Ловчий. Волк и флажки

Наполеон (резко и вскакивая): Да-да! До нас дошли разговоры, что вы громче других возмущались русским царем и даже обсуждали, как лучше убить его брата – Наследника. И вдруг… Почему задний ход?

Николай Волконский (растерянно): Но вы же сами обоих их видели! Ни того, ни другого нельзя подпускать к царству и на пушечный выстрел! Искренне верю – наше поражение что при Аустерлице, что при Фридлянде обусловлено не слабостью русской армии, но тем, что творит этот царь! А брат его… Его же три раза уже надо было повесить, как очевиднейшего преступника! Ведь эти два парии тянут всю страну в пропасть!

Наполеон (подбегая и начиная нависать над севшим на стул Волконским): Прекрасно! У вас наверху два дебила и преступника. Ваш полк охраняет обоих. Почему же вы их обоих не подняли на ножи? Испугались? Кишка тонка?

Николай Волконский (хрипло): Никак нет… Я возглавил атаку на мясника Константина. Только он оказался сильнее, всех нас разбросал и ускакал к Багратиону… К тяжелой его кавалерии. Но он меня видел. Мне никогда не забыть его взгляд. С того самого дня я всегда знаю, что мне нужна защита от мести Наследника. А кто меня может спасти, кроме как его старший брат – Государь? Вот я и отказался перейти на польскую сторону. Над русскими поляками глава – Константин, он бы точно заживо содрал с меня кожу…

Наполеон и Фуше между собой переглядываются. Наполеон возвращается в кресло и погружается в некоторую задумчивость. Граф Фуше стоит перед ним, чуть согнувшись, и с напряжением ждет решения французского императора. Наконец Наполеон произносит.

Наполеон: Ну что ж… Теперь мне стала ясней та шарада, которая случилась при Аустерлице… А также ваше дальнейшее поведение. Что если я доложу другу моему, царю Александру, про эти ваши проделки?

Николай Волконский (с трепетом): Но ведь вы меня не погубите?! Я же вам еще пригожусь!

Фуше (вставая за спиной у Волконского и кладя руку на его плечо): Ну конечно! А как же! Мы же – друзья!

Наполеон (с явным удовлетворением): А-ха! Давайте вообразим-ка чисто гипотетически, что между мной и царем Александром произошла другая война. И он, шельмец, опять проиграл. Я ведь буду настаивать на том, чтобы он подписал отречение. Это значит, что очередной русский царь у вас – Константин. Что вы сделаете как его верный подданный?

Николай Волконский (хрипло): Я видел его лицо и глаза там, при Аустерлице. Он найдет способ предать меня страшной казни, ибо необычайно злопамятен. Мне остается лишь только стреляться, или…

Наполеон (требовательно): Что «или»?! Смотреть мне в глаза! Отвечать!

Николай Волконский (с хриплым всхлипом): Или мне придется как-то уничтожить Наследника…

Наполеон: Фуше! Пусть он немедля подпишет это свое обещание! И высылайте его из Парижа немедля! Я повторяю – немедленно. Надо, чтобы все забыли, как мы с ним когда-либо были рядом!

И узнайте все о младших сестрах русского царя, мне нужна та, к которой перейдет все после отречения Александра. Ибо этот хмырь убьет Константина. А эту… как ее… княгиню Веймарскую под замок. Она умрет сразу после Константина, чтобы никто не посмел у меня оспорить наследование! (Оборачиваясь к Волконскому:) Теперь вы понимаете, что вы мне только что обещали?! И горе вам, если вы этого не выполните. Не пощажу!

4б

Натура. Весна. День. Динабург. Берег Даугавы

Серое небо. Сыплет то ли мелкий снег, то ли какая-то морось. Эльза стоит с закрытыми глазами, и по ее лицу невозможно понять, что именно она думает. Затем она шепчет.

Эльза: Прикольно. Не понимаю, правда, как вы мне решились такое рассказывать…

Николай Волконский (с отчаянием в голосе): Так ведь это лишь начало истории! Дальше все пошло страшнее и страныпе! Я ж для себя решил, что чуть что – так пущу себе пулю в лоб, и вся недолга! Мертвые сраму не имут! Но на этом же все не закончилось, они же убивать решили не только лишь Константина, они уже хотят трупы громоздить гекатомбами!

