Сказки города Н. Детектив-нуар в 2-х частях

Смерть Жени квалифицировали как ВСС – внезапную сердечную смерть, на фоне возможного приступа мерцательной аритмии, болячки, которая привязалась к ней во время беременности, а может быть и раньше. Возможного, потому что умерла Женя в одиночестве, и не было доказательств, что приступ был. Так что, её смерть признали ненасильственной, и назвали смертью от сердечной недостаточности, но был в этой истории один момент, и вот, если бы о нём стало известно, Марку, безусловно, не поздоровилось бы. Он ходил по очень тонкому льду, пусть это и не было видно со стороны. Так что от поведения подопытного кролика по имени Костик зависело многое, если не всё, что он, Марк, мог и должен был предпринять. Но в итоге приключился казус. Марк никак не ожидал, что Костик, дойдя до Кати, потом вернётся к нему с докладом, а сама Катя так никуда с места и не стронется. И третья его ошибка состояла в том, что он решил: раз Костик пришёл к нему, значит, либо Катя всё ещё любит своего брата Марка и не собирается его предавать, а самого Марка просто мучает паранойя на фоне общей нереализованности, либо у Кати с Костиком вышел какой-то серьёзный конфликт, и мальчишка решил, что она не стоит его верности. В пользу версии номер два говорила оброненная Костиком фраза про усталость металла и любовь в один конец.

Марк Матвеевич Гольц ненавидел свою сестру Катю. Он мечтал о том, чтобы от неё отвернулись все друзья и покровители. И ему даже и в голову не пришло, что слова Костика могут оказаться неправдой.

Он хотел верить – и он поверил, но он поверил лжи. И когда Костик пришёл к нему, он решил, что почти выиграл схватку. Наказание отменялось. Теперь нужно было удалить мальчишку из города, вырвать его окончательно из-под влияния сестры. Лучше всего, думал он, переправить парня в другой бордель или в ресторан, и поставить в охране. Подтянется физически, распробует «власть силы и силу власти», научится подчиняться не раздумывая, раздавать тумаки, давать сдачи, и ещё многому что может оказаться полезным, когда настанет время вернуться и подставить бывшую покровительницу. А он, Марк, поможет – и с мотивацией, и с наградами за хорошо выполняемую работу.

Что-то подобное и предположил Иван Ильич, когда встретился с Катей в самой простецкой забегаловке на краю шумной городской набережной. Он не мог сказать, что именно будет придумано Марком, чтобы удалить Костика, но он был уверен в том, что это непременно случится.

9. МУКИ ВЫБОРА. ТЕ ЖЕ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Когда папа Ивана Ильича, Бланшар-старший, прислал его сюда, в этот средней руки городок, он, конечно, отправлял его не борделями руководить. Как бы парадоксально это ни звучало, но Иван Ильич до сих пор занимался всей этой нелегальщиной почти исключительно из спортивного интереса. Деньги – деньгами, но тут было нечто большее: ему нравилась опасность, нравились приключения. Он ощущал себя настоящим лишь на краю пропасти, и дышал полной грудью только балансируя на лезвии ножа, на волоске меж допустимым и запретным. В прежние времена он мог бы стать пиратом, кондотьером, или открывателем новых земель, а может быть, сжигал бы еретиков, дрался на дуэлях, или изобретал философский камень. Ему нравились парадоксы. Он любил играть – с другими, с судьбой, с самим собой. Он мог бы стать отличным актёром, он любил театр. Возможно, из него вышел бы режиссёр – он тщательно готовил переговоры, встречи, планы. Он всегда проживал предстоящее, мысленно входя в шкуру тех, с кем собирался иметь дело. Для этого он и собирал свои досье – в том числе. Проигрывая будущую встречу как актёр, он вживался в своего собеседника – и понимал, что тот может ему противопоставить. Он приходил на переговоры, зная заранее едва ли не всё, что ему скажут – даже в каком тоне, и с каким лицом. Он не держался за понты и бирки. Самые фееричные комбинации были продуманы и просчитаны им в его любимой «разливухе» со звучным названием «Закусь», в том самом скромном кафе на набережной, где когда-то созрел его план по покорению города Н.

