Ловчий. Волк и флажки

Барклай (оживляясь): Я могу пошуршать об этом по моим контактам в Британии. Но мне нужна помощь. (Чуть помявшись:) Вы ж понимаете, что подобный разговор в Европе может вдруг завести не всякий.

Эльза (решительно): Нужно срочно вернуть с турецкой войны моего Сашку. У него есть очень близкий контакт в Австрии – так я поняла одну из его недавних историй. Вот пусть Австрию и окучит. Ему от Рущука до Австрии все равно что от Зимнего в Павловск. А в Пруссии… Формально там у нас послом сидит Христофор фон Ливен. Посол из него, как из говна пуля, однако стоит заслать к нему Дашку. И давайте раскрутим тему, что они чуть ли не из «колена Давидова»…

Барклай (с одушевлением): А ведь и впрямь! Бонапарт, разведясь с Жозефиной, прогнал от себя и ее дружков – чету банкиров Уврар и теперь кредитуется в Вене в банке у Зюсса и Оппенгеймера! Это ж надо использовать!

Эльза (с внезапною радостью): Кстати! Вы ж ведь, наверное, не знаете, но у нас тут интересные дела на носу! Долго объяснять, однако то ли к зиме, то ли уже к этой осени Антихрист подгонит к нашей границе целую армию щелкоперов и борзописцев. Учиняется провокация по истребленью поляков украинцами. Ну чтоб по всей Европе пресса это все прописала, а нас выставить злобными варварами. Однако ежели уже сейчас сами поляки все это творят, почему бы нам теми же самыми писаками не воспользоваться?! Заодно и поймем, чей же голос в Европе весомее – верных Наполеону поляков иль тех, кого они нынче вешают?!

10в

Натура. Весна. Вечер. Рущук.

Лагерь русской армии

По лагерю торопливо идут Александр Бенкендорф, Михаил Воронцов и Серж Марин. Бенкендорф объясняет.

Бенкендорф: Итак, братцы, это срочное задание от контрразведки. Предлагаю вам поехать со мной. Официально мы едем в Вену на переговоры о поставках чего-то там для нашей армии, но на деле… Вопрос весьма щекотлив.

Воронцов (с чувством): Ну, слава всевышнему, все вернулось на круги своя! Я опять в контрразведке! Конечно, я еду, даже и сомнений тут никаких!

Марин (радостно): И я! И я, братцы, с вами! А то князя Петра Константин забрал к себе в штаб, если и вы меня бросите, я ж один пропаду! Едемте, конечно же, едем! Да хоть вот прямо сейчас!

Бенкендорф (со смехом): А как же твоя зазноба, государыня Русской Ганзы? Ведь мы в Вену, а вовсе не в Тверь!

Воронцов (подхватывая): Так в тверской Путевой дворец путь через венские кабинеты куда как короче, чем через стены неприступного Рущука!

Марин (со значением): Вот вы смеетесь, а мне было видение. Будто иду я по дороге, передо мною Рущук, а навстречу мне Смерть. Увидела меня и прямо так и опешила, а потом говорит: «Как странно, не ждала тебя здесь увидать. Ведь мы не здесь должны с тобой встренуться». Я так напугался, что проснулся весь в холодном поту. Так что прошу вас, братцы, увезите вы меня отсюда скорей. Я такого страху от этого сна натерпелся, что прямо аж весь поседел…

Друзья смеются ему в ответ и громко шутят.

11в

Натура. Лето. День. Павловск.

Парк. Площадка для игр

В летнем парке Павловского дворца некое оживление. Видно, как по лужайке бегает юный цесаревич Николай со своими друзьями молодыми баронами Адлербергом и Клейнмихелем. Похоже, мальчики недавно открыли для себя, что на свете есть девочки, и теперь у них рыцарский турнир, а цесаревна Анна Павловна и ее фрейлины – драгоценные призы для юных рыцарей. Девочки повязывают шарфы в своих цветах для юношей, а те по очереди проходят на время полосу препятствий, которую сами и выстроили под надзором их наставника графа фон Ламздорфа. Государыня смотрит на все это украдкой издали и видно, что она даже плачет от радости и всячески умиляется. Налюбовавшись своими детьми, Государыня передает зареванный платок верной Карловне, сокрушенно вздыхает и говорит.