5б

За два года до этого. 1808. Павильон. Весна. День. Париж. Академия наук.

Зал заседаний

В зале заседаний всего несколько человек. Как ни странно, заседание ведет Жан-Батист Шантильи, министр полиции, отвечающий за уголовные департаменты. Академики же собрались на другой стороне стола и по очереди ситуацию в стране Наполеону докладывают. Наполеон, выслушав всех, произносит.

Наполеон: Господа, прошу понять меня правильно, ситуация напряженная. Мои солдаты воевали без малого тридцать лет, и им сейчас надобно перейти к мирной жизни. У этого вопроса есть два аспекта. Во-первых, кем их заменить в армии, но это мы решили за счет осужденных и каторжников, и во-вторых – мои ветераны требуют землю. Все мы помним, как первые бунты у нас пошли от того, что ветераны американской кампании не получили обещанных им наделов. Последний Бурбон приказал им самим взять себе землю в департаментах Вандея и Жиронда, и с тех пор вся история революции связана с этими двумя, ныне обезлюдевшими, провинциями. Такой же ошибки я допустить не могу. Мне нужны свободные земли, куда бы я смог моих бравых ветеранов выселить. Выселить, не начиная очередную войну меж моими отставными солдатами и местным населением. Скажите – куда?

Шапталь (прежний глава академии, уволенный Бонапартом): Все молчат, мессир. Позволено ли будет начать именно мне, или вы опять решите заткнуть мне рот?

Наполеон (сварливо): До тех пор, пока я не услышу про тростниковый сахар, можете болтать что угодно!

Шапталь (с возмущением): Но, мессир, тростниковый сахар гораздо вкуснее и полезнее свекловичного! Любой дурак это знает!

Наполеон (мрачнея): Свекла растет у нас здесь, во Франции, а сахарный тростник на Гаити, и после Трафальгара у меня его – НЕТ! Я не желаю слушать ваши стоны о том, почему на столах парижан нет тростникового сахара и зачем я заменяю его свекловичным! ЭТО ВАМ ЯСНО?!

Шапталь: Ах, мессир, тростниковый сахар в сто раз лучше, чем свекловичный! И я это вам сейчас докажу!

Наполеон (с яростью): Шантильи! Выведите во двор этого мудака, поставьте к стенке и расстреляйте! Немедля! Это – приказ!

Шантильи (с отчаянием): Заткнитесь, Шапталь! Вас не для этого сюда пригласили! Скажите лучше, вокруг нас есть земли, где всех наших ветеранов примут с любовью и радостью?

Шапталь (с обидой): А что он тут говорит ерунду?! Тростниковый сахар вкусней и полезнее свекловичного! А наша родня живет в Каталонии. Мы с ними единая общность языковая и этническая! Но вернемся же к сахару…

Наполеон (вскакивая): Спасибо за консультацию. Я понял! Надо потребовать у Испании все земли с нашей стороны от реки Эбро! Я понял! Я смогу туда расселить всех моих ветеранов!

6б

1808. Натура. Лето. Вечер. Сарагоса.

Лагерь французской армии

Перед штабною палаткой расстелена огромная карта осажденного французами города. Перед картой – командир Пятого карательного корпуса Ланн и начальник военной разведки граф Савари. Ланн чешет голову и бормочет задумчиво.

Ланн: Положительно, все эти испанцы – настоящие дикари из племени мумба-юмба! Мой корпус возьмет этот город в один пых. Не пойму лишь одно, зачем вы меня сюда вызвали и почему этого не сделал Ней. Его корпус хоть и пострадал от замены ветеранов на каторжников, но не до той же степени, чтоб не взять этот детский сад и не сломать все их песочные куличи… Странно.

Савари (с интересом): Послушайте, Ланн, вам что, и впрямь невдомек, зачем именно вас, карателей, сюда вызвали? Для дураков поясняю: в армии после всех наших побед пошла демобилизация. ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ – понимаете? А что хочет отставной ветеран, который всю жизнь приучен был только лишь убивать? А он хочет маленький удел земли с виноградником у теплого моря, гладкую пейзанку, которая нарожает ему кучу деток, и чтобы солнышко было теплое, а море нежное, и все этакое… Вы согласны?

Ланн (растерянно): Пожалуй, да! Любой из моих ветеранов согласился б на этакое. А что – все это ветеранам нынче дают?!