Когда Иван Ильич прибыл в город в распоряжение его мэра, Ильи Антоновича Свирского, то попал вначале в отдел коммунального хозяйства, а со временем вся эта сфера городской жизни оказалась в его руках. Коллеги, рулившие финансами, строительством, здравоохранением и культурой, морщили нос и презрительно дергали плечиком. Обратный полёт – фыркали они меж собой, – from князи в грязь. И была нужда? Но нужда и впрямь была – и вскоре они это поняли. Поняли, где в действительности золотое дно. Без коммунальщиков не работало ничего – ни театры, ни банки, ни поликлиники. Засор в канализации был способен парализовать любое учреждение. Работники в ведомстве Ивана Ильича были вездесущи, всепогодны, незаметны, и совершенно необходимы. Они могли проникнуть куда угодно, их видели – и не замечали. Их не стеснялись. При них разговаривали о чём угодно, в том числе и о том, чего не следовало знать окружающим. Они были людьми, но ими «не значились», они были никто и звать никак, но были нужны всем и всегда. Из их рядов позже была набрана личная армия Бланшара, и в их рядах она жила и множилась.

Ещё в пору жесточайших подозрений жены Ивана Ильича и её контр с Катериной, Бланшар уговорился с сестрой Марка о том, чтобы видеться незаметно, так чтобы никто не знал. И они встречались вот в этой «Закуси». Он приходил с двумя доверенными охранниками, и выглядели они при этом как два записных алкаша, встретивших третьего, который постарше и, видимо, поумнее, ибо до их уровня ещё не допился. Катя прибывала на встречу в образе роковой разведёнки, материлась через слово и плевалась семечковой шелухой. На голове обычно сидела шляпка с полями из чёрного плотного нейлона, и с бантом. Яркое платье в крупный цветок, каблучищи, сигарета в углу рта, и видавшие виды ажурные перчатки с парой дырок. Сверху – одно и то же чёрное пальто поношенное, зимой – с дешёвым мехом, пристегнутым пуговицами к воротнику. Мужчины занимали места в углу, дама прибывала позже. Двое испитых через некоторое время перебирались за какой-нибудь соседний столик, оставшийся и дама мирно беседовали, строя друг другу глазки. Очень долго не сидели, выходили все вместе и шли сажать даму на автобус. Прощались шумно, на публику, дама уезжала, кавалеры исчезали в ближайшем дворе. Конец спектакля.

Иван Ильич немало развлекался во время этих выездов. Его любовь к театру и острым ощущениям получала дополнительную пищу. За Катей он отправлял такси, которое привозило её на принадлежавшую ему квартиру, где она переодевалась, красилась, и потом, уже на общественном транспорте, добиралась до «Закуси». Ехать тут было всего одну остановку. На обратном пути процесс шел с точностью до наоборот, и даже такси было тем же самым.

Здесь, в «Закуси», они встретились и в этот раз.

– Ты не торопись. Не подавай виду. Он нацелился на меня, думаю. Но сначала он должен разобраться с тобой. Ты ему очень мешаешь. Он будет у тебя всех отбирать. Ты ему нужна слабая, беззащитная. А я тебя прикрыть открыто не могу..

– Я не прошу…

– Замолчи. Поэтому он нашу связь порвать не сможет. Нельзя разрушить то, чего нет. А вот Зоя твоя, Костик… эти – да. Этих он пасти будет и ловить момент. С Костиком мы его, надеюсь, провели, но он всё равно его здесь не оставит, даже если поверит. Он его уберёт, переправит куда-нибудь, подальше от тебя. Не знаю, как именно, но сделает – сто процентов. Мне вообще эта история не нравится.

– Он просит слишком многого? Я имею в виду – эту идею с переездом?

– Нет, это как раз понятно. И даже логично. Но это всё как-то…. Ну не знаю. Поспешно, что ли… И такая… грубая работа, топорная. Что-то тревожит твоего брата. Настолько, что он решил начать игру первым. Сам решил. И теперь это тревожит меня. Он ведь очень ленив и разбалован, твой Маркуша… Надеюсь, ты не в обиде, девочка?

– Нет. Я предпочитаю смотреть фактам в глаза. Так меньше шансов пропустить удар.

Бланшар погладил её по руке.

– Ты молодец, девочка. Так вот я и говорю, такой бонвиван, лентяй – и вдруг такая активность! И такое самопожертвование. Если что – отдайте меня львам, понимаешь ли… Он обычно эти роли…

Катя вздрогнула и сжала кулаки.

