Полная версия
Ловчий. Волк и флажки
Александр Башкуев
Ловчий. Волк и флажки
© Башкуев А. Э., 2018
Серия 21
Слепые щенки
1а1812. Натура. Июнь. Ночь. Неман.
Правый (русский) берег
Ночь тиха. Громко квакают лягушки в густых камышах.
Вдруг со стороны реки раздается странный плеск. Камыши начинают чуть шевелиться, и видно, что в них – с нашей стороны реки – егерские секреты. Слышен шепот.
Поручик Ленгорн: Господа, что это? Я слышал плеск.
Прапорщик Закревский: Давайте я сплаваю, посмотрю.
Поручик Ленгорн: Нет. Нет, вон кто-то плывет. Перехватим его на берегу.
Камыши затихают, и мы видим, что по реке плывет человек.
Похоже, он ранен и двигается через силу. Вот он добирается до берега, поднимается и, шатаясь, бредет в камыши. На нем лишь исподнее, а по мокрой ткани расползается что-то темное. Со всех сторон во тьме появляются егеря, кто-то спрашивает: «Кто вы?» В ответ незнакомец обессиленно опускается на осоку и шепчет: «Передайте Барклаю – война! ВОИНА!»
2аЗа два с половиной года до этого. 1810. Январь.
Павильон. День. Санкт-Петербург.
Дом Переца. Вестибюль
В вестибюле бывшего дворца Куракина, а нынче дома Переца темно, и во тьме какое-то шевеление. Наконец в неверном свете единственной свечи появляются хозяин дома Абрам Израилевич Перец и новый обер-прокурор Михаил Сперанский. Сперанский говорит Перецу извиняющимся голосом.
Сперанский: Вы уж простите меня, не хотел я вас утруждать… Однако нынче перевели меня в Санкт-Петербург, и я по старой памяти написал моему хозяину – князю Александру Куракину в Париж, мол, не могу ли я остановиться на время в каком-то из его пяти столичных дворцов. Так он указал мне на ваш… Вот странно!
Перец: И впрямь! Даже и не пойму, с чего он решил, что мой дом все еще почему-то его… Однако раз он полномочный посол в великой Франции да с самим Бонапартием ручкается, так уж и быть… Кстати, прослушал, а на какой пост вы нынче назначены?
Сперанский (небрежно): Да я нынче обер-прокурор… Как была смена царствий, стал я помощником прежнего обер-прокурора Андрея Куракина, вот и рос у него по юридической лестнице. А нынче вышел Андрей Борисычу срок и назвал он меня своим продолжателем и преемником. Так что пришла и мне пора в столице устроиться. Примете?
Перец (слушая Сперанского с пиететом и благоговением): Что ж не принять?! Да конечно же – примем! В свое время у меня тут сам Пален Петр Алексеевич жил – кум королю, так и вы живите сколько хотите! Ну, разумеется, пока вы в столице и на должности! Размещайтесь, прошу вас, и ни в чем себе не отказывайте!
Михаил Сперанский важно кивает радушному хозяину и начинает подниматься наверх в комнаты. Перец задумчиво смотрит ему вслед и бормочет.
Перец: Вот так живешь себе, как забытая клизма, и думаешь, что весь мир обернулся к тебе задницей. И вдруг… Ну нет, тебя-то, мой обер-прокурор, я так просто не отпущу! Лишь бы ты, как прежний мой квартирант, очередного у нас царя не убил…
3аЗа Павильон. Зима. День. Париж. Тюильри.
Покои Бонапарта
В покои французского императора быстрым шагом входит его посланник по особым поручениям Иван де Витт. Почти сразу из спальни появляется Бонапарт. При виде Витта он обрадованно восклицает.
Наполеон: А вот и мой Гермес! Посланник любви… Почему вы не в Польше?
Де Витт (сухо): Срочное сообщение от пани Валевской, мой государь!
Наполеон (озабоченно и с раздражением): Что с ней? Она, как и моя бывшая жена Жозефина, плод тоже скинула?
Де Витт: Никак нет! С чревом у пани Валевской все в порядке. Однако она очень расстроена…
Наполеон (с видимым интересом): Расстроена настолько, чтобы сообщать об этом вам – постороннему мужику?
Де Витт (торопливо): Ну, вообще-то я ей не чужой…
Наполеон (с раздражением): Ну да. Вы, поляки, похоже, все друг другу родственники. И это повод, чтобы рассказывать интимные тайны всякой седьмой воде на киселе?
