Дар Прозерпины

– Лопатой его, Савва, лопатой! Там стоит, в углу. Он мне, сука, рожу порвал, не вижу ни пса!

– Да ты отойди, брат, отойди! Зашибу ненароком. Сейчас перехвачусь… А, сатана тебя задери, да отойди же! – кричал второй, перекидывая лопату из руки в руку.

– Я нагнусь, бей! – отвечал первый стратег.

– Давай! – ободрял второй подходя ближе.

Брон решил не давать противнику тактического преимущества, достал наган и вдарил рукояткой по макушке первого из нападавших. Тот рухнул к его ногам и принялся сквернословить. Второй же, увидав оружие и не выпуская лопаты из рук, начал пятиться к дверям, видимо, уже имея в голове план побега. Брон навёл на него дуло нагана.

– Брось лопату, дурень. И руки задери. Застрелю, моргнуть не успеешь.

Стрелять Брон категорически не хотел, но второй мужичок почему-то ему поверил, выпустил садовый инвентарь и задрал руки.

– На пол, – скомандовал Брон, и тот повалился на собственный зад.

– А теперь перейдём к знакомству. Вы кто такие, мужички? И какого дьявола делаете в школе?

Двое «допрашиваемых» попеременно то стонали, то бросались тщательно выстроенными проклятиями, а третий, с поднятыми к потолку руками, принялся нести какую-то несвязанную околесицу, напуганный, возможно, видом оружия и незавидной участью своих товарищей. И тут случилось то, чего Брон не ожидал. Из скрытой за углом комнаты, откуда доносился запах дыма и бог знает чего ещё, откуда падали в полутёмный холл, где проходила битва, алые отблески огня, раздались шаркающие шаги, и показался ребёнок. Чумазая девочка, лет семи, в домотканой рубашке и в калошах на босу ногу. Она вышла и застыла в дверях, пугливо переводя взгляд по очереди на всех присутствующих.

Миллион мыслей промелькнул в голове у комиссара. Что здесь делает ребёнок? Кто эти люди? Почему на них мясницкие фартуки? Где остальные дети и что здесь вообще происходит. Догадки одна страшней другой толкались у него в мозгу, ещё щедро сдобренном адреналином после драки. Но на всякий случай он убрал наган обратно в кобуру.

– Тятя, а что вы здесь шумите? Вы дерётесь, тятя?

И она хотела подбежать к тому, которому Брон рассёк скулу палкой, но он замахал на неё рукой, запрещая подходить.

– Иди, иди отсюда! Мы скоро! Иди спать! Доча, я кому говорю?

– Дочка? – удивлённо спросил Брон.

– Баба, баба! – заголосила девчушка, убегая обратно за угол, насколько ей позволяли надетые на худенькие ножки взрослые калоши. – Тятя опять с кем-то дерётся!

Брон обошёл сидящего на полу «тятю» и заглянул за угол, туда, где скрылась девочка. Там был просторный зал, видимо, один из классов, парты были сдвинуты в угол, и на полу лежали разнообразные, грязные мешки. Некоторые были вспороты, и из них по полу рассыпались: где зерно, где мелкий чёрный картофель. А у занавешенного окна топилась буржуйка, на ней стоял большой чугунный котёл с плотно закрытой крышкой, от которой отходили трубки, шланги и перегонные кубы. Столы, парты и подоконники были заставлены разнокалиберными бутылями. Всё что угодно был готов увидеть комиссар в запертой школе в глубине ладожских лесов, только не это. Он наконец понял, что за знакомый запах его тревожил ещё на улице.

– Тьфу ты, черти! Вы чего тут – самогон гоните?

Он вернулся обратно в холл, где уже поднимались на ноги его подопечные, кряхтя и переругиваясь.

– Вы, сукины дети, гоните тут самогон? – повторил он свой вопрос, – в школе?!

В это время скрипнула дверь, и в комнату вошла та самая девчушка, ведя за руку женщину в чёрном, которую Брон видел ещё на лесной опушке. Она сняла с головы старинный капор, и под ним оказалось интеллигентное лицо пожилой женщины в тонких очках.

– Ни на минуту нельзя оставить вас одних, башибузуки, чтобы что-нибудь да не вытворили! Дитя напугали.

Тут она заметила Брона, и он поразился, насколько хорошо женщина владеет собой: удивление на её лице мгновенно сменилось принятием и спокойной уверенностью. Она была стройна, невелика ростом, лет примерно пятидесяти. Голову её украшали желтовато-седые волосы, собранные в два пучка по бокам головы, и огромные очки в тончайшей оправе. Она напомнила Брону его учительницу театрального мастерства, когда он, будучи московским студентом, посещал музыкально-драматическое училище при МХТ.

– А, это вы, товарищ комиссар? Ну что я вам говорила, трижды болваны? – обратилась она к троим мужчинам. – Что эта затея добром не кончится. Ещё денёк, сестра, ещё парочку? Вот и дождались. Ну-ка марш за йодом, водой и бинтами, и ко мне.

Мужички, кряхтя и прихрамывая, поплелись вслед за девчонкой в глубину дома.

– Товарищ комиссар, я понимаю, ситуация довольно недвусмысленная, но на самом деле не всё так преступно, как выглядит сперва. Позвольте вам объяснить? Да, меня зовут Агнесса Христофоровна.

– Яков, – протянул руку Брон. – По правде говоря – можете и не объяснять, если не хотите. Какая учительница географии нынче не варит самогону? Пустяки.

– А также: литературы, истории, русского языка и химии, не забывайте, комиссар! – уточнила Агнесса Христофоровна.

– В основном – химии. – Указал Брон на колбы и перегонные кубы.

– Как вы остроумны и сообразительны, товарищ комиссар. Большая редкость для людей вашей профессии.

– Да что вы, уважаемая Агнесса Христофоровна, я лишь потребитель. Мне такое вовек не собрать. Тут нужно педагогическое образование.

Учительница улыбнулась, слегка вымученно, как показалось Брону, и пригласила его пройти за собой на второй этаж. Они оказались в небольшой жилой комнате с двумя окнами, куда спустя несколько минут, громыхая сапогами, пришли все трое напавших на Брона мужичков. В комнате было гораздо светлее, чем там, где они устроили схватку, и Брон как следует разглядел их. Два из них имели вид благообразный, почти купеческий, и своими расчёсанными бородами и прямыми проборами напоминали галеристов Третьяковых, только победнее. Третий же был истинной гориллой, но с детским, наивным лицом. Брон посмотрел на его кулаки и руки, похожие на деревянные сваи, и в который раз подивился, что остался жив. И почему засбоило его чувство опасности, и он позволил этакой громиле подобраться к себе со спины?

Агнесса протёрла принесённой водой ссадины и раны двух мужичков, попавших под руку Брону, заштопала, причём довольно аккуратно, порванную скулу одного из них и обильно смазала их рожи йодом, подняв в комнате неприятный лазаретный запах.

– Вы поймите, товарищ Яков, это только выглядит диковато, – начала говорить Агнесса Христофоровна, совершая свои медицинские процедуры, – и мне чрезвычайно совестно, что при моём попущении школа превратилась в подобие винокуренного завода. Но поверьте – это чистая случайность.

– Охотно поверю, если расскажете. Я повидал самогонщиков, но это первые, которые решили меня убить.

– Ох, господи – роковая случайность, повторяю. Вы, видимо, напугали Наума, он принял вас за чужака и испугался. А так он мухи не обидит.

Брон потёр нывшее от удара плечо и взглянул на бугая чуть внимательнее. Тот понимал, что речь идёт о нём, и внимательно смотрел на учительницу и комиссара глазами домашней собаки. Комиссар повидал людей разной степени развития, но тут не было сомнений – перед ним кристально чистый идиот.

– Он же как дитя, по сути. Сил-то не занимать, а по развитию как трёхлетний ребёнок, – подтвердила догадки Брона учительница. – С детьми дружен, и что ни попроси – ни в чём отказа не будет. Мы его при школе и держим. Сторож Митяй совсем ослеп, дряхлый стал. Вот Наум его и подменяет. Вы уж не сердитесь на него, товарищ Яков, не со зла он.

Брон заверил учительницу, что в жизни на детей не сердился и попросил, не размениваясь, перейти к главному.

– Труп там внизу, надо понимать, тоже не совсем труп?

– Ах, в комнате? Так это мой коллега, Фомич, учитель математики. Он тут вызвался дегустировать их варево… и перетрудился. Я вообще, смотрю, он зачастил к аппарату! – она зло глянула на двух мужичков.

– Письмо в ЧК вы отправили? Я читал. Драматично.

– А как иначе-то, Яков? Почти десяток учеников моих сгинуло. Не считая малышни. Я и так старалась слог взять сухой и по делу, но эмоции, сами понимаете. И ведь никто ничего делать не хочет. Я уж и в волостной отдел писала, и в Петроградский. Участковый наш, Иван Васильевич, сам лично ходил показания снимал, заявления копил, а потом ездил к управам и милицейским начальникам, пороги обивал, в кабинеты стучался, просил, грозил, документы прикладывал. А ему везде – к вам направлена группа следователей, с ними работайте, и вообще – не время сейчас, гражданин. Он в итоге рукой махнул и стал пить горькую, всё одно, говорит, толку от меня нуль без палочки.

Брон вспомнил расхристанного участкового, которого запер в клетке, и удивился, что если и попадаются в жизни горящие специалисты, то чёртова бюрократия мигом обламывает их пыл, превращая в пропитых меланхоликов.

– Так вы говорите, группа милиционеров была? Староста ничего не говорил.

– Так а что рассказывать? Раз они приехали на день, что-то там себе записали в блокнотики, сделали пару снимков холмов и болот наших, и были таковы. Даже не порасспросили никого толком. Вот тогда я и решила, толку от них ноль и теперь нужно на Гороховую писать. Может, там зачешутся. Письмо составила, список детей к нему приложила. Когда имена вносила, чуть сердце не разорвалось, ведь знаешь их всех. А потом уж вон Савва к вам его и отвёз.

Учительница кивнула на одного из бородачей, которому Брон приложил по лицу палкой. Тот по-собачьи кивнул и потрогал рассечённую щёку.

– Завязка сцены мне ясна. А это, простите, кто? – Брон указал на потерпевших.

– Так это братья мои младшие – Матвей и Савва. Как только милиция тут побывала, ничего лучше не придумала, как школу закрыть на время следствия. Детям сюда топать из трёх окрестных деревень через леса – мало ли что? А как её оставишь, да ещё в такое время? Инвентарь, мебель, ценности музейные. Да нашему чучелу медведя цены нет!

Брон глянул в угол класса, где возвышалось чучело огромного бурого медведя с разинутой пастью. Клыки и когти его внушали уважение.

– А тут что? – продолжала учительница, – сторож полуслепой да учитель Фомич, тени своей боится. Вот я сюда и переехала. А братья, узнав такое дело, решили, что меня одну не отпустят, и увязались со мной. И малышню свою привезли, всё спокойнее.

– И самогонный агрегат, чтобы не так скучно было, верно?

Агнесса Христофоровна тяжело вздохнула и посмотрела на братьев своих меньших взглядом, каким Цезарь смотрел на своих убийц.

– Да тут, Яков, просто стечение обстоятельств. В школе ни грамма дистиллята не осталось, куда пропал… не худо бы у Фомича спросить. Вот Савва и говорит, я, мол, тебе, сестрица, нагоню, на всех твоих уродцев проспиртованных хватит и на округу останется. У нас тут коллекция биологическая большая, из столицы привезенная. И притащил свой аппарат. Что, говорит, варить? Вари, говорю, горшочек. И заварил аппарат, не остановишь! Но план-то был – в исключительно научных целях: рептилий, рыб да растения заспиртовать. Приборы протирать. Настойки опять же. Но не тут-то было, да, Савва?

Тот горестно кивнул головой куда-то за окно и развёл руками.

– Постоянные клиенты из сёл окрестных. Как откажешь?

– В общем, его винокурня сюда переехала. И клокочет весь день чёртов котёл. То одним надо, то другим, то третьим продай. Всю посуду в школе извели, свёклы и ржи припёрли сюда мешки. Картофеля перемороженного. Всё в дело пошло. Хватит, говорю, завязывайте, по голове-то не погладят. Сейчас, говорят, сестра, ещё пару кварт выгоним… А как сахар тот нашли, то варит сей аппарат безостановочно, словно заколдованный. Вся округа их вином отоваривается. Даже бродяги, что в церкви живут, и те приходить стали. Наум вас видать с одним из них и перепутал в темноте. Споили весь район, черти!

Агнесса Христофоровна с досадой, но интеллигентно замахнулась на братьев. Те потупились, но не без самодовольства. Казалось, даже под страхом тюрьмы они не отказались бы от своих «заслуг» в сфере выгонки и сбыта алкогольной продукции. Наум тоже строго посмотрел на своих подельников и погрозил пальцем. Брон тоже поднял палец и направил его в потолок.

– Так, стоп! Первое: что за сахар и где нашли? И второе: какие бродяги и из какой церкви? Та, что на холме? Версты три отсюда будет.

– Она самая, – ответила учительница, – беднота, босяки да оборванцы там приживаются. Церковь та погорела несколько лет назад. Вместе с целой семьёй. Жуткая история. И какая-то путаная, если совсем честно. Сам дом священника сгорел, а флигель с баней остались. Вот всякие проходимцы там и прибиваются порой.

– А милиция что? Гоняет?

– Да когда ей… один лишь раз взялись за них, и то, как дети пропадать начали, парочку свезли в город, остальных разогнали. А они через день снова там сбились. Народ-то всё простой, беззлобный. Разве что до выпивки охоч. И батрачит порой на местных… время голодное.

– Время голодное… – повторил Брон. – Они там и живут? Знаете кого из них?

– Да, в уцелевшем флигеле обитают. Там только стены да крыша остались. А ходит сюда парочка, вон, к братьям, на дичь самогон выменивают. То дрофу, то перепела принесут. А недавно зайца притащили…

– А ничего они не рассказывали? – уточнил Брон, – может, что-то необычное, странное видели?

– Нет, вроде бы не упоминали. Да кому там быть? Дом с храмом выгорели, и село рядом. Все друг друга знают, посторонних примечают. Нет, не припомню. А кого вы имеете в виду?

– Говорят, там в лесу встречали некую старушенцию со сладостями, – не вдаваясь в подробности, ответил Брон, – откуда бы ей там взяться, не знаете?

Учительница на мгновение задумалась.

– Я, кажется, понимаю, о чём речь. Точнее – о ком. Митька с Агафьей, да? Всё про свою фею сказки рассказывают? Это, товарищ Яков, местная байка. Легенда. И каждый её трактует, как хочет. Вам ещё не рассказали?

– Нет пока, – признался Брон.

В это время в комнату, где сидела вся компания, медленно, задрав хвост и покачивая пушистыми бёдрами, вошёл то самый кот редкой масти, встреченный Броном в лесу. Он с ходу запрыгнул на колени к Агнессе Христофоровне и, свернувшись калачиком, затарахтел. Она почесала его по макушке.

– Хорошо. Тогда слушайте историю от, так сказать, научного сообщества. Потому как в деревнях вам наплетут бог весть чего. Итак, в начале века большинство земель тут принадлежало столбовым дворянам Уфимцевым. Большая часть окрестных деревень, поля, леса, мельницы и житницы. А так как эпоха приходила иная, и «вишнёвым садом» не проживёшь, как мудро подметил Антон Павлович, то стали Уфимцевы по старой русской традиции продавать всё, что выросло на земле, за границу. А потом и торговать чем ни попадя: от леса до свёклы. Даже железнодорожную ветку сюда подвели. Но купцы из них так себе вышли, и стали они разоряться. А тут ещё и сам Уфимцев Афанасий Савельевич в годы первой русской революции и войны с Японией пошёл как-то в лес на медведя. Крепкий мужчина был, рослый. Выследил зверя, тут берлог неподалёку полно было по краю речки, и выстрелил в него. Да так неудачно, что не убил, а только ранил. А медведь-то что? Разбираться будет? Взял да и задрал Афанасия Савельевича насмерть. А потом прилёг рядышком и тоже помер. Вот он, кстати.

И Агнесса Христофоровна указала на чучело в углу. Медведь стоял, раскинув лапы, и видно было, что таксидермист постарался на славу: медведь выглядел крайне натурально.

– Родственники погибшего: дети, братья, сватья – оплакали хозяина, а из мишки чучело набили. И вроде бы всё ничего, но жена его с той поры совсем головой тронулась. Она и так-то была не подарок. В наших краях про неё какие только слухи не ходили. Что, мол, отец, старый помещик, сызмальства брал её с собой на экзекуции смотреть. Ну, то есть, крестьян пороть на конюшне, дань традициям. А сама она, когда подросла, словно мужчина с ружьем, ходила, только стреляла не дичь, а всё больше кошек и кур. И прикладом добивала, если промахивалась. Так себе развлечение. А потом как замуж вышла, стали на неё жаловаться исправнику, что, мол, детей крестьянских берёт в услужение в усадьбу, а те потом оттуда бегут кто куда. А кто и мрёт впоследствии. То ли от побоев, то ли ещё от чего, неизвестно. Кто их считал тогда? Слухи начали про неё ходить тёмные и противоречивые, но власти ни к чему придраться так и не смогли. А там она замуж вышла, за Уфимцева как раз, Афанасия Савельевича, и родила ему двух детей: сестру и брата. Детки подросли, и дочка впоследствии вышла замуж за священника, вот как раз того, чей приход там на холме и сгорел, и родила ему четверых. Уфимцева внуков своих, как, впрочем, и детей, и так не особо жаловала, а после нелепой смерти мужа и вовсе возненавидела. Не знаю, что была за причина, но каждый раз, когда она, страшная, вся в чёрном, приезжала погостить к дочерям, те детей своих отсылали в село к кормилицам да знакомым на постой. А как зятя её в семнадцатом году убили, то не прошло и пары дней, как дочь её всех четверых детей своих усыпила, а брату своему из револьвера в голову пальнула. А потом и сама удавилась в гостиной на балке, керосинку разбив предварительно. Что там случилось, непонятно до сих пор. Да только старуха-мать её пропала тогда, и больше ни слуху ни духу о ней. Говорят, вместе со всеми сгорела тогда, следствие ведь из рук вон плохо тогда провели. Но местные болтают, что нет, выжила старая ведьма и бродит тут где-то в лесах, детей малых к себе заманивает леденцами. Вот и Митька с Агафьей наслушались этих историй, и свою придумали. Я так думаю, попались им какие-то торговки, вот они остальное сами досочиняли.

– Нет, сестра, не насочиняли, – отозвался один из братьев, Матвей. – Я сам её видел.

– Кого?

– Старуху в чепце чёрном. Там, откуда мы сахар… того в общем. Так вот, загорал я на путях, ждал, когда Савка лошадь подведёт. Смотрю, а за деревьями фигура в чёрном. И с клюкой. Я тогда подумал, что мало ли бабка какая местная, по грибы шастает. А потом ещё раз, и ещё. А в апреле – какие грибы?

– Да нет, братец, это кто-то из деревни, наверняка. А старуха та, с конфетами, – обычные сказки.

Брон, пока слушал, качал мыском ноги и головой в такт плавному рассказу, и когда учительница закончила, ответил:

– А девочка Маша вам знакома? Та, что пропала неделю назад?

– А как же! Машенька с братом Ваней вместе пропали. Из села вышли по грибы и не вернулись.

– Думаете, она тоже сочиняет сказки от скуки? – и Брон как мог кратко поведал учительнице Агнессе Христофоровне и двум её братьям, как вчера нашёл девочку возле деревни, в каком виде, и пересказал её страшную историю. Учительница слушала, закрыв удивлённый рот рукой, и в глазах у неё вместе со слезами проступал ужас. Идиот Наум не понимал, что именно говорит Брон, но по виду остальных и интонации, видимо, чуял что-то и потому принялся жалобно выть. Наконец, когда Брон закончил, воцарилось гробовое молчание, даже идиот затих.

– А теперь вернёмся к первому моему вопросу – где берёте сахар для самогонки?

Этот неожиданно заданный вопрос, после такого страшного рассказа, несколько выбил слушателей из колеи.

– Что? Сахар? Господи боже мой, товарищ Яков! Страсти какие… Да братья откуда-то со старых складов таскают, не знаю точно. Матвей, Савва? Где именно берёте?

Матвей побледнел ещё сильнее и запричитал как поп на клиросе, скороговоркой:

– Тут верстах в пяти старая железнодорожная ветка, ещё теми самыми помещиками Уфимцевами проложенная. А рядом склады их запертые стоят. Там теперь управление на путях, рельсы держит. А раньше там товары были. Да только товары-то все растащили в своё время. Даже канцелярские столы упёрли. Новая власть пока спохватилась, а там шаром покати. Но они быстро ворота починили, решётки приладили и склады своими шпалами забили. Недолго те пусты стояли. А мы там как-то шабашили с братом, до ночи вагон грузили. Четверть склада высвободили. Темно уж было, как мы закончили. Сели вечерять прям на доски пола. А я рукой возьми и нащупай рычаг в полу. На кой он там? Мы-то подумали, может, окна или двери запирает. Я его – дёрг! А в полу плита отъехала, а там второй склад внизу. Мы электричество-то зажгли… мама родная, чего там только не было! В бумажных мешках кофий в зёрнах, чай в тюках по пуду весом, крупы в платяных мешках, консервы с рыбой, табак, сахар. Много сахара, пуды. Правда только он один цел и остался. Остальное сгнило, отсырело, мыши сгрызли. Консервы повзрывались. Вонь стояла. А сахар слежался как-то, твёрдый стал, но в пищу пригоден. Мы его и решили оттуда вынести. Вот потихоньку подводы туда и водим, на лошадке по десять мешочков сюда и таскаем. А тут кувалдой дробим и в дело пускаем. Всё одно бы пропало, товарищ начальник! Неужели засудят?