Иван Ильич был прав стократ. Самопожертвование не было коньком её брата, это всегда был её удел. Её учили этому с самого рождения. Родителям было так удобно, особенно маме. Так они получали бессменную и бессловесную рабыню-помощницу на хозяйстве. Мужчина не годился на эту роль. «Они такие неприспособленные», – вздыхала Камилла Эдуардовна Гольц, мать Марка и Кати, жена Гольца Матвея Ефимовича. – «Мы должны их оберегать. Жертвенность – вот главное женское очарование, она – лучшее женское качество. Запомни это, девочка моя!». И на смертном одре, пока Матвей Ефимович лихорадочно шептал сыну про Нагмани, розовую жемчужину в форме готовой к удару кобры, требуя, чтобы тот обязательно нашел её, мать, цепляясь за руку дочери, требовала от той клятвы, что она сделает всё, чтобы защитить своего брата. Родители уходили во мрак смерти оба почти одновременно, их машина попала в аварию, травмы оказались слишком тяжёлыми, они умерли с разрывом в два или три часа, сначала Камилла Эдуардовна, а следом – Матвей Ефимович. Катя пообещала всё, что от неё хотели, её брат – тоже, но обыскав детально всю квартиру через год после их смерти, он махнул рукой на мифический Нагмани и постарался забыть о его существовании. Не ломать же стены или мебель – это глупо. Да и родители были очень в возрасте, матери было шестьдесят, отцу – под семьдесят с хвостиком, когда они погибли. Ясно, что они придумали всю эту историю для пущей важности, чтобы коллегам-приятелям пыль в глаза пускать. Он сдался, но вот Катя приняла свой обет более, чем всерьёз.

Тогда, тринадцать лет назад, в час её великой и глупой жертвы, она была не только очень молода, всего-то восемнадцати лет, но и совершенно невинна – во всех смыслах. Она была девственницей. Чтобы снять у неё этот «комплекс», Марк провел её через ту игру, которая теперь должна была искалечить жизнь двух дорогих ей людей – Костика и Зои. Он провел её через «ромашку» с четырьмя своими дружками и Лёнечкой – единственным профессиональным порноактёром, который каким-то чудом ещё оставался в распоряжении агентства. На всех участников надели маски, парики, налепили прикольные татушки-наклейки, а её предварительно не только напоили чуть не до беспамятства, но и дали выкурить несколько «косячков» – чтобы легче прошло. Она не сопротивлялась. Она была полна решимости спасти брата. Она обещала это маме, когда та умирала. И потом, речь шла только о фотографиях. Марк обещал, что она останется нетронутой. Что это будет «почти понарошку». Вначале так оно и было. Но потом, когда всё отсняли, и оператор уже упаковал камеры, она отключилась. И разгорячённые мужики, распалённые алкоголем, «травкой», и безнаказанностью, воспользовались её бесчувствием, и пустили её по кругу. Она была почти без сознания, это их возбуждало ещё сильнее. Где был Марк, и почему он не остановил их – она не знала, как не знала и того, был он среди надругавшихся или нет. Иногда она видела его во снах – с ними в одном ряду, и просыпалась с криками ужаса. После «ромашки» она забеременела – неизвестно от кого, и пошла на аборт, ничегошеньки, ни полслова не сказав брату, не выдав себя ни вздохом, ни взглядом. Во время операции она очнулась на столе. Она не чувствовала боли, но видела операционную, склонившиеся к ней головы хирурга и ассистентов, слышала их голоса. Слышала, как одна из женщин в шапочках сказала про неё что-то вроде: «сучка молодая, струсила рожать, как трахаться так первые, а потом сюда… ненавижу шлюшек мелких этих». Катя заплакала. Слезы жгли веки, они просто текли, она не могла пошевелиться. Ещё одна женщина, которая стояла у неё в головах, заметила, что она плачет, и сделала замечание говорившей. Она сказала: «прекрати, она кажется в сознании, может услышать», а та ответила «да мне наплевать, если проснется, я ей вот это покажу, чтобы знала», и подняла что-то вверх, зажатое в руке. И тут Катя увидела маленькую ножку или ручку, полупрозрачную, похожую на лягушачью лапку. Она была зажата в пинцете, который держала рука женщины в белом халате и шапочке. Она поняла, что это такое. Хотела что-то сказать, крикнуть – но не смогла, и потеряла сознание. Аборт прошел благополучно, но дал осложнения. Ей сказали, что на детей она может не рассчитывать. Бесплодна.

