Отпусти меня

Хотя ей удалось скрыть от Нанежи, что оскорбления попали в цель, но все же она чувствовала, что кровоточит. Ближе к вечеру явился слегка помятый жизнью Ясень. Даже после пяти изнурительных операций Надишь все не могла отделаться от сомнений и подозрений. Что если Нанежа права? Что, если она действительно превратилась в законченную шлюху?

Разумеется, Надишь не напрашивалась на всю эту ситуацию с Ясенем, однако в дальнейшем начала получать от нее куда больше удовольствия, чем было позволено жертве. Та первая ночь, когда Ясень пользовался ею как вещью, до сих пор, стоило только вспомнить, вызывала жжение в груди и чувство унижения, однако последующие, когда она находилась пусть в измененном, но все же сознании, не оставили на ней и царапинки. Она могла, конечно, притвориться, что это опьянение избавляло ее от стыда, но и после, протрезвев и помня все детали до единой, никакого стыда не испытывала.

Теперь регулярно встречаясь с Джамалом, она ни разу не упомянула имени Ясеня, в крайнем случае заменяя его громоздкой фразой «доктор, с которым я работаю». Как будто опасалась, что, произнеси она это имя, и Джамал сразу услышит в ее голосе что-то, увидит, как в ее глазах мелькнет то, что она так старается от него скрыть. И если он узнает… если он только узнает… он развернется, и уйдет прочь, и никогда не заговорит с такой девушкой вновь. И вот эта-то сцена, прокручиваясь в ее воображении, порождала в Надишь стыд. Жгучий, испепеляющий стыд.

В какой-то момент она заметила на себе изучающий взгляд Ясеня, но стоило ей посмотреть на него в ответ, как он уткнулся в свои протоколы. От недосыпа белки его глаз испещряли красные прожилки.

В пятницу Лесь не пришел – вероятно, вирус вовсе не позволил ему встать с кровати, но зато Надишь была избавлена от гастроэнтеролога и облагодетельствована присутствием Ясеня. Заканчивалась третья рабочая неделя после того кошмарного вечера, а расплата ее так и не настигла. Был ли Ясень слишком занят для того, чтобы найти время для мести? Или же ждал момента, когда она расслабится, потеряет бдительность, и тут он нанесет смертельный удар? В любом случае она не верила, что он обойдется без репрессий. Это же Ясень. Он же готов тебя сожрать с потрохами, если ты не явишься вовремя на пятиминутку. Он же сволочь. Он аморальная скотина. Мерзкий тип, способный абсолютно на все. Но при этом отлично разбирающийся в хирургии… и это уже делало его намного лучше, чем гастроэнтеролог.

– Иди домой, – не поднимая головы, буркнул Ясень, и Надишь поняла: нет, опять не случилось.

Стоя на остановке, она ждала запаздывающий автобус, куталась в шаль и мерзла – по ночам температура падала уже до двадцати градусов. Неужели Ясень действительно отказался от нее? А ведь ей думалось, что он никогда не выпустит ее из когтей. Однако стоило всего один раз запустить ему в голову стаканом… и второй раз тарелкой для фруктов… как он уже передумал иметь с ней дело.

В субботу она проснулась в том же подавленном настроении, что накануне, и долго валялась на кровати, пытаясь читать. Библиотека Ясеня была теперь для нее недоступна, но у нее все еще оставался толстенный, почти на тысячу страниц, справочник по общей хирургии, который Ясень до сих пор не запросил обратно. Этот обширный труд был опубликован еще тридцать лет тому назад, но, как заверил ее Ясень, до сих пор оставался актуальным. Все же текст был тяжеловесным и сложным, насыщенным терминологией, и Надишь продиралась сквозь него с трудом. Некоторые фрагменты так и остались для нее непонятными, перечитывай их хоть три раза, хоть десять. Она хотела бы расспросить Ясеня, но эта возможность была для нее потеряна так же, как доступ к его книжным полкам.

После полудня на своем громыхающем драндулете приехал Джамал. Надишь пыталась с ним общаться, но была какая-то разбитая и несосредоточенная, поэтому часто отвечала невпопад.

– Почему ты такая грустная? – спросил Джамал.