Де Витт (извиняющимся голосом): Я женат на прежней жене родного брата вашей пани. Практически член семьи.
Наполеон (с невольным смешком): То есть вы у нас – молочный брат брата Валевской? А-ха-ха! Я это так называю! Да, такое родство и впрямь близкое… И о чем она пишет? Не стесняйтесь, я знаю поляков – прежде чем писать письмо императору иль султану, они собираются всем своим табором… Или куренем? Путаюсь в польских понятиях… В общем, собираются всей своею мижпухой и пишут его коллективным разумом. Если он у них, конечно, имеется. А-ха-ха! О чем там?
Де Витт (сухо): Пани Валевская, а также дальние кузены ее Понятовские весьма раздосадованы, что вы передали Польшу под руку саксонского короля. Они надеялись на скорую войну против русских, дабы хотя бы на восточных кресах восстановить былую Полонию «от можа до можа», но…
Наполеон (с раздражением): Что значит «но»? Какое у них право свое суждение иметь?! Я – Император!
Де Витт (тихим голосом): Польские магнаты ваших прав не оспаривают, однако до них донеслось, что вы просите руки русской княжны Анны Павловны и в приданое за нее – Новороссию. Русский царь Александр уже нарезал страну свою на четыре куска. Прибалтику и Финляндию – своей матери, а потом брату Николаю, Украину и Белоруссию – брату своему Константину, «Русскую Ганзу» – сестре Екатерине. Логично просить в приданое для Анны Новороссию – от Екатеринослава и до Очакова. Однако Новороссия некогда была частью Польши, это для нас, поляков, выход к Черному морю… К тому же магнаты знают, что Анна пока малолетняя, и брак можно заключить лишь года через два, а за это время Россия от своих поражений оправится и вместо свадьбы начнет очередную войну…
Наполеон (сперва слушавший с раздражением, но потом со все большей задумчивостью)'. Кстати – да. Коллективный разум поляков вовсе не так плох, как я думал. Сам Александр слизняк, но… Русские хотят поссорить меня с моими союзниками. Я об этом подумаю. (Протягивает руку:) Что ж, а теперь письмо. Насладимся слезами, стенаниями и увещеваниями моей милой полячки.
4аПавильон. Зима. День. Париж. Набережная Орфевр.
Музыкальный салон Анны де Бейль
Требовательно звонит колокольчик. Раскрывается дверь во внутреннюю комнату, и появляется мадам Шевалье. По ее магазинчику небрежно прогуливается австрийский посол в Париже Клеменс фон Меттерних. Шевалье тут же подает ему из-под прилавка некий пакет и докладывает.
Шевалье: Вот данные о том, кто входил и выходил из здания жандармерии. Порою я не могу видеть всех, у меня иногда посетители, так что список может быть чуть неполон. Из занятного – в жандармерии был давеча большой шум…
Меттерних (небрежно)'. Что, этот ваш протеже, вор в законе Видок, став префектом Парижа, устроил в гнезде жандармов кутеж? Рыба всегда начинает гнить с головы!
Шевалье (с ажитацией)'. Вы не поверите! Прежний главный жандарм – граф Фуше, будучи изгнан со своего поста, сжег за собой все архивы! Теперь мало того что вместо его умников по внешним делам работают лишь вчерашние взломщики, так и следов по прежней работе у них не осталось!
Меттерних (задумчиво): Занятно… Похоже, что у самого Фуше было рыльце в пушку… Ну хорошо… Послушайте, у них остались бумаги по Вюртембергу? Мне это надо знать срочно!
Шевалье (с интересом): Конкретные имена?
Меттерних (сухо): На днях произойдет перевод из посольства в Саксонии некоего русского по имени Карл Нессельроде. Мне бы хотелось знать точно, что у французов есть на него. Во времена его работы в Штутгарте.
Шевалье (деловито): Я поговорю с Видоком. Он все что можно найдет!
Меттерних (холодно): Вы не поняли. Я хотел сказать, если что-то по Штутгарту у французов и есть, лучше бы им обнаружить, что и это пожег граф Фуше. Так понятнее? Далее. Когда Карла Нессельроде переведут в Париж, он придет к вам, ибо здесь у вас куча русских тусуется, и он среди них останется не замечен…
Шевалье: Как я его опознаю?
