Дар Прозерпины

– Свят-свят, товарищ начальник! Вспомнил к ночи старую ведьму! Так её никто тоже с тех-то пор не видал. Люди толковали, что, когда попадья пожарище устроила, старая барыня как раз у них гостила. Так что сгорела, пан комиссар, как пить дать сгорела! Туда ей и дорога.

– Что так?

– Нехорошая баба была. Одиножды видал её, когда мальцом был, высокая, чёрная. Так зыркнула на меня, аж пот пробрал. Три дня потом животом мучался, кусок в горло не лез. А уж слухов-то про неё ходило не счесть…

– Склады их с мужем далеко отсюда? – Брон перешёл сразу к делу.

– Склады? – не понял староста, – да нет. Недалече. А почто они нам?

– Сахарином разжиться хочу и шпалами промасленными. Следственный эксперимент, смекаешь?

Староста сделал лицо, как будто понял. Но тем не менее кивнул в сторону холма с часовней.

– Так что, к церкви не поскачем? Авось что встретим? Привидения там гуляют, вот те крест…

– Не бывает привидений, – устало отрезал Брон, – а вот то, что ты местную голытьбу и бродяг хочешь нашими руками разогнать, в это охотно верю. Так что показывай дорогу к складам, уважаемый. Есть у меня одна версия…

Через полтора часа они уже были в виду помещичьих складов. Тут отряд разделился на два крыла: отряд Брона пёр прямиком к низеньким строениям складов, вдоль железнодорожного полотна, крыло Чарного ушло налево, обходя их со стороны леса. Ещё через полчаса длинные амбары и невысокий дом станционного управляющего были полностью окружены конными. Брон спрыгнул с седла, отдал поводья Федоту и в сопровождении Чарного и трёх бойцов пошёл осматривать склады и амбары, водя по ним ярким овалом электрического фонаря. Ворота почти все были заперты, но имели такие смешные замки, больше для виду, скорее именно от ночлежников, чем от воров. Единственные ворота были просто притворены, но помещение оказалось абсолютно пустым; только полы завалены пустыми и драными мешковинами и прочим сором. Комиссар понял, что тут и есть тот самый тайник с продуктами двух предприимчивых братьев. Он порыскал с фонарём по полу и, найдя рычаг, открывающий тайный подвал, дёрнул его. Завизжал какой-то механизм, плита в полу отъехала, и открылся чёрный провал. Брон скользнул туда и вылез через пять минут, отряхивая руки.

– Что там? – спросил Степан Чарный.

– Золотая жила местных контрабандистов и самогонщиков, Стёп. А может и ещё кого… Правда, выработанная наполовину. Сахар спрессованный и менее ценный хлам.

Он посветил в лицо старосте.

– Вы как-то неискренне удивляетесь, уважаемый. Знали поди? Не надо креститься каждый раз, когда не знаете, что ответить. Пойдёмте теперь в дом станционного смотрителя, тут всё ясно.

Он вернул плиту на прежнее место, и, выйдя из склада, они очутились перед небольшим домом с мезонином, в котором когда-то жил управляющий железнодорожным узлом, а теперь тут квартировали временные рабочие, задействованные на погрузке редких вагонеток да известные нам самогонщики. Брон оторвал массивный замок с дверей и вошёл внутрь. В доме было грязно, но обстановка на удивление сохранилась. Мебель и люстры, понятное дело, давно растащили, но обивка стен, паркет, какие-то элементы интерьера – печные вьюшки, двери меж комнат, карнизы и даже чумазые ковры – всё было на своих местах. Степан, вошедший следом, огляделся и посветил фонарём в расписной потолок.

– Богато для сторожки. Я расставил все восемь человек по периметру. Если что – сигналом будет выстрел. Ну как? Обыщем помещения?

– Давай, Стёпка. Я на первом, ты бери мезонин. Если кого встретим, брать надо чисто и живьём. Ну а там по обстоятельствам. Пошли.