Мария: Боже, как время летит! А какой же я была в их-то годы… У них зеленая трава-мурава, кругом солнце и радость… А ведь мы с Шарло росли в каменном мешке, читали молитвы и готовились к постригу… Да… Я, Карловна, прожила жизнь всяко-разно, но – не зря! Нет-нет, не зря! Детки мои, хотя б те, что Кристоферовы, растут все при мне и, насколько я посужу, счастливы! Теперь и в гроб можно лечь со спокойной душой…

Карловна (сварливо): Ну ты, мать, заскрипела, опять завела! Да какие же твои годы, чтоб вот так вот и уж про гроб!

Мария (со слезой в голосе): Нет, не отговаривай меня, я все знаю! Как прошлой осенью стукнуло мне пятьдесят, так и поняла я, что жизнь моя кончена! Вот посажу я моего Николашу на трон, выдам Аньку замуж – и все! Вечный отпуск! Я решила сие, и ты уж меня, подруга, не отговаривай!

Карловна (с раздражением): Какая же ты дура, Мань, право слово! В мире дела такие творятся, а ты решила помирать. А ты знаешь, что Антихрист про смерть твоей прусской кузины сказал? Типа «смерть ее стала последствием ее безудержной тяги к власти»! Это про Лизку, прикинь?!

Мария (небрежно): Бред. Наша Лизон и «тяга к власти». Да она никогда двух умных слов связать не могла. Была красивая – да! Самая лучшая – несомненно! Но умна ль?! Прости меня – не-ет! Так откуда же у нее «тяга к власти»? Это Антихрист напутал.

Карловна (настойчиво): Да не напутал он – дура ты, хоть и царица! Убил он ее. Понимаешь? Убил! Взял в плен да извел потихонечку ядами! И если и ты тут от большого ума ляжешь в гроб, так он и Коленьку, и Анечку так же вот возьмет в плен да изведет всякой гадостью! А потом еще оболжет перед смертью! Вот о чем надо думать, а она помирать собралась!

Мария (резко останавливается и, начиная быстро моргать, наливается слезой): То есть как?! Сживет со свету… И Колю, и Анечку… Так у него ж в плену в Веймаре сейчас моя Машка! Так что, он и их?.. Так это же… Вот же гад!

Карловна (убедительно): А я тебе о чем, дура баба! Воевать надо с ним, воевать! И тогда никто не тронет ни Кольку, ни Аньку. Драться за своих детей надобно! А ты – сопли до колен, в гроб пора, в гроб. Ты сперва Антихриста в гроб положи, а уж потом… Поняла, что ль? Эх ты…

Мария (хлюпая носом, утираясь и злобно): Да я за детей моих всем пасть порву! Суки! А ну прикажи сюда звать Аракчеева! И Ермолова! Пусть мне план предоставят по реконструкции оружейных заводов на Урале и в Туле! Ишь ты, деток моих обидеть задумал… Я ему!

Карловна (радостно): Дык я… Сей момент! Только сперва надо им обоим сказать, на какую сумму рассчитывать? Строительство новых заводов под современные пушки – оно больших денег требует!

Мария (с решимостью): А пущай все берут! Гулять так гулять! Коль еще раз побьет нас Бонапарт, так Кристер на войну опять точно пойдет, а он уж не тот, и его, конечно, убьют, а мне без него – свет (с рыданьем) не ми-и-ил! А без нас обоих Антихрист деток моих, ей-ей, точно кончит! Так что на весь мой доход в «Ротшильде» пусть заводы под новые, современные пушки заказывают! Живы будем, не помрем, да вдругорядь снова все наживем, а проиграем, так денег нам и не надобно! Ты ж со мной, Карловна?

Карловна (крестясь): Да как же… Да ради Отечества! Навеки с тобой, моя Машенька! Пусть и мои все деньги возьмут! Наша вера – верней расчета. Авось!

12в

Натура. Лето. День. Военный лагерь под Киевом. У штабной палатки Наследника

Посреди очищенной от травы и кустов площадки расположились штабные палатки Наследника и старших офицеров его армии. Слышны команды, бой барабанов. На походном столе размещена огромная карта Российской Империи, на которой стоят бело-черные и желто-синие флажки. Видно, что бело-черные флажки, означающие группы армий «Север» Барклая и «Юг» Кутузова, огромными клещами охватывают желто-синие флажки группы «Центр». Лишь в одном месте на берегу Дуная белочерные и желто-синие причудливо перемешаны. У карты стоят Наследник Константин и особый посланник Наполеона генерал Биньон. Константин, указывая на карту, поясняет.