Меттерних (чуть пожевав губами): Он спросит вас: «Не продаете ли вы славянский шкаф?» (Вдруг чуть испуганно и с подозрением:) Ведь вы же не продаете его?! В смысле – а у вас есть тут славянский шкаф?
Шевалье (со смехом): Я?! Славянский шкаф? У меня?! Ну разве что этот!
С этими словами Шевалье распахивает дверь в свою комнату. Там в кресле, оказывается, храпит, посапывает и причмокивает князь Кочубей. Выражение лица Меттерниха сложно передать. Он, похоже, не может сразу найти слов. Затем осторожно захлопывает дверь и почти шипит.
Меттерних: Да вы что?! Да вы охренели? Какая тут после этого может быть конспирация?
Шевалье (пожимая плечами): Да ладно вам! Он с ночного дежурства, обучался работе французских жандармов. Опять же, с устатку принял за воротник. Да посмотрите! (Пытается опять открыть дверь, но Меттерних ей не дает.) Он же спит как убитый!
Меттерних все же пыхтит и с подозрением бывшую певицу оглядывает. За дверью в кресле все так же мирно похрапывает Кочубей. Потом один его глаз вдруг открывается и с видимым интересом на закрытую Меттернихом дверь смотрит. Губы Кочубея едва слышно шепчут: «Карл Нессельроде…» Затем глаз князя опять закрывается, и он сладко и с чувством продолжает похрапывать дальше. В соседней комнате Клеменс фон Меттерних продолжает свою агентессу по всем своим шпионским делам инструктировать и при этом к едва слышному храпу из-за двери прислушиваться. Однако храп продолжается покойно и ровно, и австрийский резидент на том успокаивается.
5аПавильон. Зима. Вечер. Рига. Дом Эльзы. Гостиная
В гостиной Эльзы накрыт чайный стол на двоих. Над сервировкой хлопочет верная Кирстен, а рядом нетерпеливо переминается с ноги на ногу военный министр Барклай. Наконец Кирстен закончила разливать чай по чашкам и по блюдечкам печеньки раскладывать и выходит из комнаты. Барклай тут же садится к столу и с напряжением спрашивает.
Барклай: Я примчался сразу, как только получил ваше письмо. Что-то случилось?
Эльза (сухо): Пока нет. Но – случится. У меня есть предчувствие. Хотите подробности?
Барклай: Я весь внимание.
Эльза: Бонапарт снял графа Фуше. Можно долго рассуждать, почему, однако я склоняюсь к теории, что Фуше был чересчур близок к нынче разведенной Жозефине, а также ее подруге Терезе Уврар и, соответственно, самому богатому банкиру Франции. Деловые люди во Франции считают, что война зашла чересчур далеко, им надо покойно переварить завоеванное, но мир для Бонапарта – опасен. Тогда страна перестанет нуждаться в нем – полководце, и дни его сочтены. Посему Наполеон посадил в казематы Уврара, развелся с Жозефиной и снял Фуше.
Барклай (задумчиво)'. Соглашусь. Развод с женой – это отказ Наполеона от дружбы с прежними якобинцами. Остальное – слова. Но что же здесь срочного?
Эльза: Выяснилось, что при отставке Фуше частично вывез, а частично сжег свой архив. При этом он не предложил бумаги свои на продажу. Можно предположить, что это им сделано из патриотических побуждений. Фуше не хотел, чтобы бумаги его попали в руки вчерашних воров и домушников, у которых нет чести. И вот здесь-то и произошло интересное. Австрийский резидент в Париже князь Меттерних пожелал дожечь ту часть архива, в которой говорится про деятельность секретаря нашего посольства в Штутгарте Карла фон Нессельроде.
Барклай (решительно)'. Взять мерзавца! Наконец-то застукали хоть одного на горяченьком!
Эльза (морщась)'. Я – против. Так мы покажем противнику источник нашей информации в окружении Меттерниха. Возможно, это подстава. Да и потом… Нессельроде очень молод – чуть более двадцати, ничего серьезного он знать не мог. Лучше за ним последить, посмотреть на его контакты. Здесь иное. Короче, наши люди полезли в остатки бумаг Фуше, дабы исполнить пожелание Меттерниха, и вообразите себе… Фуше уничтожил все свои бумаги по Вюртембергу!
Барклай (чуть растерянно)'. А вот тут мне действительно нужно разъяснение. Для тупых. Что в этом срочного? Что это значит?
