Сказки города Н. Детектив-нуар в 2-х частях

Марк притих. Он мог, конечно, попробовать избавиться от обеих, но это вышло бы ему слишком большим боком. И он разбаловался за последние годы, привык только орать, топать ногами и получать за это много благ и денег. А Катя напомнила ещё об одном очень больном – о прошлом. О том, кто на самом деле вывез на себе когда-то их бизнес, тот самый порножурнал, и в придачу – самого Марка. И о том, что он до сих пор у неё в должниках, потому что жив исключительно благодаря ей. А главное – что идея занять её в качестве порнозвезды была его идеей, но он воспользовался её преданностью и любовью, и повернул всё так, что ей ничего не оставалось, как только самой предложить себя на заклание.

Это было – почти ниже пояса. Марку и в голову не приходило, что она знает об этом его «манёвре», а узнать она могла только от одного человека – Ивана Ильича, он единственный был способен об этом догадаться.

Но такой расклад говорил об уровне доверия между этими двумя почти беспрецедентном. И это значило, что Иван Ильич обязательно вмешается, если у Катерины возникнут хоть какие-то мало-мальски серьёзные проблемы. И Марку это было категорически не нужно. В конце концов, если она хотела взять на себя ответственность за решения по нарушителям уклада и порядка – кто он такой, чтобы ей мешать? Пусть берёт. Ошибется – с неё и спрос. Это было даже выгодно. Конечно, ему всё равно следовало учитывать дисбаланс между им самим и его сестрой, и в будущем с этим нужно было что-то делать, но пока…. Пока у него не было ни идей, ни возможностей. Следовало просто ждать. Это было не в новинку, да и условия ожидания ему предоставлялись более, чем комфортные. Чем и следовало пользоваться – на всю катушку.

– Ладно, – буркнул он, делая вид, что нехотя соглашается. – Поступай, как знаешь. Я умываю руки. Твой персонал – ты и в ответе. Выпьешь?

Он показал на бар в углу комнаты. Катя помотала головой.

– Устала. Ты пей, если хочешь.

– Нет. Что я – один пить, как алкаш? Нет уж. Я поехал тогда, выпью в баре где-нибудь.

– Угу. Только тогда за руль не садись.

Марк взъярился вновь, но постарался держать себя в руках. Отчитывает, как маленького, обнаглела. Но надо спокойнее, без драм.

– Хорошо, сестрёнка, – улыбнулся он одной верхней губой, – как скажешь. Пойду пешком в нашу кафешку внизу. Если что – приходи.

– Приду. Может быть. Потом, попозже.

– Ладно. Хорошего вечера.

– И тебе, Марик. Не пей лишнего, хорошо?

Чёрная ярость хлынула водопадом. Он снова оскалил зубы.

– Конечно, солнышко. И ты береги себя. До завтра.

И вышел из квартиры, неимоверным усилием воли заставив себя не размозжить дверь об косяк.

8. КАТЯ, ЗОЯ, КОСТИК. МУКИ ВЫБОРА

Конечно, Катя блефовала. У неё не могло быть знаний об этом «маневре» Марка – только личные догадки. И Иван Ильич с ней ничем таким не делился, да и не стал бы никогда. Не по-рыцарски это. Так что Катя – хоть и знать не могла, но знала внутренне, как это часто у женщин, но это были не чувства, и не туманные прозрения или размышления. Хрупкое «мне так кажется» часто зовут интуицией, но она – не «кажется», а самое что ни на есть твердокаменное знание, когда человек не может объяснить почему, отчего, и где он это взял. Он просто знает. Вот так, и больше никак. Нипочему. Или потому, что по-другому быть не может. И знание это от него не зависит.