Константин: Это – Рущук! Здесь мои люди Багратиона и люди негодяя Кутузова весьма перемешаны. Если где и произойдет вспышка, то скорей всего здесь.

Биньон (морщась): Пока оно не ко времени. Война должна начаться с того, что люди Николая Волконского вторгнутся в Варшавское герцогство и начнут там резать поляков. Тогда у императора будет повод ввести войска, дабы защитить мирных жителей. Однако, когда одни части русских начнут стрелять в другие их части, никто не поймет, если мы в этом примем участие. Пока столкновения нельзя допустить.

Константин (с раздражением): Увы, страсти накалены и все вот-вот вспыхнет. Царь приказал мне вернуть армию Багратиона назад на Дунай, и я, разумеется, усилил ее, чтобы у нас был там численный перевес. По отношенью к Кутузову…

Биньон: И что же? Кутузова это напрягло и расстроило?!

Константин (взрываясь): Хуже того! Много хуже! Он сделал вид, что все идет как положено. А потом… «Юг» сейчас на довольствии у княжны Анны. То есть кормится из кошелька моей матери, а вы знаете ее – жадная, бережливая немка! Поэтому армия «Юг» сама по себе мала. Ровно столько, сколько мать выделяет на нее из своего кошелька! Я думал, будет там драка, а денег-то у меня нет, мои люди голодны! А люди «Юга» накормлены! Зреет бунт!

Биньон (меряя взглядом Наследника): А послать с ними побольше обозов с едой вы не пробовали?

Константин: Да вы охренели! Это же далеко, там не напасешься! Опять же, мать посылает туда не еду, а деньгами, и Кутузов покупает продукты у болгар да румын, да еще какие-то у них тити-мити! А у моих денег не было. Поэтому они стали брать за так, а болгары с румынами против нас же и выступили!

Биньон: Так пошлите им денег!

Константин: Нет у меня!

Биньон (задумчиво): Погодите, а разве ваша бабушка не давала вам права печатать ваши же деньги?!

Константин: Давала. Конечно давала. С условием, что рубли мои ходить будут лишь за чертою оседлости! Но брат мне печатного станка не дает! А у меня нету денег! Как быть?

13в

Натура. Лето. Вечер. Берлин.

Русское посольство

По лестнице поднимается Доротея фон Ливен в сопровождении верной Анны Федоровны. Стены посольства украшены черными лентами. Перед женщинами торопливо почти бежит постаревший и не такой уже привлекательный Хрися фон Ливен, который торопливо рассказывает.

Хрися: Ах, это был такой ужас! Вы не поверите… С каждым днем королеве становилось все хуже и хуже, и все усилия лучших французских врачей пропадали втуне. Она мало того, что угасала, но у нее были еще и припадки безумия. Она отказывалась принимать у французов лекарства, считая, что те ее травят и нарочно сводят с ума! Вообразите, какая беда…

Анна (угрюмо): А может, они и впрямь того, нарочно травили ее? Я слыхала, есть такой рыжий маленький…

Хрися (радостно): И вы его знаете? Это же сам великий доктор Штайнмайер, который лечил нашу усопшую государыню! Он такой душка! А какие замечательные истории он нам рассказывал, а какие он показывал волшебные фокусы…

Анна (мрачно): Ну да, я в курсе. Фокусники они такие. Могут произвести впечатление. Правда, мой был худой да высокий…

Доротея (сухо обрывая подругу): Анечка, пожалуй, мне тут не нравится. Давай откроем наш салон в другом здании, а то здесь как-то все угрюмо и мрачно.

Хрися (всплескивая руками): Да-да! Весьма угрюмо и мрачно! А разве я вам не сказала? Когда государыне стало совсем плохо, король напугался, что она помрет у него на руках, и срочно выслал ее из Берлина домой к ее отцу – в Стрелиц. Так что теперь все уверены, что если убили ее, так не здесь, а там, в Стрелице! И когда она садилась в карету, к ней явилась сама Смерть в виде дамы с очень светлыми волосами. Мы как узнали, так и тряслись все от ужаса!

Вместо ответа Доротея окидывает мужа ледяным взглядом, резко поворачивается и начинает спускаться по лестнице. Верная Анна с трудом догоняет подругу внизу и спрашивает.

Анна: Ты чего это? На тебе ж лица нет!

