Дар Прозерпины

– А что это? – в изумлении Ваня указал на отливающую зелёным крышу.

– А ты сам попробуй, – предложила старуха и, отломав пару зелёных сосулек, раздала их брату и сестре. Те с осторожностью облизали их, и на лицах детей проступил небывалый восторг. Это даже не белая булка в лесу и даже не те имбирные леденцы. Это было что-то такое невыразимо вкусное, что дети от счастья зажмурились. Эта согбенная старуха уже казалась им доброй, сказочной феей из бабкиных сказок.

– Ну проходите в гости, малыши, – пригласила их старушка, открывая дверь. – Одними сладостями сыт не будешь. Может, хотите наваристого супа? А? – И она хитро подмигнула.

– Хотим! – в унисон прокричали брат с сестрой и зашли в домик в услужливо приоткрытую дверь. Старушка вошла последней и заперла дверь за собой.

В избушке горел очаг под небольшим котелком и пара толстых свечных огарков. Изнутри она казалась больше, чем снаружи, просторнее. Камин, в котором кипел котёл, был посередине, слева от него висело старинное зеркало, а справа была небольшая деревянная дверь, как в погреб. В углу стояла кровать, у окна – стол, и весь потолок был завешан пучками разнообразных трав. На столе же стояло блюдо с пирогами, румяными и блестящими. А главное – в избе был умопомрачительный запах еды: и от пирогов, и от закипающего в котле супа с пряностями, и от множества пряников разной формы, сушившихся на полочке над очагом.

– У вас и пряники есть? – восторженно спросил Ванька и подбежал к столу.

– Конечно, малыш! Кушай на здоровье, – и она погладила его сухой, но жилистой рукой по спине. – Ты вон какой худосочный – кожа да кости. Ешь, лопай пирожки. Тебе поправляться надо. А ты, девочка?

И старушка обернулась к Маше.

Маше, по необъяснимой для неё причине, есть расхотелось. Разум заглушил голод, и теперь девочка задавалась вопросом – кто зажёг все эти свечи и варит суп в котелке. Ведь их же не было как минимум час. Хотя ладно, старуха подсветила дом, поставила котелок и пошла на улицу. Зачем? Их услышала. Ну тогда всё в порядке. Нет. Не всё. Теперь, в свете огня очага и свечей, Маша разглядела лицо их хозяйки. И не было в нем уже ничего доброго, бабкиного, старушечьего.

Нос её заострился, морщины стали глубже, глаза запали, вокруг были тёмные круги, а губы исчезли, обнажив тёмный провал рта с коричневыми зубами. А в глазах светилось торжество. Как у вороны, подумалось Машеньке.

– Вы знаете, спасибо вам большое, но можно у вас одолжить фонарь, и мы дойдём с братцем до дома? – неуверенно спросила Маша. Брат в это время трескал пироги с мясом и вытирал жирный рот рукавом рубахи.

– Вот как, значит, деточка? Вам не нравится мой дом. Вы с братом, помнится, были в восторге. Вы ели мой дом. Вам понравилось моё угощение. И теперь вы говорите – мы пойдём? А тебе не кажется, что за гостеприимство нужно платить?

Пока старуха говорила, она развязала свой кружевной вдовий платок и стянула чепец с головы. Маша вскрикнула. Ибо седая, старческая прядь на лбу старухи была единственными волосами на её голове. Половина была обрита, как у холерной, а другая выглядела как спёкшийся кусок плоти, как будто её обожгло сильное пламя.

– Вы нас завтра отведёте к родителям, и они заплатят вам и за леденцы, и за пирожки. Они честные люди, поверьте!

– Конечно, милая, за постой надо платить. Но я ещё не угостила вас супом. Малыш, ты будешь суп? – обратилась она уже к Ваньке.

Тот нажрался пирогов и лишь лениво кивнул. Тогда старуха подошла к очагу, подталкивая девочку, и дала ей большой деревянный черпак.

– Помешай, золотце. А я пока достану миски.

