Тайны мифологии: рождение вселенной – 2. Мифы мезоамерики ирландские саги

Мифология мезоамерики

Молодой бог кукурузы

Отец: Неудачная попытка

Как ни странно для столь отдалённой от нас культуры, образы индейцев мезоамерики вполне узнаваемы. Вот некий человек играет на священных инструментах. Звуки его музыки доносятся до великих владык, до «громов», и те отправляют к нему посланцев, дабы призвать его к себе. Посланцами, в разных версиях, являются жабы, совы и прочие.

В образе человека играющего на священных инструментах, мы видим «мировое яйцо», постепенно проявляющееся из чудесного, непроявленного «божественного мира» в мир материальный. Этим миром, миром ограниченности, миром, где всему возникшему однажды наступит конец, «миром смерти» и правят «громы», «владыки смерти». Можно сказать, что до пробуждения «первого Я» из состояния «мирового яйца», никакого «мира смерти», никакого материального пространства просто не существует, но, поскольку «мировое яйцо» где-то постепенно проявляется, это «где то» нужно как-то именовать. Игра мужчины на священных инструментах символизирует эманации сознания, ещё спящего в состоянии счастливой цельности «первого Я», ещё находящегося в единстве с «божественным миром», в общении с ним. Несмотря на то, что на самом деле воспринимать эти эманации здесь просто некому, они действительно являются чем-то феноменальным для окружающего «ничто». Заинтересованность «владык» и символизирует для нас эту феноменальность, её беспрецедентную новизну для этого места, если это место можно назвать «местом».

Посланцы, отправляемые «владыками» к человеку, ясно символизируют воздействие пробуждающее «мировое яйцо», воздействие выводящее его из состояния сна, состояния свёрнутости в самое себя. Эти символы говорят нам о том, что «первое Я» пробудилось от своих счастливых грёз под воздействием ощущений от этого самого, окружающего его «ничто». Так ли это? С той же долей вероятности, я мог бы предположить, что «первое Я» пробуждают воздействия «божественного мира». Как знать. Возможно, этот момент мы проясним в дальнейшем.

Наш герой является к «громам», к «владыкам смерти», и это символизирует пробуждение «первого Я» в зияющей пустоте. Здесь мы не находим сложной символики, которая могла бы объяснить нам мотивацию «первого Я» приведшую к воспламенению первого большого взрыва, но нам символически указывается на то, что спровоцировала это проявление «Я» именно пустота пространства символизируемая здесь «владыками смерти». Когда человек является к владыкам, те заявляют, что раз уж он вознамерился стать повелителем мира, что вполне естественно для образа символизирующего «первое Я», ведь именно оно будет творцом всей вселенной, так вот, он должен съесть всё предложенное ему угощение, и дают ему огромное блюдо с праздничным кушаньем. Совершенно очевидно, что перед нами очередной образ безграничной, окружающей «первое Я» пустоты, которую оно должно заполнить первым большим взрывом. Хотя, как часто и бывает в мифах, здесь есть заметное искажение логики. Ведь «первое Я» не будет пытаться втянуть, поглотить эту пустоту, оно попытается, безгранично расширившись, заполнить её собой, слившись с ней таким образом. То есть, формально можно было бы говорить о поедании первого большого взрыва пустотой. Но, если учесть, что своим бесконечным распространением, первый большой взрыв пытается заставить пустоту исчезнуть, мы вполне можем говорить здесь о поглощении этой самой пустоты пространства, символизируемой огромной тарелкой с кушаньем. Символ поедания, в образах первого большого взрыва, нередко встречается в мифологии.