– И сама не знаю, – ответила Надишь. – Просто в сердце все время скребет, скребет…

Выражая поддержку, Джамал слегка сжал кончики ее пальцев, но Надишь уже надоели эти осторожные, сдержанные прикосновения, так что она сама прильнула к нему. Джамал обнял ее, а затем, нагнувшись, поцеловал в лоб.

В воскресенье с утра Джамал отпросился из автомастерской и приехал чтобы свозить Надишь на рынок. В принципе, она дошла бы и пешком, но с Джамалом было веселее – насколько только она могла веселиться в ее расклеенном состоянии. У нее была с собой некоторая сумма, которую она сняла со своего счета в банке. Они долго бродили среди рядов, и в итоге Надишь выбрала красивенькую красную кофту и коричневые туфли на низком каблуке. Джамалу она купила витой кожаный браслет с агатом, хотя Джамал упирался и просил не тратить на него деньги.

– Мне бы наоборот тратить побольше, – рассмеялась Надишь. – А то я не умею.

После этого Джамал взял браслет и сразу же его надел. Агат был так темен, как его глаза.

Они купили на рынке по плошке мушмуля – блюда из бобов, плавающих в густом остром соусе – и съели его там же, за шаткими облупленными столиками. Надишь едва осилила свою порцию, но ей это было нужно. Теперь, когда Ясень не пичкал ее по выходным, она снова почти ничего не ела в субботу и воскресенье и утром понедельника чувствовала себя несколько ослабшей. В целом все было таким… нормальным. Не было ни сверкающего мраморного пола, ни картин с лесами и озерами, которые Надишь едва представляла вживую, ни мужчины с кожей цвета ледников, расхаживающего по квартире в чем мать родила и, отпивая из винного бокала, рассказывающего одну за другой дикие истории из эпохи зарождения хирургии. Хотя историй о хирургии ей все-таки очень не хватало…

Когда Джамал вез ее обратно домой, он остановил машину на пустынной дороге и поцеловал Надишь в губы. Надишь была не в настроении целоваться, но позволила. Это же был Джамал, в детстве она мечтала выйти за него замуж. Проблема в том, что она не переставала думать о Ясене. Он выбросил ее из головы? Он вынашивает какой-то зловещий план?

Только после отъезда Джамала, уже дома, Надишь осознала, что не увидела на рынке отца Ками. Обычно он торговал специями в одном из рядов, но сегодня его место пустовало. Странно. Он никогда не пропускал воскресенье – самый прибыльный день. Надишь подумала, а не зайти ли ей к Ками, но дело шло к вечеру, ноги у Надишь гудели после долгой ходьбы по рынку, к тому же она опасалась в очередной раз разгневать старика и тем самым осложнить Ками жизнь. Она помучилась еще немного над общей хирургией, приняла ледяной душ и легла спать.

***

Надишь разбудило протяжное завывание, которое она спросонья приняла за рев ветра. Однако же звук все нарастал, приближаясь, и все меньше походил на ветер, тем более что сезон зимних ветров обычно начинался позже, в декабре. Женский плач – опознала Надишь. Что происходит? Вскочив с кровати, она начала торопливо одеваться, уже готовая бежать неизвестной на подмогу. Однако неизвестная обратилась к ней сама, сдавленным голосом позвав сквозь дверь:

– Надишь!

Щелкнув по выключателю, Надишь поспешила растворить дверь. За дверью она увидела девушку с висящими вдоль лица, выбившимися из косы волосами. Девушка сощурилась от света, а затем распахнула рот и истерически завопила.

– Что? – спросила Надишь.

Девушка вопила.

– Что? – крикнула Надишь. Захлопали двери – соседи высунулись посмотреть на представление.

– Да что с тобой?!

Девушка раскрыла рот еще шире, зажмурилась и взмыла до таких децибел, что по всей округе полопались стаканы. И тогда Надишь широко размахнулась и влепила ей пощечину, да так, что девушка опрокинулась задом на землю. Хотя действие Надишь было чисто импульсивным, оно внезапно оказалось верным. Девушка затихла и схватилась за щеку.

– Ты чего дерешься? – все еще сидя на земле, кротко осведомилась она.

Как только на ее лице появилось это глупое недоуменное выражение, Надишь немедленно вспомнила, где видела ее раньше. Это же одна из сестер Камижи. То ли Шахрат, то ли Сахрош.

– Теперь можешь говорить? Что случилось?