Ножка, а может быть, и ручка, снились ей ещё долго. Она просыпалась тогда, и не в силах двинуться или заговорить, просто молча лежала – часто до утра, до будильника, пока не приходило время вставать и собираться на работу. Или всё-таки вставала – и тогда шла убирать квартиру. Скользила молчаливой тенью по комнатам, мыла их маленькой, размером с носовой платок, тряпочкой, которую через каждую пару квадратных метров ходила методично отполаскивать в ванной в маленьком тазике. Вытирала пыль, мыла листья у цветов – по листику, один за другим, и вытирала их потом, тоже по одному, так бережно, словно это были пальчики новорождённого. Потом шла в ванную комнату, пускала воду, садилась на полотенце, постеленное на дно ванны, и свернувшись клубочком, поливала себя из душа, смывая пот и остатки снов. Постепенно воспоминания блёкли, иногда ей казалось, что всё это было не с ней. А порой, когда что-то напоминало, вот как сейчас, она готова была повеситься, только чтобы забыть однажды случившееся.

И вот сейчас – снова всё всплыло. Безжалостная рука памяти швырнула её грех ей прямо в лицо.

Господи, какой же дурой она была! Как она могла так загубить себя? Во имя кого? Чего? Какая всё это бессмыслица, господи!

Иван Ильич подсел ближе, обнял её за плечи.

– Прости, милая. Я не хотел сделать тебе больно.

Катя смахнула слезу.

– Ничего. Я договорю за вас. Он обычно эти роли для других приберегает, а сам как суфлер – в раковине, невидим для зрителей. Как было со мной. Мне потребовался не один год, чтобы понять, что в действительности, изображать конскую любовь с ним и с его друзьями было не моей, а его идеей. Он просто аккуратно меня к ней привел. Так аккуратно, что я решила, будто сама её нашла. Самопожертвовалась. Ненавижу. Он с детства такой. И ему всегда потакали. Он и жемчужину эту всегда заставлял других искать, меня и соседку нашу, Лиду, а сам изображал пашу или главного пирата, отправляющего отряды на поиски. А потом рассказывал родителям, как он ищет её, и они его хвалили, и всегда давали печенье. Мое любимое, сдобное, у нас на соседней улице в булочной продавалось. А мне не давали – говорили, что мучное вредно, и щёки будут толстые, и замуж никто не возьмет, но если уж я так хочу вкусностей, то надо трудиться – как мой младший брат.

Иван Ильич насторожился.

– Что за жемчужина? Ты никогда о ней не рассказывала.

Катя махнула рукой.

– Это долгая история. Я потом как-нибудь расскажу, хорошо.

– А если вкратце?

– А если вкратце – то это семейная реликвия, которую родители, или может быть, родители родителей затеряли в каком-то шкафу из числа стоявших в доме, и которая неизвестно была или нет, никто её не видел, но считалось, что она всё ещё где-то лежит, и может найтись. И с ней связано какое-то предание, восточное, индийское, кажется. И она, конечно, приносит счастье.

Иван Ильич рассмеялся.

– Ну, это как водится… И вас заставляли её искать?

– Нет. Не заставляли. Просто предложили однажды, как игру, ну, чтобы нас занять. А потом, когда мы начали, стали нас поощрять.

– А кто начал?

– Я. Лида мне помогала. А потом Марк стал нами руководить. Он сказал, что капитаны и цари всегда мальчики. Но надо отдать должное, мне он отводил роли принцесс, а вот бедная Лида всегда была либо матросом, либо слугой.

– Ну, это его тоже не сильно красит. Принцессы в большинстве своём никогда ничего не решали, даже за кого им выйти замуж. Максимум, что им разрешалось сделать самим – это уйти в монастырь. Так значит, придумала ты, начала ты, нашла себе подмогу, а потом пришел узурпатор и начал снимать сливки.

– Что-то в этом роде.

– Мда… – протянул Бланшар, – с тех пор, я смотрю, мало что изменилось. Но ты мне легенду-то потом расскажешь?

– Про Нагмани?

– Она так называется?

– Ну не совсем она, её так назвали из-за формы. Родители говорили, будто она похожа на свернувшуюся в клубок змею. Кобру с капюшоном. Представляете – розовая кобра с капюшоном. В оправе. Только неизвестно, что это было – брошь, кулон, или серьга. На оправе вроде оставался обломок такой, как шип, может, туда что-то крепилось. Но это не точно, потому что они не видели эту кобру никогда.

– А Нагмани что такое?

Катя рассмеялась.

– Ну, это и вовсе история на пару полноценных вечеров. Сейчас даже начинать не буду.

– Тогда я пришлю за тобой как-нибудь. Скрасишь вечер старику.

– Ой, Иван Ильич! Клевещете вы на себя!