Савари (начиная показывать пальцем): А то! Вот это вот – виноградники! Вот это – жаркое солнце. Вон там за горой есть и нежное море. А вон там сидят в загоне пленные пейзанки – как раз для вашего корпуса суля удовольствия. А вон там, за вон тою крепостной стеной, засели все те, кому по ошибке Господа Бога все эти радости выпали вместо наших бравых парней, и пока они там, пока они живы – все это их, а не наше! Это-то вам понятно? Увы, у Нея корпус ударный, и его задача вражеской армии спины ломать, а у тебя-то карательный. Стало быть, ты и должен зачистить здесь все, чтобы у наших бравых парней вон перед теми пейзанками больше не было соперников!

Ланн (с содроганием): Это приказ? Приказ Самого?! Да неужто…

Савари (с яростью): Да ты чё дурачком-то прикинулся? Небось не первый день командир в карательном корпусе! Да у тебя ж тут по сути прямая кишка человечества. Все ненужное через тебя идет прямо в компост. Вот и действуй. Но кто же в здравом уме такой приказ отдать сможет?! Сообрази уж сам – чай, не маленький!

7б

1808. Павильон. Осень. Вечер. Париж.

Тюильри. Покои Наполеона

Наполеон сидит за карточным столиком и раскладывает пасьянс. Входит его министр иностранных дел Талейран. Лицо у министра скорбное до степени похоронного. Наполеон небрежно кивает.

Наполеон: Что там? После катастрофы со сдачею Дюпона в Байлене все как будто взбесились. Испания совершенно в огне. А я обещал моим ветеранам их земли. Выяснили, что случилось?

Талейран (с горечью): По Испании и Франции вовсю ползут слухи. Каратели Ланна из Пятого корпуса, оказывается, устроили массовую резню в Сарагосе. Говорят, они зачищали испанские земли, чтобы мы смогли переселить туда ветеранов из нашей армии…

Наполеон (с изумлением): Ну и что? Я проверял в академии. Население Каталонии к нам лояльное и легче всех примет ветеранов из Франции. Я как раз и планировал переселять именно туда мою старую гвардию. Поближе к теплому морю и солнцу… Не понимаю, почему крик?

Талейран (сухо): Население Каталонии столь близко населению южной Франции, что от Барселоны и до Марселя составляет практически одно целое. И в Каталонии наши люди ведут себя тихо. Однако Каталония всю жизнь была провинцией Арагона, а Сарагоса – древняя арагонская крепость. После массовой резни местного населения вышло так, что у людей Ланна отныне кровники не только в Арагоне, но и по всей Каталонии, а еще по всей южной Франции. Мне от французов приходят петиции, что Ланна нужно повесить, а весь корпус его – расстрелять…

Наполеон (раздраженно и вскакивая): Черт! Я же приказал дружить с каталонцами! Они естественная опора моему брату Жозефу! При чем же здесь Арагон с Сарагосой? Какая-то чертовщина! А что, эти арагонские дурачки не могли объяснить ситуацию людям Ланна, когда те их резали?

Талейран (разводя руками): Увы! Корпус Ланна уже почти насквозь польский. Если кто и пытался им чего объяснять, хоть по-каталонски, хоть по-арагонски – поляки их вряд ли бы поняли. Теперь по всей Франции зреет мнение, что как с Ланном, так и со всеми его поляками надо что-то решать. Народ требует их крови, и без большой резни тут уж не обойдется…

Наполеон (с досадой): Блин… Вот же черт… Ланн был мне так предан… Хорошо, Морис, я все понял, что-нибудь да придумаю…

8б

1809. Павильон. Зима. Вечер. Париж.

Тюильри. Покои Наполеона

Слышны звуки музыки и взрывы смеха. Где-то идет какое-то празднество. Наполеон сидит в темноте в своей комнате. Слышны шаги. Появляется граф Савари. Он склоняется перед императором.

Савари: Ваше величество, в войсках неспокойно. Пошли разговоры, что вчера поляки вырезали в Сарагосе наших арагонских родственников, а завтра эти кровожадные каты поднимут руку на Францию. От таких можно ждать чего угодно! Нужно осудить Ланна, или в войсках, особенно на южных границах, вот-вот начнется мятеж. Опять же, с устранением Ланна испанское восстание, по мнению экспертов, обязательно пойдет на убыль! Что мне сказать армии?..