С тревожным ощущением чего-то неприятного, страшного и непонятного, Маша в полузабытье опустила мешалку в котёл и сделала два привычных круговых движения. Всплыли какие-то коренья, травы и овощи, а потом на поверхности показалось то, что, видимо, и издавало тот приятный мясной запах бульона. Человеческая пятерня. Проще говоря – белёсая, раздувшаяся от варки и с местами лопнувшей кожей, кисть руки. И судя по размеру – кисть ребёнка.

Маша выронила половник и захлебнулась собственным криком. Последующие события она помнила с трудом. Это был железный, скрипучий голос старухи.

– Мень! Мень, сукин сын! Тащи мальчонку в клетку. Его подкормить недурно бы. С пару недель. Наберёт жиру, станет как поросёнок на Рождество. А этой хамке… погоди.

Пока вынырнувший неизвестно откуда плешивый мужичок в драном сюртуке волок воющего Ваню в клеть на замке, старуха склонилась над теряющей сознание Машей и прошептала:

– А ты сгодишься, дочка. Через неделю, когда мы доедим твои ноги, я лично с тобой попрощаюсь, чтобы узнать, какое на вкус твое сердечко. С тушёной капусточкой и сельдереем, – и старуха облизнулась.

Последнее, что Маша помнила, это перочинный ножик брата в разбросанной по полу соломе и случайно попавший ей в руку. Она автоматически спрятала его в кулак и в тот же час её грубо, за волосы поволокли в соседнюю с братом железную клеть.

Котелок закипал, чёрная и страшная старуха помешивала своё чудовищное варево, изредка косясь на пленников, а плешивый мужичонка с редкими длинными прядями волос, в невероятно грязном и рваном сюртуке, сидел прямо на полу на соломе с тарелкой и ложкой в руках. Он скулил как пёс, и на месте правого глаза у него была зияющая пустота. В глубине дома раздался невероятный по силе и густоте то ли вздох, то ли храп, и хилое строение дома задрожало.

– Это Гюнтер проснулся. Отнеси ему костей, вон то ведро. Его нельзя держать голодным. Нашего малыша.

И старуха мерзко, словно гиена, захихикала, потом смех перешёл в кашель, затем – в хриплый свист. Она опустила черпак в котёл и принялась накладывать в металлическую миску свою дьявольскую еду.

Ваня протяжно выл в своей клетке, а Маша в очередной раз потеряла сознание, когда увидела, как старуха принялась за кошмарный свой ужин. Дом скрипел, из трубы валил дым и бледный месяц висел в небе, освещая густой и непролазный лес с избушкой посредине.

– А потом я бежала через лес, – завершила свой рассказ девочка Маша, смотря перед собой оловянными глазами, и Брон протянул ей кружку воды, подкрашенную вином, – несколько дней лазала по деревьям. Замёрзла до жути. А потом, не помню сколько времени прошло, вышла из лесу к школе нашей. Стучала, долго стучала во все окна, в дверь. Никого…

– А как же Агнесса Христофоровна? Неужто не отпёрла? Не обогрела? – вмешался староста. – А учитель, старый бес? Тоже не слышал?

– Никого! – упрямо повторила девочка, – всё заперто, никто не ответил. А я так есть хотела, мамочки родненькие. Стучалась, стучалась, плакала. Нашла в сарае рядом какую-то тряпку согреться, хотела Агнессу Христофоровну дождаться. Но как дым увидала, так и бежать оттуда во все ноги.

– Какой дым? Где? – спросил Брон.

– Над школой труба печная дымилась. И я сразу… сразу про старуху подумала!

Девочка снова заплакала.

– Я и подумала, – захлёбываясь слезами продолжила она, – что и её тоже… как Ваньку… съели! Учительницу нашу… Отчего закрыто всё, а? Я и бежать оттуда снова… не помню, как добралась… Боль… ноги изранила… мам, мне так больно… пойдём?