– Камижа померла. Мамка зовет тебя ей помочь.

– Ками? – Надишь прижала руки ко рту. – Померла?

Слезы брызнули из ее глаз и потекли по пальцам. Заметив их, то ли Шахрат то ли Сахрош снова начала выть. Вторя ей, Надишь громко зарыдала. Секунд тридцать они отчаянно ревели, затем Надишь вдруг опомнилась.

– Подожди… Если она уже умерла, зачем мне идти ей помогать?

– Ну, может, не померла еще, – предположила сестра Ками с поразительным хладнокровием. – Может, пока только помирает.

– Что же мы стоим! – подскочила Надишь. – Бежим!

Набросив сандалии, она бегом бросилась к дому Ками, вскоре оставив ее неповоротливую сестрицу далеко позади.

В маленьком домике Ками свет горел в обеих комнатах. Уже со двора можно было услышать наполняющие дом причитания и крики – сестры и мать не жалели голосовых связок, выражая свою скорбь. Надишь влетела в узкий, лишенный вообще какого-либо освещения коридор и сразу выкрикнула, несмотря на сбитое дыхание:

– Где она?

– Там, у девочек в спальне, – мать Ками указала рукой направо.

Надишь вбежала в комнату. Почти все пространство комнатушки занимали три кровати, на каждой из которых по ночам теснились две девушки. Сейчас кровати были пусты, кроме той, на которой лежала не подающая признаки жизни Камижа, чьи сестры теснились за Надишь в коридоре, подталкивая ее в спину. Сорочка Ками была задрана выше коленей, руки вытянуты вдоль тела, голова запрокинута.

– Мертва, как есть мертва, – простонала одна из сестер, и все хором запричитали.

– Ками, Ками… – упав на колени возле кровати, Надишь схватила Камижу за руку.

Та не отреагировала. Ее рука была холодной и вялой. Надишь наклонилась ухом ко рту Ками и прислушалась. Впрочем, в таком шуме она не услышала бы не только дыхание, но даже храп.

– Да заткнитесь вы! – рявкнула Надишь.

Ее окрик подействовал ровно на пять секунд. Этих пяти секунд Надишь хватило, чтобы расслышать слабое дыхание и разглядеть, что грудь Ками едва заметно, но вздымается. Ото рта Ками исходил слабый запах рвоты. Также Надишь заметила несколько розоватых пятен на ее сорочке. Лежа на спине, Ками рисковала захлебнуться в случае, если рвота возобновится, так что Надишь немедленно перевернула ее набок и накрыла одеялом, чтобы немного согреть.

– Что случилось? – спросила Надишь.

Вперед выступила старшая сестра Ками.

– Мы спали, – начала она не без важности. – Я лежала рядом с Камижей и проснулась от того, что ее рвет. Я начала ее ругать, она не ответила и заснула обратно. Я встала, вытерла рвоту, продолжая бранить ее. А потом смотрю на нее повнимательнее – а она вот такая.

– Стоило отцу уехать, и она сразу отчебучила, – вклинилась другая сестра, самая высокая из них.

– А куда он уехал? – спросила Надишь, уже чувствуя, как к ней подступает мрачное озарение.

– Родственников навестить и заодно позвать их на свадьбу. Это ведь уже на той неделе, в воскресенье.

Надишь упала на четвереньки, ползком обогнула кровать, затем заглянула под нее. Сестры и мать Камижи, недоуменно переглядываясь, наблюдали за ней.

– Нашла! – Надишь выхватила из-под кровати пустой бутылек без пробки. – Что здесь было? Гушмун? Гушмун?!

– Ну да, – ответила одна из сестер. – Только бутылек раньше полный был…

– Полный, – лицо Надишь страдальчески исказилось.

Осознав, что случилось, сестры на секунду затихли, а потом снова начали стенать и плакать.

– Ее сильно рвало? Большая была лужа?

– Да маленькая, вот такая…

Это означало, что прямо сейчас большая часть отравы всасывается в стенки желудка, с каждой минутой сокращая шансы Камижи выжить. Мелко дрожа от волнения, Надишь похлопала Ками по щекам, пощекотала ее, позвала по имени. Все было бесполезно, Ками не реагировала. Будь Ками в сознании, Надишь провела бы беззондовое промывание желудка. Но для этого требовалось, чтобы пациент был способен пить самостоятельно. Любое вливание воды в рот бессознательному человеку грозило попаданием жидкости в дыхательные пути и последующим захлебыванием. Надишь ничего не могла сделать.