Вот Катя именно и так знала, что когда-то давно, решая вопрос, кто останется на хозяйстве, Иван Ильич выбрал её. Не их с Марком, а именно её, Катю. И для него хозяйка бизнеса – опять-таки, она, Екатерина. И главное слово принадлежит (и будет принадлежать всегда!) именно ей. И потому не только деньги и блага, но и сама жизнь её брата – у неё в руках. Опасения Марка были верными – Иван Ильич действительно был влюблён в Катерину все эти годы. Катя знала это, она видела это, она не сомневалась в этом ни единой секундочки из всех, что протикали с момента их с боссом знакомства. В тот момент, когда он взял её руку, чтобы поднести к губам, она знала – он влюблён, и так или иначе сделает для неё все, что она пожелает. Но знала и другое – он не простит, если она предаст его, его любовь и веру в неё. Он был рыцарь, этот Иван Ильич, бывший мальчик-мажор, сын партийного бонзы, но рыцарь умный, дальновидный – и безжалостный. Урок, который преподал ему отец, сославший его после того инцидента в ресторане, из без пяти минут столичного города в здешнее захолустье, полностью перевернул сознание щеголя, избалованного женщинами и деньгами. Этот урок сделал из него дельца – хладнокровного, умелого переговорщика, который прибегал к незаконным методам лишь в самых исключительных случаях. Город был чужим для него, это облегчало решение задач, которые ставила ему жизнь. Он не был привязан ни к людям, ни к стенам, у него не было ни сентиментальных воспоминаний, ни бывших отношений. Он мог позволить себе смотреть на всё без эмоций. Он был как рефери, просто фиксировал стадии схватки, учитывая во всём происходящем только одно – свои собственные интересы. Он не был той обезьяной, которая наблюдает за схваткой тигров, он был той, которая принимает ставки на бой. И выжидал. Ждал, пока очистится поле боя, чтобы выйти в последней, финальной стычке и подмять под себя всех. А пока ждал, собирал детальнейшую информацию. И чтобы получить её, не брезговал ничем. Но «почти столичное» прошлое и хорошее воспитание всё же давали о себе знать и порой он уставал от повседневной грязи и желал чего-то посветлее, нежели принадлежавший ему «Ад» – ресторан на берегу залива, с небольшим мотелем на территории. Главный корпус мотеля стоял за рестораном, подальше от воды. Он был широк и приземист, в два этажа. Деревянный, из толстенного полубруса, загрунтованного и окрашенного в тёмно-лимонный цвет, с легким охряным подтоном. Краска была особая, с пластификаторами, они обеспечивали эффект резинового покрытия, чтобы дерево не гнило и дышало свободно весь год, вне зависимости от сезонов и погоды. За главным корпусом, ещё дальше, на краю леса, что охватывал территорию мотеля ровным полукольцом, доходившим почти до самой воды, стояло несколько флигелей. В одном из них был просторный подвал, оборудованный под дом свиданий для любителей острых ощущений. Подвал соединялся тайным ходом с ещё одним ресторанчиком для фанатов авто и мотогонок, расположенным чуть дальше по пляжу. Там, в знаковые даты – Хеллоуин, Валентинов день, ночь на Ивана Купалу или ночь на 1 мая, известную в литературе под именем Вальпургиевой, проходили совершенно безумные вечеринки – с морем выпивки, наркотой, стриптизом и прочими прелестями «свободной жизни». Блюстители порядка туда не совались; злые языки говорили, что даже начальник местных «хранителей закона» был там дорогим гостем, правда, если верить тем же языкам, он предпочитал смотреть на оргии из отдельного кабинета, через специальное окошечко, что, строго говоря, тоже было недешевым удовольствием, но ему оно предоставлялось бесплатно. Вернее, почти бесплатно – ибо все телодвижения и гримаски увлеченного зрителя в укромном кабинете, записывались на скрытую камеру и хранились у Ивана Ильича. Высокий гость не знал об этом. Знали всего три человека: сам Иван Ильич, тот, кто нажимал в нужное время кнопку «запись» и потом обрабатывал файлы, вырезая нужные куски, и тот, кто когда-то смонтировал это потайное устройство. Последний был давно в могиле – сердечный приступ, с кем не бывает, а записями ведал Марк Матвеевич. В его руках была сосредоточена практически вся видеотека подпольных порноклубов, если так можно выразиться, и содержимое её было настолько взрывоопасным, что иногда у Марка возникало ощущение, что он сидит в пороховом погребе с факелом в руках. Он был почти всемогущ, но если что – первым в пожаре мог сгореть именно он. Это щекотало нервы, но дисциплинировало желания – что, собственно, и требовалось в данном случае. Вопрос «предать или не предать» мог бы стать актуальным только при очень высоких ставках, но, к счастью, интерес к ним всегда виден со стороны.

