Тайны мифологии: рождение вселенной – 2. Мифы мезоамерики ирландские саги

Хотя, в убегающих рыбах также можно увидеть и символ расширяющихся взрывов. Мало того, в них можно увидеть идею неспособности каждого первого большого взрыва дотянуться до чего бы то ни было, идею бесконечно убегающей от него цели, что не странно, ведь убегает от него пустота.

Ещё одним символом схлопывания взрывов, символом уплотнения, в связи с этим, их материи и появления новых плотных точек, служит следующий момент. От стрел мальчика у рыб якобы появляются кости. В этом я вижу ясное указание на уплотнение вещества, новых первых больших взрывов и их составляющих, при переходе к сжатию. Заметь, стрелы мальчика объявляются причиной появления костей у рыб, а ведь эти стрелы символизируют новые большие взрывы, фактически являющиеся причиной последующих их схлопываний символизируемых появлением костей. Мелочь, но очень точная и, я бы сказал, изящная.

Думаю, ты заметил, что, раз за разом, мы видим здесь символы множественности, то есть, речь здесь действительно идёт о втором творении, состоящем из множества новых первых кругов.

Мальчик своим мачете разрубает ладонь дедушке-крабу, превращая её в клешню. Клешня, как и рыболовный крючок о котором мы поговорим позже, очевидный символ захвата, подтягивания, забирания. И значит, превращение некой, гипотетически человеческой ладони, в клешню, это ещё одно указание на переход от расширения взрыва к его схлопыванию. На это же указывает сам символ повреждения части тела героя мифа, о чём я уже говорил. Если рассмотреть этот образ подробнее, как символ некоего разделения, он вновь скажет нам о том же. Конечно, для символизирования перехода от расширения к сжатию скорее подошёл бы образ слома, какого-то предмета или части тела, но, по сути своей, разделение и является таким сломом.

Возвращение к матери

Полагаю, что следующий эпизод также является отдельным и самостоятельным мифом. Так ли это? Сейчас разберёмся.

Мальчик покидает своих воспитателей и отправляется на поиски матери. Мать, в это время, чинит глиняные горшки, а мальчик, забравшись на дерево, раз за разом стреляет в них, вновь разбивая.

Почему я считаю этот эпизод новым, отдельным мифом? Во-первых, в предыдущем эпизоде мы видели достаточно символов множества новых первых кругов творения, указывающих на то, что речь идёт о настоящем творении вселенной, о втором творении. Описывать его развитие в новых образах нет никакого смысла, ведь дальше всё происходит в соответствии с этим же алгоритмом.

Во-вторых, мы видим, что место действия вновь сменилось. К тому же, и это – в-третьих, мальчик наблюдает за своей матерью с дерева, что совершенно ясно символизирует начальное нисхождение «божественного» в мир материи. Хотя, кто из них в этом эпизоде символизирует «первое Я» – это ещё большой вопрос. Странным кажется то, чтоб мы вновь имеем дело с множественным числом, но мы попробуем разобраться и с этим.

Каверзы мальчишки, раз за разом стреляющего в горшки своей матери и разбивающего их, в общем вполне понятный, это символ размыкания «мировых яиц», символ пробуждения «первых Я». Но почему, мама, перед этим, чинит их? То, что изначально горшки описываются как предположительно повреждённые, кажется странным и малопонятным. Здесь нам нужно вспомнить эпизод предыдущего мифа, когда процесс одевания девушки символизировал появление и проявление в материальном мире «мирового яйца». Полагаю, что то же самое мы видим здесь. То есть, мы можем сказать, что починка горшков фактически означает их создание, что символизирует проявление, возникновение «мировых яиц» как чего-то определённого, хотя, говорить об их вещественности конечно же невозможно.

Мальчик символизирует не просто силу пробуждающую, размыкающую эти «мировые яйца», он символизирует то, что находится внутри них, а, в гораздо большей степени, – в «божественном мире», и что выходит из них, разрушая их, размыкая их, разделяя их на себя – «первое Я», и на пространство «не Я». То есть, если обратиться к широко ныне используемому всеми слову «портал», то «мировое яйцо» является именно таким порталом, входя в который в «божественном мире», «первое Я» выходит из него в мире материальном, разворачиваясь, размыкая это самое яйцо. Множественное число символа горшков мне здесь совершенно непонятно. Я искренне не вижу в этом никакого смысла. Возможно, дело просто в искажениях, обычных для долгой истории существования любого мифа, или же это связано с попыткой логично вписать этот эпизод в общую большую историю.