Человек не может съесть всё, предложенное ему хозяевами, что совершенно прямо указывает нам на неспособность взрыва к бесконечному расширению, на неизбежность остановки и обращения назад к своему источнику, к сжатию в точку, то есть, на то, что эта попытка обречена на неудачу. Дальше, как это встречается в мифологии очень часто, следует ещё один образ того же. Боги предлагают человеку сыграть в мяч. Так же, как образ богов индуизма пахтающих океан, образ игры в мяч читается прямо и просто. Одно движение мяча вперёд – это расширение первого большого взрыва, и одно движение назад – это его сжатие, схлопывание в точку; вот и вся игра. Боги играют с человеком железными мячами и, в итоге, убивают его ими. И здесь тоже всё очень просто. Смерть – самый простой и понятный образ сжатия, схлопывания большого взрыва в точку, а железный мяч – ясное указание на плотность этой точки, на мощь этого сжатия. Мы совсем недавно говорили о камне, который Крон проглотил вместо своего сына Зевса. Убитого богами человека хоронят – ещё один образ того же сжатия, сворачивания «первого Я» внутрь самого себя. То есть, этот небольшой эпизод, несколькими повторяющимися образами ясно указывает нам на первый круг творения, от устремления «первого Я» к «божественному миру» и воспламенения взрыва, до его схлопывания в точку.

Новый эпизод. Женщина и кукуруза

Далее в повествовании возникает жена человека. Совершенно очевидно, что это отдельный и самостоятельный миф, внесённый в общее повествование гораздо позже. И дело даже не в образах эпизода, что мы будем сейчас рассматривать, дело в том, что эпизод, явно продолжающий историю мужчины что мы сейчас рассмотрели, мы встретим далее. А поскольку, это отдельный и самостоятельный миф, мы, скорее всего, вновь увидим в нём описание самого начала.

Во множестве сходных версий рассказывается о том, что родители этой женщины, а получается – девушки, всячески препятствовали её беременности. Есть версия, по которой девушка живёт в стеклянной коробочке, запечатанная туда родителями. Некий влюблённый в нашу героиню мужчина очень хочет быть с ней. Конечно, всё большое повествование в целом, подразумевает под этим мужчиной всё того же, убитого «громами», но мы с тобой понимаем, что это новый герой, что это другой герой.

Мужчина, ради проникновения к любимой, обращается в блоху и проникает в одежду приготовленную для его любимой. Девушка одевается, и блоха кусает её в нужное место. Девушка беременна. Очень часто, в самых различных версиях, девушка не хочет этой беременности, не хочет этого ребёнка. Девушка избавляется от плода и хоронит его. В других версиях говорится о рождении мертвого ребёнка. Вскоре на могиле вырастает куст кукурузы.

Что же мы можем увидеть в этом коротком и драматичном эпизоде? Давай начнём с его конца. Выросший на могиле младенца кукурузный куст – это символ первого большого взрыва. Соответственно, сам ребёнок, символически породивший его, это – образ «первого Я». Почему ребёнок мёртв или выкинут матерью, и почему он захоронен? «Первое Я» отделено от прекрасного, незримого, непроявленного «божественного мира», отделено и заброшено в мир материи, мир ограниченности, «мир смерти». Таким образом оно действительно мертво и захоронено. Ощущение «первым Я» своего полного одиночества, отсутствие какой-либо связи с силами породившими его, с условными «родителями», символически описывается здесь образом «нежеланного ребенка», «прерванной беременности» или «выкидыша». На это же указывает символ «захороненности». Интересно, что младенец похоронен в земле, а куст кукурузы из него вырастает на поверхность, в мир где живёт его мать, то есть – в «божественный мир». В этом можно увидеть символ того, что первый большой взрыв действительно является проекцией частицы «божественного», проекцией или результатом действия «искры», результатом её воспламеняющего эффекта, без которого взрыв не мог бы возникнуть. Таким образом, первый большой взрыв является проявлением «божественного мира», тогда как сам его формальный создатель, «первое Я», затеряно в низменной материальной пустоте. Вот почему, ребёнок похоронен в земле, а куст кукурузы, как его проявление, возвращается к матери, в её мир.

Сделаем ещё один шаг назад в рассматриваемом нами эпизоде. Беременность женщины – это, судя по всему, образ «мирового яйца». Пока ребёнок находится в этом состоянии, состоянии счастливого сна, в состоянии единства с «божественным миром», он фактически в этом мире и находится. Мы уже говорили о сложности определения местоположения «мирового яйца». Когда же женщина рожает или выкидывает ребёнка, когда она его хоронит, что следует рассматривать как символ того же, мы видим образ пробуждения «первого Я» именно в мире материи, в мире ограниченности, в «мире смерти».

