Тайны мифологии: рождение вселенной – 2. Мифы мезоамерики ирландские саги

Идея бессмертия здесь не случайна, ведь, начиная с этого момента, вселенная действительно входит в режим бесконечного самоумножения, бесконечного самовоспроизведения и, соответственно, бесконечного разворачивания в пространстве. Также не случаен здесь образ, неизвестно откуда взявшегося дерева. Это она, эта самая вселенная, то есть – «древо мира».

Как понять символ закрытых глаз отца? В нём можно увидеть, и образ новых этапов «мировых яиц» находящихся в фазе счастливого сна, и символ полного единения принципов отца и сына на этом этапе. Соответственно, то, что отец всё-таки открыл глаза, может указывать на невозможность полного единения этих принципов. Очевидно, хотя и немного странно, что на данном этапе отец символизирует уже не изначальное «первое Я», что было бы естественно, и что, как кажется, мы видели в эпизоде его воскресения, а символизирует он здесь уже новые «Я». На этапе новых «мировых яиц» они находятся в единении, и с «первым Я», и с «божественным миром». На момент воспламенения первых больших взрывов – так же. А вот, в фазе пробуждения новых «Я» и в фазе перехода от расширений к схлопываниям, новые «Я» этот контакт теряют. Да, в образе отца сидящего на спине мальчика и открывшего глаза, мы видим символы лишь одной фазы единения и одной фазы разъединения, без символов, что ясно уточняли бы принадлежность их к тому или иному этапу первого круга, но это не принципиально. Всё равно мы понимаем, что сначала два принципа находились в единении, но потом, это единение прервалось, на что ясно указывает образ отца сидящего на спине сына и образ отца спрыгнувшего с его спины.

Не стоит расценивать печаль мальчика как указание на то, что всё могло произойти иначе, что его отец действительно мог стать бессмертным. Мы ведь понимаем, что речь здесь идёт не об отце и не о мальчике. Мы говорим о силах участвующих в творении вселенной. Мораль предлагаемая нам любым мифом и его явные причинно-следственные связи, всё это обычно является искажением, а в лучшем случае – символом.

Заметь параллель между двумя сходными символами, даже тремя. С дерева падает лист, отец спрыгивает со спины сына, перед этим – ещё и открыв глаза. Сын, его неостановимое, вечное движение вперёд – это вселенная, то есть – он и есть это дерево, «древо мира», бесконечно распространяющееся ввысь и вширь. Отец здесь символизирует новые «первые Я», из которых и их творческих трудов, и состоит вся эта вселенная. Периодически, о чём я уже сказал, эти новые «Я» находятся в единении с вновь пробудившимся «первым Я», как и с «божественным миром», с которым «первое Я» теперь находится в постоянном единении. На этом дереве, на «древе мира» много листов. Они разворачиваются и растут, что символизирует новые первые большие взрывы, и они жухнут и опадают, что символизирует схлопывание этих взрывов в точки.

Открывание отцом глаз, падение листа с дерева и спрыгивание отца со спины сына – это символы одного и того же. Все они указывают на то, что, помимо расширения первых взрывов, вселенная состоит и из их схлопываний. причём, в фазе этих схлопываний, новые «Я» теряют свою связь с «божественным», теряют связь с «первым Я». Можно сказать проще, что, пока отец символизировал новые первые большие взрывы, он находился на спине сына с закрытыми глазами слившись с ним воедино, когда же для него как для их символа начался этап схлопываний этих взрывов, он потерял контакт с сыном открыв глаза и отделившись от него.

Эту идею дополняет образ оленя, в которого превратился отец. Причём, именно дополняет, дублирует, а не просто продолжает. Сам олень, его облик, его жизненная сила, его мощный бег вперёд – всё это символизирует первый большой взрыв, его расширение, его распространение. Достаточно вспомнить индуистского Брахму, возжелавшего свою дочь и, в образе оленя, погнавшегося за нею. Мы рассматривали эту историю в первой части нашей книги. Этот эпизод очевидно символизировал первый взрыв.

То же, что олень здесь априори рассматривается как пища для людей, ясно указывает нам на образ схлопывания новых взрывов, на образ их «поглощения» точками в которые они сжимаются.