Кстати, разбивает горшки мальчик три раза, что вновь напоминает нам о «триединстве», необходимом для воспламенения взрыва, для его возникновения и расширения. В первой части книги мы не раз встречали символ «триединства» в виде трёх повторяющихся событий разнесённых во времени. В мифологии – это, опять-таки, обычное дело. Иногда символ «триединства» используется раньше соответствующего ему этапа, что мы видим и здесь, ведь пока что «первое Я» лишь пробуждается, воспламеняться первым большим взрывом ему ещё рано.

После произошедшего, мальчик наконец-то открывает себя матери. Как ты видишь, это прямо соответствует символу разбиваемых горшков, ведь и то и другое говорит нам о пробуждении «первого Я», о его проявлении на свет, хотя, речь скорее идёт о пробуждении в темноте.

Иногда сюда вклинивается ещё один небольшой эпизод. И, для его начала, образ «триединства» был бы очень кстати. Мальчик дразнит скорпиона, а когда тот бросается на него, убегает к матери прося её о защите. Думаю ты согласишься со мной в том, что в этом маленьком эпизоде мы видим всю историю первого круга творения. В начале этого эпизода мы видим попытку «первого Я», большим взрывом напасть на окружающую его пустоту, показанную здесь как нечто агрессивное, ядовитое, разъедающее. Надеюсь, что ты уже вспомнил змея Мидгарда Ёрмунганда с его ядовитой слюной, которого пытался поймать Тор на своей легендарной рыбалке. Там змей также символизировал пустоту, её леденящее, разъедающее, отравляющее воздействие, или точнее, именно таково ощущение «первого Я» от этой пустоты. В первой части книги мы разбирали этот эпизод подробно.

После чего, «первое Я» в форме первого большого взрыва, почувствовав невозможность достижения желаемого, отступает перед разъедающим ядом и холодом пустоты, убегает и прячется сжимаясь в точку. В данной версии – мальчик убегает от скорпиона к матери, прося её о защите. Этот эпизод явно рассказывает нам о первом круге творения. И кстати, в нём совершенно не наблюдается никаких ненужных символов множественности.

Мама ругает мальчика за разбитые горшки, вообще не признаёт его, а он напоминает ей историю своего рождения.

Трактовка этого момента зависит от того, считаем ли мы его эпизодом следующим за ситуацией со скорпионом, или же он является продолжением ситуации с разбиванием горшков. Иначе говоря, признаём ли мы эпизод со скорпионом частью этих событий?

На мой взгляд, этот эпизод конечно же является отдельным мифом, краткий но ёмким. А значит, первое общение мальчика со своей матерью нам следует расценивать как продолжение его каверз с разбиванием её горшков. То есть, мы сейчас находимся на этапе, когда «первое Я» пробудилось в пустоте. Судя по всему, хотя это и не принципиально, на данном этапе мама символизирует именно эту самую пустоту пространства. Её гнев на действия мальчика, её нежелание признавать его своим, это совершенно ясные символы воздействия пустоты на «первое Я», точнее, это символы его ощущений от неё. «Я» ощущает эту пустоту чуждой и враждебной, ощущает что ему здесь не место, вот что символизирует для нас поведение матери в этом эпизоде.

Наконец, мать приглашает сына поесть. Мы помним подобный мотив в самом первом, уже рассмотренном нами, эпизоде. Приглашение героя поесть, символизировало там первый большой взрыв. То же самое оно символизирует и здесь. Хотя, первый большой взрыв не поглощает окружающую пустоту, а сам входит в неё, наполняет её, на мой взгляд, символ поедания совершенно соответствует образу этого взрыва. Ведь он не просто перемещается будучи тем чем является, он появляется из ничего, его становится всё больше и больше, можно сказать, что он наполняет сам себя. Вот почему, речь здесь может идти о поедании. В тексте этого эпизода нам не объяснили причин произошедшего, не объяснили – что изменилось, но тем не менее, мы видим, что воспламенение первого большого взрыва произошло.