Делаем ещё один шаг назад. Женщина, или точнее девушка, одевается и получает укус блохи от которого зачинает. Похоже, что здесь мы видим символы тех сложностей, которых я хотел избежать. В традиционной оккультной литературе есть упоминания различных слоёв и аспектов того, что я здесь условно называю «божественным миром». Также там есть описания долгого, многошагового процесса пробуждения этого «божественного мира». Ведь в течении бесконечно долгого процесса пралайи, как это называется в традиции индуизма, в период между полным сворачиванием предыдущей вселенной и началом разворачивания новой, этот «божественный мир» находится в состоянии полной инертности, полного ничто. Пробуждение же этой инертности к новому творению происходит, как минимум в несколько шагов, в несколько этапов, и участвуют в нём несколько начал, потому что, как я уже сказал, «божественный мир» не является однородным.

Образом этой самой изначальной инертности, полного ничто «божественного мира», является символ девушки, хранимой родителями от возможной беременности в стеклянной коробке. Ты понимаешь, что символ именно беременности, здесь совершенно не случаен. Речь идёт именно о долгом периоде – «не проявления», «не творения», «не рождения». Очевидно, что девушка символизирует женское начало, женский аспект «божественного мира», находящийся на этом этапе в состоянии полного «ничто». Также мы видим в этом эпизоде символ мужского, более активного аспекта этого же мира. Это мужчина обернувшийся блохой.

Факт того, что девушка одевается и, судя по всему, выпущена из своей стеклянной коробки, хотя коробка присутствует лишь в некоторых версиях, указывает нам на то, что женский аспект «божественного мира» перестаёт быть «ничем», он собирается, он уплотняется. Символ стеклянной коробки очень удачен, он говорит о закрытости и, одновременно, прозрачности, то есть – о пустотности, нейтральности, пассивности, о полном неучастии. Выход же из коробки и одевание девушки, действительно говорит об уплотнении, о назревании в полном «ничто» чего-то существенного. Слитым с символом одевания мы видим символ воздействия чего-то внешнего, воздействия мужского аспекта. Означает ли это, что мы видим здесь два символа одного и того же, что это уплотнение женского божественного начала естественно приводит вскоре к назреванию будущего «первого Я» и выбрасыванию его в мир материи? Или речь действительно о двух отдельных аспектах, о воздействии активного, мужского божественного аспекта на созревший аспект женский, в результате чего происходит постепенное зарождение того, что позже проявится в мир как «первое Я»? Судя по тому, что упоминается в древней оккультной литературе, верен скорее второй вариант, и не случайно здесь явно проступает аналогия с яйцеклеткой и сперматозоидом. Но, я предпочитаю не говорить об этих этапах творения. Я верю в их реальность, но, на мой взгляд, они слишком сложны и тонки, чтобы пытаться их описывать. Я предпочитаю говорить о том, что действительно можно увидеть, прочувствовать и понять. Здесь же, нам всё же пришлось коснуться этих сложных моментов по причине того, что мы встретили очевидные символические указания на эти непостижимые этапы предшествующие уже явному и более-менее понятному творению вселенной.

Итак, всё это в итоге привело к первому большому взрыву, символизируемому выросшим на могиле ребёнка кустом кукурузы. Тринадцать его початков обращены на восток, а двенадцать – на запад. Порой, число тринадцать трактуют как символ мужчины, а двенадцать – как символ женщины, делая из этого вывод о андрогинности, в данном случае, куста. Мне же всё видится несколько иначе. Сейчас будет немного сложно, поэтому собери всё своё внимание.