В пятнадцать минут они обыскали весь домик. Ни одной живой души. Собрались в холле перед входной лестницей. Вошёл, отдуваясь, староста с факелом.

– Результаты есть? – спросил он.

– Результат утешительный, товарищ староста – дом жилой, в нижней своей части. Второй этаж завален битой мебелью и зарос паутиной и пылью. А вот тут кто-то живет. Следы, дрова в очаге, бутылки, оттоманка застеленная, вода в кувшине и бочке и прочие мелочи говорят о том, что здесь кто-то обитает. Без прописки. Вопрос – где он сейчас.

– Портрет видели? – спросил староста.

– Какой, где? – заинтересовался Брон.

– Так той самой сгоревшей старухи, матери попадьи. Помещицы Уфимцевой. Над камином был.

Они прошли в большую комнату левого флигеля и подошли к камину, отделанному чёрным базальтовым камнем. Над камином висел пыльный портрет женщины в тёмной одежде, лет примерно пятидесяти, в дамской широкой шляпке, из-под которой выбивались пышные каштановые кудри. Лицо было обычным, даже, может быть, располагающим, округлым, а вот взгляд – хищным, и портил общий благодушный образ. Портрет был весь засижен мухами и поросшим паутиной.

Брон ещё раз прошёлся по комнате, высвечивая фонарём стены, потолок, полы. Остановился, откинул ногой ковёр и присвистнул. В полу, вровень с паркетными штакетинами, был вмонтирован точно такой же рычаг, как виденный ими на складе, только замаскированный под деревяшку. Брон наклонился и потянул его на себя. Раздался знакомый скрип, и в полу образовался небольшой провал, метр на два. Вниз, в черноту уходили ступени.

– Интересно, да? На кой чёрт нужен тайный подпол в жилом доме? Проверим…

Брон с фонарём в одной руке полез вниз по скрипучим ступеням. Остальные стояли наверху и переглядывались. Вдруг раздался удивлённый свист.

– Степан, возьми с собой старосту и спускайтесь. Тут интереснее, чем я думал. – раздался довольный голос из подвала.

Степан приглашающим жестом указал старосте на вход в подвал. Староста сделал собачьи глаза, поцеловал нательный крест и стал спускаться вниз. За ним проследовал Чарный.

Судя по всему, подвал с длинными деревянными полками выполнял когда-то функцию винного погреба. Из конца погреба вернулся Брон, водя бегающим лучом фонаря из стороны в сторону, а Чарный, подняв свой фонарь над головой, попытался осветить всю панораму.

– Господи Христе! Пресвятая Богородица! – взмолился староста, в ужасе оглядываясь. – Что же это такое, гражданин начальник?

– Это, мой друг, одна из разновидностей коллекций. Кто-то коллекционирует монетки или марки, а хозяева этого дома собирали черепа. Правда, я не уверен, что они их выкапывали на погосте. Нет. Каждая голова как приз, каждый череп – это убийство.

На винных полках вдоль стен были аккуратно разложены человеческие черепа. Некоторые абсолютно голые, на других оставались куски кожи и пряди волос. И было их никак не меньше трёх десятков. Здесь были как взрослые, так и детские, примерно пополам.

– А недурная у вас была помещица, а? – Брон подмигнул старосте. – Графиня Батори и Салтычиха в одном лице. Мы всё увидели. Выходим.

Они поднялись из подвала, захлопнули люк и накинули сверху ковер.

– Теперь понятно, какую «капусту» та старая ведьма сюда таскала. Семейные ценности. А теперь вспоминай, отец. Старая помещица, судя по складам, была поди – сахарозаводчица? Где у неё были предприятия, заводы, кондитерские? Или какое производство? В волостном центре или вообще в столице. Ну? Напряги память, отец. Тут рядом не было ещё какой-то её собственности?

Староста, ещё не отошедший от увиденного, клацал зубами и мелко крестился.

– Не припомню, начальник. Ничего такого, вроде… товары они в город свозили… а тута? Нет…. Разве что… был пресс, с водяным молотом. Тут недалече, вниз по речке. Давнишний, я и не припомню, чтоб он работал.

