но не успел. Этот подонок ударил её, она упала, а он пнул её, чуть ли не в лицо. А эти две сучки, что с ним были, захохотали, обе, пьяные в хлам. Да и он, к слову сказать, был не лучше. Я озверел. Не помню толком дальше. Меня оттащили. Он был весь в крови. Девицы испарились куда-то. Она плакала навзрыд. Я уже тогда был известен в городе, милицию вызывать не стали. Потом, когда мы с ней познакомились поближе, она рассказала мне подоплёку того вечера.

Он помолчал. Допил виски. Налил снова, почти полный стакан. Покрутил его в пальцах.

– Видишь ли, однажды она взяла на себя не свою вину. Она не была балованным ребенком, скорее очень одиноким, росла в обеспеченной семье. Городок был небольшим, вот как этот, где все друг друга знали. Отец – уважаемый врач, хирург. На главной улице городка жила в старинном доме пожилая дама. Когда-то это был её дом. Теперь она зарабатывала на жизнь уроками английского. Но она не просто вдалбливала неучам грамматику, как большинство репетиторов, нет, она, как сказали бы в давние времена, держала пансион. По сути, она заменяла собой языковой кружок, школу хороших манер и детский садик. К ней в просторную квартиру приводили детей. С девяти до шести. Ланч, обед, полдник. До ланча – письменный английский, после него – до обеда – устный, потом обед и прогулка, а потом дети играли и она с ними общалась на любые интересующие их темы – до прихода родителей. У дамы этой гувернантки были в детстве, немка и англичанка, а французский в совершенстве знали все в её семье, на нём и говорили. Русский язык был у них скорее иностранным, чем родным. В общем, чистое дворянство. И вот эта Юлия Вячеславовна передавала детям свои знания и манеры, вместе с тем английским, которому её когда-то учили – со всеми тонкостями и деталями произношения. Представляешь?

Катя зажмурилась. Да, это было воистину везение – попасть в такую группу. Иван Ильич будто услышал её.

– Вот-вот, повезло – не то слово. А Женя – жена моя, ещё умудрилась стать любимицей у Юлии. Причём – надо отдать ей должное – она ничего специально для этого не делала. Женя была девочка с великолепным слухом, феноменальной памятью, и очень начитанная для своего возраста, если, конечно, так можно сказать про пятилетнего ребенка. Но у неё были проблемы со здоровьем с самого раннего возраста, и книги были ей куда большими друзьями, нежели живые люди, так что она была очень образованной и знающей в свои неполные шесть. Юлия любила её – за сообразительность, за чистоту души. Ту самую, которая их обеих и подвела в итоге.

Он вновь замолчал. Выпил залпом налитое, и снова налил – опять полный стакан. Катя взглянула тревожно. Он усмехнулся.

– Не бойся. Прошлое отрезвляет. Когда я вспоминаю былое – я никогда не пьянею. Честно. Так вот. В один из вечеров – а если помнишь, я говорил, что после обеда дети обычно играли до прихода родителей – кто-то из них полез в запретный посудный шкаф, неизвестно зачем, но полез, и разбил чашку, которая там стояла. Синюю, кобальтовую, в сеточку, старинную. Она не была особо ценной, но она была любимой чашкой Юлии Вячеславовны, из нее пила ещё Юлина мама. Или сестра – не важно. Кто-то из родственников, дорогих ей. И вот теперь эта чашка лежала перед детьми – расколотая на кусочки. Конечно, они испугались. И единственное, на что их хватило – это упросить Женю взять на себя их вину. Юлия Вячеславовна любит тебя – шептали они ей, – ты у неё самая лучшая, она простит тебя. Тебя простит, а нас – нет. Ну, пожалуйста, ну что тебе стоит, тебе ничего не грозит, ты её любимица, она тебе всё прощает, и чашку она тебе простит. В конце концов, это всего лишь чашка. И они её убедили. И Женя призналась. Призналась в том, что это она разбила чашку.