Ещё одним указанием на два этих фундаментальных принципа, составляющих всю вселенную, на расширение и сжатие, будет упоминание в этом эпизоде «людей». Они должны были «стать бессмертными», что вновь символизирует новые первые круги творения на этапе взрывов. Они будут «есть оленей», что символизирует схлопывания этих взрывов. Они будут «умирать», что символизирует то же самое. И они будут «воскресать на том свете», что указывает нам на неизбежность выхода каждого нового, сжавшегося в точку «Я», в новое творение на новом этапе. Если взять этот образ в целом, то можно сказать, что идея убийства и поедания оленя людьми ради их жизни, символизирует для нас принцип бесконечного разворачивания вселенной, её бесконечной жизни состоящей из рождений и смертей всех её составляющих.

Интересен образ платка данного мальчиком отцу-оленю для того, чтобы тот им – «отгонял комаров». Проще всего увидеть в платке символ пространства, символ новых пространств пустоты создаваемых новыми «Я». Возможно, что под комарами разгоняемыми этим платком, подразумевается полная пустота «ничто» существовавшая до того, как она была воспринята и названа новым «Я».

Хотя, это, как кажется, не очень вяжется с предполагаемым активным применением этого платка. Также, в символе платка можно увидеть образ новых больших взрывов распространяющихся – «на все четыре стороны», каждый в своём пространстве. Мы уже говорили о леденящем, отравляющем, разъедающем воздействии этого пространства в ощущениях «первого Я», о воздействии символизируемом, например, образом плюющегося ядом змея Ёрмунганда. Так что, образ – комаров, как новых пространств пустоты разгоняемых первыми большими взрывами как платком, здесь вполне уместен.

Таким образом, оба значения символа платка действительно «отгоняют» пустоту, один – пустоту полного «ничто», другой – пустоту пространства создаваемого вниманием «Я». Какой из этих образов предпочтительнее – судить тебе. Если видеть в образе комаров полное «ничто», то платок будет символизировать создание новыми «Я» новых пространств пустоты, если же комары являются символом этих новых пространств, то платок очевидно указывает нам на образ новых первых больших взрывов. В обоих случаях, в символе платка мы имеем образ движения вперёд и вширь, образ распространения «раздвигающего», «отгоняющего» что-то.

Установление миропорядка

Ты думаешь, на этом история наконец-то завершается? Индейцы-сказители не зря ели свой хлеб. Далее мы встречаем ещё один эпизод. Ушедший от матери мальчик, приходит к «громам». Он повелевает им давать лёгкий ветер, хранить и поливать его, то есть – себя, самого «мальчика-кукурузу», обещает расти и кормить людей. Хотя всё это, как кажется, совершенно явно про кукурузу, даже здесь можно увидеть творение вселенной, установление миропорядка. Тем более, что мальчик раскидывает «пот воды», пену на воде, с помощью языка крокодила испускает молнии и учит «громов» давать дождь, вручив им этот язык.

«Лёгкий ветер» – это, уже знакомаюый нам по первой части книги в её главе трактующей космогонический смысл китайских триграмм, символ первого проявления внимания пробудившихся «первых Я». Внимания, которым, прикосновением которого они творят свои новые пространства пустоты, будущие вместилища новых творений. «Вода» здесь – обычный символ пустоты пространства. Пена, «пот воды», то есть – «что-то» из «ничего», тем более – «раскиданная по воде», это, полагаю, символ новых первых больших взрывов возникающих именно из «ничего» и наполняющих собой новую творящуюся вселенную. Язык, вырванный мальчиком у крокодила, как и детородный орган Урана отрезанный его сыном Кроном в «Теогонии» Гесиода, это очевидный символ точки, в которую схлопнулся весь первый большой взрыв. То, что мальчик вручает его «громам» символизирующим пространство пустоты, вновь говорит нам о новом разворачивании, сжавшегося в точку «первого Я» и всего первого большого взрыва, вовне, о его выходе в пространство, в новое творение.