– А зачем же он тогда?

– Да ещё батя мой, упокойник, сказывал про водяное колесо. Мол, построили его в неудачном месте. Оно и не работало совсем, почитай, так как у той мельницы неподалёку испокон веков медведи жили. Берлоги ихние тама во множестве были. И оттого работать там никто не желал, дурное место, негоже там человеку быть, опасно. А уж опосля речку то ли завал запрудил, то ли бобры, но колесо совсем встало и обросло. Вот и бросили его. Барин видать, его сдуру построил в медвежьем углу, да потом его самого медведь и задрал. Так что туда и вовсе ходить перестали.

Староста сплюнул и перекрестился.

Глаза Брона засияли. Он схватил обеими руками мужичка и обнял.

– Ну вот всё и встало на свои места. Степан! Пару человек здесь в секрет посади. Мало ли кто вернётся. Остальные за мной. А ты, отец, показывай дорогу к водяной мельнице. Далеко это?

– Да с полверсты будет, если тропками, а напрямую-то совсем близко. Там вьючная тропа, по которой сахарин возили при царях, поди, заросла уже. Нам на лошадях не проехать. Да и боязно к Дьяволу в пасть лезть…

– Пешком прогуляемся. Так даже лучше. Эй, орлы! Двое в дом, ждать гостей. Не курить и не ржать! Коней сведите вон в тот амбар. Остальные, кто посмелее, за мной. У Дьявола, видать, мелких дел по уши, раз он зарылся как барсук и не выходит нам навстречу. Удивим рогатого, а?

И Брон, проверив наган, сунул его обратно в кобуру, вытащил из-за ремня револьвер, осмотрел и его и двинулся вниз по тропе вдоль речки, позади охающего старосты.

Чёрные клёны нависали над головами отряда. Рядом шумела узенькая речушка. Птицы метались по грозовому небу, и где-то вдали сверкали молнии и грохотало. Брон и староста шли во главе отряда, арьергард составляли Степан и Федот. Последний дёргал изредка Степана за рукав и спрашивал:

– А товарищ Яков уверен, что сил хватит? А почему это проклятое место? А что, если это западня? А ну как в самом деле – Нечистый?

Степан не отвечал. Федот на службе недавно, порывист и храбр, когда дело касается людей. Но при упоминании нечистой силы начинал дрожать, как одинокий тростник на ветру.

Староста вдруг затормозил. Огляделся. И схватил за руку комиссара.

– Вон там сухой дуб на горе. Значит, подходим. Тише, пожалуйста. И, товарищ Брон, дайте мне хоть какой-то пистолет. Я к Дьяволу на рога лезу, боязно.

– Дьявол неуязвим, староста. А его приспешники – нет. Но, думаю, мы справимся. Степан! Бери Федота и сюда. Туши фонари.

И группа в полном молчании зашла на край каменистой распадки. В небе громыхало, но не было ни дождинки. Через полчаса блуждания по кустам и папоротникам тонкий нос Семёна уловил запах дыма. И не просто дыма. Готовилась какая-то пища. Хотя тьма вокруг была хоть глаз коли.

VI.

Под ногами зашуршали камни, группа Брона вышла на край, ко входу невысокого ущелья, и вдруг Брон заметил неясный и бледный свет впереди. Он наклонился к земле, во что-то, видимо, наступил, удивился, понюхал руку, вытер её о штанину и двинулся вперёд. Наконец, выглянула луна, и стало видно то место, куда они добрались. В рядах солдат запричитал староста. А Брон отдал Степану свой электрический фонарик, взял вместо него факел, поджёг и бесстрашно двинулся вперёд. Остальные получили приказ зажечь фонари.