Но дети выкинули осколки. И Бог весть почему, но Юлия Вячеславовна решила, что Женя не разбила чашку, она решила, что Женя её украла. Возможно, кто-то из детей решил отвести от себя подозрения окончательно, а может быть просто решили свести счёты, или просто кто-то кого-то недопонял, но тем не менее – к Жене домой пришла Юлия Вячеславовна. Пришла со своей кузиной. Они долго говорили с Жениными родителями, потом был унизительный обыск Жениной комнаты и шкафов. Дома Женю выпороли. Из группы её выгнали. Она так и не получила красную ленточку об окончании третьего года обучения. Она не пила чай с печеньями вместе со всеми выпускниками. У неё остались только синяя и зеленая ленточки, завязанные в форме розочек – за первый и второй год учёбы. Может быть, в этом и была причина – кто знает. Может быть, кому-то слишком нравились алые ленты, чтобы делить их с кем-то, или лишиться их вовсе. Так или иначе, Женя стала «воровкой». И осталась ею. Если бы она жила в большом городе – всё это скоро бы забылось, а даже если нет – это не имело бы серьёзных последствий. Но город был, как я сказал, невелик. И с тех пор, куда бы она ни пошла – её везде ждали враждебные или любопытные взгляды и жаркие шёпотки. «Воровка», «предательница», «подлая»… Она уехала. Стала постепенно забывать. Наш город был много больше её родного, и очень далеко от него, но настал день когда и здесь появились люди, знавшие её раньше, в детстве. И судьба свела их на том вечере. Ей повезло, что я оказался рядом – она мне так сказала тогда. Я был с ней рядом и потом, я любил её, я баловал её, как мог, но однажды, когда она решила, что вот-вот умрёт… нет-нет, ничего страшного, она тогда просто отравилась несвежей рыбой, но перепугалась ужасно – она плакала, как ребёнок, и говорила, что хотела бы вернуться в тот день и исправить допущенную ошибку. Или чтобы Бог сделал так, чтобы она встретилась с Юлией Вячеславовной, и сказала бы, что она не виновата. Она повторяла как заведённая – я бы бросилась к её ногам, я бы уверяла, что это не я, что меня уговорили пожертвовать собой ради них, ради тех, кто потом смеялся надо мной… она бы поверила, шептала Женя… и я в тот момент верил, вместе с ней. Но на самом деле, это было не так. Я знаю, что ей бы не поверили. Не поверили тогда, не поверили бы и теперь.

Катя потрясенно молчала.

– Понимаешь, рыбонька? Не бери на себя чужую вину. Никогда. Ты не достигнешь цели, только заплутаешь ещё больше. И потом, подумай о том, что я сказал. Моя Женечка взяла на себя вину не только потому, что её уговаривали. Она сделала это потому, что была уверена в своей невиновности, она-то знала, что ничего плохого не сделала. И знала, что Юлия Вячеславовна и впрямь очень её любит. И она наивно думала, что те, кто её уговаривал, в случае, если ей не поверят, честно сознаются, что это они разбили чашку и уговорили её взять на себя вину. Ведь она же согласилась сказать неправду, чтобы им помочь, так что может помешать им, в свою очередь, сказать – теперь уже правду, что немаловажно! – что это они виноваты, а она ни при чём? Она рассчитывала на самопожертвование, равное её собственному, но просчиталась, и просчиталась жестоко. И здесь у тебя, сейчас, тот же вариант. Зоя твоя рассчитывает на то, что ты не сможешь её наказать так, как полагается, и следовательно, выйдет всем хорошо и удобно: и Глаше, которая избежит наказания, поскольку Зоя её прикрыла, и самой Зое – потому что её ты прикроешь, как я уже говорил. Вот только одно плохо – она ждет от тебя щедрости, а сама, по сути, тебе руки заломила и к стенке припёрла. Разве так делают, разве это – честно? Если тебе не нравится система, уклад, правила – ну, хорошо, положим, она действительно плоха, но тогда бейся, предлагай, доказывай. А вот так – так не делают. Тем более с благодетелями. Где была бы сейчас твоя Зоя, если бы не ты? А? Скажи мне.

Катя молчала.

– И я уже говорил – я не хочу столкнуться с необходимостью выносить тебе приговор. И не хочу давать этот шанс твоему брату. Второе – особенно.

Катерина вскинулась, хотела говорить, но Иван Ильич не позволил. Хлопнул рукой по столу, в дверях мгновенно возник один из охранников.

– Проводи девицу красную. Прости, Катенька, устал я что-то. Ты иди, всё будет хорошо. У тебя всё получится. Ты не торопись только. Ужас наказания не в силе или быстроте возмездия, но в неотвратимости, подумай об этом.