Символ куста кукурузы, выросшего на могиле ребёнка, вполне мог бы символизировать выход «первого Я» на второе, уже настоящее творение вселенной. Куст мог бы символизировать «древо мира», то есть, каждый из его початков мог бы указывать нам на пробуждение нового «Я» в его новом пространстве пустоты. Даже числовая символика была бы здесь вполне уместна. Равное число початков смотрящих на восток и на запад, символизировало бы то, что в каждом новом мире расширение взрыва приведёт к его схлопыванию, а лишний початок смотрящий на восток, «мужской» початок, указывал бы на преобладание принципа расширения. И действительно, несмотря на то, что каждый взрыв в итоге приходит к сжатию в точку, каждая из этих точек через какое-то время вновь раскрывается в новое творение возникновением множества новых «Я» начинающих свои первые круги творения, то есть, принцип расширения во вселенной преобладает, он не находится в равновесии с принципом сжатия. Именно потому, вселенная беспрерывно расширяется.

То есть, мы можем предполагать, что эпизод начавшийся с появления в событиях девушки, всё же говорит нам о втором творении. Но тогда, это означало бы, что начинается он с четырёхкратного повторения подряд разных образов назревания новых «мировых яиц», а это немного странно. Повторяющиеся эпизоды – это дело обычное, но несколько разных отдельных символов одного и того же подряд – это что-то новое. Я имею в виду, что назревание новых «мировых яиц» мы должны были бы увидеть – в образе стеклянной коробки, где держали девушку родители, в мотиве одевания девушки, в её беременности, и даже, в образе захоронения её мёртвого ребёнка. По-моему, многовато.

Если считать весь эпизод с девушкой не отдельным, а продолжающим историю мужчины и «громов», первый образ в истории девушки, образ стеклянной коробки можно было считать повторением образа захоронения погибшего мужчины символизирующим то же самое, то есть – сжатие первого большого взрыва в точку. Тогда назревание новых «мировых яиц», связанное с выходом «первого Я» из состояния болезненной сжатости, символизировалось бы тремя образами: одеванием девушки, её беременностью и погребением младенца. Всё равно многовато.

К тому же, у образа кукурузного куста как символа «мирового древа» есть один серьёзный минус. Как ты уже понял, «мировое древо» – это, упрощённо говоря, бесконечно расширяющаяся вселенная, состоящая из множества новых первых кругов творения, всё более множащихся с каждым новым этапом. Несмотря на то, что каждый из первых кругов – это расширение сменяющееся схлопыванием, вся она в целом, состоящая из множества этих кругов, благодаря их беспрерывно растущему множеству, планомерно и неостановимо разворачивается. Я хочу сказать, что «мировое древо» беспрерывно растёт, для него в целом, нет никакого убывания.

Насколько этому принципу соответствует куст кукурузы? Ведь женщина собрала с него початки, вылущила зерна и размолола их в муку. Да, сам куст остался, но, после произошедшего, очень сложно сказать, что он символизирует беспрерывно растущее мировое древо. Так что, с идеей истории девушки, как полноправного продолжения истории мужчины, всё выходит не очень. Похоже, что она всё-таки действительно отдельно и самостоятельно повествует нам о творении вселенной с самого начала.

Но, будет ли такая трактовка более убедительной? Может ли куст кукурузы выросший на могиле ребенка символизировать первый большой взрыв и, соответственно, указывать на первый круг творения? В принципе – да, но, в таком случае, нам очевидно нужно разобраться в символике этих чисел.

Символ тринадцати кукурузных початков смотрящих на восток и двенадцати початков смотрящих на запад – очень ярок, просто кричащ. Давай же попробуем в нём разобраться. В первой части книги мы рассматривали символическое, оккультное значение сторон света. Четыре стороны света в этом смысле, символизируют четыре основных этапа первого круга творения по аналогии с четырьмя этапами земных суток. «Восток» – это направление на восход солнца, и соответственно – этап восхода солнца, в чём мы видим совершенно ясный символ пробуждения «первого Я». «Юг» – это направление на солнце находящееся в зените, что ясно указывает нам на этап первого большого взрыва во всём его беспредельном расширении. «Запад» – это направление на закат солнца, что ясно символизирует нам переход первого большого взрыва к схлопыванию. И соответственно «север», это направление на солнце отсутствующее, ушедшее от нас до рассвета, что ясно указывает на ночь и символизирует сжатость «первого Я» и первого большого взрыва в точку.