Сбивчивый рассказ с грехом пополам закончился, и у девочки началась истерика. Брон сделал жест её родителям, и отец, взяв её на руки, в сопровождении жены вышел из хаты. Бабки-знахарки, прикрыв пухлыми ладонями рты, как будто пытаясь удержать горячую информацию, понеслись с этой новостью по деревне. В исправной хате остались Брон, Степан, Федот с белым как бумага лицом, староста, писарь и пара бойцов из ополчения.

– Что за сахарная изба, есть мысли? – спросил Брон старосту.

Тот помотал головой, напрягая память.

– Да нет таких в округе, я бы знал. Может, попадьи дом она приняла за избу в темноте? Пёс его знает, что там теперь, туды никто не ходит. Что за старуха, ума не приложу. Были тут склады, и сахарин хранили, и шины железные, хомуты и зерно в амбарах. Так нет давно уж…

Яков Брон молча расстелил на столе карту и закурив, углубился в её изучение. Степан сел рядом. Староста, утирая пот со лба, присел на лавку в углу.

–– Это вурдалаки. – подал голос один из солдат. – Исчадья бесовские. А ведьма ими хороводит!

– И вправду, ещё дед говаривал про ведьму из Дубовиц. – подключился второй. – Только она по воздуху летала и младенцев прям из хат выкрадывала, чтоб кровь их пить. Ведьма с того молодеет. Надобно молебен провести и с отцом Кондратом пойти и сжечь её логово.

Молодой денщик Федот крутил головой с одного на второго и с опаской поглядывал на командира.

– Только в Святицы надо идти…– продолжил первый.

– А ну заткнулись оба! – заорал Яков Брон, резко повернувшись к двум специалистам по ведьмам. – Вам в клиросе петь обоим, а не ружьё носить! Пшли вон отсюда! Ждать на плацу, не расходиться.

Солдаты вышли, а комиссар, почеркав пером по карте, задумался и обратился к оставшимся:

– Увы, но план меняется, господа хорошие, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, как любил говорить покойник Корнилов. Теперь меня интересует конкретное место, – и он ткнул пальцем в карту, – сгоревшая церковь святой семьи… как их там?

– Котельниковых. – в один голос отозвались староста и Степан.

– Котельниковых. Это которые застрелились, повесились и потом ещё и сгорели, верно? Итак. Два балбеса помогают неподалёку какой-то старухе дотащить мешок и в награду получают гору конфет и леденцов. Но со странным и, казалось бы, благородным условием – угостить всю деревенскую мелкоту. И чем? Шоколадом и фруктовыми конфектами. Это тех, кто сахарную голову только на рынке видал, а сам сахар пробовал только на Пасху. Те выполняют условие. Не проходит недели, как пропадает первый ребёнок, – он заглянул в блокнот. – Маня Курилина. А потом один за другим, и так в течение почти двух месяцев. И ни следов, ни даже нормальных розысков!

И Брон со злостью посмотрел на железную клетку, где на коленях у местного идиота храпел местный участковый.

– Сколько лет было попадье?

– Да, почитай, почти полста, а может, поболее, – ответил староста, – высока была и упитанна. Не подходит под описание старухи.

– Да? Учёные говорят – сахарин вреден для зубов и кожи. Может, испортилась бабка от чрезмерного употребления сладкого?

– Так вы, гражданин начальник, думаете – это она? Та самая попадья?

– Почему бы нет? Скоро сами всё увидим.

Он удовлетворённо окинул всех орлиным взглядом и радостно потёр руки.

– Охота начинается! Итак, к каким мы приходим выводам, граждане? Это козни Сатаны? Или ведьма с упырями приносит жертвоприношение в глубине вашего леса? Или всё же это шайка злодеев во главе с новой Салтычихой, потерявшие человеческий облик, свершает все эти гнусные преступления?

Староста важно кивал головой, и, казалось, две первые версии его устроили больше. Федот опёрся о ружьё и смотрел в рот комиссару. Степан что-то деловито писал на листке, а, дописав, положил листок перед командиром.

