Дар Прозерпины

– Погодите! – Степан оторвался от своих записей – Вы их из домов в лес, что ли, попёрли, когда кормить было нечем? Идти побираться на большую дорогу? Я что-то не пойму.

– Да какой в лес-то, начальник. Отец да мать весь день при скотине, то дрова, то сена, то стойло почини. В поле мало ли работы. Малявки и сами в лес бегают, то грибов к ужину принесут, то птиц, то ягод. Мой Федька раз куропатку поймал, принёс. Им только бы дома не сидеть – сбегают всей деревней в лес, как отпустят. Ну и кто с чем возвращаются. А тут пары месяцев не прошло, как началось… Не все стали возвращаться. Мы и сход сбирали, и по ночам с факелами шукали. Как сгинули. Ну, думаем, волки или собаки дикие погрызли. Строго огородили – без взрослого в лес ни ногой. Приставили старшего. А потом ещё один. И ещё два. И недавно трое через день… Ужасы творятся, начальник!

– А взрослый, то есть старший – кто? Он, надеюсь, под замком?

–– Микитка-то? А как же, сидит. Его участковый сразу привлёк, аки свидетеля.

И староста кивнул на клетку с заросшим идиотом. Тот ковырял в носу и страшно веселился, когда становился объектом внимания.

– М-да… Ну и? Закончилось?

– Никак нет, гражданин начальник. Только сегодня днём Софочку не досчитались…. Вся деревня в таком уж ужасе.

– И участковый в ужасе? Где он, кстати?

– Не! Участковому в ужасе быть не положено. То есть – ему противопоказано. Они в запое. Неделя.

Брон прошёлся по комнате, огибая столы. Степан нацепил на нос пенсне и что-то записывал в блокнот. Комиссар остановился, уселся на лавку и, смотря в глаза старосте, спросил:

– Так, а в чём проблема детей-то по домам рассадить? В целях безопасности. Тут бы и мы подъехали.

Староста нагнулся к самому лицу Брона. Тот взглянул на него и побледнел. Лицо старосты дрожало, как студень, было так же серо, из него яростно вырывался самогонный дух и окутывал комиссара.

– Осудили в лес ходить! – начал он. Настрого осудили. И дом заперли, напугали. Даже книжки дали – читай. Еда худая, но вроде есть. Но что ни ночь, не один так другой в окно иль под ворота – и к лесу бежит. И кричишь – не отзывается. От малого до отроков. А пущаешь собак по следу – как и не бывало никого. Как лес съел и проглотил. А это всё Митька с Агафьей. Насочиняли басен. Дети и побёгли. Дьявол там окопался, пан атаман, дьявол! – подытожил речь староста.

– Так, стоп! – Брон поднял глаза на старосту, – кто такие Митька с Агафьей?

– Так это единственные, кто возвернулся. Ещё до пропажи детей. Пришли из лесу. Рожи как мёд. И гостинцев принесли. Всё детям давали. Говорили – добрая принцесса в лесу их встретила и конфетюра отсыпала. Брешут, поди. Однако таперича каждый ребёнок проверить энто захочет. Вот и нет четырнадцати.

– Где они?

– У Степаныча под замком. Бережём их.

– Говорить могут? На контакт идут? Или надо по жопе бить?

– Упаси Христос! Говорливы, аки голуби. Послушаете.

Один мужик тяжело опустился на лавку, второй промокнул шапкой мокрые глаза. Остальные заохали и запричитали, как бабы в приходе.

– Дед сказывал, детки и ранее пропадали, – начал один молодой наголо бритый парень, – кто в лес сбежит, кого прям из люльки вынут. И ни кровиночки нигде. Верное говорю – старый как мир ужас накрыл нашу волость, и сами знаете из-за кого!

Тут он решил, что сейчас сморозит лишнего, и осёкся.

– А приход у вас остался? В смысле церковная община? Я, когда ехал, видел звонницу, – Брон указал куда-то за окно.