– Мы должны вызвать машину скорой помощи. Они приедут и промоют ей желудок зондом.

– Никакой скорой! – сразу воспротивилась мать Ками. – Мой старик меня прибьет, если пущу сюда бледных! А что соседи скажут?

«Какие же они все тупые», – с отчаянием подумала Надишь.

– Если она очнется, уговорите ее выпить воды. 4–6 стаканов. Вода должна быть чуть подсоленной, комнатной температуры. Затем засуньте палец ей в рот и надавите на корень языка. Спровоцируйте рвоту. Повторите все сначала несколько раз, пока из желудка не польются чистые воды. Только, я вас умоляю, не перестарайтесь и не угробьте ее в процессе! И ни в коем случае не кладите ее на спину, только набок!

– А ты?

– А я убежала вызывать скорую.

Кто-то потянулся схватить ее, но Надишь ловко увернулась. Увещевания и упреки тем более ее не остановили. Жизнь Ками заботила ее куда больше, чем идиотские обижульки ее родственников.

Единственный телефон в их районе располагался в почтовом отделении. Несмотря на его юридический статус, фактически почтовое отделение являлось частным домом, и почтальон жил там же. Как всегда, фонари светили в соотношении один на десять не в пользу горящих, и большую часть пути Надишь пришлось преодолевать в кромешной тьме. Казалось, она продвигается ужасно медленно. Хотелось сорваться и побежать во весь опор, и только осознание, что переломай она сослепу ноги – и Ками не получит никакой помощи вообще, заставляло соблюдать осторожность.

Подбежав к маленькому зданию почты, Надишь неистово замолотила кулаками в окно. Изнутри донеслись возня и ворчание.

– Открывай! – закричала Надишь. – Мне нужна скорая! Там девушка умирает!

К чести почтальона, он почти немедленно распахнул ей дверь. Это был низенький, не выше Надишь, мужчинка с седенькой бородкой и круглым брюшком. Из одежды на нем было только исподнее, так что, прикрывая срам, мужчинка кутался в норовящее свалиться с него одеяло.

– Телефон там, – показал он ей пальцем на темный коридор.

Пока Надишь бежала к телефону, у нее была секунда, чтобы одобрить решение почтальона поставить человечность выше строгих кшаанских приличий. Дрожащим пальцем вращая диск телефона, Надишь набрала номер скорой.

– Что у вас случилось? – спросили ее по-кшаански с неистребимым ровеннским акцентом.

Даже если бы не акцент, Надишь хватило бы одной этой отрешенной интонации, чтобы опознать в собеседнице ровеннку.

– Моя подруга выпила гушмун, – начала она на ровеннском. – Ей нужна немедленная помощь.

– Скорую придется ждать ориентировочно три часа.

– Послушайте… я медсестра. Я могу оценить ее состояние. Оно очень тяжелое. У нас нет трех часов.

– Я сожалею… у нас не хватает специалистов… вызовы ставятся в очередь.

– Вирус? – упавшим голосом осведомилась Надишь.

– Да…

– Она умрет, – Надишь почувствовала, как по щеке, щекоча, сползла слеза. Она шмыгнула носом, пытаясь удержаться от рыданий в трубку.

– Мне очень жаль, – в холодном голосе оператора внезапно проступило сочувствие. – Правда. Я переведу ваш вызов в статус максимальной важности, хотя даже в этом случае он не будет первым. Но это все, что я могу для вас сделать.

– Спасибо…

– Где вы находись?

– Я пока не буду делать вызов.

Прервав звонок, Надишь немедленно набрала другой номер. Тот, что за эту неделю заучила наизусть.

– Да, – услышала она сиплый спросонок голос Ясеня, и тогда все-таки всхлипнула.

– Нади? – узнал ее по всхлипу Ясень. – Что с тобой?

– Со мной – порядок, но… – хотя из горла так и рвался плач, ей удалось объяснить, что произошло.

Ясень выслушал ее, не перебивая.

– Я еду. Где ты?

Большинству местных домишек не было присвоено никакого адреса, да и располагались они столь хаотично, что найти среди них конкретный просто по описанию не представлялось возможным, поэтому Надишь назвала номер почтового отделения.