– Что – до сих пор молод и прекрасен?

Катя закивала головой и поцеловала его в щёку. Он улыбнулся.

– Я верну тебе это потом. Сторицей.

И не давая ей времени опомниться и что-то возразить, поднялся из-за стола.

– Поехали. И держи меня в курсе. Что-то твой брат обязательно придумает. Злое и грязное. Спинным мозгом чую.

Как Иван Ильич предполагал – так оно и вышло. Именно так и явилось на свет решение подставить её воспитанника, включив его в «ромашку» для Карины Кимовны. Скорее всего, его ещё и любезно проинструктировали, как себя вести, и естественно, с учетом далеко идущих целей, продезинформировали по полной программе. Ничего не подозревавший Костик принял предложенную помощь и попал в капкан. Далее последовал взрыв негодования от банкирши, требование наказать-распять-уволить, и – voila, теперь Кате оставалось только придумать, как обставить Зоину «ромашку» так, чтобы записи с неё не бросили бы ни единого пятнышка на её собственную репутацию. И нужно было, чтобы у неё, Кати, оказалась возможность переговорить с Костиком напоследок. Она во что бы то ни стало должна была объяснить парню, куда он вляпался, и что на этом пути она ему, увы, не товарищ. И не потому, что он ей не важен и не дорог, а потому только, что она – как и сам он, как и все мы – просто хочет жить. Потому что тот, кто проболтался Костику – уже мимо. Его больше нет. Он уже выбыл из игры по имени жизнь, а она Катя, очень хочет в ней остаться. И советует Костику сделать так же – пока и насколько это ещё возможно.

Ей следовало продумать всё самым тщательным образом. Самое лучшее – записывать на бумагу то, что приходит в голову. Когда пишешь – лучше думается. Мысли структурируются. Они перестают путаться друг у друга под ногами, выстраиваются, как по ранжиру, важные выходят вперёд, мелочи – ретируются. Как говорила ей мама: хочешь узнать, правильно ли ты придумала – напиши это на листке, а потом прочти на следующий день. Если это ерунда – то взглянешь мельком и выкинешь. А если не дернется рука – значит, мысль стоит того, чтобы думать над ней дальше.

Сегодняшние записи были важны как жизнь и смерть, и обречены на забвение. Катерина отбросила карандаш, потянулась устало. Бессонная ночь оставалась позади, за окном рассветная дымка таяла под первыми солнечными лучами. Катя сожгла в пепельнице исписанные листочки, поставила её в раковину, и пошла в спальню. Там легла на кровать и уснула, не успев коснуться головой подушки.

Она придумала, как поступить, и теперь следовало выспаться. А потом проснуться, принять душ, сварить кофе, и в последний раз сказать себе, что иных вариантов – нет.

Марк её решение принял в штыки. По его мнению, это была насмешка над процедурой. Он готов был признать, что Костику придется очень несладко, но Зоя… о, Зоя просто получит удовольствие, ей откроется, так сказать, новый мир! Мир рискованных наслаждений и утончённой жестокости. В стальной обертке, но в безопасной форме. Это смахивало больше на поощрение, чем на какую-то там кару.

Катя слушала, как он возмущается, и думала о том, что вся эта схема безбожно устарела. Она была хороша и имела смысл до появления видеокамер и практики беспрерывной записи, но теперь в ней не было нужды. Клиенты, которые приезжали сюда, были, как правило, крупными рыбинами, и попадали в «Рай» либо по рекомендации, либо по личным приглашениям от узкого круга людей, во главе которых стоял всё тот же Иван Ильич. И эта крупная рыба прекрасно знала правила игры и приезжала просто отдохнуть и поговорить – но не о работе, не о делах, и не о личных сложностях. Отдельные случаи, когда у клиента развязывался язык, были, как правило, тщательно спланированы и срежиссированы самим Иваном Ильичом, или кем-нибудь из его доверенных помощников. Но в этих случаях к жертве отправляли девочек опытных – ловких, сообразительных и проверенных неоднократно. Видеокамеры писали встречу, а девочки потом писали детальнейший отчет – и горе, если не сходились концы с концами. Мелкие детали, безусловно, могли разниться – человеческий фактор, куда деваться! – но общий тон и канва обязаны были совпадать. Допустившие серьёзную ошибку – исчезали бесследно. Их не находили, а если находили, то очень и очень нескоро, а найдя, зачисляли в категорию «неопознанных трупов», так как опознать их было почти невозможно, разве что чисто умозрительно, методом дедукции знаменитого Холмса. И стоит ли говорить, что территориально эти находки, само собой, не имели никакого отношения к городу и тем его окрестностям, где был на хозяйстве Иван Ильич.