– Да, церквушка осталась, ходят туда люди помаленьку. И отец Кондрат утешает. Говорит – всё доброе от бога, а злое от нечистого. И молится за деток наших.

Мужики загудели шмелями, молодого солдатика одёрнули, и все уставились на скучающего Якова Брона. Тот смотрел в окно и, никак не интонируя, машинально повторял слово в слово всё сказанное местными жителями.

– Детки пропадали… Старый как мир ужас…Дьявол там… Шарль Перро и братья Гримм…сукины дети.

– Так, какие ещё варианты и версии пропажи детей? – Брон очнулся и окинул хату взглядом. – Смелее.

Как из рога изобилия посыпались версии, одна реалистичнее другой, порой заставлявшие комиссара переспрашивать:

– В болоте все как один утопли.

– Болото далеко?

– Два дня ехать. Но большое.

– Немцы либо австрияки крадут. Их побили, интервентов проклятых, вот они детей и воруют, значить. Своих-то нет!

– Бабка сказывала, что чёрт на дудочке играет, а они, грешные, идут на звук и все как один в белых крыс превращаются!

– Пресвятая в лес вошла и забирает оттуда деточек прямиком на небо. А там в херувимчиков обращает. Благодать.

– С корзинками и грибами в рай забирает?

– Ась?

– Хренась! Следующий вариант.

Были и волки, и белые, и черти, и колдуньи, и даже такая версия, что сами чекисты их по сёлам и собирают, чтобы потом из них в страшном Кремле делать безбожников, вероотступников и шпионов. Но сводилось всё к одному – неведомая, страшная и, несомненно, колдовская сила заставляет детей бежать из дому в ладожские леса.

Денщик Федот нагнулся к комиссарскому уху:

– Я слыхивал такое. Как детей всеми сёлами изводили. Тут попа звать надобно.

Брон внимательно посмотрел на него и беззлобно наотмашь дал ему затрещину.

– Ты, щучий сын, ко мне приставлен или к отцу Кондрату, а? – спокойно спросил он. А Степан ловко отвесил Федоту под зад прикладом и сделал страшные глаза.

– Хватит мне тут дурь пороть, сказочники! – поднялся с лавки Брон. – Да у вас тут дети столетиями мрут как мухи! Вот сколько в этом году померло во младенчестве? А? А сколько дворянство ваше извело до семнадцатого года? Отдай мне мол, троих – пятерых в усадьбу в услужение. И где они? Сколько в полях и на конюшнях сгинуло? И в барских будуарах? Знаете? Дурачьё… Я потому и спрашиваю – что на этот раз? Как пропадают дети? Ну?

– Сами уходят, пан командир, как есть сами! Софочка только с нашего села – четырнадцатая. Не иначе как Дьявол, Вельзевул их собирает. Чистые души. Ярится бес! Не стало Бога, и вылез ад наружу. Творить беззаконие. А что ему слаще всего? Души невинные деток наших!

И староста заревел в овечью шапку. Брон прикурил сигарету и спокойно обвёл окружающих взглядом, в котором начинали прыгать бесенята.

– Дьявол виноват, да? Его, что ли, будем искать? Слушайте, дорогие мои, я сюда сто с лишним вёрст проскакал не для того, чтобы чертей в протокол в качестве подозреваемых записывать. Верно?

Повисло молчание, нарушаемое пыхтением трубок, а идиот завозился в клетке, готовясь спать.

– Смотрите, советская власть, отменив монархию, нашла идею Бога устаревшей и тормозящей прогресс. После чего сдала со всем уважением в архивы и музеи. А следовательно, и Сатану, как его антитезу. Таким образом, Князь Мира Сего был лишён престола и вписан в штат Эрмитажа швейцаром, где и пакостит по мелочи: отламывая статуям носы и рисуя вздорности на боках у мраморных вакханок. А значит, не может воровать у вас детей. Вот такой незамысловатый силлогизм, друзья. Иначе говоря, ни Бог, ни Дьявол тут не у дел. Попа звать надо? А он-то, кстати, что сделал для розыска? Ну, поп ваш, Кондрат?