В темноте ущелья, под естественным каменным карнизом, он нашёл то, что искал: перед ним стояла огромная тёмно-зелёная скала. Как будто расплавленная магма вытекла из недр земли и застыла, вся толща скалы бугрилась впадинами и лакунами, щелями и дырами, а сама она была вся прорезана толстыми жилами-венами более бледного зелёного цвета. Но самое мерзкое было в том, что гора пульсировала. Брон наугад забрался на невысокий выступ и смело запустил руку в первое попавшееся отверстие. Пару минут, морщась, он копошился там, но вот, наконец, в свете факела вытащил что-то наружу. Бойцы подсветили фонариками – это показалась детская рука, которую он держал за кисть. Через пару секунд детская ручка хлюпнула и выскочила из дыры. Кто-то непроизвольно выругался. В руках у комиссара был фрагмент детской руки максимум по локоть, такого же трупного зеленоватого оттенка, как и сама гора.

Он обтёр руки о штанины и победно хохотнул.

– Ну, кто за мной за следующей? – повернулся к своей пехоте. Охотники были, но не такие ретивые.

– Вот глянь, тут как минимум двадцать – двадцать пять норок. Следовательно, мы сможем найти некоторое количество фрагментов детских тел. Или не найти ни черта. М-да.

Подал голос один из солдат:

– Почему именно детских?

– Потому что мы детей вроде ищем, нет? А это тот самый пряничный домик, куда они сбегают со всех деревень.

И Брон провёл пальцем по зелёной скале и осторожно облизал.

– Ну как есть – чистая нуга и сахароза. – объявил он. – А знаете, почему? Высокая концентрация сахара, глюкозы, мёда, неважно – является природным консервантом. Так, что, по сути, мы сейчас роемся в чьей-то кладовке.

Он наклонился, пошарил руками в основании сахарной горы, под своими ногами, подсвечивая себе факелом, и, развернувшись к своей группе, показал находку. Это был позвоночник с головой на конце. Головой явно пятилетнего ребёнка. Федот грохнулся на колени, и его бурно вырвало. Солдаты зашептались. И тут раздался могучий храп-рёв из-под земли и так же резко утих.

Федота рвало, половина солдат встала вслед за ним на колени, и лишь один вещал, презрев опасность:

– Братья! Это Сатана вершит тут своё безумное пиршество! Тут сила оружия не подойдёт! Помолимся Богородице, ибо последний день приходит!

И на глазах удивлённого Брона половина его кавалеристов приняла молящиеся позы словно пред иконостасом. В небе снова громыхнуло.

– Сатана? – усмехнулся Брон и наклонился сполоснуть руки в пробегающем мимо ручейке. – Тогда было бы невежливо не поприветствовать Князя Тьмы. Айда за мной.

И, взяв револьвер в руку, пошёл обходить изумрудную гору, огромный, зелёный могильник, кишащий фрагментами человеческих тел и непрерывно вздымающийся. За ним шёл лишь Степан Чарный и пара казачков, в силу выпитого, наиболее храбрых из остального контингента. Свернув за зелёную блестящую гору, они увидели избушку, наполовину скрытую этим сахарным холмом. Избушку с дверью и оконцем, в котором маячил свет.

– Ну, вот и всё. Впустую не палить! Пошли знакомиться с помещицей, – сказал Брон и с силой вышиб дверь ногой.

В уже знакомой нам лачуге с кровати вскочила горбоносая старуха в безобразном чепце да так и застыла при виде гостей. В камине горел очаг, а к нему спиной сидел жидковолосый, одноглазый типус и отпиливал ржавой ножовкой голову трупу, лежащему перед ним. Это был труп девочки лет примерно десяти. «Софушка» – мелькнуло в голове у Брона. Плешивец оскалился и, увидев вошедших, остановил страшную свою работу, уставившись на них единственным рыбьим глазом, в котором не было ни тени мысли и горели одни лишь тёмные и непонятные инстинкты.

– Матушка говорит – девичье мясо слаще, чем у отроков. Ты попробуй, раз зашёл, служивый. Гость в дом! Гость в дом! Гость в дом! – заголосил он, повышая тембр голоса до визга.

Потом грязный оборванец захохотал как гиена и снова принялся за шею несчастной девочки. Голова её кукольно дёргалась при каждом нажиме пилы.