– Всё верно, Стёп, всё верно. План переменился. Вот до этой развилки едем вместе, а там делимся на две группы. Степан на Дубну, а я заскочу по дороге в школу, проведаю ваших учителей. Странно, что от них ни слуху ни духу. Таким образом, обходим сгоревшее культовое сооружение с флангов и встречаемся вот здесь.

Брон ткнул карандашом в карту, рядом с точкой, обозначающей церковь.

– Короче, как при Гавгамелах: я иду в лоб, ты со своим крылом обходишь усадьбу справа, и берём Дария в котёл. Всё, согласовано. Выходим, строиться!

По площади бродили неприкаянные люди и кони. Кто-то сидел в седле, но большинство развалилось под каштаном на траве и дулось в карты.

Брон вскочил на коня. То же сделали Степан и Федот.

– Эй, сонная гвардия! Настало время показать, кто вы – солдаты кавалерии или монахи. Похитители ваших детей установлены. Известно место и предполагаемого пребывания. Итак, вы желаете принять участие в ловле? И сказать потом – я там был? Я отомстил за ваших детей? Или спрятаться в хату и ждать, что твой ребёнок будет следующим? Храбрецы – в седло. Остальные – по домам. За мной, рысью.

И Яков Брон поскакал по дороге к лесу, над которым уже висело заходящее солнце. Степан и Федот, не оглядываясь, пришпорили коней вслед за ним. На развилке, на выезде из села Брон всё же обернулся. Все восемь человек вскочили в сёдла и колонной выдвинулись за комиссаром. Даже усатый староста на пузатом жеребце, напялив картуз, присоединился к отряду. Выехав из деревни на дорогу, ведущую к обгоревшей церкви, всадники пустили коней в галоп.

V.

Солнце над кромкой леса уже наливалось багрянцем и готовилось упасть за верхушки сосен и елей, когда маленький отряд выехал на небольшое взгорье и остановился. Впереди внизу петлял извилистый овраг с небольшой речушкой, за которым вверх взбирался бок холма, покрытого лесом, и вдалеке, за макушками деревьев, уже начавших желтеть, была видна узкая белая колокольня без купола. Это, видимо, и была та самая сгоревшая церковь – цель их путешествия.

Брон осмотрелся. Вокруг, со всех сторон к холму, на котором они стояли, подбирались леса, и нигде не было видно никакого жилья или хотя бы дыма. Слева был густой бор на пологом холме, и вглубь него убегала неширокая, но протоптанная дорожка. Вторая дорога, более изъезженная, шла вдоль речушки внизу и терялась за лесом, уходя, судя по всему, в сторону видневшейся вдалеке колокольни.

– Исторический перекрёсток, – сказал Брон, оглядевшись по сторонам, – ну что, краеведы, какова рекогносцировка? Я так понимаю, вон та самая церква?

– Так точно, товарищ начальник, – пропыхтел староста, который никак не мог справиться с лошадью, дёргая узду как швартовый канат. Лошади не нравился седок, и она всячески это показывала, мотая шеей и фыркая. – Тама и дом Котельниковых, не к ночи помянутых. А вон там, поворотясь чуток левее – дорожка, видите? Так вот она к усадьбе бывшей и ведёт.

– Где школа сейчас?

– Именно так, гражданин начальник. До неё как раз пару вёрст и будет, за пять минут доскачете. Как увидите каменные ворота, вот за ними ещё саженей триста и дом жёлтый со львами. Это школа и есть. Там теперь квартируют учительница, да учитель во флигеле. Да сторож Митяй, старый дед, двор метёт и ремонт правит.

– Давно их видели последний раз?

– Какие слова вы говорите, товарищ комиссар – в последний раз! Думаете, случилось с ними что? Ох ты, Господи вседержитель… Так вот на прошлой неделе провизию возили туда, а сама Агнесса Христофоровна третьего дня приезжала в село, сам видел.

– Тогда как раз девочка Маша и не нашла там никого?

– Получается, так.