Староста малость опешил от такой тирады, из которой не понял и половины, но взял себя в руки и молча выпустил дым из цибарки.

– Молился. Что ж ему ещё делать. Денно и нощно.

Снова последовало дружное молчание и сопение трубок. Брон вздохнул.

– Так! А теперь внимание! Завтра все, кто может носить штаны и сидеть в седле, со мной пойдут. Мне нужны люди, знающие местность и местных. Нужно будет заехать в кучу сёл, и, возможно, понадобятся дозорные, вестовые, да мало ли… Всем всё ясно, хлопцы-молодцы? Тогда в семь утра сбор, тут перед хатой. И запомните раз и навсегда! Мы ищем человека. Это всё дело рук одного человека или группы людей. И мы найдём, кого именно. Староста?

Подбежал усатый староста.

– Сколько бойцов вы можете выставить завтра с утра? Раз уж нужно объехать внушительный район.

– Всадников семь-восемь насобираю, – ответил староста, и прибавил тише: – Но мужики не солдаты, хотя есть и воевавшие. Кто покалечен, кто в годах, но в сёдлах сидеть умеют. Комиссар… Что эти люди смогут против демонов ада? Вы что, всерьёз считаете, что ваша революция отменила Сатану и он забился под лавку?

– Нет, мой возлюбленный брат. Революция не сковала цепями Сатану, Господа и прочих херувимов. Нельзя отменить то, чего никогда не было. И когда вы это поймёте – вам проще будет искать истинные цели всех ваших, казалось бы, неразрешимых проблем. – И он постучал пальцем по лбу старосты. – Поэтому завтра – восемь всадников, с крепкими головами. Тут на плацу.

III.

Ровно в семь утра, пунктуальный, как кредитор, Яков Брон уже гарцевал на площади, которую он обозвал плацем, около начальственного домика. Рядом сидел в седле неподвижный Степан с перекинутой за спину винтовкой, а Федот, поминутно зевая, стоял, держа лошадь под узду. Минут через десять на площадь перед избой начали собираться всадники; почти каждого сопровождала причитающая баба. Комиссар взглянул на этот табор и вздохнул. Показался староста с картой и напутствием. Брон огляделся: помимо их троих, на площади собралось от силы пять всадников и десятка два баб во главе с отцом Кондратом. Он обратился к старосте:

– Это вот – что? – он указал хлыстом на собрание жителей. – Ты мне, старый гриб, обещал восемь сабель к утру. А кого привёл? Женский батальон с попом во главе? Я не крёстный ход тут собираю! Мне что, с ними – деревни и леса прочёсывать? Душегубов и злодеев ловить?

– Не изволь гневаться, гражданин комиссар, – затараторил усатый староста. – Соберутся, все соберутся. У кого кобыла захромала, у кого упряжь дрянь, одни ремешки. Потерпи маленько, все будут. А отец-то Кондрат пришёл вас словом божьим проводить да напутствовать молитвой.

– И гарем свой привёл? – съязвил Семён.

– Что? Кого привёл? – помотал головой староста.

– Не важно. Пусть стоит, раз пришёл. За участковым послали?

– А как же, ваша милость! С шести утра дважды ребята к нему бегали. Сказал, что будет, как все соберутся, и возглавит эскадрон спасения.

Федот прыснул в кулак, а Семён указал пальцем в конец улицы. С утра был туман, и очертания людей, животных и предметов были видны не дальше пятидесяти саженей.

– Не ваш участковый вон там преодолевает пространство?