Эльза: Фуше – патриот. Это странно звучит, но он патриот. Фуше – полицай, он не доверяет давешним уголовникам. Он думал, что они смогут выдать кого-то из Вюртемберга – пока неясно кому, и это станет тяжким ударом по Франции. Это было для него столь важно, что он сжег свой архив, рискуя лишиться головы. Так понятнее?
Барклай (задумчиво)'. Да… Однако Вюртемберг… Крошечный пятачок среди Альп. Дикие горцы! Откуда там шпионам-то взяться? С тех краев я знаю лишь Марью Федоровну, безумного Вилли-Фредди да его бесцветного сынка Вилли-Нилли. Не верю, что Мария Федоровна вдруг предательница, не понимаю, кого могут предать Вилли-Фредди или же Вилли-Нилли. Шарада!
Эльза (сухо): Вот именно… Однако граф Фуше рискнул своей жизнью, лишь бы стереть любые упоминанья о ком-то, кто стал его супершпионом. У них своего рода соревнование с Савари, у которого есть Шульмейстер, он же демон лжи Азазель. Но Фуше счел кого-то из Вюртемерга, нам неизвестного, более ценным. И этот человек сейчас может быть где угодно. Возможно, в Австрии или в Англии… Однако, учитывая нелюбовь нашего царя к людям русским и его любовь к эмигрантам, могу предположить, что эта змея подколодная проползла прямо к нам. Вот зачем я вас срочно вызвала и вот какое у меня предчувствие.
Барклай (сухо и поднимаясь): Согласен. Предлагаю пойти двумя путями. Во-первых, надобно подкатиться как-то к Фуше и у него вызнать, о ком в этом случае идет речь. Ну и… По возвращении в столицу я прикажу моим людям землю рыть. Обещаю, мы найдем кого-то из Вюртемберга, коли этот кто-то способен так навредить нам, что ради него и успеха для Франции самому графу Фуше своей жизни не жаль!
6аПавильон. Зима. Утро. Париж. Тюильри.
Покои Наполеона
Посреди залы для приема гостей стоит при полном параде Наполеон Бонапарт. На нем самый лучший военный мундир, на голове новый бикорн, а сапоги начищены так, что смотреть на них – глазам больно. Раскрывается дверь, и в залу вводят небольшого помятого старичка в самом обычном затрапезном мундире странного красно-коричневого цвета. Наполеон чуть выпячивает нижнюю челюсть и принимает позу еще более величественную, однако старичок не обращает на это никакого внимания. Он чуть кивает французскому императору, протягивает руку для рукопожатия, как равному, и представляется.
Костюшко: Дзень добже, пан Бонапарт. Пулковник Тадеуш Костюшко, до панства диспозиции…
Наполеон с ошеломлением смотрит на национального героя Польши и даже от растерянности пожимает протянутую ему руку. После рукопожатия француз сразу приходит в себя, делает шаг назад и знаком приказывает маркизу Коленкуру переводить на польский, ибо Костюшко то ли не знает французского, то ли не хочет им пользоваться.
Наполеон (Коленкуру): Скажите этому… «пулковнику», что я не потерплю шутовства! Какой он к черту полковник, он же – генерал американской армии! Если не маршал…
Костюшко (Коленкуру по-польски, не ожидая, пока тот переведет ему слова Наполеона): Скажите этому… «оккупанту», что американцы могут звать меня как угодно, но в Польше, пока она не сгинела, я был лишь полковником и не смею быть кем-то еще!
Наполеон (Коленкуру, не дожидаясь его перевода на французский): Скажите ему, что я спас его Польшу от германских захватчиков. Он мог бы мне оказать уважение!
Костюшко (Коленкуру): Похоже, ваш государь понимает людской язык. Думаю, это влияние пани Валевской… Однако он побил пруссаков, чтобы сделать нашу страну саксонской колонией. Это – не свобода! Опять же, при Пруссии был порядок. Нынче при саксонцах – бардак.
Наполеон (Коленкуру запальчиво): В Польше вечный бардак! Им нельзя управляться самим! Я это не допущу!
Костюшко (глядя Наполеону в глаза и с явной ненавистью): Розумию, ясновельможный пан. То я розумию.
Наполеон (с яростью): У меня погиб Ланн! Я хотел дать вам его корпус! Хрена вам, а не корпус!