Наполеон (с глухим рыданием): Все сказал?! А теперь пошел вон! Ланн – самый верный мне из всех моих маршалов! Он предан мне как собака! Это ты понимаешь?

Савари (разводя руками): С годами любая из собак приходит в то состояние, когда она гадит больше, чем приносит нам пользы. Усыпить такую, на мой взгляд, много лучше, чем прилюдно повесить или ждать, пока она всех заразит своим бешенством…

9б

1809. Павильон. Весна. Вечер.

Эберсдорф. Полевой госпиталь

Наполеон Бонапарт полулежит у кровати мертвого Ланна и почти воет от тоски и отчаяния.

Наполеон: Ах, Ланн, мой Роланд! Услышь меня – твой Карл Великий велит тебе еще раз посмотреть на него! Ах, Ланн – мой верный пес, как же я смогу жить без тебя?!

Чуть в стороне на все это с осуждением смотрят прочие французские маршалы. Маршал Ней задумчиво произносит.

Ней: Интересно, если меня вдруг убьют, будет ли он меня точно так же оплакивать?

Дав у (желчно): Ежели он и ваш шестой корпус точно так же пошлет в авангард, а потом нарочно не придет к вам на выручку, а будет покойно сидеть и смотреть, как всех вас рубят в капусту, – так обязательно! Будет рыдать еще громче!

Бертье (пожимая плечами): На юге страны назревало восстание. Если бы Ланн нынче не погиб как герой, так завтра его пришлось бы повесить… Лучше уж так, как все вышло.

Дав у (сухо): Если бы он погиб как герой, одно дело, а вот так вот… Начинаешь задумываться.

Ней (с интересом): А что ж его корпус? Их ведь всех тоже обвиняли в содеянном?

Дав у: Корпуса больше нет. На базе остатков пятого корпуса решено создать целую польскую армию. Потом точно так же ее бросят в огонь, и так будут повторять до тех пор, пока все поляки не кончатся. Беда в том, что все поляки прежде были у Ланна в пятом или вот в моем третьем корпусе. И что-то мне нынче не по себе. И я, кстати, не на столь хорошем, как Ланн, счету у императора. Со мной он еще меньше будет церемониться.

10б

1809. Павильон. Осень. Вечер.

Париж. Академия наук.

Зал заседаний

Снова Наполеон в академии. Здесь опять все те же лица. Шантильи докладывает.

Шантильи: Итак, господа, расселение наших ветеранов по Каталонии прошло успешно. Кроме того, земли для бывших наших солдат выделены по всему левому берегу Рейна, который тоже стал Францией, и в бывших Австрийских Нидерландах, получивших название Бельгия. Франция растет на глазах, господа, и это успех! Теперь мы приняли решение, что дальнейшее расширение возможно только за счет Нижней Саксонии. Французы будут жить по всему побережью Северного моря. Возникает лишь один интересный вопрос: куда саксонцев девать?

Шапталь (со смешком): Почему бы их не деть туда же, куда делось население Сарагосы?

Наполеон (сухо): У меня нет столько Ланнов. Издержки такого решения превосходят все выгоды.

Шантильи (небрежно): Да полноте… Чем дальше на восток, тем меньше там людей культурных и цивилизованных. По ним-то во Франции никто не заплачет.

Наполеон (с видимым интересом): Вы готовы возглавить карательную операцию по очистке территории Гамбурга? Если да, так за чем дело стало?

Шантильи (будто отшатываясь): Ну нет, Гамбург это все ж таки почти что цивилизация! Я имел в виду более глухие места навроде Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы…

Наполеон (с сомнением): И много найдется у нас в армии ветеранов, готовых отправиться отморозить свою жопу с бубенчиками в Россию, в Сибирь?! Не смешите меня. Ветеранам можно раздать земли лишь вокруг Франции.

Шапталь (с одушевлением): Так давайте раздадим им землю в Нижней Саксонии, а жителей Гамбурга переселим куда-нибудь в Дрезден, а жителей Дрездена – в ту же Варшаву. Кровожадных поляков натравим на диких русских, и пусть убивают друг друга как можно больше! Как у Бокаччо сказано: «Билась нечисть груди в груди и друг друга извела»! Минус на минус всегда дает плюс!

Наполеон (задумчиво): То есть позвать поляков в крестовый поход на Россию, а там – всех под нож… (Содрогаясь:) Почти, как это и было уже в Эберсдорфе (нервно вскакивает и выходит из комнаты).