Из тумана выплыл человек самого расхристанного вида. Под уздцы он вёл пегую кобылу. Фуражка каким-то чудом держалась на затылке, форменная рубаха была навыпуск, оружия с собой у человека не было. Носом он был багрян, глаза слезились, в углу рта дымила папироса, а несвежее лицо его носило следы недельного безудержного пьянства. Подойдя ближе, он поцеловал в губы старосту и похлопал его по плечу. Попробовал лихо забраться на лошадь. Удалось ему это на удивление сразу, но балансировал он, пытаясь удержаться, ещё долго, словно буй на воде. Наконец, он взгромоздился в седле и выплюнув папиросу, заорал, обращаясь ко всем присутствующим:

– Беса, батя, я не убоюсь! Я его, сукина сына, за хвост сюда сволоку! А таперича за дело! Ужо выручим деток наших! С нами правда и святой Георгий! Ну-ка, хлопцы! Зз-а-а-а-а мной! Аллюр в три креста!! Впе-е-е-рё-ё-д!!!

И выхватив неизвестно откуда револьвер, он пальнул пару раз в небеса. Лошадь под ним испугалась, дёрнулась, участковый вывалился из седла, грохнулся на пыльную дорогу и, сделав две неудачные попытки встать, так и заснул, подложив револьвер под голову. Раздался храп и нечленораздельные звуки – участковый, судя по всему, операцию счёл законченной.

Яков Брон, прикурив папиросу, с интересом наблюдал всю эту сцену вплоть до финала. Всадники осторожно хихикали, смотря на комиссара. Тот выпустил носом дым и оглядел площадь. Собралось ровно восемь всадников, не считая троих чекистов.

– Отлично! – наконец выговорил он. – Бойцы, слушай мою команду. Для начала, поднять это говно и запереть в исправной хате. Пить не давать, ждать меня. Далее. У нас есть задача, и многие её вчера слышали. Мы должны прочесать весь ваш уезд двумя группами. Я, Яков Брон – командир первой группы, Степан Чарный – второй. План прост – посетить пять деревень и три бывшие усадьбы, одна из которых теперь школа. Я и Чарный ведём дознание, вы ведёте наблюдение. Может, увидите чужаков, может, – что-то необычное. Слухи, сплетни. В конце подытожим. Теперь четверо всадников ко мне, столько же к Чарному. Моя группа идёт на Сухую Лубну, группа Чарного – на Дубовец. Не отставать и быть предельно внимательными. Обе группы встречаются возле школы, там…

Но Брон не успел договорить, где это – «там», как послышался женский визг.

– Госпади Христе! – выла одна баба и указывала пальцем в сторону поля, за ограду из жердей. Туман ещё не до конца рассеялся, и из него по полю двигалась невысокая белая фигура. На ней были какие-то светлые лохмотья, волосы всклокочены и торчали в разные стороны, как цветки репейника, и двигалась она очень медленно, а когда дошла до жердей, и вовсе остановилась.

Поп Кондрат перекрестился, а бабы завыли на разные голоса:

– Вот они, детки наши! Обратил их Сатана в привидения! Вот они и явились за нами!

– Истинно мертвяки восстали. Сейчас спросят с нас, что не уберегли!

– Призрак! Господи помилуй! Отец Кондрат, осени его, развей! За что нам ещё и это!?

– Со стороны кладбища идёт! Гляньте! Прямо с погоста!

И дюжина баб подняла вой не хуже волчьего и совершила ретираду за отца Кондрата и всадников.

В дружине Брона тоже пошло встревоженное гудение. Бойцы переговаривались, а кони фыркали и топтались на месте. Комиссар приподнялся в седле и окинул бойцов взглядом взбешённого тигра, которому прищемили хвост. Взглядом, полным удивления и злобы.

– А ну цыц, дурачьё! Я думал, что у меня бойцы кавалеристы, а вы распустили сопли как ваши бабы! Слазь с коня и цепляйся за полу отца Кондрата, коли боязно. Тьфу, противно. Вы что не видите – там ребёнок.