Молнии и дождь, сопровождающие всё это, так же достаточно очевидно намекают на расширения и сжатия новых больших взрывов. Молнии сверкающие в небесах – расширения, а дождь, идущий сверху вниз – схлопывания. Это может показаться сомнительным, но именно это, и совершенно справедливо, подаётся нам как условия необходимые для роста кукурузы, той самой кукурузы, что здесь символизирует всю творящуюся вселенную, а ведь она творится именно благодаря новым расширениям и сжатиям больших взрывов. Может показаться странным связывать образ дождя, такого редкого и важного для жизни индейцев мезоамерики явления, с символом схлопывания взрывов в точки, но ведь именно эти точки, несмотря на то, что они несомненно являются отступлением и поражением, дают возможность для нового, гораздо более широкого и, по сути, бесконечного творения, когда из состояния этих болезненных сжатий находится выход. А значит, образ схлопывания, взрыва или взрывов, можно связывать с символами питания с двух сторон. И как просто поглощение, и как то, что даёт возможность для продолжения творения, для роста, для жизни, для бессмертия.

Образ «кормления людей», как и вообще образ установления миропорядка, это совершенно прямое указание на то, что вселенная вышла на путь беспрестанного самовоспроизводящегося разворачивания в пространстве материального мира.

Самых разных версий рассмотренной нами истории достаточно много, но не все они столь длинны. Вот ещё одна, вполне узнаваемая.

Ещё одна девушка

Вот ещё одна небольшая история. Вновь некую девушку старательно оберегают от беременности. Она, как кажется, так же как и в предыдущем подобном случае, этого совершенно не хочет. Некто обманом, всё же оплодотворяет её, за что его убивают. Девушка же, рождает яйцо или, в некоторых версиях, – два, в чём мы вновь видим повторение образа «мирового яйца».

Этот устойчивый мифологический образ вновь ясно говорит нам о непростом многоэтапном процессе перехода незримого, непроявленного «божественного мира» от состояния полной пассивности между двумя этапами существования вселенных к началу творения новой. В канонах индуизма например, речь шла бы о переходе от пралайи к новой манвантаре. В этом описании вы вновь видим ясное указание на два основных аспекта «божественного мира» несмотря на то, что что-то определённое сказать о нём крайне сложно. Но мы, по крайней мере, видим символ женского, пассивного, порождающего божественного начала, и символ начала мужского, активного, действующего, зачинающего. Женское начало постепенно преобразуется от полностью пассивного «ничто» к состоянию «чего-то», в связи с чем формируется то, что мы называем «мировым яйцом» и из чего возникает «первое Я», самое первое сознание, творец нашей вселенной. Мужское же начало, возникает, как кажется, из ниоткуда на краткий миг, но этого мига хватает для оплодотворения того, что сформировалось в начале женском, после чего, мужское начало исчезает. Так или иначе, но в результате мы имеем то самое «мировое яйцо».

Девушка бросает яйцо в воду. В этом мы видим совершенно ясное указание на постепенное проявление «мирового яйца» в пустоте материального мира, чем бы эта пустота на том этапе ни являлась. Итак, яйцо брошенное в воду, попадает к супружеской паре стариков. Их зовут – «хозяин воды» и «хозяйка воды». Несложно понять, что речь идёт не о «воде», а о пространстве нашего будущего мира. Их парность, образ, что мы уже встречали, ясно говорит о разделении «космического яйца» на «первое Я» и «не Я». Самое первое сознание во вселенной, самое первое «Я» нередко называют именно «стариком», «ветхим деньми». Это не странно, ведь он является самым старшим «Я» во вселенной, он родился до неё и умрёт после. Пустоту пространства, невольно созданную им при пробуждении из состояния «мирового яйца», вместилище всей будущей вселенной, также вполне естественно назвать «старухой». Столь же естественно назвать их «хозяином и хозяйкой воды», то есть – этого материального пространства, а значит – и всего этого мира.

Итак, старики находят яйцо и хотят его съесть. Полагаю, что реальное «первое Я» нашей вселенной с момента своего пробуждения ощущало именно это – пожирающую его пустоту. Старуха отговаривает супруга, убеждая его в том, что то, что вылупится и подрастёт, станет гораздо больше и поесть можно будет по-сытнее, что вполне очевидно отсылает нас к идее первого большого взрыва чуть не пожранного окружающей его пустотой.