Дальше мама моет своего сына. Этот образ также нередко встречается в мифах о сотворении вселенной, например в мифах Японии. В данной ситуации, текущая вода, в связи с идеей «утекания», судя по всему, символизирует схлопывание первого большого взрыва в точку. То есть, мы ещё раз прошли очередной, отдельный и независимый эпизод, рассказывающий нам о первом круге творения. Этап схлопывания первого большого взрыва показан здесь очень не броско, но, судя по тому, что дальше мы увидим явные символы второго творения, раскрыли мы этот эпизод совершенно верно.

По стопам отца

Дальше мальчик спрашивает маму о флейтах отца. Она, в различных версиях, либо не отвечает ему, либо отвечает, но предостерегает сына от повторения судьбы его отца. Флейты спрятаны. Всё это новые символы нежелания сжавшегося в точку «первого Я» проявляться вовне, символы серьёзных трудностей, которые ему нужно преодолеть для разворачивания к новому творению. Но, творение должно произойти, такова воля неба, воля «божественного мира», а потому, мальчик находит спрятанные матерью флейты и начинает играть священную музыку, музыку ритуала, ту, что когда-то играл его отец.

Мы вновь видим символ эманаций сознания распространяемых вовне. Идёт ли здесь речь о назревании к проявлению в мир новых «мировых яиц», или это символ созревшей готовности «первого Я» выйти из состояния болезненной сжатости к новому творению вселенной? Полагаю, что этот образ применим к обоим вариантам, тем более, что они неразрывно связаны, ведь разворачивание «первого Я» происходит именно путем назревания множества новых «мировых яиц» готовящихся к творению.

Ты помнишь, что в ситуации отца мальчика, играющего на тех же священных инструментах, казалось, что играет он просто так, для своего удовольствия и, что его встреча с «громами» произошла лишь по их инициативе, в связи с их любопытством. Здесь же, цель мальчика вполне очевидна – он ищет встречи с «громами». Это можно трактовать как то, что речь здесь идёт именно о «первом Я», выходящем из состояния болезненной сжатости в новое творение и, на своём болезненном опыте, знающем с чем ему предстоит встреча. Но, это новое разворачивание вовне, стало возможным именно благодаря новому обретению контакта «Я» с «божественным миром», что соответствует его положению в самом начале, при первом пробуждении из состояния «мирового яйца». Отсюда, повторение образа игры на священных инструментах как символа эманаций сознания пронизанного «божественным» распространяемых вовне.

Как и когда-то, «владыки смерти», «громы» слышат его музыку и, раз за разом, отправляют к нему своих посланцев. Это муха, сова и летучая мышь. Есть версия, по которой мальчик прячется от посланцев в своей тростниковой флейте и его никак не могут найти. Это очередной образ того, как трудно было «первому Я» вновь решится на этот самый выход вовне, на выход в творение. Но чаще, мальчик принимает посланцев. Каждый раз, он приглашает посланца владык побыть, посидеть с ним. После чего, возвещает каждому из них, что за это им будет дарована вечная жизнь. С третьим и последним из посланцев, мальчик отправляется к «владыкам смерти».

Как и в ситуации с отцом мальчика, мне очень хотелось бы увидеть в символе посланцев проявление «божественного мира» стимулирующее «первое Я» к творению, но никаких признаков подобного я здесь не вижу. Поэтому, вновь приходится трактовать образы «посланцев владык» как ощущение «первого Я» от окружающей его пустоты, как её касания. Хотя, в первой части этой книги мы убедительно доказали необходимость нахождения «первым Я» постоянного контакта с «божественным миром» для возникновения самой возможности начала настоящего творения вселенной. Возможно, что мы встретим символы этого важнейшего момента в других эпизодах.

Три встречи мальчика с тремя посланцами можно было бы трактовать как символ «триединства». Оно нередко изображается тремя отдельными, разнесёнными во времени, ситуациями. Но «триединство», это этап невольного воспламенения «первым Я» первого большого взрыва, а для этого здесь ещё рано.