Конечно, это было сурово – но это работало. Такие исчезновения – о них, конечно же, тут же становилось известно – плотно и надолго запечатывали остающимся рот. Что же до показательных порок – они были никчёмной ерундой, пережитком тех доисторических времен, когда камер в салоне было всего три – в будке охраны на парковке, на ресепшн над стойкой администратора, и у Кати с Марком в кабинете. Но отменить всю эту устаревшую «профилактику» просто потому что захотелось, пока не представлялось возможным. Катя периодически порывалась поговорить на этот счёт с Иваном Ильичом, но каждый раз останавливалась, понимая, что пока не время, нет у неё для этого веского повода. И в этот раз его тоже не случилось. Скорее уж, наоборот.

С Марком Катя долго спорить не стала. Они договорились – напомнила она ему. Он пожал плечами. Пусть делает, как знает. Пока пусть делает. Он не будет спорить. Пока не будет. Она права – они действительно договорились и согласились, что её персонал – ей решать. Он помнил об этом. Равно, как и помнил о том, что так не должно быть, и что нужно подумать, как сделать так, чтобы этого больше не было. Конечно, у него в руках были определённые рычаги – типа всех этих «клиентских записей» с камер, но это было оружие обоюдоострое.

Во-первых, официально – никаких записей нет, и никогда не было. Официально – если кто-то хочет, мы запишем и вручим на выходе в коробочке с ленточкой. Официально – если кто-то из сотрудников позволит себе подобное «что-то, где-то» – его за ноги подвесят и поджарят. Ну, может и не поджарят, но точно подвесят и забудут – на сутки, как минимум. Так что загнётся сам, без посторонней помощи. И, наконец, официально Иван Ильич не имеет никакого отношения к этой шарашке под названием «Рай на Окраине», равно как и Катерина, сестра Марка. И более того, даже Зоя, Зои Мехлебовна, числится директором всего лишь релакс-салона. «Рай» – даже не гостиница, это просто комплекс, который работает круглосуточно. А то, что войдя и пройдя по элегантно отделанным комнатам второго этажа, можно увидеть в некоторых из них спящих людей – так эта услуга есть в прейскуранте. Называется «лечебный сон». Обычно предлагается вместе с тайским массажем, травяными и масляными обертываниями. Так что ничего удивительного. А то, что попадаются парочки – ну, если человек хочет вместе с подругой сеанс массажа на двоих – кто мы такие, чтобы запрещать? Ничего незаконного. А потом, да – лечебный сон. Массажист выходит, люди остаются. Ну, а чем они там вдвоём вместо сна занимаются – это уже их дело. И потом, мы же не подглядываем, вот и не знаем. У них трёхчасовой сон, если хотят отдохнуть подольше – пожалуйста. Всё для клиентов. Мы только хотим помочь. Не более того. Это, как сказано, первое.

Второе. Те записи, которые делал Марк Матвеевич, а особенно те, которые он сохранял, с одной стороны, давали ему некоторое «конкурентное преимущество», а с другой…. А с другой – ему в любой момент могли предъявить, что он делает и делал их совершенно неофициально, незаконно, злоупотребляя, мы бы даже сказали – подло злоупотребляя. Причём, не только доверием клиентов и сотрудников салона, но и – о, ужас! – доверием самого Ивана Ильича, который хоть и не имеет – как уже говорилось – никакого отношения к салону, но тем не менее, периодически здесь, в этом «Раю» бывает, обедает с партнёрами, пьёт кофе и беседует – и с самим Марком, и с его сестрой. А это очень некрасиво – быть в хороших знакомых у такого человека, как Иван Ильич, и при этом так неправильно себя вести!

И наконец, третье. Они были совершенно бесполезны для него, эти записи. Эйфория всемогущества, охватившая его, когда он только придумал и решился снять первые копии с уничтожаемых кадров, и с тех, что ему давали указание сохранять – эта эйфория давно прошла. Более того, она постепенно начала переходить в острое чувство опасности происходящего с ним и вокруг него. Эти кадры, эти файлы из козырей в рукавах перерождались в кандалы, в приставленные к его вискам пистолеты. Когда-то он думал, что сможет сорвать джек-пот, обладая копиями компромата. Сейчас, несколько повзрослев, он понимал – это не крыша для него, это – крышка гроба.