– Ладно, выясним. Давайте, четверо со мной, остальные, как и условились, едут к Дубне, и на перекрёстке нас ждут. Там до церкви шапкой докинуть. Я, как школу проверю, сразу к вам, и прочешем хорошенько местность. Через час стемнеет, чёрт голову там сломит, в ваших оврагах. Всё, вперёд.

И отряд разделился на два крыла. Чарный стал спускаться вниз к речке, а Брон во главе своих кавалеристов поскакал через лощину по дороге, ведущей к школе. Они въехали в узкую аллею из гигантских чёрных лип, поросшую орешником, и через пару минут увидели ворота: прямоугольные каменные столбы с шарами на верхушках и покосившийся ржавый забор. Сразу за воротами уходила в горку дорожка, поросшая по краям травой и кустарником, и поперёк неё лежал ствол поваленного дерева.

– Тпру, мои верные нукеры, – остановил свой отряд Брон, – а скажите мне – давно это тут лежит? У вас дети через буреломы в школу лазают?

Солдаты удивлённо переглянулись.

– Да кто же знает – сколько, товарищ комиссар. Школу почитай с месяц как закрыли, пока пропажи шли, но сюда и отсюда ездили. Может, на днях упало? Давеча ветродуй был страшный…

– Ну да, – отозвался Брон, спешившись и шурша кустами, – не разбойники спилили, как в романах. А жаль. Само грохнулось. Вон, ствол трухлявый.

Он вылез из кустов, отряхивая руки.

– В общем так, бойцы-кавалеристы. Дальше я сам пешком прогуляюсь. Тут недалеко, вроде. Ждать меня здесь, не расходиться.

– Дык, что ж не доехать, тут вон можно протиснуться. Поскакали, товарищ комиссар, а?

– Можно. – Брон критично осмотрел лошадей и всадников. – Можно в принципе прям здесь палить начать и с гиканьем ворваться в двор школы, как опричники в Новгород. И пусть там ждут и готовятся. Нет, друзья мои, если там неладно, то лучше об этом сперва узнать, а потом действовать. Я пошёл. Если через час не вернусь, ну… тогда устраивайте гусарский налёт на сию гимназию. Стрелять не буду, а то вся округа о нас узнает, и Чарного рассекретим. Всё, вольно.

И Брон, перепрыгнув через поваленный ствол, углубился в лес, предпочитая обойти школу сбоку и не выдать себя, идя к ней напрямик по аллее и тем самым став мишенью для потенциального стрелка. Откуда ему взяться в школе, комиссар не знал, но время смутное, и геройствовать не хотелось.

Местность была пересечённой всяческими овражками, лощинами и ручейками с буреломами, и Брон, чертыхаясь и перебираясь через них, вышел на еле заметную тропинку и осмотрелся. Тропа прямо перед ним раздваивалась, и оба её конца терялись в густых зарослях между вековых чёрных стволов лип, кряжистых дубов и вязов. Брон остановился, решая куда именно пойти и пытаясь понять – где именно усадьба, когда почувствовал на себе взгляд. У него это проявлялось в почти физическом дискомфорте: по затылку начинали бегать мурашки и исчезало чувство безопасности.

Он огляделся. В лесу это бесполезно, смотреть может кто угодно из-за любого ствола, и заметить его почти невозможно. Но тут к ощущению взгляда добавился звук – мерное тарахтение. Брон облегчённо вздохнул и ещё раз внимательно осмотрелся. Никого.

«Да уж. Встречал я немурчащих котов. Но мурчание без кота не встречал. Чёрт, где же он?»

Тут на ветке дуба, в трёх метрах от земли, листва как-то неестественно, в отличие от всего дерева, зашевелилась и превратилась в упитанного кота буро-рыжей масти редкой пятнистой расцветки. Кот, не проявляя явного любопытства, вальяжно уставился на Брона.

– Здоров будь, хвостатый, – поприветствовал кота Брон, – что школа, направо или налево? Ты, поди, местный? На полёвках такую морду не нажрёшь. Слишком ты причёсан для лесного кота.