Обычно хладнокровный комиссар Брон, оценив ситуацию, излишне эмоционально выругался, как вспоминал он впоследствии, и, недолго думая, поднял револьвер, взвёл курок и выстрелил каннибалу точно в пустующую глазницу. Степан крякнул. Тот же откинулся назад, и головой упал прямо в очаг. Его редкие волосы зашипели, загорелись, и по избе пополз смрад горелой плоти. Брон нагнулся к трупу девочки. Она уже давно была мертва, окоченела. Он выпрямился и уставился на железные клети в глубине избы. В одной из них сидела до смерти напуганная девочка с огромными глазами и, держась пальчиками за прутья решётки, повторяла – «Мама, мама, мама». Во второй находился бледный как мел мальчик с абсолютно пустым взглядом. На месте его правой ноги была культя выше колена, обмотанная кровавыми тряпками.

Казаки за плечами Брона опасно загудели. Брон же поднял тяжёлый как молот взгляд на старуху.

– Немедленно связать. Рот заткнуть. Эй, вы двое! За неё отвечаете жизнью. Сюда никому более не заходить.

Старуха, видимо, выйдя из оцепенения, истошно заорав, бросилась на двух чекистов. Степан молниеносно крутанул со спины винтовку и прикладом саданул ей в лоб. Та упала как срубленный ствол.

– До суда доживёт? – спросил Брон.

– И даже дольше. – прокомментировал Степан. – А этот? Психический?

– А то! И что бы ему светило? Больница, врачи и процедуры? Да полный паёк за народный счёт. Только вместо человечины куры и пшёнка. А так – быстро и дёшево. Ты считаешь, я не прав?

Он пнул труп людоеда. Степан почесал в затылке и ответил:

– Ну, как свидетель, он, к сожалению, был уже непригоден. Мог бы сгодиться нашим медикам для экспериментов, конечно. Но теперь, увы, поздно. Думаю, что там всё поймут. От Кагорина до Феликса. Правильно, что застрелил. У себя помечу – за нападение.

Степан усмехнулся и достал блокнот.

Снова раздался глубокий храп-рёв, и избушка зашаталась.

– Мы забыли про Гюнтера! – резко бросил Брон. – Эй, вы двое! Детей из клеток вытащить. И быстро – быстро!

Чарный указал казачкам на клети и отдал приказ. Солдаты посбивали нехитрые замки с решёток и аккуратно вынесли детей из хаты. Снова прозвучал храп, переходящий в рёв, и изба затряслась. Брон схватил покрывало с кровати, завернул в него труп девочки и последним вышел из избы.

Солдаты уже нарубили веток и смастерили носилки для детей. Брон передал свою ношу бойцу и подошёл к старухе. Та, связанная по рукам и ногам, лежала под деревом и сверлила Брона ненавидящим взглядом.

– Печальный конец вашей фамилии, не правда ли, госпожа Уфимцева? Как долго вы убивали и мучили своих жертв, пока не поняли, что ими можно питаться? Но не грубым сиволапым мужичьём, а детьми? Детьми, старая погань!

Старуха изжевала всю тряпку, закрывающую ей рот и что мочи завопила:

– Гюнтер! Гюнтер!!!

Снова раздался гулкий рёв невероятной силы, и вся зелёная, сахарная гора зашевелилась, а из окон избушки вылетели стёкла.

– Гюнтер! – продолжала выть старуха, пока Степан сапогом не захлопнул ей рот.

Тогда раздался чудовищный силы треск, малахитовая гора дала трещину, избушка начала разваливаться и нечеловеческой силы рёв, который недавно исходил из-под земли, вырвался наружу. Солдаты с детьми на руках давно ретировались вверх по тропинке, остальные в ужасе уставились на это светопреставление, нацелив на него свои винтовки.

– И разверзнутся врата Ада. И выйдет их них Апполлион – губитель! И настанет конец времён! – бубнил, стоя на коленях, Федот что-то библейское. – Зря мы потревожили Вельзевула! Теперь сгинем как один! Вон оно, Чудовище!!! Не гляди ему в очи, не гляди!