Со временем, имея на руках такие козыри, Иван Ильич превратился в рачительного хозяина и подмял не только город, но и близлежащие территории в радиусе ста километров. На большее замахиваться не хотели ни сам он, ни его патрон, иначе было бы сложно контролировать. Возвращаться в родной город для Бланшара было бессмысленно; там ему была уготована участь «одного из», а тут он был один такой. «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме» – эта фраза Цезаря стала его жизненным кредо раз и навсегда. Женя была с ним: в этом разлегшемся вдоль моря городке она жила вольно, как ей хотелось, бродила по пляжам, гуляла в городском парке, летала в столичные и зарубежные театры на премьеры, выписывала бездну книг, читала, что-то писала для себя, и посвящала мужу всё оставшееся время. Он любил, когда она меняла наряды, выходя к завтраку, обеду и ужину, любил, когда она сидела с ним на террасе, глядя в огненно-серый закат, любил ездить с ней за грибами. Детей у них не было очень долго. А потом родилась девочка, дочь, Александра, Сашенька. Дочь родилась, а мать ушла – поздним вечером, когда плакал за окнами ноябрьский дождик и летели стаи запоздалой рыжей листвы. Ушла тихо, незаметно, красиво. Когда в гостиную вошел Иван Ильич, случайно завернувший домой в разгар рабочего дня, Женя лежала на диване, вытянувшись, раскинув руки, словно позировала для фото. Голова была откинута на подушки, тёмно-зелёное шёлковое платье красиво облегало мёртвое тело, сброшенные с ног туфельки стояли на ковре. Длинная нить янтаря свесилась с её шеи, стекла по груди, и затейливой загогулиной улеглась в уютном пространстве, образованном крутым изгибом бедра и мягкой диванной подушкой. Казалось, что Женя, словно царевна из сказки, просто легла отдохнуть, а потом крепко-крепко заснула. Кажется, не было никаких причин для её смерти – и всё же она была мертва. Девочке Сашеньке было на тот момент всего пять месяцев. Няня поседела, доказывая свою невиновность, в конце концов Иван Ильич оставил её в покое, но кажется лишь потому, что при всём желании так и не смог доказать обратного – что она виновата. Ей выплатили кругленькую сумму и отправили куда-то на Алтай, с глаз подальше. Дочь Иван Ильич воспитывал сам, и оберегал, как когда-то отец Медеи – золотое руно. У Александры было всё, что она хотела, но она росла на редкость разумной девочкой, как будто вместе с генами отца, на которого была очень похожа внешне, унаследовала и весь его житейский опыт. Он не женился после смерти Жени, но не потому, что не встретил новую любовь, а потому что став свободным, он мог теперь спокойно ждать, пока настанет день и он свяжет, наконец, себя узами брака с давней своей тайной привязанностью – с Катей. Она с самого начала стала для него той, которую нужно было защищать, приручать, спасать, той, которую следовало завоевать, поставить рядом с собой и беречь – до самого конца. Он не выказывал явно своих чувств, но о них знали или подозревали все близкие к нему люди, в том числе и его жена, Женя. Поэтому Катерина и не боялась предлагать ему свои идеи – знала, что он примет. У него было достаточно других средств, людей и способов для извлечения сверхдоходов; империя строилась, как и все прочие, которым она была конгруэнтна – на страхе и крови, но как в любой бочке мёда наличествует ложка дёгтя, так и любому тёмному царству полагается свой луч света. Не бывает умных без дураков, красавиц без чудовищ и правил без исключений. Миром правит баланс, а балансом – коротенькое слово «но». Через запятую. И поэтому, к работавшему на всех парах «Аду», однажды добавился ещё и рай. И стал им «Рай на Окраине», нечто вроде светлой стороны того Хаоса, которым до сих пор бессменно правил Иван Ильич.

Решение было готово к ночи, но ещё сутки понадобились Кате, чтобы продумать все детали, и ещё сутки – чтобы смириться с ним окончательно. Ей нужно было решить, кем пожертвовать, и этим человеком стал, в итоге, Костик. Ему предстояло взять на себя главную роль в предстоящем спектакле, и от того, насколько качественно он её сыграет, зависело, без преувеличения, дальнейшее существование «Рая» – во всяком случае, в той его форме, в которой он здравствовал до сих пор. Было совершенно невозможно применить к Зое Михайловне – директору салона, которую знали все, чьи распоряжения выполнялись неукоснительно, чей авторитет был почти непререкаем – ту кару, что полагалась за проступок, подобный Глашиному. Собственно, именно поэтому Иван Ильич и сказал, что Зоя подставила Катю, ибо по факту, её благородный порыв очень сильно смахивал на шантаж. Но закавыка для Катерины была в том, что в этой истории крылось нечто большее – осуществление этой кары было неприемлемо не только для Зои, но и для самой Кати. Побои были нестерпимы для Зои не с точки зрения боли физической, но с точки зрения боли душевной – она развелась с Николаем из-за того, что он несколько раз поднял на неё руку, они были для неё унижением абсолютным. А для Кати, которая когда-то помогла Зое – и с побегом, и с разводом – это стало бы чистым предательством, ибо вышло бы, что она, спасшая Зою от кулаков Николая, теперь подставила её под такие же кулаки. И ещё – после этого с Зоей, как с директором салона, пришлось бы расстаться. Впрочем, она и сама не осталась бы. Потеря лица, потеря авторитета, предательство – не важно, итог был бы один – увольнение. И наконец, ещё одна опасность крылась в том, что Зою вполне хватило бы на то, чтобы написать заявление и уйти из «Рая» самоволкой. И мало того, что это стало бы не на пользу делу, так ещё и дети её в этом данном случае, всерьёз рисковали остаться без матери.

