Дар Прозерпины

Очнулась она от ночного холода. Она лежала на мостовой, вокруг уже сгустился осенний туман, и страшно замёрзли руки, ноги и спина. Она приподнялась на локтях и с ужасом вспомнила своё свидание с кладбищенскими призраками. Аглая вскочила на ноги. Свёрток с тёткиным саваном пропал начисто, а вместе с ним и жакет с меховой оторочкой, а также все деньги и серебряный перстень с руки, отцовский подарок. Но это были столь незначительные потери перед недавно увиденным, что Аглая бросилась вперёд по улице, к мосту, за реку, домой.

Тётушка с сомнением выслушала сумбурный рассказ племянницы и резонно заметила, что раз на усопших, так напугавших Аглаю, уже были саваны, вряд ли бы они заинтересовались ещё одним. А главное, не унималась старуха, на кой ляд им потребовалось два гривенника и лисья куртка племянницы. Старуха крепко понимала в жизни, хоть и была набожна и даже суеверна. Она была практична как барышник и видела несообразность в действиях тёмных сил. Посему, дождавшись рассвета, и одев на себя, роскошное по дореволюционным меркам платье, старуха, взяв зарёванную племянницу за руку, проследовала с ней в ближайший отдел народной милиции.

Следователь без тени улыбки выслушал рассказ Аглаи, записал, что было похищено, и перевёл взгляд на тётушку. Та, сделав строгий взгляд, развела руками.

– Где это произошло? На Охтинском или Смоленском? – следователя почему-то интересовали только эти два кладбища.

– На Охтинском, – выдала из себя Аглая, сдерживая рыдания и шмыгая носом.

– Как вы думаете, – спросил следователь, – вас ограбили привидения? С какой целью?

– Конечно – нет! – запальчиво сызнова начала повторять свой рассказ Аглая. – Там усопшие бродят! Нападают на людей, дабы к себе в ад свести, неужто не понятно?

– Так ограбил-то вас кто? – проявляя чудовищное терпение, в который раз спросил следователь.

– Да откуда мне знать! – вспылила Аглая. – Мало ли шпаны в Охте. Увидели даму без чувств – обобрали до нитки.

Аглая заревела. Тётка и следователь обменялись взглядами.

– Заявление пишите, – подвёл итог милиционер. – Под вашу диктовку, пожалуйста. Без загробного мира.

И протянул лист бумаги старухе. Та вздохнула и подала его племяннице.

– Утрись, Алька! И пиши. Я подскажу.

Через минут двадцать, когда заявление было худо-бедно написано, а слёзы и чернила подсохли, следователь, аккуратно убирая показания в кожаную папку внушительной толщины, сказал:

– К несчастью, вы не первые, ставшие жертвой мошенников и грабителей. Следствие разберётся. Спасибо вам, вы можете идти.

– Как? – выдохнула Аглая. – Ну, поймаете вы эту гоп-компанию, что меня обчистила. А призраки? Они же там неспроста! Да плевать мне на цигейку и монеты! Там же мёртвые с гробов встают! Всё, как Апокалипсис говорит! Оберегите людей!

– Обережём, – следователь холодно улыбнулся, – а покамест ступайте. Боюсь, что ваши привидения…

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник молоденький милиционер в цивильном, но с форменной фуражкой на голове. Эмоции летали по его физиономии, а слова не держались у него во рту.

– Товарищ капитан! Ещё двое! Утром дворники нашли! Видимо, тоже наши! Я только заступил, летит ко мне Гришка, сам с Елагина. Погосты метёт. Лежит, говорит, один…

Следователь смачно прокашлял в кулак и глазами выпроводил Аглаю с её тёткой. Когда дверь за ними закрылась, он свирепо посмотрел на юного коллегу.

– Ты не видишь, что я не один, дурак? Докладывай, ни хрена понять не могу. Какие – наши? Какой Гришка?