И он развернул коня к полю и тронул его бока пятками. Конь медленно пошёл к жердям, за которыми стояла белая фигура. Никто более не тронулся с места, а бабы принялись причитать тише и монотоннее. Яков в пятнадцать-двадцать лошадиных шагов преодолел это расстояние, спрыгнул с коня и вплотную подошёл к жердям, огораживающим поле. Теперь он смог рассмотреть, кто стоит перед ним. Это была невероятно худая и грязная девочка лет восьми-девяти. Все руки и лицо её покрывали порезы и ссадины. Волосы сбились в колтуны и торчали в разные стороны. В них запутались листья и трава. Она была боса и закутана во что-то типа светлой мешковины. Девочка мутными глазами посмотрела на Брона, из её рта вырвался какой-то хрип, и она, уперевшись рукой в жердь, начала падать на колени.

Брон мгновенно перескочил изгородь, поднял девочку на руки, подлез обратно под перекладину и пошёл с ребёнком на руках к замершей толпе. Свистнул на ходу. Конь повернулся и пошёл следом. Люди расступались перед ним. Подбежал староста.

– Неужто мертва? – спросил он.

– Чей ребёнок? – прокричал Брон. – Фельдшер в селе есть? Или он такой же, как участковый? Может, кто знает ребёнка? Воды сюда согретой, вон в ту хату. И самогона. Степан, пособи.

Толпа стала осторожно подходить, разглядывать ношу комиссара. Кто-то смоченной в воде тряпочкой провёл ей по лицу.

– Иисусе! Так это Машенька! Настасья! Иди глянь! Машенька Фролова! Где они сами-то? Две недели, как пропали с братиком. От ведь какая радость! А где же Ванюша? – раздавались наперебой женские голоса.

– Послать за Фроловыми, – распорядился Брон. – Ребёнка в хату. Хату натопить. Тряпки, водка, несите всё. И чистой воды.

И Брон понёс ребёнка в хату. Всю дорогу она цеплялась пальчиками за его кожанку, а он старался не смотреть ей в глаза, чтобы невзначай не напугать. Но почувствовал её взгляд и всё-таки посмотрел. Это уже не были мутные очи уставшего ребёнка или испуганные глазёнки потерявшейся девочки. У неё был тяжёлый взгляд понесшего утрату взрослого человека. И узнавшего – что есть истинный ужас. Брон отвёл глаза.

IV.

Около часа девочку Машу пытались привести в более-менее вменяемое состояние. Сообщили её родителям, и они влетели в хату – встревоженные и запыхавшиеся: мать взлохмаченная, в слезах, и смущённый отец, еле сдерживающий слёзы, но стесняющийся военных – и потому нелепо переминающийся с ноги на ногу и жующий кулак. К счастью, на ребёнке не оказалось каких-либо серьёзных ранений, сплошь ссадины, царапины, порезы и синяки от падений. В доме, помимо водки, нашёлся йод и бинты. Раны обработали и перевязали. Единственное, что пугало – у неё была сильная степень истощения, и ребёнок находился в каком-то лихорадочном полузабытье. Но стараниями Степана и его походной аптечки с препаратами, а также местной бабки-целительницы, которая догадалась сунуть в рот девочке кусочек хлеба, смоченного в пиве, ребёнок стал оживать, во взгляде появилась осмысленность и какой-то укоренившийся и неизлечимый страх. Она поначалу затравленно озиралась, но забота родителей и немного еды успокоили её. Ей поначалу подали миску жидкого супа, но она с ужасом и омерзением швырнула тарелку на пол и согласилась лишь на пустую овсяную кашу с ломтём хлеба.

Видя, что девочка успокоилась, Яков Брон попросил её родителей представить его и аккуратно, стараясь обходить острые углы, стал расспрашивать: долго ли она была в лесу, где ночевала, чем питалась, откуда она идёт и как вышла к деревне. Девочка рассказала, что в лесу она заблудилась примерно неделю назад. Сперва сидела три дня на дереве, но голод стащил её вниз, где она собирала и ела сырые грибы и редкие ягоды, а на ночь опять забиралась на дерево, и только вчера услыхала собак и ржание лошадей и вышла к селу. На вопрос, где её брат Ваня, односложно отвечала: «Тоже потерялся», при этом взгляд её стекленел и она начинала реветь. Родители, придя в себя, умоляли сказать дочь – что именно случилось в лесу и где мог остаться мальчик, но девочка талдычила одно и то же – «пропал», «пропал», «пропал», и упорно смотрела в дощатый пол, словно кто-то оттуда кивал ей и призывал к молчанию.