Но наиглавнейшим был риск того, что с уходом Зои – в той или ной форме – бизнес мог попасть под прямой контроль Марка, а этого Иван Ильич не хотел и не мог допустить, и Кате он об этом сказал фактически напрямую. И к счастью, при всём уважении к авторитету босса, не было доказательств того, что Иван Ильич на все сто процентов прав, и что Зоина «подстава» – это осознанный ход, а вовсе не бездумный идиотизм или того же уровня благородство.

Катя бродила по квартире, как зомби по кладбищу. Старинные часы с кукушкой тикали то холодно-равнодушно, то злобно, то умоляюще – а ей всё ничего не приходило в голову. К тому же, проштрафившихся было двое, это осложняло задачу. Следовало выбрать кого-то одного. Вторым нужно было пожертвовать, а она желала сохранить обоих. Она потратила не один час, объясняя себе стальную очевидность необходимости.

Но объяснила. Доказала. Потом долго плакала, слепо тычась лицом в занавески на кухонном окне. Потом, когда не осталось слёз, взяла сигарету, щедро плеснула себе коньяку, и выпив залпом, утёрла рот и начала что-то писать на листках для записей, раскиданных по столу.

Она писала и думала, что если бы это был сценарий какого-нибудь современного фильма, то она бы сейчас вместо кратких вводных о том, как обустроить «ромашку» для Зои, писала бы на листочках краткие поручения на случай своей смерти. А потом на отдельном листке написала бы письмо Костику, о том, как он ей дорог и о том, что она вынуждена идти своей дорогой, на которой они больше не встретятся. А потом она бы как-то дождалась от него ответа и тоже на листочке, возможно, на обороте её собственного, где он написал бы, что любит её и готов отдать за неё жизнь. И потом что-то случилось бы, ну, например, позвонил бы телефон, и сказали бы, что все умерли, что «Рай» сгорел дотла вместе со всеми записями и камерами, а Марк выпал из окна, и теперь никому не важно, кто перед кем провинился, и тогда она облегченно вздохнула бы и сожгла эти листочки. А потом они с Зоей и Костиком уехали бы далеко-далеко. Или только она с Костиком, а Зоя осталась бы здесь, с мужем и детьми. И фильм кончился бы чем-нибудь очень позитивным – например, их с Костиком объятиями, он говорил бы ей, как он давно её любит, что она для него весь мир, а она, Катя, стыдливо опуская глаза, намекала бы на разницу в возрасте, а он смеялся бы и говорил, что это всё ерунда. Главное, что они теперь вместе и будут вместе всегда. И потом финальный поцелуй, жадный, глубокий, во весь экран, с этим его модным нынче животным чваканьем, словно от присоски вантуза. Катю просто выворачивало в такие моменты, но звукорежиссеры, словно сговорившись, всегда упоённо увеличивали тут громкость, будто ставили жирную точку, намекая заодно и на те грядущие радости плоти, которым не случилось попасть в сюжет. Но вместо киновселенной вокруг неё неслась сейчас водоворотом совершенно обычная жизнь. И в этой обычной жизни Катя и так прекрасно знала, что для Костика она и богиня, и святая, и весь мир в одном лице. И поэтому, а точнее, благодаря этому, она как раз и рассчитывала спасти Зою и выиграть партию у своего собственного брата Марка, который спал и видел, как бы ему убрать с дороги сестру и забрать «Рай» полностью под себя, а потом, если повезет, проделать то же самое и с Иваном Ильичом. Для этого часть записей он копировал лично себе и хранил в «Раю», в тайнике. Собственно, у Марка в «Раю» было два тайника. В одном, служебном, о котором Иван Ильич был прекрасно осведомлён, сохранялись все записи с камер до момента их обработки и последующего уничтожения. А вот во втором был личный архив самого Марка, в том числе и копии тех файлов, что в процессе обработки были оставлены в живых по распоряжению Бланшара. О первом, служебном, случайно стало известно Костику – ему рассказал мальчишка-курьер, в, опять-таки, случайно вышедшем у них разговоре. Парень этот, якобы, носил туда, в помещение под крышей, какие-то пакеты, и один раз ненароком подслушал разговор Марка и кого-то ещё, из числа работавших там за компьютерами. Костик пришел к Кате за советом, как быть и как себя вести, вдруг мальчишка-курьер начнет трепать об этом направо и налево, а она, Катя, рассказала об этом Ивану Ильичу. Всё помещение с тайником взяли под круглосуточное наблюдение, чтобы понять, как это произошло. И тут оказалось, что тайник не один, их два.