Охранник широко распахнул дверь. И Кате ничего не оставалось, кроме как уйти, наскоро распрощавшись. И всё время пока она ехала домой, в ушах неотступно звенела его последняя фраза. В ней была подсказка, нужно было только понять – какая, о чем. Явным пока было только одно – совет не торопиться.

«Выжду, – решила она. – Потерплю. Они тоже пусть потерпят. Делать – так делать. Как надо, а не как быстрее – на глаз, да на тяп-ляп. Глядишь, может, подсказка сама вылезет, и в руки попросится. Подождём».

Она решила вернуться в «Рай» попозже, к вечеру. Не хотелось встречаться с Зоей. Не сегодня. Поехала в любимую кофейню, та располагалась на первом этаже Катиного дома. Кофе неожиданно нагнал сон, пришлось подняться в квартиру, ноги не держали. За руль в таком состоянии садиться было опасно. Часа три спала, проснулась от жужжания телефона – кто-то настойчиво домогался её внимания. Оказалось, Зоя.

– Ты в порядке? Звоню, звоню, ты не отвечаешь.

– Что-то случилось?

– Да, чуть-чуть. Ты приедешь сегодня?

– Нет. Что-то я сплю сегодня целый день. Ты без меня не обойдёшься?

– Попробую.

– Ну, если не получится, тогда звони снова.

Зоя засмеялась.

– Ладно, проехали. Завтра, если что, меня уволишь.

– Ладно, – легко согласилась Катя. – Завтра так завтра.

Опустила голову на подушку и отключилась в один момент.

Утро следующего дня началось со скандала. Его устроила одна из ВИП-клиенток, хозяйка банка, в котором держали свои средства и Катя с Марком, и по слухам, даже Иван Ильич. Полная шатенка, высокая, черноволосая, с огромными цыганскими очами и тонким, змеиным ртом, топала ногами и требовала уволить одного из мальчиков, обслуживавших её в числе прочих. Причин не называла – хочу, и всё. Катя терпеливо ждала, пока дама выговорится, точнее, выкричится. Зоя курила у окна, повернувшись к действу спиной.

Наконец, фонтан утих. Дама обессиленно опустилась в глубокое кресло тёмно-вишневой кожи, выдохнула всей грудью. Катя поправила серьги, пригладила волосы, и сложила руки в умиротворяющем жесте.

– Карина Кимовна, вы совершенно правы. Во всём. Вот совершенно во всём. Мы примем все необходимые меры. Вы же знаете – вы наша самая любимая гостья. Мы всё для вас сделаем. Простите, что доставили вам столько волнений, и разочаровали. Это не повторится более.

– Значит, уволите?

Катя вскинула бровь. Уволить – кого? Если честно, она всё прослушала. Пропустила мимо ушей. Был у неё такой талант. Если ей очень не нравилось то, что она была вынуждена слышать, она как бы выключала слух, как на кнопку нажимала – «тишина». Точнее, звук при этом всё равно оставался, он никуда не исчезал, но она парадоксальным образом переставала различать слова, их начало и конец, они больше не отделялись друг от друга, сливаясь в единый поток. Так было и в этот раз. У её таланта было только одно «но», сами понимаете, какое.

Катя встала, вытянулась как на плацу и прижала руки к груди:

– Мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы исправить положение, уважаемая Карина Кимовна. Я вам обещаю и торжественно клянусь!

Карина Кимовна недоверчиво воззрилась на Катерину.

– Даже так? Ну ладно. Поверю, раз «торжественно клянетесь». Но проверю, учтите.

И она тоже поднялась из кресла, подхватила сумочку, и….

Катя вся подобралась в кулачок.

«Господи, если ты есть, сделай так, чтобы она ушла, вот прямо сейчас, ну пожалуйста, я же всё прослушала, я же понятия не имею, чего она хочет, и что случилось. Ну, Боженька, ну плиз, ну что тебе стоит!»

И Боженька услышал. Банкирша открыла рот, чтобы сказать что-то ещё, но тут у неё в сумке бешено заорал телефон, она вытащила его, прижала к уху, там так же бешено заорали, и Карина Кимовна рысью помчалась к двери. Дверь хлопнула, стук каблуков раскатился по лестнице.