По версии, в которой фигурировали два яйца, одно они съели, а от другого стали ждать событий. Несложно увидеть в варианте двух яиц тот же символ разделения «мирового яйца» на «первое Я» и пустоту пространства «не Я». Яйцо съеденное стариками очевидно символизирует ту частицу сознания, то прикосновение внимания, которым пробуждающееся «Я» невольно творит пустоту окружающего пространства. Это символ, совершенно аналогичный символу Одина отдавшего свой глаз источнику Урд в мифе, что мы подробно рассмотрели в первой части книги.

Герой из яйца

Наш герой вылупился из яйца через семь дней. Конечно, если трактовать этот образ более буквально, то мы должны сделать вывод о том, что только здесь «первое Я» наконец-то пробуждается, но упоминание семи дней ясно указывает нам на первый большой взрыв. На тот же взрыв нам указывает то, что дальше в повествовании наш герой идёт за водой, что совершенно ясно символизирует разлитие первого большого взрыва в пустоте пространства, в «космических водах».

Его обзывают красноволосым, и он обижается на это. Символ красного цвета связывают с цветом специфической «бороды» на верхушках кукурузных початков, ведь наш герой, это «мальчик-кукуруза», но мне вспоминается другое. В связи с образами мезоамериканской мифологии я уже упоминал тебе образ совершенно иной культуры, а именно, образ героя ирландского эпоса Кухулина. Так вот, когда он входил в раж яростного возбуждения, концы его волос приобретали красный цвет. А ведь Кухулин, как я уже говорил, это – о том же.

Красный цвет совершенно прямо ассоциируется с первым большим взрывом, с его качествами, с его мотивацией, с состоянием «первого Я», связи с которым оно и сотворило такой невероятный феномен. Это эго, это страсть, это яркая и ярая жизненная сила. Но всё это, как ты сам видишь, является качествами не очень высокими, на что и указывает нам красный цвет.

То, что некие не названные герои мифа смеются над мальчиком, то, что он на это обижается, это вновь вполне узнаваемые символы сложного отношения «первого Я» к окружающей его пустоте. Это указание на его острое её неприятие, каковое в итоге и привело к схлопыванию взрыва к своему истоку.

Далее мы снова видим образы первого большого взрыва и его сжатия, возвращение к истоку. Мальчик вновь, как и в предыдущей истории, стреляет в рыб, ловит их, убивает. И здесь, от его стрел у них так же появляются кости. Как ты видишь, в этом символе мы видим ясные признаки множественности. Но, для второго творения, как кажется, рано, ведь само появление мальчика на свет ясно говорило нам о начале первого круга творения. Мы конечно могли бы рассмотреть стыд мальчика, как не очень яркий символ схлопывания первого большого взрыва, а его охоту на рыб, как начало второго творения, но обычно, как ты сам уже хорошо знаешь, этот переход описывается гораздо дольше и подробнее.

Но вот, появляется новый мотив. Мальчик просит о том, чтобы ему дали крючок для ловли рыбы. Казалось бы, такой простой символ, но как много в нём можно увидеть. Во-первых, сама форма крючка. Ведь это поворот, то есть – переход от движения вперёд, вширь, к движению назад, к сжатию. Во-вторых, сам принцип действия крючка так же ясно символичен. Зацепить, поймать, чтобы подтянуть к себе. То есть, в этом образе мы вновь видим идею сжатия, схлопывания первого большого взрыва, но опять – во множественном числе. Хотя, в столь сложном нагромождении отдельных образов несложно встретить множество искажений.

Далее, старики хотят съесть мальчика, как в общем-то и собирались изначально. Проще всего, было бы увидеть в этом символе очередной образ схлопывания первого большого взрыва в точку, но, учитывая дальнейшее, речь здесь скорее всего идёт об ощущениях, «первого Я» в форме первого большого взрыва от окружающей пустоты, о его ужасе раствориться, исчезнуть в ней. Ведь дальше, мальчик убегает и прячется на тёмном чердаке, что действительно указывает на схлопывание взрыва в точку, причём, именно от страха быть пожраным этой самой пустотой пространства. То есть, последовательность событий и их мотивация здесь вполне прямые.