Не успели ещё вскрыть второй – взглянуть что там, как мальчишка, посвятивший Костика в тайну схрона, пропал. Перед исчезновением его видели в кафе на выезде из города, он сидел с какими-то водилами, они пили пиво, он мусолил чашку с латте и нервно оглядывался по сторонам. Тогда предположили, что он хотел покинуть город втихую, не привлекая внимания. Но его видели в этом кафе дней пять назад. И потом – всё. Деньги со счета не снимал, сумки у него в кафе с собой не было – даже пакета он в руках не держал. На квартире не появлялся, все вещи там были на местах, парнишка, с которым они снимали жильё напополам, подтвердил это. Получалось, что ушёл налегке, выпил кофе со случайными знакомцами и провалился, как сквозь землю.

Иван Ильич дал отмашку не трогать оборудованный неизвестно кем сейф. Пока не трогать. Потому что возможно он там был и раньше. И не трогать Марка, потому что пока неизвестно, что именно он – или кто-то другой – хранит в нём.

И тут началось интересное.

Марк Матвеевич поднял кипеж и заявил, что нужно коренным образом перестроить систему безопасности. Он сказал, что пропавший юноша узнал о служебном тайнике и что поэтому нужно поменять стиль работы. В первую очередь, убрать из «Рая» все захоронки и перенести их к нему, Марку, в квартиру. Там, мол, безопаснее. Там он, Марк, будет сам лично головой за них отвечать. По крайней мере, там он будет знать твердо: если что – виноват он и никто больше. И все его партнеры и начальники тоже будут это знать. А тут – ну что, сейчас начать искать-выяснять? Только переполоху наделаем, да на подозрения народ наведём, включая тех, кто об этих делах – ни сном, ни духом. И опять-таки, если переместить эту деятельность к нему домой, то он, Марк, всегда может заявить, что все эти копии и захоронки – его личная инициатива, и в случае чего взять вину на себя. А на службе, невзирая на все предосторожности, слишком много ушей и глаз, раз даже такие секреты становятся известны кому ни попадя. Опять-таки мальчик – не ясно жив ли, или мертв, возможно последнее, но возможно и первое. И если он до сих пор жив, то где он сейчас, и кому он всё, что знает, рассказывает – неизвестно. Поэтому от греха подальше, нужно принять меры: тайник в «Раю» ликвидировать, и систему обработки и хранения информации перестроить. Впрочем, ничего сверхсложного Марк не предлагал – всего лишь перенести ту часть работы с записями с камер, которая лежала на его плечах, из каморки под крышей «Рая» к нему домой. Оборудовать под это одну из комнат, поставить пару камер наблюдения, сейф. И время удачное – он как раз собирался делать ремонт, назрела перепланировка на кухне, да и вообще, хотелось чего-то новенького: мебелишка там, драпри, обои поприличнее.

Определённый резон в его предложениях имелся. Действительно, в плане скрытности, личная квартира – предпочтительнее. Опять же, всегда проще, когда за базар отвечает кто-то один, а не толпа народу. И – да, в этом случае, слежку за «дорогими нашему сердцу клиентами» будет легче объяснить сугубо частными мотивами. И тут, действительно, все карты в руки Марку, но и все шишки – его. Забрать записи, обработать, передать кому надо – всё на нём одном. Но если, не дай Бог, что – он на арене один, и все прожектора – ему в лицо.