– Стартует, – кивнула в окно Зоя. – Ворота бы только не снесла. Аккуратнее, дьявол! Вот ведьма, в миллиметре проскочила!

Катя вяло помахала рукой, приглашая Зою к столу.

– Ну, а теперь выкладывай! Что стряслось? Это – продолжение вчерашнего банкета, как я понимаю?

Зоя безнадёжно махнула рукой.

– Ты же её знаешь. Эта её забава…

– «Ромашка»?

– Ну, да. Ты же знаешь её требования.

– Пять мужчин-«лепестков», и она – в центре. И они её имеют, они её унижают, они её оскорбляют. Словами и действием. Но при этом без драм и без травм, естественно. Ощущения из породы болезненно-возбуждающих. Словесные эскапады, которые позволяют себе эти «лепесточки», уже менее приятны, но они тоже часть игры. Странная она женщина, эта Карина Кимовна. Могла бы заказать с себя крем-безе слизывать, а вот, поди ж ты…

– Ну, не скажи. Крем с безе с неё слизывают на работе. Точнее, её там им обмазывают.

Катя свела брови вопросительно. Зоя пожала плечами.

– Ну, ты же знаешь, как она с подчиненными обращается. Да и с партнерами – если только они не сильнее и богаче её. Она из них там беспрерывно бутерброды изготавливает. Они её ненавидят вусмерть, но сделать-то ничего не могут! Малейшее неповиновение – и сразу по кумполу, раз-два-три – и ты на улице, с волчьим билетом. А она об этой ненависти знает прекрасно.

– К чему ты клонишь?

– Она их так опускает, понимаешь. А себя возносит на алтарь, как богиню. Понимаешь? Она о них ноги вытирает – да ещё трижды! Сначала – когда унижает словесно и деньгами, потом – когда разрешает унижать себя и оскорблять, но не тем, кто об этом мечтает, а тем, кому она это оплатила, причём на своих же собственных условиях, и в третий раз – когда после очередной «ромашки» приходит на совещание, и вытирая ноги о покорно кланяющихся, злорадно глумится про себя: «Ну что, дурачьё, убить и закопать желаете? Не выйдет у вас ничегошеньки. А вот если бы вы знали, как я сегодня ночь провела! Как бы вы позавидовали этим мальчикам! А им ведь я за это ещё и заплатила. Представляю, какие деньги вы бы отвалили, чтобы только на их месте хоть на пару минут оказаться! Но – не судьба вам, лохи вы мои лопоухие, сидите уж, где брошены…»

– Класс! А она – богиня?

– Ну да. Она имеет своих подчиненных во имя высших целей Большого Бизнеса, по тому же, что и у нас, принципу.

– «Ничего личного, это бизнес», – ты об этом?

– Угу. А потом она, во искупление своих жестокостей, отдает себя на расправу.

– Оплаченную ею же?

– Разгадка в том, что любой Бог устает однажды от своей божественности. И принимает облик человека. И страдает в этом обличье. Получает раны, льёт свою кровь. Но потом снова становится Богом.

– Ах! Как и она. Точнее, она мнит себя, как эти боги. Искупает свою непогрешимость, когда та её утомляет. Когда устает быть недосягаемой и вечно правой, слышать бесконечную лесть, и видеть только склонённые спины. Тогда хочется лиц и крика. Но не всерьёз, ибо с божественностью в её понимании – несовместно. Понимаю. Как там у Стругацких – трудно быть богом?

– Очень трудно, Кать. Неуязвимость всегда толкает на крайности. Как и безнаказанность.

Катерина помрачнела. Последняя фраза Зои напомнила ей о стоящей перед ней задаче. Но прямо сейчас у неё не было никаких идей. Что-то зудело в ухе, как комар, но не приближалось. Подождём…

– А что там с этим мальчиком? Почему уволить?

– Мальчик выпал из обоймы. Пожалел её.

– В смысле?

– В прямом, Кать. Пожалел, да так, что ещё и сказал об этом вслух. Ей сказал. Чем и унизил – понимаешь? А для неё это – как смерть от ножа. Она скорее смирится с побоями, чем с унижением. Синяки пройдут, слова – останутся. Навсегда.