Здесь он просит о помощи, то ли летучую мышь, то ли сову, а ведь эти животные, это те самые посланцы «владык смерти», «громов» и прочих из многих других версий мифа. Как посланцы этих самых «владык» символизирующих ту же пустоту пространства, что и преследующий его старик, они также должны символизировать эту пустоту, точнее – ощущение «первого Я» от неё. Попробуем разобраться – так ли это.

Когда старик лезет за мальчиком наверх, кто-то из этих самых помощников сносит ему голову, и вниз течёт его кровь. Отделение головы, вообще голова, как символ точки, вновь ясно говорит нам о сжатии. О том же говорит кровь текущая вниз, тем более, там внизу её жадно поглощает старуха, думающая, что эта кровь мальчика. Поглощение крови, вновь говорит нам о том же, о вбирании взрыва.

Похоже, что животное-посланник к которому обращался мальчик, разное в разных версиях и срубившее старику голову, действительно является просто очередным символом пустоты пространства. Ведь именно в ужасе от неё, «первое Я» переходит к отступлению, к схлопыванию первого большого взрыва. А поскольку, именно это схлопывание символизирует «дедушка» лишившийся головы, совершенно естественно, что обезглавливание совершается одним из образов этой самой пустоты. Странным может показаться мотив обращения мальчика за помощью, но даже в этом можно увидеть смысл, если преобразовать образ этого обращения в просто акцентированное внимание. Ведь убегая от пустоты, находясь от неё в ужасе, «первое Я» несомненно думало только о ней.

Обрати внимание – какая сложность создаётся здесь на пустом месте. Мальчик убегающий и прячущийся на чердаке символизирует схлопывание первого большого взрыва в точку. Старик лезущий за ним туда, несмотря на то, что он за ним гонится, символизирует то же самое. То, что старику срубают голову, лишь уточняет это значение символа. Его кровь, текущая вниз, опять же символизирует утекание взрыва, его поглощение точкой его истока. И теперь уже смысл этого образа уточняется и подтверждается символом старухи жадно поглощающей кровь старика. Плюс сюда же, путаница обращения к символу пустоты, от которой на самом деле убегаешь, обращения за помощью от того, что является символом тебя самого.

Помимо количества этих наслоений, можно заметить различие в направлениях. Я имею в виду, что чердак здесь, символизирует ту точку, в которую всё схлопнулось, соответственно – это единственный «низ» куда всё падает. При этом, образ текущей и поглощаемой старухой крови старика, даёт нам другое направление. Это движение от мальчика, от чердака и даже от головы старика. Тем не менее, думаю ты видишь, что все эти символы указывают на схлопывание первого большого взрыва в точку.

Помимо прочего, получается, что старик, несмотря на то, что он гнался за мальчиком с желанием его убить, символизировал то же что и сам мальчик. А вот старуха, его приёмная мать, «бабушка», как мы помним, с самого начала своего появления в повествовании символизирует пустоту пространства. Осознав свою ошибку, она злится и гонится за нашим героем. Мальчик, убегая забирается на дерево. Это достаточно ясно указывает на «мировое древо», а значит, речь уже идёт о втором творении о разворачивании вселенной. По крайней мере, о самом его начале, он назревании новых «мировых яиц», образ чего несложно увидеть в символе мальчика спасающегося на дереве.

Мальчик, ещё и окружает это дерево стеною огня, – символ также вполне уместный, в нём несложно увидеть новые большие взрывы и вообще новое разворачивание вовне. Правда, с дерева он исчезает, то ли сам, то ли с помощью голубей, а вот «бабушка» – сгорает в пламени. Исчезновение мальчика с дерева, это похоже, всё тот же символ ухода мальчика от матери, о котором мы уже говорили. Мальчик исчезает, символизируя продолжающееся неостановимое расширение вселенной. Более ясного смысла я здесь не вижу. Старуха же сгорает, и понять это, на мой взгляд, несложно. Мы уже разбирали ситуацию, когда символ начавшегося настоящего творения вселенной соседствует с образом исчезновения символа пустоты пространства. Здесь можно увидеть, как минимум, два смысла. Во-первых, сам выход сжавшегося «первого Я» в новое настоящее творение становится возможным только благодаря тому, что оно осознаёт своё полное и неразрывное единство с этой пустотой. Во-вторых же, мы могли бы сказать, что разворачивающаяся вселенная беспрерывно заполняет эту пустоту, изгоняет её. Учитывая это, мы с тобой понимаем, что, с момента настоящего творения вселенной, для пустоты пространства не остаётся отдельных символов просто потому, что она больше не существует как отдельная величина. Но, важно понимать, что это имеет смысл лишь для образов всего творения вселенной, символизируемого здесь мальчиком и деревом, когда же мы встречаем образы новых «первых Я», составляющих в сумме всё это творение, встретить там же образы новых пространств пустоты совершенно естественно.