Полагаю, что идея вечной жизни для посланцев владык, как и прочие мотивы дарования людям или богам бессмертия в этих мифах, проистекают из того, что, в отличии от первого взрыва, очень скоро приведшего к концу, второе творение вселенной, каковое и происходит в образах рассматриваемых нами сейчас, будет длиться бесконечно долго, почти вечно. И происходить это будет, в том числе и потому, что, найдя правильное отношение к ситуации, «первое Я» осознаёт своё единство с окружающей его пустотой, с тем, что оно при своём пробуждении с первого взгляда определило как «не себя», как «не Я». Вот, на что указывает символ просьбы мальчика к посланцам – посидеть с ним подольше. Ведь посланцы символизируют эту самую пустоту. Можно сказать, что, выходя на настоящее творение вселенной, «первое Я» обещает пространству пустоты бесконечно долгое и гармоничное участие в этом в своём творении. Вот, что означает просьба мальчика – посидеть с ним, вот, что означает обещанное посланцам бессмертие.

Мальчику, как и его отцу когда-то, предлагается огромный сосуд с острой праздничной едой. Здесь можно вспомнить миф о путешествии Тора с друзьями в Уттгард. Там они так же соревновались в поедании. Мальчик ест не останавливаясь, ест бесконечно долго. В мифе этому даются объяснения. Например, он незаметно сбрасывает еду под стол и её оттуда уносит крыса или муравьи. Но, дело совершенно не в этом. Дело в том, что, в отличии от первого большого взрыва закончившегося очень скоро, второе творение длится бесконечно долго. Ведь оно состоит из, бесконечно умножающегося количества, новых первых кругов творения. Их количество растёт в геометрической прогрессии. Так же бесконечно увеличивается их разнообразие, ведь каждые новые, семь или даже четырнадцать составляющих предыдущего первого круга, отличаются друг от друга, и, становясь новыми «первыми Я», творцами своих вселенных, они всё более увеличивают это разнообразие, увеличивают его, практически беспредельно. При этом, их масштаб становится всё мельче, вплоть до возникновения атомов и далее.

Далее нашему герою предлагают выпить огромный сосуд с киселём. Здесь также можно вспомнить Тора с его рогом из которого он пытался выпить мировую бездну, всё из того же мифа о путешествии в Уттгард. Мальчик пьёт и пьёт не останавливаясь, тогда как «громы», которые тоже пьют, уже не могут больше продолжать. Это также объясняется, то ли хитростью мальчика, то ли везением, ведь в сосуде есть дырка, через которую, незаметно для владык, вытекает кисель. Но, настоящая причина, как ты понимаешь, всё в том же – второе творение не остановить. Как и в случае с Тором, испитие мальчиком киселя здесь, это испитие бездны, испитие бесконечного пространства пустоты. Этот символ говорит нам о беспрерывном разворачивании творящейся вселенной в этом самом пространстве. Символ вновь не очевиден, но, первый большой взрыв, пытающийся заполнить собой бесконечность, вполне можно увидеть как попытку покрыть её собой, захватить её, забрать, а значит – и выпить. В ещё большей степени это касается и настоящего творения вселенной, состоящего из множества таких взрывов.

Ты можешь сказать, что символ «питья» гораздо больше соответствует образу схлопывания взрыва, его «утеканию» в точку. Это было бы верным в отношении первого большого взрыва, но, в таком случае, питьё не описывалось бы как длящееся бесконечно. Ведь этот этап первого круга творения – ярок, мощен, но краток. Здесь же, нам прямо указывается на то, что действие мальчика длится бесконечно долго, что, в приложении к образу второго творения, ясно указывает на, почти бесконечное, разворачивание вселенной в пустоте пространства. Повторюсь, это вселенная входит в пространство, разворачивается в нём, она наполняет его, что казалось бы указывает нам на то, что это пустота выпивает вселенную, но учитывая то, что в результате своего распространения, как и в случае с первым большим взрывом, вселенная заменяет собой пустоту, вселенная заставляет её исчезнуть, образ бесконечно долгого поглощения мальчиком киселя вполне уверенно может трактовать как поглощение пустоты пространства творящейся вселенной. То есть, в образах «поедания» и «выпивания» здесь, мы видим два символа одного и того же, а не символы двух противоположных фаз, как можно было бы подумать. Символы двух фаз, как кажется, ждут нас дальше.