Катя мысленно застонала. Ещё один режим ЧП. Ещё один проштрафившийся. Чёрт, ну что же так не везёт-то? Выпороть обоих. Поставить голыми к столбу и выпороть. Как в Средние века. Стоп. А может, не выпороть? Что Зоя только что сказала? Унижение? Может быть, тогда пойти другим путем?

– А что за мальчик? Ну, в смысле, кто?

– Твой мальчик, Катя…. Костик.

Каменная плита обвалилась на плечи, в горле застрял всхлип. Да что же это такое! Специально они, что ли? И что теперь?

– Что делать будем?

Каменная плита впилась в её тело мертвой хваткой. Она не могла больше сидеть за столом, она не хотела сейчас никого видеть, она вообще не могла дольше здесь находиться. Катя вскочила, схватила сумку, швырнула в неё ключи от машины, очки от солнца, маленький блокнот с крышками из тиснёной кожи, куда записывала самое важное и необходимое.

– Что надо, то и будем. Я пошла. Марк если спросит – я уехала домой. Думать. Без меня – никаких решений. В конце концов, за эту часть «Рая» отвечаю именно я. И за Костика, и за тебя. Так ему и передай.

– Я поняла тебя. Костик…

– Не смей за него просить. Хватит с тебя Глаши.

– Но она…

– Заткнись!

Зоя, опешив, умолкла. Катя хлопнула ладонью по столу.

– Всё. Я уехала. И без обид мне тут. Не до этого. Ясно?

Зоя только так же, молча, наклонила голову.

Снова простучали каблуки по лестнице. Снова взревел двигатель. И снова большой чёрный джип, только теперь уже «Крузер», а не «Порш», стартовал из ворот, едва не снеся их по дороге.

Костика Катя приютила в «Раю на Окраине» после того, как спасла мальчишку-беспризорника от жестокой расправы. Поздним вечером, на одной из рыночных парковок, его чуть не порвали в клочки старшие товарищи по уличному братству. Причина была неожиданной и веской: их подружки – и временные и постоянные – одна за другой валились к ногам парня, словно спелые груши. Возраст и внешность для юного Казановы значения почти не имели. Его мужской талант был мощен, а душа нежна – редкое сочетание!

Катя уверяла, что он похож на Керубино3. Ему вполне могло бы принадлежать знаменитое восклицание последнего, произнесенное в ответ на насмешку над его вниманием к пожилой даме: «А что ж тут смешного? Она – женщина! Она – девушка! Девушка! Женщина! Ах, какие это упоительные слова! Сколько в них таинственного!»

Зоя возразила, мол, Керубино не был столь сластолюбив и примитивен, на что Катя ответила, что у Керубино просто было другое воспитание. Да и юношеская страсть к графине Альмавива4 его сильно облагораживала.

– Согласись, – сказала она тогда Зое, – от нас, женщин, много зависит. Если бы графиня не была столь неприступна и добродетельна – из ветреника-пажа вырос бы банальный самец, каких были тучи и в те времена, и возможно, их тогда было не меньше, чем сегодня. Но она примером своим каждый миг доказывала ему, что не все женщины – шлюхи, есть и благородные натуры; доказала, и тем возвысила и его самого. Сегодняшних же мальчиков стоит лишь пожалеть. Все мужчины – романтики, у них это с детства, они из него не вырастают, увы, и все они ищут приключений. Но приключения в нашем сытом мире приличий остались только в сфере амурных интрижек. Не интриг – нет! – потому что наше сильно усреднённое общество скупо и на них, а именно интрижек. Адюльтеров, короче. Вот мальчики и отрываются. Впрочем, и дамы наших дней чуть не поголовно именно «дам», а недам, то есть тех, кто «не дам» – кот наплакал. Знаешь, почему нынешние мужики так массово на стерв ведутся? Да потому что эти раскрутчицы, профессиональное динамо, делают и говорят ровно то, что делали и говорили предкам этих мужчин те самые, чистые телом и сердцем женщины, когда отказывали их прихотям и грубой силе! А мужчины, хоть и понимают, что сегодня тут «ложь по определению», но верить до конца в это не хотят; до последнего надеются, что именно здесь и сейчас, именно ему, грешному, этот лотерейный билет выпал, досталась красивая, умная – и порядочная. Чистая душа, недотрога. Ага, как же! Глупцы они, недотёпы! Наивняк!