– Проезжаешь мимо почты, еще пятьдесят метров вперед по шоссе. Буду ждать тебя на съезде. Найдешь?

– Разберусь. У меня есть карта.

Надишь поблагодарила почтальона, который к тому времени успел одеться, и зашагала к съезду, пытаясь морально подготовить себя к долгому, надрывающему нервы ожиданию. Добираться до Ясеня двумя автобусами занимало ужасно много времени, на машине это будет быстрее. Но насколько?

К тому моменту, когда свет фар замерцал вдалеке, с каждой секундой становясь все отчетливее, она прождала около получаса (а по ощущениям – намного дольше), промерзла до костей и выплакала не менее литра слез. И все это время она не знала, жива Ками или мертва. Она могла бы сбегать и разузнать, но боялась разминуться с Ясенем. Когда машина остановилась возле нее, Надишь поспешила запрыгнуть внутрь. При виде Ясеня она испытала такое облегчение, что вмиг вся обмякла.

– Быстрее, вон туда. Только приглуши свет фар.

– Сколько она выпила?

– 50 миллилитров примерно. Сколько у нас есть времени?

– Обычно это 2-3 часа…

– Тогда время истекло или почти истекло… – голос Надишь упал. – Ясень, мы не довезем ее до больницы. Это невозможно.

– Тогда постараемся сделать все самое необходимое на месте, – решил Ясень.

– Останови здесь… дальше пешком… не стоит привлекать к себе внимание, – Надишь уже, сама того не замечая, перешла на шепот.

Ясень вышел из машины и достал что-то увесистое с заднего сиденья.

– Что это? – спросила Надишь.

– Мой чемодан для чрезвычайных ситуаций.

– У тебя есть чемодан для чрезвычайных ситуаций?

– Мы в какой стране живем? Тут сплошные чрезвычайные ситуации. Куда нам?

– Туда, – Надишь взяла его за руку и повела.

– Как ты вообще ориентируешься в этой темноте? – приглушенно спросил Ясень.

– Я привыкла.

Его рука была такая гладкая. Совсем не похожа на шершавую, покрытую въевшимися пятнами машинного масла лапищу Джамала. Было странно прикасаться к Ясеню после трехнедельного перерыва, и Надишь снова ощутила это странное, скребущее чувство внутри.

Уже на пути к дому истеричные, перепуганные вопли подсказали, что внутри происходит что-то совсем плохое. Так оно и оказалось: Ками теперь лежала на полу, куда, видимо, свалилась самостоятельно. Каждая ее конечность подергивалась, совершая уродливые, противоестественные движения – за время отсутствия Надишь у нее начались судороги.

При появлении ровеннского доктора женщины резко затихли, уставившись на Ясеня в шесть пар блестящих черных глаз.

– Присмотри за ней, – быстро приказал Ясень по-ровеннски. – Следи, чтобы она не билась о стены. Положи ей под голову подушку.

Поставив чемодан на пол, он раскрыл его и начал извлекать необходимые препараты и оборудование, выкладывая их на клеенку, которую разложил на одной из кроватей. Чуть приподняв дергающуюся голову Ками, Надишь подложила подушку, а затем свернула одеяло и разместила его между стеной и находящимся в опасной от нее близости затылком Ками.

– Что нам делать?

– Ждать, когда приступ закончится, что еще, – Ясень вскрыл упаковку с одноразовым шприцем, надломил ампулу и втянул ее содержимое в шприц. – Во время затишья я дам ей противосудорожное.

Стоило Ками обмякнуть, как он быстро сделал укол ей в вену. Через несколько минут приступ возобновился, хоть на этот раз и менее выраженный. Надишь беспомощно посмотрела на Ясеня. На нем были светлые брюки и голубая рубашка с короткими рукавами. Надишь было странно видеть его одетым пристойно, но при этом без застегнутого на все пуговицы докторского халата, да еще и в этой обстановке. Как будто две параллельные реальности ее жизни внезапно столкнулись.

Спустя несколько минут, убедившись, что ровеннец не агрессивный, родственницы Ками снова принялись голосить. Ясень не выдержал и пяти минут такой пытки.

– Нади, выстави этих клуш вон отсюда. Они так верещат, что я собственные мысли не слышу.