И Федот повалился на землю, откинув винтовку и шепча молитву. А зрелище происходило и вправду жуткое. Зелёная гора пустила множество глубоких и кривых трещин, вздыбилась льдинами, деревянная хата осыпалась и занялась огнём, и посреди этого хаоса что-то огромное и невероятно свирепое выбиралось наружу, ломая сахарную крышу и производя душераздирающий рёв. Вот показалась громадная голова с горящими глазами и распахнутой пастью, усеянной огромными клыками. Чудовище продолжало прокладывать себе путь наружу, ломая и громя всё на своём пути. Солдаты принялись хаотично стрелять в сторону чудовища, но рёв становился только громче и яростнее.

VII.

Среди этого ночной клокочущей геенны – с горящей хатой, адской зверюгой и беспорядочной пальбой – появился Яков Брон. Спокойной походкой он подошёл к лежащему Федоту и отдал остальным приказ прекратить огонь. Одной рукой он поднял винтовку, брошенную денщиком, другой – самого денщика, у которого зуб на зуб не попадал от ужаса, а глаза были зажмурены с такой силой, что превратились в морщинки.

– Смотри, сукин сын, вон туда и запомни две вещи, иначе не служить тебе в ЧК! – заорал ему в ухо Брон. – Первое – не бывает дьяволов, бесов и чудовищ! Кроме тех, что имеют человеческий облик. Вон туда посмотри, на связанную старуху. Вот, про что я говорю! Вот, где чудовище!

Ревущая тварь наконец выбралась из-под земли и, громадная и ужасающая, двинулась на солдат. Те побежали.

– И второе! – продолжал кричать Брон в лицо зажмурившемуся Федоту. – Никогда! Слышишь! Никогда не бросай оружие! Иначе ты не солдат, а дрянь, недоразумение. Понял, сукин сын? Кивни, если да!

Федот, не открывая глаз, мелко закивал. Тогда Брон отпустил его, оттолкнув рукой, быстро взял винтовку наизготовку, передёрнул затвор и, тщательно прицелившись в беснующегося монстра, выстрелил. Потом ещё раз. Чудовище остановилось, захрипело, загребло лапами и повалилось на край ямы. На заднем фоне продолжала гореть чёртова изба, словно гигантский погребальный костёр. Откуда-то появился Степан. Он подошёл к чудищу вплотную и пару раз выстрелил тому из револьвера в упор в ухо.

– Для уверенности. – произнёс он. – Отличный выстрел, командир, моё почтение. Как там малой?

– Струхнул маленько, но не сбежал. – Брон снова поднял денщика на ноги. – Иди погляди на своего Вельзевула, солдат.

Федот отрицательно помотал головой, но Брон за шкирку потащил его к краю ямы, на краю которой лежал хоть и огромный, но самый обыкновенный бурый медведь. Пуля Брона пробила ему мозг.

– Любое чудовище, Федот, в нашем мире – не всегда то, чем оно кажется нашему воображению. Но убить его можно всегда. Хочешь медвежий клык на память? Выковыривай, у нас минут десять есть.

Обескураженный и ещё не пришедший в себя Федот сел на землю рядом с убитым медведем, опустил дрожащие руки, упёр подбородок в грудь и зарыдал. Степан уже собирал солдат по лесу, старуха извивалась в путах, а её кошмарная пряничная хата догорала. На неё с сожалением смотрел курящий папиросу Яков Брон.

– Много улик сгорело, чёрт бы побрал эту зверюгу, – он оглянулся на связанную старуху. – Гюнтер твой, бабушка, сгинул как герой. Так что собирайся, принцесса Уфимцева, поедем. Как там у Макбет? «Чуть жизни ты подашь пример кровавый – она тебе такой же даст урок». Се ля ви. Поднять старуху, выдвигаемся.