Когда же мальчика, как и его отца когда-то, приглашают поиграть с «владыками смерти» в мяч, он разворачивает железные мячи в сторону владык и убивает их. Подобное объяснение победы, конечно же ничего нам не даёт, но настоящая её причина нам уже известна. Я уже говорил тебе о том, что сам символ игры в мяч прямо указывает на первый круг творения. Движение мяча в одну сторону и его движение в другую, символизируют расширение первого большого взрыва и его схлопывание в точку. Вот почему, сам символ игры в мяч здесь уместен. Нам не указали прямо на эти фазы игры, но они явно подразумеваются. В символе игры в мяч здесь, можно увидеть очередное указание на то, что второе творение состоит из множества первых кругов творения

Интересен момент «разворачивания мячей». Он указывает нам на то, что мячи были направлены в противоположную сторону относительно той, в которую они двигались, когда ими был убит отец мальчика. Мы понимаем, что смерть отца символизировала схлопывание первого большого взрыва в точку, вот о каком движении железных мячей в тот раз идёт речь. Соответственно, то, что мальчик «развернул» их движение, указывает нам на то, что состояние, сжатия новых «первых Я» в точки, преодолено движением вперёд и вширь, преодолено расширением. Можно сказать, что здесь мы видим символ преобладания принципа расширения над принципом сжатия, благодаря чему и происходит творение вселенной. То, что таким образом мальчик побеждает «владык смерти», ясно указывает нам на них как на символы пустоты пространства материального мира, каковая и преодолевается творящейся вселенной. На первом круге творения, символизируемого историей отца мальчика, ужасающая сила этой пустоты оказалась непобедимой, но теперь, вселенная начала своё бесконечное распространение, бесконечное разворачивание.

Крокодил и не только

Здесь же, часто повторяется мотив соперничества с крокодилом. Крокодил хочет проглотить мальчика, тот просит его распахнуть пасть пошире, чтобы мальчик смог уместиться туда, но, когда доверчивый крокодил как можно шире распахивает челюсти, наш герой вырывает его язык. Я думаю, что данный эпизод попал в эту последовательность по ошибке. Полагаю, что, как часто и бывает, сказитель и собиратель мифов пытался объединить все найденные им эпизоды воедино совершенно не понимая их настоящего значения. Ведь это даже не очередной образ второго творения, это образ первого творения. Разверстая пасть крокодила, это явная пустота, мировая бездна окружающая «первое Я». Она, условно говоря, пытается поглотить пробудившееся «первое Я», по крайней мере, так оно это ощущает, и она же, грозит поглотить первый большой взрыв которым «Я» разлилось в ней.

Мы видим здесь явное наложение смыслов, ведь дальше, в эпизоде с языком крокодил очевидно символизирует сам первый большой взрыв. Мы уже не раз говорили о символах перехода расширения первого большого взрыва к схлопыванию. Вырванный мальчиком язык крокодила, совершенно очевидно говорит нам именно об этом важном этапе. Он говорит о повреждении, о прекращении, о движении назад. Сложно применить что-то из этого к образу самой пустоты пространства. Очевидно, что в этих строках крокодил символизирует первый большой взрыв.

Также очень правдоподобным кажется, что образ крокодила распахнувшего пасть, крокодила пытающегося проглотить мальчика, при этом, символизирует пустоту пространства. Можно ли и в этом увидеть символ крокодила как указание на образ первого большого взрыва? В общем – да. Если увидеть в распространении взрыва проглатывание «первого Я» находящегося где-то в центре, в истоке, если одновременно, увидеть в просьбе мальчика к крокодилу о распахивании его пасти пошире, символ того же расширения взрыва, происходящего через «первое Я» и по его воле, если переход взрыва от расширения к схлопыванию связывать с волей «первого Я» символизируемого здесь мальчиком, что совершенно верно, то связь символа крокодила с образом первого большого взрыва кажется очевидной. То, что этот символ одновременно имеет признаки самой пустоты пространства, не кажется мне особо критичным. Все эти символы создавались не для классификаций, столь любимых современным человеком, они создавались для познания, что у нас с тобой сейчас вполне получается.