Брон услышал, что хотел, подозвал старосту и тихо спросил:

– Где Митька с Агафьей? Веди.

Оба ребёнка были уже подростками, одинаково мордатыми и до ужаса болтливыми. Насилу Брону удалось вывести разговор на тот день, когда какая-то неизвестная женщина накормила их в лесу сладостями. Странноватая, но добрая бабушка с полной сумкой сладостей встретилась им пару месяцев назад на дороге из Семёновки в Дубовец. Она несла тяжеленный мешок с капустой, и дети согласились ей помочь донести мешок до дома. Они доволокли его до какой-то полусожжённой усадьбы, и милая старушенция в благодарность отсыпала им полные карманы невероятных сладостей и отправила восвояси.

– Где это было?

– Неподалёку от церкви сгоревшей. Там опушка, и колокольня хорошо видна.

– Как она выглядела?

– Чуть горбатая старушка, в чепце и кружевной накидке. Платье такое широкое, с оборками. Как раньше благородные одевались.

– Ещё что-нибудь говорила? – допытывался Брон.

Пухлощёкая Агафья на минуту задумалась, силясь что-то вспомнить, но брат опередил её:

– Старая кочерга сказала, чтобы мы поделились сладостями со всей детворой из деревни, иначе Бог увидит и накажет нас за жадность. Я бы не испугался и уж точно не поделился бы, но Агафья настояла.

– Почему? – спросил Брон.

– Она добрая, – чуть помедлив, ответила девочка, – такая вся… лучистая. Такой не хочешь врать, чтоб не обидеть. А всё сделаешь, что попросит. У меня так моя бабушка-упокойница улыбалась. Светло так…

– Остались сладости? – перебил комиссар, – Ну? По глазам вижу, что остались.

Толстая девочка замерла, испугалась, щеки её сдулись и побледнели, и она, виляя задом, полезла за стоящий неподалёку сундук и выгребла оттуда несколько леденцов.

Брон взял один и спрятал в карман, потом посмотрел в глаза Агафье и глубоко вздохнул, как безнадёжно уставший человек. Затем встал и подошёл к отцу детей Ивану Степановичу.

– Выйдем?

Они покинули дом и вышли в сени. Яков подробно расспросил отца Мити и Агафьи, как часто они приносили из леса подарки. Больше ни разу, отвечал тот. Не ходили ли они к тому дому одни? Нет, так далеко он их не пускал. Рассказали ли они кому о своей встрече с пряничной старушкой? Да, всей деревне, и до соседних слух дошёл. Случай-то исключительный, почти что сказочный.

Брон с сожалением посмотрел на него.

– Так при чём тут мои дети и пропавшие? – не выдержал Степанович мрачного взгляда, которым одарил его комиссар.

– Боюсь именно ваши дети и выжили потому, что привели в деревню Смерть. Вам сказочно повезло, папаша. Хотя это как сказать…

Отец Мити и Агафьи посерел лицом и сел на бочонок у двери.

Комиссар покинул дом Ивана Степановича и его разговорчивых детей, любителей сладостей, и направился обратно в хату старосты, где всё ещё ухаживали за нашедшейся девочкой. Машу уже одели по-осеннему, она согрелась и пила липовый чай. Брон весело подмигнул ей.

– Привет, Машенька. Я знаю, ты устала и напугана. Но тут никто тебя не обидит. Поэтому скажи – от кого ты бежала сквозь лес две недели и где и с кем остался твой брат?

Девочка насупилась и в глазах у неё появились слёзы, а пальцы задрожали. Мать обняла ребёнка и с упрёком посмотрела на Брона. Тот, не сморгнув, продолжил:

– Ты пойми, девочка, что его ещё можно спасти. Подскажи нам, где и кого искать. Да, кстати, хочешь леденец к чаю?