И юный страж порядка поведал, что найдены два трупа. Один мелкий кустарь-ремесленник близ Охтинского кладбища. Лежит навзничь, в одном исподнем, скрюченные пальцы в землю впились, а лицо до того ужасом искорёжено, что не всякий отважился бы смотреть. А второй… второй труп прямо под оградой Смоленского погоста. Тоже раздет, тоже ужас на лице, но есть и кардинальные различия.

– Какие? – остановил коллегу следователь.

– Это первые жертвы «живых трупов», – начал оперативник. – Но если первый помер от ужаса, на теле нет следов насилия, то второго ткнули ножом. Для верности, видимо. Мы установили личность.

– Кто?

– Епископ Никанор. В миру – Сысоев Аркадий Петрович. Всё, что удалось установить.

Следователь побледнел.

– Сысоев? Аркадий Петрович? Ты не путаешь?

Молодой оперативник обижено помотал головой.

– Да будет тебе известно, это одно из первых лиц русского духовенства. Личный друг и соратник Патриарха Тихона. Это тебе не сапожника прирезать в подворотне за три гроша.

– Я в попах не разбираюсь, – обиженно ответил оперативник.

– А надо бы. В тех, кто агитирует за советскую власть. А ещё крепче в тех, кто агитирует против.

Он вытер пот со лба и поднял трубку телефона. Положил на место.

– Все дела о призраках срочно мне на стол. А также адреса и имена свидетелей и потерпевших. Срочно!!!

Молодец в фуражке козырнул и умчался исполнять приказ. А следователь по особо важным делам Тихонов, подумав пару минут, набрал номер на телефоне. Три гудка.

– ЧК, – коротко ответили в трубке.

II.

По улицам Петрограда наконец-то перестала мести февральская вьюга. Шли редкие прохожие, пролетали сани, в которых ёжились пассажиры, и бегали в изобилии бездомные собаки. Небо было черно и звёздно, не было ни ветерка, но, правда, за щёки щипал лёгкий морозец. И даже редкий патруль, останавливаясь прикурить, не прятал спичку в ладони, сложенные ковшом.

Но зато кабак «Золотой Олень» близ тёмного Андреевского гремел и сиял огнями, заманивая в свою кутерьму, в свой пьяный, тёплый и густой чад. «Олень» рядом с пустым храмом выглядел, словно молодой повеса на поминках у иеромонаха. Кабак гулял, кабак пел, кабак сквернословил, ел, плясал и пил, и пил, и пил. А где ещё было спрятаться от зимней непогоды? Тут и хромому нищему солдатику дозволено будет угоститься сивухой с лёгкой руки захмелевшего спекулянта и занюхать пирогом с рыбой, и широкоплечему матросу подадут морозный стакан водки с чёрным хлебом с ветчиной, и прилично одетому господину поставят на стол стерляжью уху и свиных отбивных с хреном.

Трактир «Олень» в первом этаже бывшего доходного дома купцов Жирновых был довольно обширен. Хотя и оборудованный электролампами, тем не менее, в нём было полно свечей и керосинок по углам залов. Стоял крепкий табачный дым, бегали потные половые с подносами, стоял хохот и ругань подвыпивших гуляк. Контингент тут собирался абсолютно разнообразный; от напомаженных «марух» с их вечно пьяными клиентами до солидных господ, вкушающих после лафитника ледяной водки копчёную белугу и острые грибочки с чесноком. «Шум и гам в этом логове жутком» – как сказал бы один кудрявый провинциальный пиит, завсегдатай этого кабака, в то время, когда его отпускали кабаки московские.