Образ борьбы мальчика с крокодилом мог бы быть применим ко второму творению, если бы в нём мы видели указание на множественность, на то, что взрывы и их сжатия, символизируемые распахнутой пастью и вырванным языком крокодила, происходят во множестве, создавая единый непрекращающийся поток разворачивающейся вселенной. Здесь же, я этого не вижу. Хотя, как знать…

Расставание с матерью

Дальше, мальчик говорит своей матери о том, что он уходит. В этом можно увидеть указание на бесконечное разворачивание, бесконечное распространение творящейся вселенной, на то, что её поток не остановим. Хотя, на деле сложно говорить о каком-либо расставании мальчика с его матерью, ведь она, судя по образам их второй встречи, символизирует ту самую пустоту пространства, что также символизировали «владыки смерти». Но если, смерть «владык», победа мальчика над ними, являются совершенно понятными образами победы творящейся вселенной над пустотой, образами покрытия её, заполнения её, то образ расставания с ней, конечно же странен. Повторюсь, единственное, что я в нём пока вижу, это указание на бесконечное движение вселенной, на то, что она беспрерывно уходит всё дальше и дальше.

Далее мы видим ещё один интересный эпизод. Мальчик уходит. Мама смотрит ему вслед. Её груди полны молока, она его сцеживает, капли падают на землю и из них вырастают белые цветы. Поскольку индейцы, переводя образы своих мифов в понятные им, земные категории, считали мальчика кукурузой, его мама у них тоже является растением. Сложно сказать, каким растением она считалась в древности, но теперь, это марихуана – «санта роза». На мой же взгляд, цветы, вырастающие из капель молока упавших на землю, это очередной образ разворачивания вселенной состоящего из множества новых взрывов, из множества новых первых кругов творения.

Воскресение отца

Поскольку не одно поколение индейцев собирало различные мифологические эпизоды в длинные истории, было бы наивным надеяться на то, что на этом всё заканчивается. Нет, далее мы встречаем ещё один. Мальчик пытается воскресить своего отца. В общем-то, здесь всё довольно просто. И так понятно, что рождение этого мальчика, второе творение, это и есть воскресение его отца, умершего в результате завершения творения первого. Мальчик находит могилу отца, выкапывает его кости, собирает их и семь раз прыгает через них. Отец воскресает. Сын велит ему забраться к нему на спину и закрыть глаза ни в коем случае не открывая их. Успешное завершение всей этой затеи должно было сделать отца бессмертным, но, с дерева падает лист, отец пугается, спрыгивает с сына и тут же превращается в оленя. Сын опечален. Он даёт отцу платок, чтобы тот, хотя бы отгонял от себя комаров. Странный образ.

Официальная мораль здесь такова, что отец, вольно-невольно стал пищей, а значит, благом для людей, а люди, так же как и отец мальчика, должны были стать бессмертными, но, по его вине, не стали, они будут умирать, но возрождаться на том свете.

Совершенно очевидно, что в этом небольшом эпизоде, в новых образах, мы видим, очередное и неоднократное, описание второго творения, настоящего творения вселенной. Выкапывание мальчиком костей отца из могилы, это – вполне различимый символ нового разворачивания испуганно сжавшегося «первого Я» вовне, к новому творению вселенной.

То, что мальчик через эти кости прыгает семь раз, причём, предположительно – туда и обратно, совершенно ясно указывает нам на новые большие взрывы, с их семью составляющими, и на их новые схлопывания, то есть – на расширения и сжатия, из которых и состоит в сумме, новое творение вселенной.

Отец забравшийся на спину сына и их предположительное движение вперёд, это ещё один, очередной и ясный, символ начавшегося разворачивания вселенной. В нём вновь можно увидеть указание на то, что новое пробуждение к жизни испуганно сжавшегося «первого Я», происходит благодаря началу новых первых кругов творения, то есть – за счёт следующего поколения, которое в этом эпизоде символизирует его сын.