Костюшко (Коленкуру по-польски с чувством): Ах, знаменитый пятый карательный… Передайте вашему государю, что настоящий поляк не служит в карателях. Настоящий поляк не носит саксонскую форму. Я не для того воевал за свободу Америки, чтоб на старости лет слыть карателем… Спасибо за понимание.
7аПавильон. Зима. Вечер.
Санкт-Петербург.
Зимний дворец. Столовая
За длинным столом ужинают Государь Александр и его присные Александр Голицын и де Санглен. Голицын что-то с упоеньем рассказывает.
Голицын: Так вообразите рожу француза! Он-то думал, что поляк будет перед ним на коленях ползать, руки ему лобызать, а этот самый Костюшко – тьфу-тьфу, не будь к ночи помянут – говорит ему: «Что?! Мне?! Стать карателем?! Стать козлиной позорною?! А накося – выкуси!» В общем, полный отказ. Ну, Наполеон, конечно, в прострации – чтоб его, самого Бонапарта, да отчитывали как мальчишку! Так что бросили они Костюшку в зиндан, а от этого поляки в их же рядах стали кукситься. Мол, Костюшко – наш национальный герой, и воевать вроде за Польшу, но в саксонской форме и ради саксонского короля – и впрямь как-то не комильфо! Пришлось Бонапарту умыться и Костюшку из тюрьмы выпустить. Не было у него методов против этого Костюшки Кирпича.
Александр (с интересом): Как это – «кирпича»?!
Голицын (со смехом): А ты что не знал?! В Америке у дивизии Костюшки была особая форма – «кирпичного» цвета. За это его и прозвали Кирпич. А так как он упертый, хоть кол на голове теши, вот и пошло по войскам – «нет у вас методов супротив Костюшки Кирпича!». Сколько мы его били, сколько ловили, а чуть что, и вот оно – очередное «восстанье Костюшки»!
Де Санглен (начиная смеяться): Ну поляки! Ну – дикий народ! А чем дело-то кончилось? Неужто распустили пятый карательный?
Голицын (важным тоном): Не, зачем же такому добру пропадать?! Назначили командиром карателей Юзефа Понятовского. Юзька-то за это и на коленях пред Антихристом пресмыкался, и лобызал ручку – все честь по чести. И к Бонапартию вернулось его душевное равновесие. Он аж на радостях дал Юзьке маршала, чтоб Костюшке, так сказать, был урок. А тому все одно: Кирпич – он и есть кирпич, квадратный на все четыре стороны!
Александр (посмеиваясь): Хоть что-то да сладилось! А то у Наполеона в последнее время раз не понос, так, стало быть, золотуха… (Задумавшись:) Кстати, а ведь и нам хорошо бы в военное министерство подобрать начальника штаба, а то моего протеже не хотят Барклай с маменькой, а Барклаева ставленника не приму я.
Де Санглен (деловито): Чтоб мы могли посоветовать – огласите весь список!
Александр (разводя руками): Я-то прочил в начальники штаба Моро, но маменька, как узнала, взвилась. (Передразнивает:) «Как? Почему? Палач нашего Мемпельгарда – и наш начштаба?! Да через мой труп!» Ну и прокатили меня на этом с Моро, а я со зла зарезал их кандидата. Барклай прочил начальником нашего генерального штаба юного пруссака по имени Клаузевиц, но у того ж молоко еще на губах не обсохло! Черт-те что! И не хочу я соглашаться с Барклаем, уж слишком часто он оказывается во всем прав!
Де Санглен (задумчиво): И что теперь? Раз решили, что нужен генштаб, так надо туда и начальника.
Голицын (в ажитации): А что же тот Клаузевиц? Ты, мин херц, с ним разговаривал?
Александр (с обидою в голосе): Да ну его! Смотрел на меня, как на дебила, разжевывал мне все по слогам, как последнему идиоту. И при этом не выказал ни малейшего уважения! Ненавижу!
Голицын (понимающе покачивая головой): Тогда – да… Ну его! А может, он имена какие-то называл? Есть же у него какие-то авторитеты…
Александр (сраздражением): Он через слово все поминал учителя своего – какого-то Пфуля! Одно имя-то мерзкое! Пфуль! Говорил, что именно Пфуль его всей военной премудрости научил.