– Ну, кто-то всё же вырастает из своих детских шортиков, – заметила ей Зоя. – Не преувеличивай, не всё, я думаю, так плохо.

– Увы, всё плохо, – пожала плечами Катя.

– Почему?

– А потому что вырастают, в том смысле, который ты подразумеваешь, как раз приспособленцы. Слабые, хитрые, жадные, бездушные. Гнильё. А лучшие представители мужской половины так и остаются детьми, поэтому и ловятся на ржавые крючки лести, жалости и фальшивой добродетели.

Костика отмыли, одели и оформили курьером, ибо на большее он не очень-то годился – образование не позволяло. Оно ограничивалось неполными то ли семью, то ли восемью классами самой простой городской школы, безо всяких изысков. Когда Костику стукнуло тринадцать лет, его мать, что пила как не в себя, погибла под колесами авто какого-то заезжего лихача, а её сожитель выгнал Костика на улицу. Идти ему было некуда, и первое время он спал по вокзалам и подвалам и ошивался у большого городского рынка, в центре города, подрабатывая, чем повезёт: носил ящики и коробки, караулил лотки, пока торговки бегали в туалет или за шавермой. Он никогда не позволял себе взять ничего с лотка, как бы ни был голоден. Он был вежлив, улыбчив, для каждого у него могло найтись доброе слово, и даже суровые стражи порядка жалели парня и старательно не обращали на него внимания и не задавали ему лишних вопросов. А вскоре нашлась добрая душа, приютившая мальчишку – отставная местная шлюха, которая теперь торговала на этом же рынке детским бельём, носками, платками и пижамками. Он жил у неё, в маленькой комнатке, в коммуналке, спал на полу, на матрасе, мыл полы, стирал, готовил еду, когда она стояла на рынке, а потом стоял там сам, пока она отсыпалась. Она стала его первой женщиной и научила его всему, что знала и умела. Талант любить женщин, который едва не стал причиной его гибели, после вмешательства Кати привел Костика туда, где его способностям нашлось более чем выгодное применение. Он был красив – нежной, девичьей красотой, не по возрасту умел, невероятно ласков, и шел нарасхват. И если бы не инцидент с Кариной Кимовной, возможно, дожил бы, как тут выражались, до времен «опавшей листвы» или был бы взят кем-нибудь на содержание. Но он ошибся, пожалев не ту, и теперь следовало расплатиться по счёту.

Не успела Катя войти в квартиру, как примчался Марк. Он был в ярости – от слов сестры, переданных через Зою. Но ярость шла не от возмущения, что у него отняли право решать, нет, она была лишь следствием страха перед вмешательством Ивана Ильича – если вдруг тот придет к выводу, что Марк не справился с порученным ему бизнесом. Про визиты Кати к боссу он не знал, про их договорённости – в том числе и касательно его самого – тоже. Но кабы знал – встревожился бы ещё сильнее, ибо, по сути, Иван Ильич выдал Екатерине карт-бланш. Теперь не только судьба персонала – а значит, и дела в целом, – но даже и судьба самого Марка ставилась в зависимость от решений его родной сестры. Именно на неё, в итоге, соизволил сделать ставку хозяин в вопросе, кто останется у руля, а кем будет дешевле пожертвовать.

Марк требовал немедленных действий, Катя ответила ему отказом. Он снова потребовал – теперь уже объяснений, и она вновь сказала «нет». Истерика, которую он закатил, была беспримерна, но Катерина стояла насмерть – когда ОНА примет решение, он будет первым, кто о нём узнает. И её решение обжалованию подлежать не будет. Иначе она в подробностях расскажет Ивану Ильичу о том, кто и как на самом деле управляет «Раем». О том, что Марк Матвеевич, великий и ужасный – не более чем ширма, бесполезная и очень дорогостоящая, а в действительности, всем бизнесом ведают две хрупкие женщины – она, Катя, и её напарница, Зоя. И они вдвоём прекрасно справляются, а редкие инциденты – это нормально. Это жизнь. И в конце концов, профессионализм не в том, чтобы не допускать ошибок, это невозможно, но в том, ставить их себе на службу, извлекая из них уроки. Ошибки – это точки роста, не более; это новые шансы и новые пути. Это будущее, которое у вас всё ещё есть. Когда нет ошибок – это смерть. Вот, братец, как-то так.