Отпусти меня

Старик оценивающе прищурился.

– Да кило двадцать на вид. Она у меня еще маленькая.

– Нет, на вид не пойдет. Мне нужен точный вес. Возьми-ка ты ее осторожно на руки… меня она напугается… и становись с ней на весы.

Надишь вернулась из перевязочной. Они взвесили деда с козой, потом, уложив козу на кушетку в перевязочной, взвесили деда без козы. Путем простейших арифметических вычислений вес козы был определен в 19 килограммов 800 граммов.

– Глаз-алмаз, дед, – похвалил Ясень и сосредоточился на пациентке.

Сквозь тряпку отлично прощупывался прорвавший кожу острый обломок кости. Рана все еще кровоточила, но слабо. Однако при любой попытке размотать тряпку коза начинала дергаться, хрипеть и даже предприняла попытку цапнуть Ясеня.

– Ну ты и коза! – отдернув руку, осудил козу Ясень.

– Она обычно хорошо себя ведет, – расстроился старик. – Она просто испугалась.

– Дед, иди-ка посиди в коридорчике. Не путайся под ногами, – приказал Ясень.

Дед, комкая в руках кепку, потащился к выходу.

– Мы вообще сможем что-то для нее сделать? – спросила Надишь по-ровеннски.

– С медикаментами проблем не возникнет: многие человеческие лекарства подходят для животных… Одна проблема: я не знаю дозировки. Так что общий наркоз ей давать я не решусь. А вот седация необходима, иначе она просто не даст нам что-либо сделать. Давай сначала попробуем аминазин 2,5 миллиграмма на килограмм веса внутримышечно. Не хватит – добавим, – решил Ясень. – Что смотришь? Коли.

– Куда ее колоть? – растерялась Надишь, испуганно оглядывая козу. Коза была премилая: округлые рожки, белая полоса вдоль морды, рыжевато-коричневая шерстка. Но сейчас она была в таком жалком состоянии, что смотреть больно.

– В ляжку.

– Но там же шерсть…

– Помажь шерсть спиртом. Что ты за медсестра такая, что не можешь сделать заурядную внутримышечную инъекцию обыкновенной козе?

– Перестань издеваться надо мной, – нахмурилась Надишь.

– Я не издеваюсь. Я возмущаюсь.

Надишь так и не научилась определять, когда он серьезен, а когда шутит.

Аминазин привел козу в подходящее для медицинских манипуляций состояние. Она стала вялой и сонной и едва реагировала на прикосновения, но Ясень все равно примотал ее бинтами к кушетке, исключая рывки и подергивания во время операции. Размотав тряпку, они аккуратно состригли шерсть на пораженном участке, попутно обкалывая ногу новокаином. Ясень омыл рану антисептиком и сделал надрез, раскрывая кожу и мышцы. Перелом оказался оскольчатым. Ясень тщательно сопоставил костные отломки, надежно зафиксировал кость с помощью винтов и пластины, а затем зашил рану и ввел козе антибиотик. Надишь подготовила гипсовую повязку.

– Повязка должна чуть выступать за копыто, – проинструктировал Ясень. – Тогда коза сможет опираться на нее при ходьбе, – он протянул руку и погладил козу по длинной морде. – Ну-ну, Пушиночка, все самое страшное позади.

Когда гипс подсох и затвердел, Ясень застелил тележку простыней, переложил туда полусонную козу, укрыл ее второй простыней и вручил деду. Игнорируя слезливые выражения благодарности, он объяснил, как колоть козе антибиотики, убедился, что дед все понял, вручил ему шприцы и ампулы, поручил явиться через несколько дней за дальнейшими инструкциями и выставил вместе с козой вон.

– Мне придется ввести для этих идиотов на посту новое официальное правило, которое раньше я считал очевидным по умолчанию: никаких животных в хирургическом отделении, никогда.

– Ты хороший врач, – признала Надишь. – Глядя, как ты работаешь, можно даже забыть, что ты говнюк. Но потом что-то обязательно напомнит.

Ясень стрельнул в нее недовольным взглядом.

– Продезинфицируй перевязочную. Очень тщательно. А затем можешь идти домой, – он бросил взгляд на часы. Почти девять. – Если только не решишь подождать полчаса, пока я разберусь с протоколами, а потом уехать со мной…

Надишь ощутила острое, болезненное желание согласиться. Но где-то неподалеку от автобусной остановки в своей машине ее, возможно, все еще ждал Джамал.

– Нет уж, спасибо, – отказалась она и ушла приводить в порядок перевязочную.

Увидев машину Джамала, она рассмеялась вслух от облегчения.

– А я боялась, что ты на меня обиделся, – призналась она, забравшись на переднее сиденье. – Я так давно тебя не видела. Думала, ты умышленно меня избегаешь.

– Я был занят, действительно занят, – объяснил Джамал. – Да и с чего бы я стал на тебя обижаться? Ты была права. Меня занесло.

– Долго ждал?

– Около часа, – Джамал запустил двигатель.

– Я задержалась на работе… Сегодня у нас произошла такая нелепая ситуация…

Надишь рассказала про козу. Джамал кивал, но слушал вполуха. Он выглядел усталым и взвинченным.

– А как у вас в автомастерской? – оборвала свой рассказ Надишь.

– Свои сложности…

Они преодолели уже половину пути, давно покинув центральную, застроенную относительно приличными зданиями часть города.

– Надишь… даже если мы не пойдем дальше… это же не значит, что мне совсем нельзя до тебя дотрагиваться?

Надишь прикоснулась к его руке.

– Нет, не значит.

На заднем сиденье она попыталась сосредоточиться на поцелуях, но перед глазами мелькали фрагменты сегодняшнего дня. Прямоугольный зрачок козы с плещущейся внутри болью, краешек белого халата Ясеня, его так резанувшая слух, непривычно нерешительная интонация, когда он предложил ей остаться с ним. Если бы не Джамал, она бы не смогла сопротивляться себе и согласилась. Рядом с Ясенем она ощущала себя так, будто упала в поток.

Джамал застонал, когда ладонь Надишь проскользнула под его рубашку и погладила его по спине. Надишь нравилась ее власть над ним, пусть даже она ощущала себя скорее сторонним наблюдателем, чем участником происходящего. Она была почти счастлива, но еще не совсем.

***

В среду вечером Джамал снова забрал ее с работы, хоть и предупредил, что время в автомастерской сейчас неспокойное и он может опять пропасть. Обычно Надишь не решалась без крайней необходимости бродить среди ночи – местных женщин не трогали, но все же риск оставался всегда. Однако с большим, сильным Джамалом она позволяла себе гулять допоздна. Если она замерзала на ветру, то всегда могла прижаться к Джамалу и согреться. Они расстались только когда в небе поднялась луна.

В четверг даже к полудню Надишь не смогла взбодриться, продолжая отчаянно зевать, и Ясень осведомился подозрительно:

– Чем ты ночью занималась?

– Читала твой справочник по общей хирургии, – соврала Надишь.

– Думаю, тебе стоит вернуть мне книгу.

– Ни за что, – выглянув за дверь, Надишь пригласила следующего пациента.

Вошел большой, угрюмый мужчина, поддерживая маленькую, замотанную в черный платок женщину. Мужчина подтащил женщину к кушетке и усадил ее. Вероятно, ранее она держалась вертикально только за счет его усилий, потому что стоило ему отпустить ее, как она сразу завалилась набок.

– Вот, – сказал мужчина и, отойдя в угол, встал там.

Надишь обратилась к женщине, но та не отреагировала. Черный платок закрывал все ее лицо. Надишь прикоснулась к платку и почувствовала влагу на пальцах. Пальцы окрасились кровью, обильно пропитавшей ткань. Надишь заглянула под платок и вскрикнула от увиденного.

Ясень бросил взгляд на женщину, и его лицо дернулось.

– Что случилось? – спросил он у мужчины. Придвинув стул, он сел возле пациентки и сдвинул платок, изучая ее раскрошенное лицо.

– Изменила, – буркнул мужик. – Ну я и заехал ей пару раз по морде.

– Ну и как, это помогло вернуть ее любовь? – прищурил глаза Ясень.

– Просто подлатайте ее, и мы пойдем домой, – огрызнулся мужик.

Ясень прижал пальцем кровоточащую лицевую артерию и заверил:

– Сейчас мы ее отмоем, помажем ссадины мазью, она встанет и зашагает.

Надишь покосилась на него, застигнутая врасплох его странным чувством юмора.

– Нади, помоги мне переложить пациентку на каталку и поехали.

– Куда поехали?

– Я же сказал: намажем ее мазью, – буркнул Ясень и приказал ревнивцу: – Подожди жену здесь.

– Какая мазь? – перейдя на ровеннский, обрушилась Надишь на Ясеня, стоило им чуть отдалиться от ожидающих в очереди пациентов. Надишь толкала каталку, Ясень продолжал поджимать артерию у края нижней челюсти. – У нее в лице ни одной целой кости!

– Я заметил. Я как бы немного хирург, – парировал Ясень. – А что, я должен был ему сказать: твоя жена при смерти, сиди жди полицию? Так, сейчас сверни-ка в рентгенологический кабинет.

Он помахал рукой в окровавленной перчатке, подзывая пробегающего мимо санитара, и на ходу выдал ему инструкции.

– Всех бы их сдавал, до единого, – процедил Ясень сквозь зубы, как только санитар убежал выполнять поручения. – Но тогда побитых жен к нам вообще водить не будут. А потому приходится привлекать к ответственности только самых ублюдочных муженьков. Ненавижу насилие…

«Если только оно не сексуальное и не осуществляется над жертвой, неспособной оказать сопротивление», – подумала Надишь, но озвучивать свои мысли не стала. Сейчас определенно была не та ситуация, чтобы спорить и в чем-то упрекать Ясеня.

– Как поступим с остальными пациентами?

– Их уведомят, что прием на сегодня окончен. Санитары знают, что делать. Не первая такая ситуация и не последняя.

Они ввезли пациентку в рентгенологический кабинет.

– Бегом готовить операционную, – приказал Ясень.

Надишь с сомнением посмотрела на пациентку.

– Как вы вообще сделаете снимки, если у нее из артерии кровь хлещет?

– Бегом, я сказал. Разберемся без тебя. И достань перфторан из холодильника. Пусть немного согреется.

– На снимке костяная каша, – уведомил Ясень в предоперационной. Он вытянул вперед уже обработанные антисептиком руки, позволяя Надишь набросить на него стерильный хирургический халат и затянуть завязки на запястьях. Подоспевший санитар завязал халат сзади. – Была бы у меня возможность перенаправить ее к челюстно-лицевому хирургу… но в здешних реалиях придется самому выкручиваться. О красоте уже и речи не идет. Вернуть бы часть функциональности.

Омывая стрептоцидом деформированное, стремительно опухающее лицо пациентки, Надишь ощущала жжение в глазах, и едва ли к этому имел отношение витающий в операционной едкий запах антисептика. Осторожно раскрыв пальцами окровавленный рот, она оросила его внутреннюю поверхность раствором перманганата калия и вдруг представила Ками, ее волосы, завивающиеся в мягкие кольца, ее глаза, ничуть не умнее, чем у той козы, но столь же переполненные страданием. В этой стране женщины едва ли превосходили в правах животных. Их физическая сохранность полностью зависела от мужчин. К счастью или к несчастью, мужчины были разные. Кто-то был готов тащить в тележке козу и умолять врачей о помощи, потому что наблюдать страдание живого существа было для него невыносимо. Другой же обрушивался и калечил, как бульдозер, не испытывая и тени сочувствия. И сейчас под гусеницы одного из этих бульдозеров угодила пустоголовая, нерешительная, беспомощная Ками.

Ясень приступил к работе, и сознание Надишь прояснилось, сосредоточилось на насущной задаче. Первым делом требовалось перевязать перебитую лицевую артерию. Ясень провел надрез параллельно краю нижней челюсти, обнажил артерию и наложил лигатуры, после чего зашил разрез послойно.

– Ну вот, уже проще.

Он осмотрел полость рта и глотки, удалил сгустки крови и осколки зубов. Несмотря на тяжелые повреждения, пациентка дышала самостоятельно, но усиливающийся отек гортани грозил ей асфиксией, поэтому Ясень принял решение установить трахеостому. Нащупав обтянутыми перчаткой пальцами нижний край щитовидного хряща, Ясень провел скальпелем вниз по средней линии шеи, рассекая кожу, подкожную клетчатку и поверхностную фасцию. Щипчиками он развел мышцы гортани, скальпелем надрезал кольца трахеи и ввел трахеостомическую канюлю. Зафиксировав канюлю, он ушил рану и приказал:

– Перфторан 500 миллилитров капельно.

В кшаанских условиях донорская кровь была малодоступна – местные просто не понимали, почему им следует ехать куда-то и позволять откачивать из себя кровь. Даже финансовое вознаграждение, предлагаемое донорам, не обеспечило поступления крови в необходимых объемах. В подавляющем большинстве случаев Ясень старался обходиться кровезаменителями или же реинфузией – то есть переливанием пациенту его же собственной крови, собранной во время операции. Следуя приказу, Надишь установила капельницу. Только когда в локтевую вену пациентки начала поступать голубоватая искусственная кровь, Ясень смог заняться собственно лицом.

Он начал со скуловой кости, под ударом кулака вдавившейся внутрь. Сделав надрез, он ввел крючок под смещенный отломок, подхватил его и потянул, пока щелчок не уведомил его, что кость встала на место, а затем установил скобы для фиксации осколков.

Большим пальцем правой руки он выпрямил спинку носа. Обернув пинцет марлей, ввел его по очереди в правый и левый носовые ходы, вправляя отломки, смещенные в сторону полости носа. Затампонировал носовые ходы, предотвращая повторное смещение. Произвел репозицию вывихнутых зубов. А затем надолго замер, изучая искалеченные челюсти. Ему предстояло зафиксировать костные отломки, используя для этого неповрежденные части черепа. Сложная задача, когда лицо пациентки напоминает разбитую вазу… И все же Надишь была абсолютно спокойна. Это же Ясень. Он что-нибудь придумает. Если бы с ней самой случилось нечто подобное, она бы предпочла оказаться на его операционном столе. Плевать ей на заумных челюстно-лицевых хирургов из Ровенны.

На улице давно стемнело, часы отсчитывали час за часом. Разрушение было тупым и быстрым. Восстановление требовало времени, упорства и знаний. Ясень собирал разбитую вазу, склеивал кусочки, придавая ей прежнюю форму. Когда все фрагменты челюстей были закреплены проволочными швами, Ясень сопоставил губы пациентки по кайме и сшил разбитые слизистые. Все это время Надишь была рядом. Придерживала здесь, подавала то, оттирала кровь, раздвигала разрезы крючками. У этой пациентки был незначительный шанс выжить, учитывая, что ее челюстно-лицевые повреждения сочетались с тяжелейшей черепно-мозговой травмой, и все же Ясень не боялся приложить лишние усилия. Вопреки его заявлению, что о красоте речь не идет, он отнесся к ее лицу бережно: делая надрезы, он, во избежание заметных шрамов, старался двигаться вдоль естественных складок кожи, даже если это мешало его собственному удобству, и накладывал тоненькие скрытые швы.