Голицын (задумчиво): А кто это Пфуль? Похоже, пруссак…
Де Санглен (с готовностью): Слышал я про такого. Он родом из Вюртемберга. Точнее, сам он из Швабии. Протестант. Католический Вюртемберг захватил его родину, и он, как протестант, эмигрировал в Пруссию. Зело не любит он Вюртемберг и всю эту династию… (Опомнившись и извиняющимся голосом Александру:) Верней, он весьма не любит всю семью вашей матушки, а лично вам-то он без конца преданный!
Александр (с облегчением): Так этот Пфуль – лютый враг моей маменьки?! Вот и славно! Наконец-то мы нашли начальника генштаба. А маменьке скажем, что он земляк ее с Вюртемберга, и пусть только попробует кочевряжиться!
8аПавильон. Зима. Вечер. Павловск.
Покои Государыни
Из покоев Государыни раздается веселый смех Марьи Федоровны и довольное ворчание Карловны, перемежаемое деловитым кудахтаньем Салтыкова. На шум в комнату заходит генерал Кристофер Бенкендорф. Мария Федоровна крутится перед огромным зеркалом. На ней странного вида кожаная шапка, покрытая золотом, а на груди позолоченная кираса из папье-маше. Государыня перед зеркалом принимает позы самые воинственные, а Карловна хлопочет вокруг с булавками и золотистою кисеей. За всем этим с диванчика наблюдает старенький Салтыков, который что-то дамам советует. При виде Кристофера все с виноватым видом на миг замирают, а потом Мария, перед Кристофером явно рисуясь, спрашивает.
Мария: Как тебе мой наряд? Вот ты – военный же человек, угадайка, кто я?!
Кристофер (ласковорокочет): Ты – моя любушка!
Мария (небрежно отмахиваясь): Ну это понятно! Скажи-ка, я похожа, например, на богиню?
Кристофер (с хохотком): А то! Самая что ни на есть богиня! Вот только какая – запамятовал!
Мария (делая торжественный жест): Я богиня войны и победы – сама Афина Паллада!
Кристофер: Ох, ё! Это что – новая мода из Франции?
Карловна (покровительственно): Не! Это наше, посконное! Нашей Машеньке, по сути, отдали всю армию!
Кристофер (с интересом): То есть? А то я на последней охоте, похоже, все пропустил. Это вы о том, что вюртембержца фон Пфуля сделали начштаба всей армии?
Салтыков (небрежно): Пустое! Пфуль – прошлый этап! Государь дал за Аньку приданое. Всю Новороссию. А туда приписана Дунайская армия. То есть вся группа «Юг».
Карловна (с гордостью): Анька – моя лучшая ученица. И, не будь дурой, объявила, что из Павловска ни ногой, а свою армию отдает маменьке! Кутузов из группы «Юг» уже присягнул на верность и Анечке, и опекунше ее, нашей Марьюшке!
Мария (торжественно): Вот! Теперь у меня две армии – «Север» с Барклаем и «Юг» с Кутузовым! А у деток моих – Костин «Центр» да Сашкин «Кавказ». А еще у меня генеральный штаб, и там – Пфуль! Вот у меня-то войск теперь и больше! Ну что, я похожа на богиню войны и победы?! (Нежно прижимаясь щечкой к груди высоченного генерала:) Ну хоть чуточку?!
9аПавильон. Зима. Вечер.
Киев. Дворец Константина. Столовая
Наследник Константин сидит один за столом, на котором стакан и графин водки. Наследник то и дело наливает, шумно и резко выдыхает, а затем опрокидывает стакан себе в рот. При этом такое чувство, будто он не пьянеет. Звук шагов. В кабинет входят особый помощник по поручениям Ян Яновский и генерал Аркадий Суворов. Суворов хочет что-то сказать, но Яновский жестом его останавливает. Он подходит ближе к своему господину и почти шепчет.
Яновский: Важные вести, Ваше Высочество… Весьма важные вести!
Суворов (нервно): Государь приказом своим Новороссию со столицей в Екатеринославе подчинил великой княжне Анне Павловне, а после ее брака с Наполеоном вся Новороссия пойдет как приданое и станет неотъемлемой частью Франции!
Константин (с рыком): Не понял?! Мой брат у меня отнял весь южный удел?!
Яновский (сухо): Сложно сказать. Ваша бабушка отдала вам все земли Речи Посполитой за «чертою оседлости». Однако Новороссия никогда не была под поляками. Ее Россия отняла у Турции. И вот теперь Государь отдает все бывшие турецкие земли как приданое для своей младшей сестры. Польша безумствует!