Котяра медленно встал, потянулся, показав огромные, как у рыси, когти и, легко спрыгнув на землю, побежал по левой тропе, виляя пышным задом. Брон, пожав плечами, пошёл следом. Кот вывел его на край овражка и, вильнув хвостом, скрылся в кустах. На той стороне склон оврага покрывал молодой березняк и вдалеке за ним угадывались очертания усадьбы. Брон хотел было уже спуститься вниз, как увидел среди берёзовых стволов какую-то тень. Он спрятался за деревом и присмотрелся. На другой стороне оврага медленно двигалась чёрная фигура, то и дело останавливаясь. За деревьями, на фоне ельника, было не разобрать кто это, но вот фигура дошла до крохотной опушки и свернула в сторону мрачно-разлапистых елей. Это была фигура женщины в чёрном платье, с капюшоном и с палкой в руке. Фигура застыла, нагнулась к земле, вновь выпрямилась и поплыла вглубь леса.

Брон выждал, пока она скроется, стараясь не шуметь, перебрался на другой берег оврага, и, продравшись через густые кусты боярышника, увидел наконец здание школы. Это был обычный, ничем непримечательный, классический особнячок в два этажа с мансардой и двумя боковыми флигелями, крашенный в яичный цвет. Перед ним была небольшая лужайка, посреди которой стояла одинокая статуя обнажённого юноши с рыбой на плече, а по бокам от входа в школу лежали каменные львы в натуральную величину, словно в ожидании кормёжки. Двери и окна в здание были закрыты. Брон, вспомнив рассказ девочки Маши, перевёл взгляд на крышу и увидел, что из кирпичной трубы нет ни дымка. Но нос его говорил обратное: был слышен запах горящих поленьев и ещё чего-то неразличимо знакомого, то ли сладкого, то ли кислого – Брон никак не мог понять. Он уже было решился покинуть своё убежище и попробовать проникнуть в дом, как дверь в ближайшем к нему флигеле отворилась, и оттуда вышел грузный, крепкий мужик в мясницком сальном фартуке, обросший бородой и с огромным ведром в руке. Ни внешностью, ни возрастом он не походил на учителя или сторожа и, уж тем более, на Агнессу Христофоровну. Громила, кряхтя, протопал со своим ведром к каретному сараю и, скрипнув воротами, скрылся внутри. Дверь во флигель осталась открыта. Брон, недолго думая, скользнул туда.

Он оказался в коридоре явно жилого помещения, заваленном всяким школьным хламом: разобранными партами, грифельными досками, пыльными портретами военачальников и почему-то банными шайками. Стараясь не греметь, он двинулся вглубь здания и снова почувствовал сладковатый запах впереди, только теперь к нему прибавились какие-то химические нотки. В коридорчике, в котором он оказался, было две боковые двери, а впереди – тёмный холл, который, судя по всему, вёл из флигеля в основное здание школы. Брон осторожно толкнул первую дверь и сразу же увидел тело. В комнате, куда он заглянул, была довольно скудная мебель: буфет, столик и плоский топчан, на котором и лежал человек. Он лежал ничком, без подушки, свесив безжизненную руку со своей спартанской постели. Был ли он мёртв или жив, Брон выяснять не стал. В комнате стоял душный, кисловатый запах браги и старых газет, и комиссар, аккуратно прикрыв дверь, проследовал дальше. В холле были завешены окна, а там, где не хватило занавесок, к окнам изнутри прислонили доски и фанерные щиты, поэтому он шёл в полумраке. Холл кончался поворотом коридора в основное здание и вот оттуда комиссар и услышал приглушённые голоса, лёгкий, утробный свист и треск горящих поленьев. Неприятный запах стал сильнее и гуще. Брон остановился и прислушался. Он разобрал слова и понял, что говорят два мужских голоса:

– Помоги, я не дотащу один…давай…во-о-от так! Да не так, чёрт!

– Мне неудобно! – огрызнулся второй голос и закашлялся, как туберкулёзник.