Также полагаю, что упоминание любой из сторон света в оккультных текстах нужно воспринимать буквально. Неважно, двигается ли кто-то «с востока» или «на восток», если звучит именно это направление, значит речь именно об этой фазе творения вселенной, о пробуждении «первого Я», о самом начале.

Так как же нам понимать – «тринадцать початков глядящих на восток и двенадцать – глядящих на запад»? Конечно, количество початков наводит на идею множества новых «первых Я», а значит – на идею второго творения, но это не единственный вариант. В первой части книги мы подробно рассматривали двенадцать титанов, двенадцать детей Урана, символизировавших составляющие первого большого взрыва. Также, мы упоминали их и здесь, в предисловии выше. Ты понимаешь, что в символике числа «двенадцать» ясно присутствует указание на шесть составляющих первого большого взрыва преобразовавшихся в шесть составляющих его схлопывания. Початки глядящие на восток, очевидно напоминают нам о пробудившемся «первом Я», а початки глядящие на запад, указывают на этап схлопывания первого большого взрыва. В связи с этим, резонно предположить, что «восточные» початки одновременно символизируют и расширение первого большого взрыва как первого активного проявления «первого Я».

Как же понять совмещение двойственности внутри каждой цифры и двойственности двух направлений? Полагаю, что эти два символических направления нужно не суммировать и не противопоставлять друг другу, их нужно, каком-то смысле, наложить друг на друга.

Сейчас объясню что я имею в виду. «Двенадцать», присутствующее в обоих числах, указывает на шесть составляющих первого большого взрыва преобразовавшихся в шесть составляющих его схлопывания в точку. То, что символика обоих фаз, расширения и схлопывания, присутствует в обоих направлениях початков, в направлении символизирующем расширение и в направлении говорящем о склопывании – опять-таки не странно. Мы можем вспомнить детей Урана, вместе с ним символизировавших первый большой взрыв. Их было – шесть братьев и шесть сестёр, что символизировало не только шесть аспектов расширения взрыва, но и шесть аспектов его схлопывания. Появившиеся в повествовании несколько позже дети Крона – три брата и три сестры, все вместе символизировали всё те же аспекты схлопывания первого большого взрыва, но вместе с тем, и аспекты будущих расширений, аспекты второго творения вселенной. В символе кукурузного куста мы видим подобное, с той лишь разницей, что дети Урана и дети Крона присутствуют в разных эпизодах, предположительно разделённых временем, что не мешает им символизировать тесно связанные между собой этапы творения. В образе же куста, все эти символы присутствуют одновременно.

Символ числа «тринадцать», в приложении к символу «востока», указывает нам на то, что схлопывание первого большого взрыва не приводит к полному исчезновению, что, поскольку всё сжимается в точку, эта точка и остаётся в итоге, как ещё одна единица. Но, дело даже не в этом. Тем более, что эта единица скорее должна быть связана с символом «севера», в связи с её состоянием сжатости. Дело здесь в другом. Вместе и несмотря, на расширение и сжатие со всеми их аспектами, проходя через все изменения в качестве их непосредственного автора и, одновременно, стороннего наблюдателя, во всём происходящем присутствует ещё одна единица, это – само «первое Я». Совершенно естественно, что оно символизуется лишним кукурузным початком, глядящим именно на восток, а не на юг, запад или север. Ведь состояние стороннего наблюдателя, естественное и постоянное состояние «первого Я», связано именно с символом востока. Вот, какие смыслы можно извлечь из символа кукурузного куста, выросшего на могиле умершего ребёнка. Не удивлюсь, если, в более ранних вариантах этого текста или изображениях этих символов, присутствовало что-то подобное, что позже было искажено при пересказах, переписываниях, переводах, объяснениях или просто попытках понять.

Насколько всё это убедительно – судить тебе, но если мы правы, дальше нам встретятся символы схлопывания этого самого первого большого взрыва. Ведь подобных символов включённых в его собственный образ, обычно недостаточно, что мы видели на примере тех же самых детей Урана в «Теогонии» Гесиода.