Но особенно выделялась компания хорошо и со вкусом одетых молодых людей. Они занимали стол в центре зала, и половой сбился с ног, поднося им те или иные закуски: соленья, раков, лососины, солёных груздей, а также бутылки с горячительным. Молодые люди пили крепкую и угощали ею всех желающих бездельников, коих было много. А уж шума они производили, как целый гусарский полк. То и дело один из них поднимал руку с зажатым в ней рублём, и молодая задорная цыганка подбегала, выхватывала рупь из руки и, выслушав его интимный шёпот, убегала со смехом к своим, а в кабаке начинала визжать весёлая скрипка заказанной песни. Молодые люди дружно хохотали над скабрезными шутками и анекдотами, адресованные по большей части местным «марухам», отчего их «коты» злобно щурились на молодых гуляк, а клиенты прятали глаза. Троица выпивох собрала за свой стол с дюжину любителей дармовщинки и расплачивалась с официантами даже не советскими ассигнациями, а золотым рублём.

Надо бы сказать, что представляли собой трое развесёлых субъектов. Сидевший во главе стола франт был по-щегольски одет в английскую тройку, на голове носил чёрный котелок, сдвинутый на бок, тонкая ниточка чёрных усов бежала по верхней губе. Сам он был брюнет, но глаза имел голубовато-серые и холодные. Чёрные кожаные перчатки он положил на край стола, а поверх них – свою трость со свинцовым набалдашником. Он безостановочно шутил и поднимал тосты за русскую смекалку. Второй был высоченным детиной с модной кепкой на бритой голове и огромными кулаками. Одет был недорого, но практично: в белоснежную косоворотку, китель и хромовые сапоги. В разговор вступал редко и шутил, как правило, мрачно. Третий молодчик был неимоверно подвижен, быстро пьянел, и заткнуть изливавшиеся из него истории не было никакого способа. Он-то и был, если не душой, то основным голосом компании. И голосил он на весь кабак примерно следующее: о каком-то успешном и полукриминальном деле, кое они втроём и провернули.

Мол, кооперацию они сообразили нехитрую. Нагрели то ли ляха, то ли еврея, то ли польского еврея – не суть. Ну и слили ему какой-то царский хлам под видом истинных монархических регалий. И получив от контрагента круглую сумму, свалили в бывшую столицу, где теперь веселились и ржали на весь кабак, описывая историю своего предприятия и хитроумного отъёма денежных средств у туповатых заграничных фраеров. Хвалились своим «подвигом» они исключительно громко, периодически интересуясь, есть ли здесь поляки и правда ли, что все они – невозможные болваны. Троице было очень весело, учитывая фарт и быстро сменяющиеся бутылки на столе.

Один из компании, верзила в модной кепке, вытащил из кармана охапку рублей, спросил ещё три бутылки «Ливадийского» и к ним: печёного карпа, корнишонов, фрикасе из индейки, пирогов с бараниной и пряной сельди. Все сидящие за столом шумно захлопали, одобряя такой выбор, ибо мало кто заказывал так шикарно, как данная троица. Третий участник пил не в меру и вид имел совсем захмелевший; он всё пытался читать стихи, но спотыкался на половине и принимался изрядно храпеть, положа голову на кулак с зажатыми в нём купюрами.

Ясно было одно: за столом сидели захмелевшие дельцы, которые в обход молодой советской власти где-то сорвали банк. Потому и друзья у них за столом множились и менялись со сказочной быстротой, ибо троица сорила деньгами, как из рога изобилия. Рассказав прошлые похождения и разрисовав свои финансовые успехи, глава троицы, изящный франт в котелке, поинтересовался, как скорее добраться до порта, ибо им зафрахтована шхуна в Стокгольм. И прости – прощай, матушка-Россия, ибо с такими-то деньгами в Петрограде скучно до невозможности, а хотелось бы азарту и уважения.

Понеслись предложения одно пуще другого. И извозчик, и таксо, и даже карета, трамвай и конка. Но старший троицы отверг все предложения и сказал, что раз уезжает из России, хотелось бы пройтись напоследок по петроградским улочкам. Верзила аж пустил слезу, а третий их товарищ, очнувшись, сказал заплетающимся языком, что заплатит любому, кто поднесёт ему лафитник с ложкой лососёвой икры и проводит до порта. Икру-то с водкой поднесли, но вот желающих идти пешком убавилось. То есть почти исчезло.

Усатый предводитель в котелке, подняв захмелевшую голову, спросил, как пройти покороче.

Повисла тишина, и только один лохматый пьянчуга рискнул взять слово.

– Негоже тебе, барин, переть к порту через Смоленское. А ты его никак не обойдёшь. Возьми извозчика, мой тебе совет.

Остальные закивали в знак согласия с оратором.

– Да, пожалуй… – с сомнением в голосе сказал усач в котелке и начал расталкивать своих друзей.

– Эвон как барин-то испужался! – донёсся хохот из глубины зала. – Кладбища испужался!

И раздался женский смех.

Глава троицы поднял взгляд и посмотрел вглубь зала. Там он увидел молодых людей – парня и девчушку. Очень скромно одетых. Парень был с бельмом на глазу, девчушка закутана в платок. Стол, за которым они сидели, был пуст. Именно эти двое и осмеяли его.

Усач неуверенно встал и указал пальцем на насмешников.

– Это что там за рвань из угла лает? – громогласно заявил чернявый франт. – Подойди, хам, я плюну тебе в рожу! И не только тебе, а любому Сатане, что встанет предо мной! Чёрт! Да я теперь принципиально дойду до гавани пешком! Сукины дети! Давай, вставай, черти! – обратился он уже к собутыльникам-друзьям. – Пошли! Нас тут на испуг решили взять. А тебе, косой, я прям сейчас дулю поднесу под нос, коли тебя сомнения берут! Где мой аргумент?

Он пьяным взором оглядел стол и взял со стола свою трость, после чего расхохотался. Ледяным, страшным смехом. Не пьяным. Пара за столом застыла на мгновение и быстро ретировалась из заведения. Когда они уходили, усач вынул горсть монет и кинул на стол.

– Плачу за моих друзей! – хрипло проорал усач. – И за этих скубентов тоже! – он указал на уходящую молодую пару. Те бросили на него взгляд не благодарный, а, наоборот, мстительный, полный кипящей ненависти.

Пьяная троица баснословно богатых (по их заверению) людей покинула «Оленя» и теперь пёрлась задворками в сторону невского порта. Пройдя переулками и закоулками, вышла к ограде Смоленского кладбища, наверное, самого древнего в Петрограде. Компания шла, взявшись за руки, и вовсю горланила песню:

– И теперь в вечернем синем мраке

– Чудится мне всё одно и то ж

– Будто кто-то мне в кабацкой пьяной драке

– Саданул под сердце финский нож!

Собутыльники допели, остановились прикурить по папиросе. Вокруг было темно, и редкие огни смутно давали определить местность, в которой находишься. Освещение работало экономно. Проще говоря – фонари светили сами себе под нос.

Допев и прикурив, компания направилась в сторону порта, как вдруг в морозной февральской тишине раздался лёгкий звон колокольчика. А вслед за ним тяжёлый, ритмичный скрип. Компания остановилась и принялась озираться по сторонам. Скрип доносился со стороны погоста. Все посмотрели туда. За оградой кладбища из тёмного леса показались две белые фигуры, саженях в пятидесяти друг от друга. Они двигались к ограде какими-то жуткими прыжками, и когда обе фигуры достигли ограды кладбища, они с диким воем просто перепрыгнули её. Потом, застыв на месте и уставившись на пьяную компанию чёрными овалами лиц, медленными прыжками, продолжая выть, стали приближаться к нашим щеголям.

Компания выпивох оглянулась. Послышался нечеловеческий визг, и ещё две фигуры, перепрыгнув кладбищенскую ограду, вытянулись справа и слева от группы пьяных весельчаков. Было впечатление, что призраки ждут чей-то команды, чтобы накинуться на живых. И вот она если не прозвучала, то показалась. Из ворот кладбища появилась мерзкая и высоченная фигура. Она была высока, худа и безумно страшна. Её походка была ломаной и нечеловеческой. Фигура то росла, то горбилась, делая паучьи жесты – то замирая, то перебегая в сторону, при этом шевеля длинными жвалами рук в белых рукавах. И, наконец, довольная произведённым эффектом, хромая и ломая руки, двинулась на троих выпивох.

Те огляделись. Прямо на них двигалось трёхметровое чудище, а с боков обступали покойники помельче.

Компания оставалась неподвижной. Верзила нахлобучил кепку на лоб и сунул руку в карман. Самый пьяный и говорливый повис на плечах друзей и начал смеяться чему-то своему, пьяному, непонятному. Франт в котелке притворно охнул, помянул Иисуса и поднял трость.

Призраки в это время витийствовали, как могли: хрипели, стонали, выли, хохотали, и было это поистине ужасно. Мерзкое чудище в белом развевающемся саване с красными угольями глаз приблизилось к щеголю в котелке и сатанински расхохоталось, потянув к бедолаге свою сухую, безжизненную руку.

Усатый кутила в котелке, видимо, был не робкого десятка, схватил крепко обеими руками свою тяжёлую трость и двинулся навстречу высоченному духу. Тот завыл, как лось и, подняв нечеловечески длинные руки, шагнул навстречу. Остальные покойники дико заверещали и стали сужать кольцо вокруг нашей подвыпившей троицы.

Усатому с тростью, видимо, поднадоел этот цирк и, устав ждать инициативы со стороны потусторонних сил, он, недолго думая, пошёл вперёд, держа в руке свой страшный «аргумент». Чудище расхохоталось вновь, но уже не так уверенно.

Тогда, не теряя времени, франт в котелке сплюнул и, подбежав к главному призраку поближе, с оттяжкой и какой-то «матерью», размахнувшись, дал ему тростью туда, где под саваном должны были быть ноги. Раздался скрип и треск ломаемой древесины, чудище взвизгнуло и, издав возглас: «Ах ты ж сука!», повалилось как колода наземь.

Остальные привидения поначалу опешили от падения главаря и даже предприняли попытку реабилитации – начали выть, стонать и прыгать вокруг трёх непокорных жертв. Но тут три пьяных купчика в одну секунду преобразились. Хмельной угар слетел с них как по щелчку. Все трое одновременно достали из карманов чёрные наганы и наставили на усопших, а сбивший с ног «призрака» для острастки пальнул в воздух.

– А ну, сволота! Скидывай маскарад! Если есть оружие, стволы, финки – всё на землю! Кто вздумает бежать – отстрелю уши. Или бегите вон туда, – и усач указал направление в конце улицы, где уже маячили милицейские машины и сотрудники, – там тоже любят истории про привидений.

Франт с тростью подошёл к лежащему на земле пугалу и ободряюще произнёс:

– Вставай, скоморох. В тюрьму поедем. Поживёшь там какое-то время.

– Сука! – поднимаясь с перебитых ходулей и пытаясь выбраться из складок савана, пробормотал тоненько какой-то мужик. – Чтоб тебя черти обглодали! Два года. Комар носа не подточил. Что случилось-то? Кто ты, псина легавая?

Человек с тростью подошёл к поверженному жулику и рукой в чёрной перчатке приподнял ему маску. Оттуда глядело покорёженное злобой знакомое лицо. С бельмом на глазу.

– Вот видишь. А ты говорил, я испужаюсь. Но я, к счастью, покойников не пужаюсь. Ни натуральных, ни фальшивых, как ты. Егорка? Носовский, кажись. С Лиговки? Отвечай!

– Фоменко. Я-то Егор, а ты что за фраер ссученный?

Человек снял с головы котелок и уставился псевдопризраку в лицо. Взгляд его был холоден и безразличен. Егорка отполз чуть назад.

– Меня зовут, – проговорил человек с тростью, – Яков Брон. Комиссар Чрезвычайной Комиссии. Довольно?

– ЧК?– Удивился «призрак» Егор. – С чего бы? Из-за нашего шутовства?

– Нет, родной… – Брон наклонился к уху Егорки и прошептал пару фраз.

Тот побледнел лицом и мелко закивал головой.

Подошёл конвой. Пятерых жуликов, включая одну женщину, увели. К Якову подошёл верзила в кепке.

– За два года так и никто и не раскусил, что это шуты ряженые? А, комиссар? Дел-то было своих ряженых подослать. А ловко вышло, чёрт подери!

Брон прикурил предложенную папиросу и, выпустив носом дым, ответил.

– Да, Стёп, чисто, как в покере. Все пошли ва-банк, хотя лично мы ничем не рисковали. Зато за эту пирушку начальство нам вгонит ума, не сомневайся. За мотовство казённых ассигнаций. Ладно, отобьёмся потом, а сейчас поехали, послушаем наших покойников.

Конвой уводил понурых «привидений» к фургонам за углом улицы. С бандой «живых покойников» в Петрограде 20-х годов было покончено. Но, как оказалось, этот эпизод ознаменовал собой куда более мрачную историю.

III.

В знаменитом доме на Гороховой, в кабинете со скромной обстановкой – стол, три стула, сейф в углу и с пустым прямоугольным пятном на стене от снятого портрета императора, – за столом сидел Яков Брон, а напротив него на стуле сидело «привидение» и каялось, прижав руки к груди.

– Итак, мокрое дело на вас висит, товарищи «мертвецы». Прирезали вы человека, не говоря худого слова. Что, сопротивлялся?

– Богом клянусь, гражданин начальник! Ножа в руки не брал и в смертоубийстве замечен не был! – оправдывался задержанный Егор, паренёк с бельмом на глазу. С него сняли маску, колпак и ходули, оставив один грязный саван. Он сидел на табурете, как будто в безразмерном платье, спадающем от шеи до пола, и выглядел в нём страшно комично.

– Токмо напужать, гражданин начальник! – продолжал каяться «покойник». – Как сиганёшь из-за ограды, с воем да хохотом, сами всё отдают. А кто и без чувств валится. Но так, чтобы ножиком тыкать, такого сроду не бывало, вот те крест.

И обвиняемый пошевелил руками под платьем-саваном.

– Один у вас и свалился третьего дня без чувств. Окончательно. Так что одного вы, граждане уголовники, как ни крути – уморили. Ладно. Где Ванька Мертвец?

– Живой Труп, – поправил Егор. – Ванька Живой Труп.

– Мне по хер. – пояснил Брон. – Сколько человек в банде?

– Да дюжины полторы, почитай. Из них пятеро девок да Манька Солёная, что саваны нам смастерила. Ну и Ванька Живой Труп над нами старшой.

– Понятно, – проговорил Яков Брон, протягивая лист бумаги задержанному. – Адрес пиши. Да грамотный ли ты?

– Грамоте обучен. Про всё писать? Про все места, где мы шалили?

– Ничего себе шалость, достойная Гарри Гудини! Сотня обворованных да два покойника. Пиши всё. Про все погосты, как, кого и какими методами грабили. И так далее. Усёк?

– И про Громовское писать?

– И про Громовское пиши, – с деланым равнодушием бросил Яков Брон. – А много ли там было случаев, напомни?

Егорка как-то посмурнел физиономией и глухо сказал:

– Да ни одного, начальник.

– Про что же ты писать собрался, раз не было вас там, болван?

– Меня там не было. А банда наша была. Во главе со старшим. С Ванькой, то есть, с Живым Трупом.

– И сколько было эпизодов?

– Чего было?

– Сколько случаев было работы на Громовском?

– А! Ни одного. А и тот, что был, закончился конфузом. Двое наших начисто пропали, а Ванька с остальными вернулся. Лица нет, токмо самогона спросил. Мы так и не добились, что там произошло. Бабы, да и робята, судачили, мол, менты их шуганули, но я-то знал, что энто не так. Не менты, а сама преисподняя изрыгнула их оттуда. Только Ванька и сказал остальным: «На Громовское – ни ногой!»

– А что там? – Брон подошёл поближе и, сев на край стола, протянул задержанному папиросу. – Говори, Егорка. Коль ты к трупам не причастен – так тебе и бояться нечего.

– Я же говорил: на Громовском я не был, а вот за него слыхал от нищих да дармоедов, что по жальникам побираются. Милостыню просят да с могил жратву тащат. В один день их там не стало. А виной тому Мёртвая. А с ней прислужники – бесовские отродья. Днём она спит, а по ночам встаёт из гроба и всех, кто ни есть на кладбище, умертвляет. То ли взором своим мертвецким, то ли мороком каким – неизвестно. А только и слухов, что вся нищая братия оттудова дёру дала.

– Такие же, как вы, небось? – ухмыльнулся следователь. – В колпаках да саванах? На ходулях?!

– Нет, начальник, – тихо сказал Егор. – Не как мы. Настоящая!

Следователь пододвинул ему чернильницу и бумагу.

Егор грамоте был обучен, потому взял перо и нацарапал адрес. Вскоре вся банда была взята, включая главаря Ивана Бальгаузена. Начались следственные действия, допросы и прочая милицейская рутина.

IV.

Интересное началось, когда следователь в присутствии комиссара Брона допрашивал главаря банды липовых покойников – Ваньку, прозванного «Живым Трупом». Следователь спрашивал – на каких кладбищах работала банда. Ванька помимо самых «прибыльных» – Охтинского и Смоленского, назвал ещё три-четыре погоста. Следователь помечал на карте крестиками места преступлений. Были упомянуты и Волковское, и Холерное, и даже далёкое от центра города Чесменское.

Брон тоже склонился над картой, поискал глазами и ткнул пальцем в точку на карте.

– А вот здесь? Здесь обирали кого-нибудь? Ну, давай, Ваня, не красней! Обирали, нет?

Следователь тоже посмотрел на место, которое указал комиссар и удивлённо приподнял бровь.

– Громовское? – сказал он. – А ведь у нас были сигналы и на него, товарищ комиссар. Там, правда, без ограблений обошлось. Чисто убитые. Пятеро человек. Причины смерти разные. Не ограблен никто. Говори, сукин кот, был там? Тренировались, поди? – обратился следователь к Бальгаузену.

– Не было меня там, – внезапно серьёзно ответил до того развязный Ванька. – Ни меня, ни людей моих. На чём хош поклясться могу. Не работали мы там. Хоть кого спроси.

– Отчего? – Брон ещё раз осмотрел карту. – Район заселённый, народу полно мимо шастает. Чем плохое место для кучки пьеро на ходулях?

Ванька звякнул наручниками, сделал головой резко отрицательный жест и попросил папироску. Брон прикурил и дал главе «живых трупов». Тот пару раз затянулся и сказал.

– Я, начальник, эту шутку с летающими покойниками придумал без каких-либо моральных сомнений и бабкиных суеверий. Идею один грамотей на каторге подкинул, и я, когда вышел – ни секунды не сомневался. Собрал дружков старинных. Данила нам специальные башмаки на пружинах да ходули смастерил. Машка саванов нашила, и стали мы чесать по всем погостам. А главное, дело непыльное. Ни ножа, ни пистолета не требует. Фраер сам всё сымает, а то и в обморок валится. И вины-то никакой мы за собой не чувствовали. – Ванька выразительно посмотрел на потолок, скрывающий небеса. – Ну, какие призраки? Это же только детки малые верят в дедовы россказни.