– Да потому что ты не там схватил. Бери за голову, вот тут, где узел, ну!

Раздалось сопение, потом звук, как будто на пол упало что-то тяжёлое и его потащили волоком. Потом послышался противный металлический лязг, звук бурлящей воды и треск поленьев стал сильнее, словно кто-то поворошил их в печи.

– Ну как? – спросил первый голос и послышалось чмоканье губами.

– То, что надо, – прохрипел туберкулёзник, – но пусть подольше постоит – мягче будет. Закрой крышку, выкипит.

Снова раздался металлический лязг, и в нос Брону бросился густой, сладковатый запах, к которому примешались запахи каких-то трав и ещё что-то знакомое. Кто-то там за углом тоже шумно вдохнул.

– Надо завязывать, Мить. Здесь скоро дети будут. Учуют. Нехорошо.

– Да плевать на детей. Сворачиваемся, но по другой причине. С утра в село чекисты прибыли. Комиссар с ними важный. Не успел приехать, как Василича в клетку запер. Сейчас пойдёт шорох по волости.

– Чекисты? К нам?

– А ты думал? Дети исчезают, а Петроград смотреть будет? Не ровен час – сюда заедут. А тут это…

Брон уже хотел, чтобы не тянуть кота за хвост, поскорее познакомиться с неизвестными и узнать, что же там за «это», как вдруг чья-то железная рука схватила его сзади за воротник и швырнула в другой угол тёмного холла, словно котёнка. В мгновение полёта Брон успел задать себе вопрос, почему его природное чувство опасности и ощущение чужого взгляда со спины не сработали на этот раз, и решил разобраться в этом позже, если ему удастся выпутаться. После чего он со всего маху врезался в фанерные щиты, загораживающие окно, и они с грохотом упали на него, впустив комнату узкий луч света. Брон моментально вскочил на ноги и увидел того самого мужика с ведром, благодаря которому и попал сюда. Он был приземистым, широким, волосатым, с тяжёлым носорожьим лбом и шумно сопел. Увидев, что Брон поднялся, он, не раздумывая, попёр на него, размахнувшись ведром и целя им, видимо, комиссару в голову. Брон толкнул ногой деревянный ящик с каким-то хламом под ноги нападающему, тот замешкался, и ведро просвистело в дюйме от лица комиссара. Пока мужик гасил инерцию своего вёдерного замаха, Брон со всей силы саданул его в волосатую скулу, отбив при этом костяшки пальцев. Громила не упал, как ожидалось, лишь мотнул злобно головой, расставив для равновесия ноги. Туда Брон и вложил с всего размаха футбольный удар ногой, понимая, что долго возиться с таким амбалом некогда. Мужик замер на месте, взвыл фальцетом и стал валиться на колени, держась обеими руками за промежность. В этот момент, пока длился поединок, из-за угла, где он секунду назад подслушивал разговор двух неизвестных, выбежали те самые двое, привлечённые шумом драки. Брон толкнул воющего мужика ногой в сторону и схватил одной рукой какой-то школьный инвентарь, вроде древка от флага, когда к нему подбежал первый из появившихся. Это был крепкий мужчина с благообразной бородой, одетый в такой же мясницкий фартук. На лице его читались решимость и удивление, а в руке он держал топор, хоть и повёрнутый к Брону обухом. Мужичок уже раскрыл было рот, чтобы что-то крикнуть, но Брон не стал дожидаться и наотмашь приложил ему деревяшкой по лицу. Брызнула кровь, нападающий остановился, словно налетел на стену, заорал, выпустил топор и схватился руками за рассеченную щёку. Второй из атакующих не спешил вступать в бой. Во-первых, ему мешали скромные размеры комнаты, а во-вторых, двое его подельников уже находились между ним и Броном. Один, правда, выл и ползал на карачках, а второй, держась за порванную скулу, в ярости, словно слепец, махал свободной рукой из стороны в сторону и призывал своего товарища к более решительным действиям: