Отпусти меня

– Я не понимаю твой пораженный вид, – сказал Ясень. – Разве это не то, о чем мы с тобой договаривались?

Нет, Надишь не будет чувствовать к нему благодарности… Она получила то, что ей полагалось, что она заслужила, а Ясень грозился отнять это у нее… Она заставила себя окаменеть, спрятать все чувства. В этот момент ей особенно сильно хотелось быть далеко от него. Переживать свой триумф вне его холодного взгляда, пробирающегося прямо под кожу.

– Поставь подпись здесь… и здесь, – Ясень показал пальцем. У него были гладкие овальные ногти, такие аккуратные, что просто смешно – он ведь каждый день ковырялся в чьих-то внутренностях.

Надишь бездумно накарябала подписи там, где он ткнул. Ее пальцы были так холодны, что, казалось, одного удара хватит, чтобы отколоть кусочек.

– Поздравляю, молодец, – сказал Ясень, и ручка в ее пальцах дрогнула.

«Умная девочка. Ты ведь не разрушишь свою жизнь из-за такой ерунды…» – услышала она в своей голове его отдаленный надменный голос. И ее чувство триумфа вдруг угасло, как будто кто-то задул спичку.

Однако худшее было еще впереди.

– С понедельника я закрепляю тебя за хирургическим отделением, – уведомил Ясень. – Теперь ты работаешь непосредственно со мной.

Он помолчал, явно ожидая от нее какой-то реакции, но Надишь была слишком потрясена этой новостью, чтобы сообразить, какую эмоцию должна изобразить.

– Хорошо, – наконец выдала она.

– Разве ты не рада? – удивился Ясень.

– Рада, – ответила Надишь неживым голосом.

– Послушай меня… – Ясень снял очки, страдальчески потер виски и водрузил очки обратно. – Ты можешь увидеть в моем решении злой умысел. Но я обратил внимание, как сильно тебя привлекает хирургия. Поэтому сейчас я просто даю тебе то, что ты хочешь.

Не преминув предварительно отобрать у нее то, чего хотел он.

– Кроме того, ты организованная, внимательная и сообразительная. Ты отлично справишься, – продолжил Ясень.

Вероятно, это был первый раз, когда он ее похвалил. Но Надишь совершенно не чувствовала себя польщенной.

– А как же Нанежа? – спросила она.

– В больнице достаточно работы для Нанежи. Я переведу ее в другое отделение, – Ясень раздраженно побарабанил пальцами по столу. – В любом случае решение принято. Одну копию договора ты забираешь с собой. Вторая останется здесь… – Ясень аккуратно сложил документы в верхний ящик стола и только после этого добавил тем же нейтральным тоном: – Завтра, в шесть часов, ты должна быть у меня.

Как много Ясеня. Слишком много, чтобы вытерпеть и не свихнуться. Надишь встала и посмотрела на него, прижимая к груди договор.

– Если я не приеду, тогда что? – тихо осведомилась она.

– А давай проверим? – холодно предложил Ясень.

И на этот раз это точно была угроза.

Вероятно, ей следовало выяснить, какие проблемы он способен создать ей теперь – после того, как уже принял ее на работу. Затем взвесить психологические и профессиональные последствия выполнения его требования и невыполнения, выбрав в итоге тот вариант, что нанесет ей меньше ущерба – может даже позволит сохранить хоть что-то в себе недоломанным. Но эта неделя, полная ожидания катастрофы, истощила Надишь окончательно, и сейчас она просто сдалась, ощущая себя ничтожной и слабой.

– Я приеду.

***

В автобусе, всю дорогу до дома, Надишь то улыбалась, то почти плакала, поддавшись на иллюзию одиночества среди окружающих ее незнакомцев. Ясень накидал ей черные камни и белые, и она пока не решила, с чем оказалась в итоге. С одной стороны, она получила работу, а это означало, что крушение ее жизни на данный момент откладывалось. С другой стороны, теперь ей предстояло видеть Ясеня ежедневно, а это само по себе являлось катастрофой. Хирургическое отделение… да, она мечтала, она жаждала работать в хирургическом отделении! Но это было до того, как Ясень положил ладонь ей на коленку…

За время поездки она так и не пришла ни к какому выводу, просто издергала себя до полусмерти.

Фонари возле бараков этим вечером установили антирекорд: из трех не горел ни один. Пробираясь по памяти и на ощупь, Надишь, увязшая в своих мрачных мыслях, не сразу различила тихий, тоскливый плач. Как выяснилось, источник плача находился непосредственно у ее двери. Надишь вгляделась во тьму и увидела смутные очертания обращенного на нее снизу вверх лица.

– Ками? – не столько разглядела, сколько угадала она. – Почему ты сидишь у меня под дверью?

Ками немедленно вскочила на ноги, обхватила Надишь двумя руками и, уткнувшись ей в плечо, громко зарыдала.

– Спокойнее, спокойнее, – мягко отстранила ее Надишь и, отперев дверь, впустила Ками внутрь.

Ками рухнула на кровать и зажмурилась от света, когда Надишь щелкнула по выключателю. Судя по практически смытому кайалу и разбухшим вдвое векам, плакала она уже не первый час.

– Что случилось? – спросила Надишь.

Камижа была младше Надишь на три года. Как-то раз, с подачи Ками, они разговорились на дороге к рынку, и с тех пор Ками считала их лучшими подругами, хотя Надишь так не думала. Ками была безграмотной, наивной и ограниченной. Разделяющие их три года были все равно что тридцать. Однако же Ками, с ее влажными круглыми глазами и волнистыми волосами, свивающимися надо лбом в мягкие кольца, что делало ей похожей на черного ягненка, вызывала у Надишь умиление, что и заложило основу ее снисходительного, терпеливого отношения.

– Шариф приходил к моему отцу сегодня. Попросил меня замуж.

Шариф был известен на всю округу своим буйным нравом и склонностью к агрессии. Надишь ощутила камень в желудке.

– И твой отец, конечно, не согласился? – спросила она с надеждой.

– Согласился, – Ками снова залилась слезами. – Он сказал, что рад сплавить хоть одну из нас.

У Ками было пять сестер. И ни одного брата. Жили они не в бараках, но тут неподалеку, в кластере липнущих друг к другу кособоких домиков. В их домишке было всего две комнаты. Надишь доводилось там бывать, и каждый раз крыша подпрыгивала от семейных перебранок и окриков.

– Ненавижу Шарифа, – всхлипнула Ками. – Просто ненавижу. Он будет меня бить.

Надишь села рядом с ней на кровать и погладила Ками по вздрагивающему плечу.

– Не впадай в отчаяние. Я попытаюсь что-нибудь придумать.

У Надишь было странное чувство. Как будто она снова в квартире Ясеня. Как будто он снова опускается на нее. Снова та же беспомощность, что рвет душу в мелкие клочья.

Ками ушла лишь через час, пропитав одеяло слезами. В другое время она бы искренне порадовалась, узнав, что Надишь получила работу, но сейчас Надишь даже не стала ей об этом рассказывать. Надишь вышла немного проводить ее. Прежде чем расстаться, Ками вцепилась в ее плечи и выдохнула:

– Я не хочу принадлежать чудовищу!

«Я тоже, – думала Надишь по дороге домой, медленно ступая во тьме. – Я тоже».

Глава 3

Надишь проснулась поздно и долго лежала, ощущая усталость и тотальное нежелание двигаться. Потом поднялась, надела красное платье, заплела косу, подвела глаза кайалом. Та же последовательность действий. Как будто кошмар, уже увиденный ранее, решил присниться снова…

На пути к району Ясеня она думала о себе, о Ками и размышляла о насилии в целом.

Можно ли привыкнуть к насилию? Смириться с принуждением? Надишь слышала, что в Ровенне совершенно другие порядки, но для кшаанских женщин насилие и принуждение были обыденностью. Саму Надишь, как ни странно, уберегло попадание в ровеннскую приютскую систему. Сложно сказать, какой была ситуация в ее настоящей семье, потому что Надишь абсолютно ничего о ней не помнила, но в приюте ее никогда не били, ни разу даже не шлепнули. Той же Камиже затрещины от отца прилетали так часто, что она уже и внимания не обращала. В то же время перспектива в скором времени оказаться под контролем еще более скверного мужчины привела Ками в ужас. Казалось бы, череда страданий, которая продолжалась от матери к дочери, захватывая поколение за поколением, должна была привести к мутациям в генах кшаанских женщин, сделать их апатичными и невосприимчивыми, лучше приспособленными к той реальности, в которой они вынуждены существовать. Однако этого не случилось.

Надишь припомнилось училище, курс психологии, небольшой эксперимент, о котором рассказал им преподаватель. Изучая процесс адаптации к негативным факторам, клетку с волком разместили прямо напротив загона овцы так, чтобы овца постоянно видела волка и ощущала его запах. Спустя какое-то время овца сдохла, не выдержав непрерывного стресса. К некоторым ситуациям оказалось невозможно привыкнуть. Ты либо находишь способ сбежать, либо остаешься на месте и медленно погибаешь, даже если со стороны этот процесс остается незаметен вплоть до его логического завершения. Все же Надишь надеялась, что психологически она окажется покрепче овцы. У нее хватит сил, чтобы дожить до момента, когда она сумеет отделаться от волка.

Консьерж узнал ее и на этот раз снизошел до того, чтобы одарить ее сальной улыбочкой. Когда Надишь зашагала к лифту, спина ее была прямой как палка, до онемения в позвоночнике. В лифте накал ее бешенства нарастал с каждым этажом. Оказавшись у двери Ясеня, она несколько раз стукнула по кнопке звонка кулаком, посылая короткие яростные трели.

– Ломать мой звонок вовсе не обязательно, – уведомил Ясень, отворив дверь. Сегодня на нем были белые шорты и серая майка. По степени непристойности шорты были немногим лучше халата, но хотя бы у него ничего не распахивалось. – Входи.

Ох уж этот его нейтральный тон, как будто она очередная пациентка, явившаяся на прием. Совпадение тут в действительности было только одно – он собирался как следует изучить то, что у нее внутри. Надишь вошла и, не снимая сандалии, прижалась спиной к входной двери, глядя на Ясеня взглядом, способным расплавить сталь.

– Ваш консьерж считает, что я проститутка, – прошипела она.

– Ха. Вы даже друг к дружке цепляетесь, да? – усмехнулся Ясень. Он был более тугоплавкий, чем сталь. – Я могу прояснить ему ситуацию.

– Для меня будет менее унизительным, если он продолжит думать, что я проститутка.

– Как хочешь. Сколько еще ты намерена здесь стоять?

– Хорошо бы до воскресенья.

– Не получится, – Ясень развернулся и зашлепал босыми ногами к кухне. – И смой эти ужасные стрелки, – прикрикнул он.

В ванной комнате, такой ужасающе знакомой теперь, Надишь сразу заприметила желтую зубную щетку в фабричной упаковке. Ясно, кому она предназначалась… Когда-нибудь ей придется распаковать щетку и поставить ее в стакан, рядом с зеленой щеткой Ясеня, но пока она старалась не думать об этом. Смыв с век кайал, Надишь еще пару минут притворялась, что это капли воды продолжают стекать по ее щекам. Она посмотрела на себя в зеркало: панически распахнутые карие глаза, приоткрытый рот, учащенное дыхание. Стоя здесь, она не добьется ничего, кроме гипервентиляции, поэтому Надишь вышла, сердито хлопнула дверью и, вколачивая пятки в мраморный пол, протопала в кухню.

Кухня была в тех же светлых тонах, что и вся остальная квартира, с многочисленными шкафчиками цвета морской волны и свисающими с потолка голубоватыми люстрами в форме бутонов. Вместо обеденного стола здесь была стойка с белой в серую крошку столешницей. По противоположным сторонам стойки размещалась пара высоких барных стульев, обитых зеленовато-голубой искусственной кожей. Это была кухня мечты. Как и в случае хирургического отделения, Надишь сочла бы, что попала в сказку, если бы ненавистный Ясень не мешал ей наслаждаться ситуацией. По столешнице были расставлены миски с сырыми продуктами, над которыми возвышалась винная бутылка из коричневого стекла.

– Что ты делаешь? – настороженно осведомилась Надишь.

– Готовлю ужин, – Ясень глянул на нее мельком. – Тебя надо подкормить. У тебя щеки запали. Уже не знаю, где в тебе душа помещается. Не стой столбом. Сядь.

Скованная и неуклюжая, Надишь забралась на высокий стул и нервно вытерла ладони о подол.

– Я занимаюсь мясом. А ты порежь картошку. Дольками, – Ясень положил перед ней разделочную доску и нож.

Надишь взяла нож и осмотрела его со всех сторон, ощущая тотальное недоумение. Ее глаза сузились.

– Ты даешь мне нож? Это еще одно из твоих решений, из-за которых совершенно ничего не может пойти не так?

Ясень сгреб мясные обрезки, зашвырнул их в ведро, запрятанное в шкафчике под раковиной, промыл руки под краном и тряхнул кистями, сбрасывая капли. Каждое движение он выполнял невозмутимо и неспешно, не стремясь побыстрее развернуться к Надишь. Только после он посмотрел на нее сквозь стекла очков в серебристой оправе и сказал:

– Ну, давай, выскажи это. Ты кипела всю неделю. Я же вижу, что тебя просто распирает.

Достаточно было слегка подтолкнуть ее, чтобы Надишь сорвалась.

– Ты – скотина! – произнесла она громко и отчетливо и вонзила нож в картофелину, отчего картофелина перевернулась и ручка ножа звонко стукнула по столешнице. – Сволочь! Подонок…

– Давай-давай, – подбодрил ее Ясень. – Мне интересно, как много бранных слов ты знаешь.

– Мерзкая ебучая мразь. Ублюдок… – Надишь царапнула ногтями по столешнице и стиснула руки в кулаки.

– Первое хорошо. Виртуозное владение ровеннским. Второе фактически неверно. Мои родители уже тридцать пять лет в браке.

– Докторишка паршивый… – ее голос дрогнул.

– А вот за паршивого докторишку мне немного обидно, – Ясень внимательно пригляделся к ней. – Собираешься снова плакать?

– Нет! – Надишь суетливо вытерла кожу под глазами, стараясь удерживать Ясеня в поле зрения. Он еще даже не приблизился, а ее щеки уже начали выжидательно пощипывать. Она обхватила край столешницы и крепко его стиснула.

– Ясно. Вот ты мне высказала все эти эпитеты, а теперь смотришь на меня большими глазами, вся напрягшись. Чего ты ожидаешь от меня? Что я ударом сшибу тебя со стула?

– Я не знаю, чего от тебя ожидать, – сердито отозвалась Надишь. – Все, что я знаю: что ты подлый, совершенно аморальный тип, способный на все.

– Тогда, чтобы снизить твой уровень стресса, я проясню свою позицию: я поступил с тобой жестоко и неправильно. Сейчас ты имеешь право бранить меня так, как тебе только хватит изобретательности. Никакой ответной агрессии с моей стороны не последует.

– Ты признаешь свою вину? – недоверчиво осведомилась Надишь и отпустила столешницу.

– Скорее сожалею, что позволил себе пойти на поводу у своих желаний и этим причинил тебе боль, – Ясень подошел к стойке и принялся резать лук-порей. – Мне стоило дать тебе больше времени. И тогда наша первая ночь не была бы сопряжена с таким количеством психологического травматизма.

– Ах, вот как… – сказала Надишь.

«Психологический травматизм». Какие изящные слова, чтобы облечь в них чью-то боль, унижение и страх. Есть и другие слова, не менее умные и лощеные. «Ампутация», например. Оно тоже красивое, куда красивее, чем любая из тех ситуаций, с которой человек столкнется после того, как это слово вошло в его жизнь. Например, проснется с утра с лопающимся мочевым пузырем и проведет полчаса, пытаясь без ног доползти до туалета и не опростаться прежде, чем успеет.

– К сожалению, когда человек охвачен страстью, он способен на поступки, которые не совершил бы, будучи в ясном сознании. Да и четыре года воздержания заметно сказались на моем здравом смысле.

– Бедняжка, – сладким голоском произнесла Надишь. – Надеюсь, тебя попустило после того, как ты оторвался на мне.

– Еще как. Думаю, теперь я смогу себя контролировать, – ответил Ясень ей в тон. – Хотя бы до тех пор, пока мы не покончим с ужином.

– Мне бы лучше воздержаться от ужина, – заявила Надишь. – Иначе есть вероятность, что меня несколько раз вырвет в процессе.

– Ничего страшного, – сказал Ясень. – Я врач, мне не привыкать к мерзостям. Просто нам придется избегать некоторых поз. И я подставлю тебе тазик.

В тщетной попытке растратить свое бешенство, Надишь схватила нож и начала кромсать картошку. Ясень с минуту наблюдал за ее действиями, а потом не выдержал.

– Я никогда не видел человека, который бы так неловко резал картофель. Ты без пальцев останешься.

– Чего ты хочешь от меня? – возмутилась Надишь. – Я росла в приюте, потом жила в общаге при училище. Теперь я ем на работе. Я не умею готовить!

– Ничего, ты быстро научишься. Я тебе покажу… – он обогнул стойку и подошел к ней. – Вот так… и так…

Да, резать картошку по его методу было значительно легче. Вот только как она вынесет его близость в постели, если ее передергивает только от того, что он стоит рядом?

Ясень вернулся на свое место и продолжил прерванную тему, теперь уже серьезным тоном:

– Даже со стратегической точки зрения это было совершенно неправильно. Та ночь сразу повела наши отношения по неверному пути. Я еще долго буду упрекать себя за содеянное.

– Ты ждешь, что я тебе посочувствую?

– Не утруждайся. Я всегда могу посочувствовать себе самостоятельно.

– Я выслушала твои излияния. Ты все время говоришь только о том… инциденте. А как же «прости, мне вообще не стоило тебя шантажировать»?

– Это я сделал бы в любом случае, – пожал плечами Ясень.

Надишь просто терялась от его наглой прямолинейности.

– Почему?

– Тебе известно, кто такие клептоманы?

– Разумеется.

– Так вот, клептоманы знают, что поступают плохо. Они знают, что их могут поймать и в итоге они будут наказаны и опозорены. И все равно они не в состоянии остановить себя. Иногда желание так интенсивно, что у нас не получается его сдерживать.

– Я ничего в жизни не хотела так сильно, как вонзить этот нож прямо тебе в ухо. Но я же этого не делаю, – ровно произнесла Надишь, продолжая резать картофель. Разве что нож ударялся о стеклянную доску несколько громче, чем следовало.

– Значит, желание еще не достигло той степени, когда тебя сорвет, – хмыкнул Ясень.

– Возможно, что достигнет. Скорее всего в ходе нашего дальнейшего разговора. Что ты за кадр! Это поразительно… просто поразительно… – нож грохотал по доске, – до какой степени ты моральный урод. И до какой степени ты в неведении об этом.

Ясень пожал плечами.

– Или же я просто честен. Никогда не пытался кому-то понравиться, притворившись лучше, чем я есть. И все же, Нади… если ты меня не поняла… если я плохо сформулировал свои мысли… повторю: мне правда жаль, что я обидел и напугал тебя. Я этого не хотел.

– Плевать мне на твои сожаления, – Надишь раздраженно смахнула искромсанную картофелину в кастрюлю. Слова Ясеня не успокаивали ее, а лишь раздували внутри пламя холодной ярости. Надишь начала дрожать. Обхватив себя за предплечья, она обнаружила, что ее кожа покрыта мурашками. – Я замерзла. Убавь кондиционер, – резко потребовала она, не добавив даже «пожалуйста». Ей все еще было странно разговаривать с Ясенем в этой пренебрежительной манере. В то же время она считала, что после того, что он с ней сделал, некоторые социальные условности можно отставить.

Ясень уменьшил мощность кондиционера и, не дожидаясь, когда температура поднимется до некомфортного для него уровня, снял майку. Судя по его торсу, он скорее проводил вечера с книгами, нежели тягал гантели. И все же то обстоятельство, что ему повезло родиться мужчиной, уже обеспечивало его физическое превосходство – что он успешно доказал ей в проклятом коридоре этой самой проклятой квартиры. «Неравенство, – подумала Надишь. – Все в мире сводится к неравенству».

– Если бы я была ровеннской женщиной… – ее губы скривились, – ты бы никогда так не поступил со мной. Ты бы видел во мне человека. Кого-то с собственной волей. Кого-то равного тебе.

– Дело не в этом, – Ясень качнул головой и, придвинув к себе доску, начал нарезать томаты. – Я вижу в тебе человека. Однако с ровеннской женщиной у меня было бы куда больше возможностей добиться своего социально приемлемыми способами. А что я мог предпринять с тобой? Ухлестывать на глазах всей больницы? Это неприемлемо. Шепотом на ухо позвать тебя на свидание? Ты была бы в ужасе. Ты бы пошла со мной только под дулом пистолета, но это автоматически приводит нас к варианту, который и получился в итоге. Какие вообще у меня были шансы выстроить с тобой отношения в больнице, где я до сих пор не запомнил имена некоторых коллег, потому что у меня просто нет времени на общение с ними? – он заглянул в миску из-под овощей. На дне остались только луковицы. – Лук?

– Никакого лука, – категорически возразила Надишь. Ничего, что будет раздражать ее и без того воспаленные глаза. Она приподнялась и потянулась через столешницу к бутылке. – Что это? Не то ли это вино, которое ты заставил меня выпить на той неделе?

– Я решил пустить его остатки в мясо.

Надишь задумчиво повращала бутылку в руках.