Брон задумался. За окном уже темнело, а планы его операции начали меняться на ходу.

– Так как, гражданин начальник? Засудят? – повторился Матвей.

– Что? Засудят? Нет… – отозвался Брон, – скорее всего, хлопнут прям там злые чекисты, драматически поставив к стенке склада.

Братья стали лицами белее гашеной извести и переглянулись. Идиот Наум ободряюще потрепал их по коленкам.

– Да не робейте вы так, любезные, я пошутил. Но на склады больше ни ногой. Лавочка прикрыта, понятно? И эту богадельню сворачивайте. Храм науки всё же.

Братья синхронно закивали бородатыми головами.

– И кстати, ту старуху именно там и видели? Точно?

– Точно, товарищ комиссар, не сойти мне с этого места! – побожился Матвей. – С месяц как последний раз было. Чёрная, с палкой. Я тогда значения не придал, а тут подумал, чего бабке старой у складов ошиваться? Наверняка нечисто тут.

– Вернёмся к вашей бабушке. Агнесса Христофоровна, что-то ещё про неё сказать можете? Сколько лет, внешний вид, когда именно пропала?

– Да я всё уже сообщила… как звать не помню, а лет… да около семидесяти, думается. Если не померла, конечно. Остальное слухи. Рассказывать?

– Сделайте милость.

– Так вот, слухи про неё в округе разные ходили, до самых нелепых, мол – колдунья она. Любого заговорить может. Но я так думаю, дело тут не в колдовстве. Старая помещица была неплохим психологом. И те, кто её близко знал, все как один её слушались, хоть и ненавидели. И не потому, что жестокая самодура была, нет. А потому, что всегда своего добивалась, любой ценой. Угрозами уж или шантажом, не знаю. Может, просто уговаривать умела. Но только к кому ни явится, те бегут её поручения исполнять. Не хотят, а бегут. И оттого сильнее её ненавидят. Мать моя говорила, что-де – старая помещица умеет хорошо зубы заговаривать, с ней-то нужно ухо востро держать. Но я думаю, Уфимцева своих жертв именно убеждала. А это возможно, только если владеешь хотя бы азами гипноза. Это я только теперь понимать начинаю.

– Почему так думаете?

– Да потому что с такой, прости господи, стервой, по доброй воле никто говорить не стал бы. Слишком двуличная была бабка. Неприятная. Да простит меня Христос, что такое говорю, но надеюсь, что старая карга сгорела. И слава Богу…

Брон, попрощавшись с учительницей и показав кулак её братьям, решил не повторять свои лесные похождения и, за десять минут пройдя по главной дорожке, вышел к воротам, где скучали его кавалеристы. Там он вскочил на лошадь и через полчаса, когда уже совсем стемнело, встретил группу Чарного, ожидающую его в условленном месте. Степан указал рукой в темноту, там, где ещё недавно в свете заката была видна колокольня.

– Тут полмили, не больше. Я Федота посылал проверить, говорит, домик рядом со сгоревшей церковью светится, а там голоса. В общем, есть кто-то. Окружаем?

– Подожди, Стёп, диспозиция внезапно меняется. Староста?

Подъехал староста на строптивом, фыркающем жеребце.

– Скажите, дорогой мой человек, а что та семья, Котельниковых, кажется, вся погорела, без остатка? Вы же тут все на виду, какие слухи-то про тот инцидент ходили?

– Про что? А! Да, ходить-то ходили, товарищ начальник. Да только как на духу скажу – не верю я, что кто-то выжил. Все как один толкуют, что слыхали, как попадья деток постреляла, с братцем своим да потом сама удавилась. А уж это могу сказать утвердительно, ибо сам видел висельницу под балками сгоревшего дома.

И староста перекрестился. Его примеру последовали несколько кавалеристов. Вокруг была темень, хоть глаз коли, и всадники старались поплотнее сбиться в круг, тихо переговариваясь меж собой. Их лошади храпели, а в кустах трещали без умолку сверчки.

– Так какого же чёрта мы туда скачем, раз померли все? – поинтересовался Брон.

– А такого, что страшный грех взяла попадья на себя. Вот и выгнали её из пекла. А деток ейных в рай забрали. Вот она под видом старухи и ходит, тоскует да наших детей и прибирает себе. Так мыслю.

– Понятно. Интересная версия. А что мамаша их? Уфимцева, вроде бы? Вы мне про неё ничего не рассказывали. Она что, жива?