Через пару дней на месте сгоревшей сахарной избы работала группа следователей. Спасти удалось только двух детей: покалеченного Ваню и ту самую последнюю, пропавшую Софью. Труп другой девочки опознали жители Дубровиц, она так же пропала в лесу с неделю назад. Старуху-людоедку, допросив, увезли в областной центр во избежание самосуда. Участковый проспался, долго царапал дрожащим пером пояснительную, и – с учётом былых заслуг – был помилован и не отправлен на гауптвахту. Брон протянул ему бутыль «школьного» самогона – похмелиться и заодно помянуть их школьную винокурню, которую он прикрыл. Участковый был бледен, потен и хмур, но пить отказался.

У дома старосты были навалены брёвна. На них сидели и дымили табак: Яков Брон, Степан Чарный, денщик Федот и староста по фамилии Булычев.

– Ума не приложу! У них в хате жил медведь? – интересовался Федот.

– Нет, скорее медведь облюбовал там себе берлогу, пока изба пустовала, а потом… Потом его стали кормить. Удивительный симбиоз человека и зверя, – ответил Степан.

– Кто из них больший зверь, – поддакнул староста. – Как посмотреть.

– Вы говорили, и до революции пропадали люди в округе? – спросил Брон.

– Да, по большей части крестьяне, коробейники и прочий мелкий люд. Кто их считал? Да никто. Чёрт! Всё же это она!

Староста недоверчиво покачал головой, и попросил ещё закурить.

– Сам бы не увидел – в жизни б не поверил! Ходили, давно ходили про неё мрачные слухи. Бежали от неё из услужения, лакеи да повара. Не сказать, чтобы что-то кровавое видели, но сами знаете, коли барин дурак и мучитель, так от него последняя собака дёру даст. Не то что души христианские.

– Старуха-сахарозаводчица совсем не дура была. Столько лет скрываться да детей с прохожими к себе заманивать, тут талант нужен. Характер особый. Нечеловеческий.

– Я вот в толк не возьму, гражданин начальник, а как у неё это выходило?

– Что именно?

– Детишек наших заманивать? Ведь сами же шли, господь милосердный. Сами!

– У помещицы вашей редкая была харизма. Со знаком минус, тёмная и жуткая, но харизма и драматические навыки. Иначе я объяснить не могу, отчего ей беспрекословно верили.

– А что это за штука такая? Вы её нашли? Ну, херизму енту?

Брон похлопал старосту по колену.

– Нашли, братец, не переживай. Больше никому на глаза не попадётся. Учительница ваша думает, что бабка гипнозом владела. Может быть. Но совокупность этих качеств и доступ к залежам сладкого ей и позволили свершать то, что она свершала.

– О, таких конфектов тут отродясь не видали, что верно – то верно. Вот детки и шли, раззявив рты, за леденцами, а не только за этой вашей херизмой.

Брон достал из кармана тот самый леденец, который так напугал девочку Машу. К нему уже успел налипнуть всякий мелкий сор и выглядел он непрезентабельно. Он размахнулся и бросил его на пустырь, где бродили куры. Квочки тут же налетели на неизвестный им доселе корм и склевали сахарную ёлочку в несколько секунд.

– Да, уважаемый, всё в комплексе. И голод, и личное обаяние, и роль милой старушки, и вера в сказку.

– И вера в безнаказанность, – вступил в разговор Чарный. – До семнадцатого года свои чудовищные прихоти сахарозаводчице осуществлять-то было с руки. Должники-крестьяне, бродяги, дружба с губернатором и местным кулачьём. А потом всё. Гражданская война, лишение всех привилегий. Работать как все? Прям! И сознание изувера толкнуло её к людоедству. Думаю, сразу после убийства дочерью своих детей. У неё же ничего не осталось, кроме сгоревшего склада, пресса и горы расплавленного сахара. Взрослого конфетой не заманишь. И не справишься. А детей сколько угодно. А ведь она дворянка, крещёная. Что происходит в её голове? Голодный просит подаяния, крадёт булку с прилавка, если уж он не в состоянии и не желает идти работать. Но он не заманивает к себе малюток и, смотря в их испуганные глаза, не заносит над ними нож.