Шапталь (с интересом): Что это с ним?

Шантильи (сухо): Это? Я бы сказал, что это все – нечистая совесть…

Шапталь (сраздражением): Вы опять за свое?! Я же вам уже в прошлый раз доказал, нет у нас в организме железы, отвечающей за то, что вы зовете совестью! Нету ее! Так зачем же говорить ерунду?! Ну хотите – мы вскроем еще одного, и вы сами поищете внутри него то, что зовете вы совестью!

11б

1810. Павильон. Зима. Вечер. Киев. Дом Волконского

В темном доме Волконского скрипы и шепотки. В темноте у дверей стоят двое – Николай Волконский с Шульмейстером.

Шульмейстер: Я у вас тут проездом. Графа Фуше больше нет. Отставлен с позором. А в его отсутствие граф Савари просил передать, что вся концепция изменилась. Наследника Константина нельзя убивать. Ровно наоборот – Наполеон лишь его и видит новым русским царем после победы в молниеносной войне с царем Александром. Но есть и условие: Константин обязан дать слово, что будет биться с польскими интервентами до последнего. При этих условиях Бонапарт готов поддержать его в законной борьбе за русский трон.

Николай Волконский (растерянно): Не понял. И какой для Наполеона во всем этом смысл?

Шульмейстер: Государь пришел к разумному выводу, что не желает быть царем горы льда, которую и представляет Россия. Однако ему здесь нужен наместник. Константин выказал себя бравым воином в том, что он понимает войну и любит ее. Император надеется, что, став русским царем, Константин сделает войну с поляками бесконечной и польские земли от этого обезлюдеют. Появится столь нужный нам лебенсраум, то есть место, куда можно будет переселять немцев, чтобы расширить пределы собственно Франции.

Николай Волконский (испуганно): А как же я? Ведь Константин…

Шульмейстер (небрежно): Не волнуйтесь вы так! Вот у меня есть письмо Бонапарта для Константина. Здесь сказано, что именно вы и есть особый и полномочный связной меж ним и моим императором, и что он обязан беречь вас как зеницу ока. В этой ситуации Константин кожу с вас не сдерет.

Николай Волконский: А если я откажусь?

Шульмейстер (мягко усмехаясь): Тогда ваше обещание убить Константина попадет на стол к Наследнику, и вот тогда-то… Надеюсь, друг друга мы поняли. Теперь поясню всю суть операции.

12б

1810. Павильон. Зима. День. Киев.

Дворец Константина. Покои Наследника

В своем кабинете Константин, сидя за письменным столом, читает письмо Бонапарта, доставленное Николаем Волконским. Сам Николай стоит перед ним навытяжку. Константин дочитывает письмо, сперва мнет его в кулаке, затем одумывается и по столу аккуратно разглаживает. Затем с мрачной угрозой смотрит на Волконского.

Константин: И давно ты служишь Антихристу?

Николай Волконский (торопливо): Я?! Никак нет! То есть…

Не помню. Все как-то само собой получилось…

Константин (наливаясь злобой): Это он меня приказал? Там – на Аустерлице?

Николай Волконский (с отчаянием): Он? Что вы, нет! Никак нет! Это мои офицеры… Ну, то есть офицеры уже Понятовского…

Константин (решительно поднимаясь из-за стола): Ну, пойдем, дорогой! (Зычно:) Эй, стража! (Мягко:) На дыбе все и вспомнишь…

Николай Волконский (жалобно): Нет! Меня не велено убивать!

Константин (почти добродушно): Да я и не буду. Так – легонечко за титьки подергаю. Ты только там не визжи уж слишком громко от радости! А как вспомнишь все, так и выйдет тебе снисхождение! А заодно и расскажешь, что там мутят эти сраные лягушатники. (С раздражением, зычно:) Эй, стража! Тва-аю ж мать, сколько я вас ждать должен?!

13б

1810. Павильон. Зима. Вечер. Киев.

Дом Волконского. Прихожая

Стук в дверь. Николай Волконский, охая на каждом шагу, идет открывать. С клубами пара и снега в дом входит князь Кочубей. Он начинает шумно отряхиваться и спрашивает у Волконского.

Кочубей: Привет. Сколько лет, сколько зим… Чего это с лицом у тебя?