И комиссар протянул ей зелёную сладость в виде ёлочки на деревянной спичке.

При виде этой безобидной карамельки гримаса ужаса появилась на лице ребёнка, как будто Брон поднёс к её лицу голову Медузы Горгоны. Она выронила кружку с чаем, соскочила с кровати и попятилась. В глазах у неё застыл первобытный ужас и отвращение. Она уткнулась спиной в Степана. Тот ласково положил ей руку на голову. Она закрыла лицо руками и вдруг принялась надрывно кричать, глотая рыдания:

– Никого вы уже не спасёте! Ванька? Ванечка! Да они уже сожрали его! Я чудом сбежала. А он смотрел на меня. Как смотрят щенята. Я думала, что позову на помощь! А плешивый погнался за мной. А старуха кричала. Громко кричала, как ворона! Я бежала, что есть сил. Спала в оврагах и на деревьях. Я не пойду туда больше, хоть вас тут будет целая армия. А Ванечка… Ванечку…как мамка куру разделывает, так и его… и сожрали. Наверняка сожрали. А кости бросили Гюнтеру.

– Что за Гюнтер?

– Я не знаю, не знаю! Он всегда спит, а когда спит – дом дышит. Под сахарной крышей. Дом, полный сладостей. Прянички… мама, там были пирожки… Ванька ел. А повсюду отрубленные руки и головы в бочке из-под капусты. Меня рвало, когда я оттуда бежала! И до сих пор перед глазами Ванькин взгляд и сладости, сладости, чёртовы сладости!!! Ведьма! Ведьма!! Чтобы она сдохла! Как так можно?? Мама, мамочка! Я хочу домой! Забери меня домой!!!

Брон опустился перед ней на колени, взял её за руки и заглянул в глаза. Девочка перестала кричать и, насупившись и всхлипывая, не отрываясь, смотрела на комиссара.

– Маша, ты хочешь, чтобы я поймал и убил ведьму? Хочешь?

Присутствующие с удивлением посмотрели на комиссара, а девочка, продолжая всхлипывать, утвердительно закивала головой.

– Я найду и сожгу её карамельную избу, обещаю тебе, Маша. Вместе с Гюнтером и всеми, кто тебя напугал. А если твой брат жив, то спасу и приведу его сюда. Но мне нужно понять, кого именно искать. Расскажи мне, что случилось и как выглядела ведьма, и отправляйся домой, с папой и мамой. Расскажи и клянусь, я разыщу и покараю колдунью.

Девочка кивнула, и Брон попросил воды, которую предусмотрительный Степан уже подкрасил найденной в избе рябиновой настойкой. Маша, хлюпая носом, выпила полстакана, щёки у неё порозовели, и она приготовилась рассказывать.

Когда старуха, которую они повстречала в лесу, угостила их леденцами, глаза у детей загорелись как у лесных котов, а в желудках приятно заныло. Мальчик в восхищении смотрел на дарительницу и дёргал Машу за рукав. Та, недолго думая, согласилась на предложение старушки пройти к ней в дом, и они все втроём, возглавляемые старухой, направились в лес, ориентируясь на свет её фонаря.

Через полчаса они вошли в небольшое ущелье, густо поросшее ельником. Где-то тихо журчала вода, а прямо перед ними стоял сказочный домик. Старый и покосившийся, с одним окошком, в котором горел свет. Дом выглядел и правда чуднó, потому как правая его половина была похожа на человеческое строение, с освещённым окном и толстой дубовой дверью, а вот влево брёвна косились вниз и уходили наискосок к земле, в них были щели и какие-то маленькие оконца. Крыша наполовину состояла из досок, посередине неё торчала гнутая коленчатая труба. Покосившаяся стена была покрыта чем-то густым, изумрудного цвета, вся во впадинах и складках. Такие же зелёные сосульки висели и над окном избушки. Рядом с домом росли во множестве яблони, груши и ягодные кусты. Справа от дома, где журчала вода, намертво вросло в скалу большое деревянное колесо.