– А знаешь, я сейчас поняла, что твоя идея накачать меня снотворным была не так плоха. По крайней мере я ничего не помню. Мне хватило тех событий, что предшествовали моему обмороку. Всю неделю они прокручивались в моей голове, снова, снова и снова.

– Предлагаю заполнить пробел.

– А я предлагаю обратное. Я не хочу ничего чувствовать, вообще не хочу быть в сознании, когда ты взгромоздишься на меня.

– Ты серьезно? Предлагаешь снова тебя вырубить? – поразился Ясень. – Ну уж нет. Дозировка не была чрезмерной. Ты не должна была отключиться. Если когда-нибудь будешь проходить серьезное хирургическое вмешательство, я бы на твоем месте обсудил эту ситуацию с анестезиологом.

– Ты никогда не будешь на моем месте.

– Не скажи. В мире много грязных извращенцев. И на меня найдется. Да и честно: я бы и в тот раз предпочел, чтобы ты была более расслабленной, но в сознании. Опыт был, конечно, раскрепощающий, но все же несколько отдающий некрофилией.

Глаза Надишь сузились, а затем снова обратились на бутылку.

– Что ж, тогда я воспользуюсь другим способом. Здесь довольно много. На мясо тоже останется. А, впрочем, мясо обойдется.

Ясень потянулся через стойку, пытаясь выхватить у нее бутылку, но Надишь крепко прижала бутылку к груди. Он обещал не бить ее, вот пусть попробует отобрать вино без драки.

– Дай мне бокал, – потребовала она.

– Послушай, мне не нравится твоя идея… Алкоголь – опасная вещь, и в твоем возрасте…

– Ты меня изнасиловал! – выкрикнула Надишь, судорожно прижимая бутылку к себе.

И испытала колоссальное облегчение. Наконец-то вещи названы своими именами. Претензии озвучены. Всю неделю это мерзкое слово стучало где-то в основании шеи, но Надишь не позволяла ему продвинуться в мозг. Теперь хотя бы одна неприятная вещь была сделана.

– Ты занимался со мной анальным сексом, когда я была в бессознательном состоянии, – злобно продолжила она. – В стране, где секс до брака запрещен вовсе… А теперь поучаешь меня насчет пьянства?

И Ясень сдался. Энергия ушла из его позы. Плечи поникли.

– Я вовсе не пытаюсь тебя поучать… – объяснил он. – Но ты – из непьющей нации. Скорее всего, у тебя нет ферментов, помогающих усваивать алкоголь качественно. Один бокал еще куда ни шло, но если ты переберешь, то наутро тебе будет очень плохо.

– Мне уже очень плохо, – просто сказала Надишь. – Куда хуже?

Ясень достал из верхнего шкафчика два бокала.

– Тогда я составлю тебе компанию. Но запомни мои слова: утром ты будешь чувствовать себя ужасно.

– Да. В любом случае.

Он налил себе полный бокал, а для Надишь – только до половины, и, достав из холодильника графин, разбавил водой. Надишь посмотрела на Ясеня волком, но бокал взяла. Разумеется, вкус оказался бледноватым. Это раздражало. Отпивая глоток за глотком, Надишь не переставала хмуриться. Ясень, отойдя к шкафчикам, громыхал посудой.

– Что-нибудь еще? – заботливо осведомился он, возвратившись к стойке. Подхватив свой бокал, он неспешно отпил из него. – Мы попробовали оскорблять меня, и даже прибегли к алкоголю, но ты все еще выглядишь мрачной.

– Возможно, мне необходимо применить физическое насилие, – буркнула Надишь.

– Что ж, попробуем, – легко согласился Ясень. – Только сразу договоримся: в лицо не бей. Мне будет трудно объяснить фингал на работе. Хотя очки я все-таки сниму. На всякий случай, – он действительно снял очки и положил их на стойку.

– Нет, это не равноценно, – возразила Надишь.

– А что равноценно? – осведомился Ясень. – Собираешься изнасиловать меня в ответ? У тебя не получится изнасиловать того, кто так страстно тебя хочет.

– Анально, – мстительно прошипела Надишь.

– Давай, – прыснул Ясень. – Я готов к экспериментам.

Надишь смутилась, вдруг осознав, что не способна различить, когда он шутит, а когда говорит всерьез.

– Ничем тебя не проймешь… – уныло пробормотала она и обратилась к вину за моральной поддержкой. Моральная поддержка наверняка плавала где-то там, в бокале…

– Ладно, – несколько разочарованно произнес Ясень. – Если ты пока не настроена истязать меня, я сосредоточусь на готовке.