Доротея (с позеленелым лицом): Знаешь, я готова на все. Все время говорю себе, что он такой же человек, как и мы, ну разве что немножко особенный. Но стоит ему начать говорить о себе в женском роде, и меня начинает мутить. Больше мы сюда ни ногой, Анечка. Так и запомни. Ни ногой!

1 г

Натура. Лето. Утро. Москва. Университет. Пансион

В небольшой комнате общей спальни школы-пансиона при Московском университете столпотворение. Молодые люди собрались на встречу с преподавателями ради организации «тайного общества». Перед всеми выступает профессор Замойский.

Замойский: Господа, все вы понимаете, какая в этой стране сейчас ситуация! Больше так жить нельзя! Государь, дававший нам столько авансов в начале своего правления, совершенно удалился от дел. Страну рвут на куски! Уже выделено царство русско-польское для Наследника Константина, и оно живет своей жизнью. Независимыми стали Прибалтика и недавно присоединенная Финляндия. Но и здесь, в сердце России, уже выделились в независимую страну Ярославль, Тверь и Новгород! Великая княгиня тверская Екатерина Павловна ведет себя так, будто наши деды и прадеды веками не лили кровь для нас, завоевывая для нашей Москвы Тверь и Новгород. Это какой-то позор! Надо что-то решать!

Слушатели переглядываются и начинают шуметь. Похоже, безобразия правления Александра всех уже здорово вывели из себя. Место профессора Замойского занимает другой профессор – Лисовский.

Лисовский: А я бы еще хотел отметить тот факт, что в Тверь сейчас текут реки денег. Ее под опеку взял князь Ольденбург, и у них повсюду возникли аптеки с фельдшерскими и акушерскими пунктами. Строят новые шлюзы, дамбы и пристани. Все мастеровые мужики уходят в Тверь и Ярославль на тамошние жирные заработки! А у нас?! Что у нас? Безумный губернатор Ростопчин, поставленный еще Павлом! Мы пришли к нему с проектом о привлечении инвестиций, а он сказал, что все это – прожекты, а казна у Москвы не резиновая и надобно экономить! Экономить, господа! И это в минуту, когда Тверь с жиру бесится!

Замойский (перебивая коллегу): Вот именно! Скрягу и путаника Ростопчина надобно убирать, и у нас появится инвестор! Это известный столичный меценат Абрам Перец! Он обещает нам кучу денег, если мы соберем в амбарах и на складах много провизии.

Среди студентов начинается новый гудеж. Затем один из кандидатов наук, медалист и отличник Александр Грибоедов интересуется.

Грибоедов: Позвольте узнать, зачем же провизия? Мы хотим учредить хлебную монополию?

Профессора меж собой нервически переглядываются. Затем Лисовский, невольно крестясь (внимательные зрители примечают, что крестится он на манер католический) и бледнея, решительно говорит.

Лисовский: Мы тут посовещались между собой и решили, что нынешнего царя пора свергнуть. Именно он и есть главный тормоз на пути прогресса и процветания нашей страны. Нам надобно вырваться из монголо-кацапских обычаев деспотизма и косности, и поэтому мы просим самого просвещенного государя Европы прийти и помочь нам свергнуть этого ренегата и отцеубийцу!

Сергей Волконский (из толпы воспитанников): Это как?!

Замойский (твердеющим голосом): Мы здесь – вдали от столицы, и поэтому свергнуть идиота нам не с руки. Однако есть мнение, что он сам оставит трон, наподобие жалкого шведского Густава Адольфа, если армия его будет разбита, а города освобождены силой Света! Наша цель – спасение Российской Империи, дабы нынешний временщик не смел ее дальше делить по своему усмотрению. Поэтому мы призываем на помощь самую культурную, самую образованную и просвещенную силу Вселенной…

Сергей Волконский (растерянно): Ох, ё… А можно я выйду? Живот вдруг схватило, аж жуть…

С этими словами младший из братьев Репниных-Волконских, сгибаясь пополам, выбегает из комнаты. Профессор Замойский брезгливо морщится.

Замойский: Это у них семейное. Пока шли разговоры и все наши в кавалергардском полку уговаривались всех русских и Константина вдруг вырезать, тот тоже молчал да сопел. А как до дела дошло, так я не я и лошадь не моя. Сучий потрох! Пся крев! Ну кто еще обосрался и захочет нас сдать Ростопчину?