Итак, девушка, то есть – уже мать, срывает початок, мелет и растирает его зёрна, и делает из этого варёное тесто. Кажется у индейцев это называется томаль. В этом образе можно рассмотреть символ схлопывания первого большого взрыва в точку. Сорвать початок, вылущить из него зёрна, растереть их в муку, – прочесть всё это как символы уменьшения, исчезновения, сжатия первого большого взрыва «в ноль», в точку, будет вполне корректно.

Наша героиня берёт тесто с собой когда отправляется на рыбалку с другими женщинами. Сама тема воды, образ приближения героини к ней, указывает на то, что болезненно сжавшееся в точку «первое Я» готовится к новому разворачиванию вовне, к новому творению. Как ты уже понял, это творение начинается с созревания новых «мировых яиц».

Когда женщина собирается поесть, выясняется, что тесто пропало, испорчено. Женщина выбрасывает его в воду, и его съедают рыбы. Мы видим здесь, пусть и не аппетитный, но символ именно созревания, преобразования «мировых яиц». Почему он именно таков – понять не трудно. Ведь в результате этих изменений, произошедших с тестом, героиня выбрасывает его в воду, а иначе, она бы его съела, что было бы совершенно неуместным символом на этом этапе событий. Тесто попавшее в воду, а тем более – съеденное рыбами, ясно указывает нам на постепенный переход, на проявление «мировых яиц» в их новых «нигде».

В некоторых версиях мифа, один кусочек попадает на панцирь черепахи и уносится ею. И образ черепахи, и особенно – её панциря, и образ её «уплывания» – всё говорит нам о процессе проявления «мировых яиц» в их новых пространствах, о процессе всё большего погружения их в материю.

Мальчик

Начиная с этого этапа, кусочек теста описывается как живое существо – мальчик, а черепаха – как «бабушка» и, фактически, – его кормилица. Мальчик живёт в пещере с бабушкой черепахой и её мужем крабом и их многочисленными слугами. Появление в тексте двух новых героев, мужчины и женщины, прямо указывает нам на то, что новые «мировые яйца» разделились на «первые Я» и пространства «не Я», то есть, на то, что пробуждение новых «Я» произошло. А то, что наши герои живут в пещере, то ли у воды, то ли в воде, ясно указывает нам на то, что место действия переместилось в пространство материального мира, в глубины материи.

Есть версия, по которой мальчик испражнился на панцирь черепахи во время их пути в пещеру, отчего и возник всем известный узор панциря. Несмотря на сомнительность этого образа, в нём также можно увидеть указание на проявление вовне, да разворачивание. Сложно согласиться с тем, что то, что мальчик выделил из себя, символизирует прикосновение сознания, прикосновение внимания «первого Я» к окружающему ничто. Именно этим прикосновением, то есть – отделением малой части себя, «Я» и сотворило пространство, ведь не зря мы говорим о разделении на «первое Я» и пространство «не Я». Тем не менее, несмотря на неаппетитность этого образа, похоже он говорит нам именно об этом, о пробуждении «Я», и невольном сотворении им окружающего пространства из частицы себя.

За пробуждением новых «первых Я» должны следовать символы новых первых больших взрывов в их новых пространствах. Похоже, что именно они и следуют далее.

Мальчик растёт. Он развлекается стрельбой в рыб, предположительно из лука. Тем самым, он учит их пугаться и убегать, то есть – уплывать. Как часто бывает в мифах, к этому пристраивают понятную людям мораль. Наученные спасать свою жизнь, рыбы не дают людям выловить себя полностью и впоследствии умереть с голоду. Но я, вижу в этом иное. Стрельба в рыб – ясный символ расширения, распространения новых взрывов вперёд и вширь, а испуганно убегающие рыбы – указание на схлопывания этих взрывов. Конечно, направление убегания рыб соответствует направлению стрельбы мальчика, что, казалось бы, противоречит образу расширения переходящего в сжатие, но идеи двух этих действий различны. Мальчик атакует, что символизирует движение вперед и вширь, рыба же, испуганно убегает, что символизирует отступление первого большого взрыва к своему истоку, его схлопывание в точку.