Вторая жизнь бабушки

Думаю, ты понимаешь, что всё не могло кончиться так быстро, так просто. Из одной части пепла сгоревшей «бабушки», возникают растения. Другую же часть её пепла, мальчик, хотя вроде бы и исчезнувший, собирает в тыкву горлянку и отдаёт посланцу, кажется – игуане. Похоже, индейцы древней мезоамерики вообще любили образ посланца. Дело игуаны – отнести пепел к берегу моря и высыпать его в воду. Вновь, совершенно очевидный символ продолжающегося творения, выхода в пространство пустоты, в «космические воды». Но, не тут-то было. Игуана на своём пути встречает некую ящерицу. Странно, что не кого-то другого. Было бы контрастнее. Ящерица предлагает отнести тыкву с пеплом к морю быстрее, и игуана соглашается. По дороге, из любопытства, ящерица открывает горлянку, и оттуда вылетают осы и прочие жалящие существа.

Ну что же, всё это вполне можно понять. Из одной части пепла появились растения, то есть, она символизирует многочисленные моменты расширения и роста, составляющие бесконечную творящуюся вселенную. Из другой части появились многочисленные жалящие, кусающие, причиняющие боль, что символизирует многочисленные очаги сжатия, схлопывания, также неотъемлемо составляющие всё ту же бесконечную вселенную. Тем более, что горлянка была открыта ящерицей на пути к морю, что прямо указывает на выход в пространство. Идея пепла высыпанного в воду также прозвучала здесь неспроста, пусть даже это было только планом. Всё сводится к простому. Многочисленные, разномасштабные очаги расширения и сжатия, взрыва и схлопывания, все вместе составляют бесконечно расширяющуюся вселенную.

вновь мальчик и мама

Но, индейцы-сказители не сдаются, и дальше мы видим ещё один эпизод, уже хорошо знакомый нам. Мальчик ищет мать, прячется на дереве, бросается плодами, и, в итоге, предстаёт перед ней. Мама, как и в прежней аналогичной ситуации, не верит. Он её убеждает. Мать признаёт мальчика и начинает его мыть.

В этой, уже знакомой нам с тобой ситуации, похоже вновь описывается весь первый круг творения. Поиск мальчиком своей матери, нам следует рассматривать, как постепенное проявление «мирового яйца» в нашем материальном мире. Почему бы нам не сказать, что «первое Я» ищет пространство этого мира для того, чтобы творить в нём?

Образ мальчика сидящего на дереве, тем более, в начале истории, ясно указывает на пробуждение «первого Я», обнаруживающего себя висящим в пустоте «нигде». То, что мальчик бросается в маму плодами, является очевидной параллелью сходному эпизоду, где он также с дерева бросался камнями в горшки, которые мама пыталась чинить. Там, разбиваемые горшки очевидно указывали на разделение «мирового яйца» на пробуждающееся «первое Я» и пустоту пространства, невольно творимую его вниманием. Помимо этого смысла, здесь, в отсутствии образа горшков, в бросаемых плодах можно увидеть символ первых движений сознания пробудившегося «Я», символ того самого прикосновения внимания, которым оно невольно сотворило пустоту пространства. Таким образом, мы можем сказать, что этими своими действиями мальчик сотворил свою маму; вот что значило – найти её.

То, что мама вновь не признаёт мальчика представшего перед ней, вновь указывает нам на ощущения «первого Я» от окружающего его пространства, на его крайний неуют. В мифах часто встречается подобная подмена; ведь, на самом деле, именно «первое Я» оценивает окружающую пустоту как нечто чуждое, как «не себя», и, уже в результате этого, ощущает себя одиноким и заброшенным в этом «нигде».