Петр Каховский (со своего места живо и радостно): Нет, нет, мы с вами – ради прогресса и справедливости! А чего делать надо-то?

Лисовский (торжественно): Силы добра и прогресса собираются под знаменами Бонапарта. Они, конечно же, разобьют силы тьмы и отсталости в первых же боях на границе. Однако по мере продвижения их в нашу глушь возникнут проблемы с прокормом солдат, которые несут Свободу, Равенство и Братство в наши края. Посему наша задача – заполнить амбары Москвы, дабы дать пропитание победительной армии!

2 г

Павильон. Лето. День. Санкт-Петербург. Прокуратура.

Кабинет обер-прокурора Сперанского

Сперанский у себя за столом разбирает бумаги. На глаза ему попадает письмо из Москвы от пятнадцатилетнего кандидата наук Московского университета Александра Гржибовского (Грибоедова). Сперанский с интересом разворачивает послание и читает.

Грибоедов: Прошу прощенья за то, что отвлекаю вас, Ваше Высокопревосходительство. Это я, Александр Гржибовский из Москвы, вы меня награждали за мою диссертацию по отделению словесных наук и просили писать вам, не стесняясь. Вы дали мне адрес в столице – дом Абрама Переца, а у нас на днях было удивительное событие. Нас в пансионе собрали и сказали, что господин Абрам Перец намерен вложить много денег в благоустройство Москвы, однако при этом возникли и некие отягчающие моменты. А я вспомнил, что вы же теперь у нас обер-прокурор, и, если эти моменты выйдут на свет, у вас – из-за вашего места жительства могут быть неприятности. Прошу прощения, что пишу столь туманно, однако вопрос весьма щекотлив, и все мы, поляки, должны держаться друг друга. Стоит чему-то подобному появиться на свет, и все сразу вспомнят, что я внучатый племяш известного бунтовщика и вольнодумца Александра Радищева…

Сперанский задумчиво крутит в руках письмо Грибоедова, затем комкает его и бросает в зажженный камин. Пару минут он смотрит задумчиво на огонь, затем садится и начинает писать письмо.

Сперанский: Дорогой экселенц, я в курсе, что вы сейчас не у дел и посему вряд ли сможете как-то повлиять на события. У меня возник кризис. Я проживаю сейчас в доме небезызвестного вам Абрама Переца, который ввязался в какую-то явно преступную авантюру. А у меня связаны руки, ибо в контрразведке есть документы, из коих следует, что я когда-то работал на вас. Сочетание этих бумаг с моим нынешним проживанием в доме Переца способно создать взрывоопасную смесь, от возгоранья которой хорошего ждать не стоит ни вам, ни мне, ибо я один ко дну не пойду. Прошу вас мне как-то помочь и из этого странного положения выпутаться…

Обер-прокурор на мгновение от написания письма отрывается, морщится, начинает тереть виски и шептать.

Сперанский: А теперь осталось лишь придумать, как эту записочку передать отставному графу Фуше. Лишь он способен с этим всем разобраться!

3 г

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург.

Набережная у Зимнего дворца

По набережной в жаркий день гуляют начальник охраны русского царя де Санглен и его работодатель принц Петер Людвиг. Де Санглен подробно докладывает принцу последние новости. Он уже почти все рассказал, когда вдруг по лбу себя хлопает.

Санглен: Кстати, из занимательного. В принципе я бы мог это доложить в контрразведку, но решил приберечь это дело для вас. Вы знаете нового обер-прокурора Сперанского? Удивительный человек! С одной стороны, ума явно палата, но при этом он явно пребывает в какой-то параллельной реальности. На днях подошел ко мне на приеме и спросил, какие у меня остались связи во Франции. Бедняге было и невдомек, что я родился и вырос в России. Ну я и скажи, что, мол, я, как самый супершпион, там всех знаю и со всеми ручкался. Так этот лунатик взял с меня слово чести, что я сумею передать его записочку самому отставному графу Фуше!

Вместо ответа принц Петер Людвиг протягивает руку и делает требовательный жест. Де Санглен тут же письмо Сперанского для Фуше из кармана вынимает и передает своему благодетелю. Петер внимательно читает письмо, чуть жует губами и спрашивает.

Петер Людвиг: Этот… Гржибовский, племянник Радищева, почему он считает поляком Сперанского? Тот же вроде из этих… Плясаше, играше и Мойше… Насколько я понял.