На самом деле, разгадка всей этой «суеты вокруг дивана», заключалась в том, что файлы, которые «нарезались» из общей массы специально для Бланшара, не имели никаких признаков, которые могли бы указать на их происхождение. Но появлялись они на свет в виде «заготовок», которые Марк делал из общей ленты, точнее, из её копии. И вот эти заготовки – были вполне опознаваемы. Где, когда, сколько изменений внесено, и прочая, и прочая. Они выдавали о себе полный отчет, потому что никто в них ничего специально не менял, и никто их не камуфлировал. Марк передавал их Павлику, бланшаровскому личному айтишнику, сидевшему тут же, с ними вместе, под крышей «Рая»; тот обезличивал их, перегонял на флэш и вызывал бланшаровского курьера, который приезжал так быстро, словно сидел в машине за углом. После этого Марк уничтожал заготовки и обе ленты, и копию, и оригинал. Точнее, должен был, но…. Но он делал себе копию с копии, и потом нарезал, что хотел и считал важным – и прятал. И вот по тем файлам, которые оставались у него – вот по ним можно было, путем простого сличения, понять, где и когда были записаны те, что хранились у Ивана Ильича. А у Ивана Ильича хранились не просто файлы, нет, это были досье и компроматы – на друзей, на коллег, на врагов, на банальных конкурентов и порой даже на тех, кто его случайно чем-то заинтересовал. Но ошибкой было думать, что Иван Ильич коллекционирует всё подряд – ни в коем случае! Он тщательно отбирал материал. У него было припрятано не так уж и много, но это была такая отборная «клубничища» – только держись!

Так что Марк, затевая всю эту игру, фактически бился за свою свободу действовать против своего хозяина. Он хотел быть неподконтролен. Чтобы никто не заглядывал через плечо, никто не толкал под локоть. Он рассчитывал однажды воспользоваться этой свободой, и переведя стрелки на невиновную, одержать верх над мужем женщины, которая его отвергла, над человеком, который был хозяином и бизнесу и ему самому, который щедро платил и закрывал глаза на Марковы безделье и бесталанность. Он хотел погубить и сестру – её квартира была ниже этажом, то есть, буквально, рядом, в шаге от того места, куда он предлагал перепрятать всё хранимое. Он планировал использовать эту близость для того, чтобы бросить тень на Катю, и подставить её под удар.

Сейчас, вопреки всем усилиям Марка, в этой истории было несколько «но», которые работали скорее на Ивана Ильича, чем на брата Катерины. Марк думал, что Костик – а с ним и все, кому мальчишка расскажет – узнают только об одном тайнике, о том сейфе, где хранилась информация для обработки и передачи Ивану Ильичу. Он был уверен, что про второй сейф никто, кроме него не знает и не узнает, но просчитался. Это было первое. Марк думал, что получив информацию, Костик пойдет к Кате, а Катя пойдет к Ивану Ильичу, или ещё к кому-то. И он хотел выяснить – к кому? Кто, кроме Зои и Костика, окажется на стороне его сестры, когда грянет драка? Насколько прочна связь между его сестрой и Бланшаром? И главное, он хотел выяснить – босс так снисходителен и щедр к нему, потому что уверен в его, Марка, полезности, или просто потому, что вот уже почти пятнадцать лет влюблён в его сестру? Марк хотел знать наверняка, чему он обязан своей синекурой – любовью Катерины к нему или любовью босса к Катерине? Не то, чтобы он был против безделья, тем более, столь щедро оплачиваемого, но он устал быть значим лишь с виду. Он жаждал власти реальной и был уверен, что у него всё получится, потому что был совершенно не в состоянии по достоинству оценить ту ювелирность, с которой Катя вкладывала ему в голову нужные решения и идеи, и то, с какой элегантностью превращала его промахи в победы. И ещё одной причиной, отчего он так желал перенести весь процесс обработки записей и оба тайника к себе домой, была та, что он не знал, рассказала ли Женя своему супругу о признании, что вырвалось у Марка в их последнюю встречу? А он хотел это знать, потому что именно решение Жени родить ребенка заставило его пойти на крайние меры, ибо он принял его, как свидетельство, что она вернулась к мужу и предала, или вот-вот предаст его, Марка. Она была мертва уже два года, но Марк понимал, что он до сих пор в опасности. Даже если Женя ничего не сказала мужу, всё равно – пока Иван Ильич был жив, он мог в любой момент докопаться до истинной причины смерти своей жены. Или даже просто догадаться.