Николай Волконский (нервно): Упал давеча с лестницы…

Кочубей (небрежно): Ты вдругорядь поосторожней, Колян. Почки для нас – все, а такие синяки под глазами бывают, лишь если долго и умело по ним били. Почки-то беречь надобно! Чё, муж очередной хохлухи застукал? У нас, хохлов, кулаки-то пудовые, не чета вашим польско-москальским…

Николай Волконский (устало): Та ни… Упал, говорю ж тебе!

Кочубей (с усмешкой): Ну раз сам князь Репнин-Волконский мне, князю Кочубею, правды не говорит, стало быть, бабонька того стоила! Уважаю!

Николай Волконский (желчно): Какой-то ты из Парижу приехал… Весьма озабоченный… Небось сам там с баб не слезал да шоколад трескал?

Кочубей (небрежно отмахиваясь): Да бывало по-всякому… А вот ты мне скажи, что за притча? Приехал я в Диканьку мою, а у меня на пороге сидят люди Константина, да не просто офицеры, а в вышиванках, да в шароварах, да с оселедцами аж до плеч. И говорят мне таким строгим голосом, что Константин у нас нынче не наместник Поляцкий и не Наследник русского Императора, а цельный царь Малороссии и Новороссии и покровитель «козачества». Я прям там чуть не рухнул. А они меня за грудки и спрашивают – мол, «щирый» ли я «козак», или, может, москальский агент, или там шляхетский прихвостень? А я в несознанку, мол, братцы, вы чего, я ж свой Кочубей – тутошний. С Диканьки родом, какой же я москаль али шляхтич?! Так они меня обняли, сказали «ну, добре» и велели к тебе идти и в наши «самостийные сбродные силы» записываться. Вот я пришел и тебя спрашиваю: вы чё тут все, с глузду зьихалы?

14б

Натура. Весна. День. Динабург.

Берег Даугавы

Эльза смотрит вверх, а над ней свинцово-серое небо, из которого что-то мокрое сыплется. Снег под ногами начинает скорее не скрипеть, а чавкать. Она, не поворачивая головы к Волконскому, тихо спрашивает.

Эльза: Пока не вижу, где же тут гекатомбы из трупов?

Николай Волконский (с рыданием): Наследник Константин устроил мне наказание за попытку его убийства. Он назначает меня главой карательных отрядов для его Малороссии. Мы должны составить список польских приграничных деревень и приготовиться к их зачистке. Все начнется в ответ на нападение поляков. Раз Бонапарт хочет, чтобы наша война с поляками длилась вечно, то, по мнению Константина, начинать нужно с полной зачистки польских деревень в окрестностях. А всем скажут, что это была законная борьба с Антихристовым нашествием. Только вы должны знать, что Костя с Антихристом в доле, и тот уже приготовил дивизию борзописцев на нашей границе, чтоб они описали все мои зверства. Все это в газетах пропечатают, и тогда Антихрист сможет убивать нас без счета. Ибо в войне с варварами все дозволено. А Костя станет наш национальный герой и очевидный будущий русский царь, ибо он-то в глазах простого народа будет как зверь драться с Нашествием, понимаете?! А в итоге от людей и Украина и Польша до кости, до голой кости будут зачищены! И туда Бонапарт сможет всех немцев вывезти… Только я здесь ни при чем! Понимаете, ни при чем!

1в

Павильон. Весна. Вечер. Париж.

Дом австрийского посланника Шварценберга.

Венчание Бонапарта

В доме австрийского посланника необычайно много людей. Посреди зала перед походным алтарем стоит один Наполеон в императорском облачении. Рядом с ним новый министр французского двора по делам императрицы Клеменс Лотар фон Меттерних держит в руках портрет с изображением невесты – Марии-Луизы австрийской, дочери императора Франца. За спиной жениха мантию его держит граф Савари, за спиной Меттерниха «ее свиту» изображают неприлично хихикающие княгиня Полина Боргезе, урожденная Бонапарт, и свояченица Наполеона – Дезире Клари. Рядом с Полиной ее ухажер – полковник Чернышев, рядом с Дезире ее муж – маршал Бернадот. В целом все выглядит вполне прилично и по-семейному, если не считать отсутствия невесты. Наконец кардинал Феш завершает таинство бракосочетания, все облегченно выдыхают и по углам разбредаются. В одном из уголков стоят мужчины и курят.