Санглен: Так и я его об этом спросил. У фамилии Сперанский такой хитрый вид, что легко предположить польские корни. А он мне отвечал, что отец их был монастырский подкидыш, и его назвали сперва Асперанский. Потом для благозвучия у детей исходная «А» отпала, и все теперь думают, что он из поляков. В университетский же заговор посвятили лишь лиц польского корня, вот его и припутали.

Петер Людвиг (задумчиво): Занятно… Более чем занятно! Я всегда думал, что Перец у нас… А он, похоже, на все руки – Перец… (Перекатывает свою голову с бока на бок и смешно пыхтит себе что-то под нос, а затем восклицает:) А за записку я заплачу вам отдельно! Очень интересно! Пожалуй, у меня есть с чем идти к графу Фуше! Это ж надо додуматься – такая фантастическая утечка перед грядущей войной! Если Наполеон узнает, он будет в ярости! Положительно – в ярости!

4 г

Павильон. Лето. День. Вильна.

Дворец Константина.

Покои Наследника

В комнату Наследника входит Николай Волконский.

Константин сидит за столом и что-то пишет. При виде

Волконского он прерывается и явно любуется увиденным. Князь стоит в красных сафьяновых сапогах, атласных шароварах и новенькой вышиванке. На голове у него стрижка типа «горшок». Наследник пару минут внимательно разглядывает своего «командующего самостийными сбродными силами» и почти ласково спрашивает.

Константин: Чё серьги в ухи еще не продел? Я настаиваю… А не то – сам продену!

Николай Волконский (с ужасом): Но, Ваше Высочество, так ведь засмеют!

Константин (начиная хохотать): А на что мне ты, шут? Только хлопцев моих веселить! Больше ни на что и не годен… Даже всемером на меня со спины напасть, и то забоялись… Так что ты уж тут выбирай – или ты у меня старший над (со смеху начиная покатываться) моими «сбродными силами», или кол в подвале для тебя, дорогой, у меня завсегда свободный. Ну чё, будем уши прокалывать?

Николай Волконский (жалобно): Мне надо собраться… С мыслями…

Константин (со злой насмешкой в глазах): Так я тебя не неволю. Сам, все сам! Сперва сам себе уши проколешь, а сережки я, так уж и быть, тебе подарю. Сам сарафан попышней себе выберешь, да не забудь ноги побрить…

Николай Волконский: Ваше Высочество!

Константин (примирительно): Шучу я. Шучу! Ну, что тебя ко мне привело, мой командир над «сбродными силами»? А-ха-ха! Прости, аж слезу ты мне вышиб… Не, точно вдругорядь подарю тебе бабьи серьги и сарафан. Вот в сарафане ты и будешь своим сбродом командовать! (Вдруг озлобляясь:) Ну чё, мы так и дальше сидеть будем? Говори, зачем ты меня от дел оторвал!

Николай Волконский (растерянно): А?! Я? (Торопливо и нервно:) Ах да, мой младший брат Сергий обучается нынче в Москве. В пансионе Московского университета… Так у них там образовалось тайное общество в французскую пользу. А мы тут… Ну, раз и мы за французов, почему бы нам не объединить наши усилия?!

Константин (задумчиво): Стало быть, наши люди в Москве… А почему бы и нет? Иметь поддержку в Первопрестольной для моего будущего правления и долгого царствия – дело полезное. Хорошо. Передай-ка своим людям в Москву, что отныне я у них главный. А они пусть сидят под шконкой, как мыши. Возможно, мы вообще не будем воевать с Бонапартом… Есть такое желание. (Опять начиная весело хохотать:) Нет, ну не тебя ж мне народу показывать?! В сарафане и бабских серьгах – моего командующего «сбродными силами»! Ой, пшел бы ты вон, а то, на тебя глядючи, я тут со смеху обоссусь!

5 г

Павильон. Лето. Вечер. Вена.

Банк Зюсса и Оппенгеймера. Переговорная

За круглым столом в небольшой комнате сидят пятеро.

С одной стороны стола – Александр Бенкендорф, по правую руку от него – Михаил Воронцов, а по левую – Серж Марин. Напротив них сидят два австрийских банкира: старенький Зюсс и молодой Оппенгеймер. При этом банкиры удивительно похожи, как будто это один и тот же человек, но в двух лицах. Одно лицо молодое, а второе постарше. Александр Бенкендорф объясняет банкирам суть дела.