Предложение пойти вон не только не вызвало у женщин восторга, но и спровоцировало активное сопротивление. В итоге Ясеню пришлось отвлечься от умирающей Камижи и заняться ее чрезмерно оживленными родственницами самолично. Он был мужчина, иностранец, белокожий и страшный. Его они послушались. К тому времени приступ закончился. Вой не затих, но теперь хотя бы был чуть приглушен дверью. Ками лежала совершенно неподвижно, развернув голову ухом к полу. Ее лицо было безмятежно, руки и ноги расслаблены.

– О нет! – вскрикнула Надишь. Развернув к себе голову Ками, она снова прижалась ухом к ее носу и прислушалась: ничего, только отчаянный грохот собственного сердца. Ее захлестнула волна чистой паники, губы изогнулись перевернутым кверху брюшком полумесяцем.

– Нади, ты же у меня умная… Ты хоть не голоси, – тихо произнес Ясень.

Но Надишь уже зарыдала.

– Она умерла! Смотри, она мертва…

– Да нет же, нет, грудь вздымается, – взяв Надишь за руку, Ясень приложил ее пальцы к шее Ками, и она ощутила пусть слабую, но все же четкую пульсацию сонной артерии, заставившую ее всхлипнуть от облегчения. – Сейчас я интубирую пациентке трахею, – тихо продолжил Ясень. – Затем с помощью зонда промою ей желудок. Затем введу сорбент. Затем мы отвезем ее в больницу.

Пациентка. Надишь ощутила, как шум в ушах начинает стихать. Снова стали различимы плач и стоны за дверью. Да, пациентка. У них много пациентов, и это одна из. Сейчас ей следует сосредоточиться на работе.

– Что я должна делать? – у нее стучали зубы, она часто дышала, но в голове у нее посветлело.

– Как всегда – ассистировать, – Ясень надел перчатки. – Мне нужно полотенце, а лучше несколько. Ведро воды комнатной температуры. Таз, кувшин. Организуй.

Надишь кивнула. Она выбежала из комнаты, отдала указания и вернулась со стопкой полотенец в руках. Сбросив с постели одеяло, вдвоем они аккуратно подняли Ками с пола и уложили ее на матрас. Свернув одно из полотенец, Ясень подложил его Ками под голову. Раскрыв ее челюсти, он произвел осмотр ротовой полости.

– Проведи преоксигенацию, – приказал он. – Дыхательный мешок вон там, на клеенке.

Надишь кивнула. Дыхательный мешок представлял собой маску с присоединенным к ней мягким баллоном с воздухом. Прижав маску к лицу Ками, Надишь начала ритмично нажимать на баллон, загоняя воздух в легкие. Тем временем Ясень подготовил интубационную трубку, убедился, что манжетка трубки исправна, шприцем вдувая и выдувая воздух в клапан, а затем обработал трубку лубрикантом.

– Достаточно.

Надишь отодвинулась, предоставляя ему место. Склонившись над Ками, Ясень открыл ее рот шире и ввел указательный палец в гортань. Прижав надгортанник к корню языка, другой рукой он начал аккуратно, следуя вдоль пальца, вводить трубку. Трубка заскользила внутрь, не встречая препятствий. Ясень извлек из трубки уплотняющий ее проводник. Присоединив дыхательный мешок к интубационной трубке, Ясень нажал на баллон, делая пробный вдох.

– Дай мне стетоскоп, – приказал он. – А затем продолжи подавать воздух.

Надишь протянула ему стетоскоп и перехватила дыхательный мешок. Приподняв у Ками сорочку, Ясень провел аускультацию. Грудная клетка Ками вздымалась равномерно; дыхательные шумы прослушивались в обоих легких. Ясень снял стетоскоп и присоединил к клапану интубационной трубки шприц. Периодически наклоняясь ухом ко рту Ками, он медленно загонял воздух в клапан, расширяя находящуюся на конце интубационной трубки манжетку до тех пор, пока не исчез звук просачивающегося воздуха. После повторной аускультации Ясень надрезал пластырь и с его помощью зафиксировал интубационную трубку в уголке рта. Теперь, когда трахея была надежно загерметизирована расширившейся манжеткой и защищена от аспирации промывных вод, они могли приступить к промыванию желудка.

К тому моменту Надишь абсолютно успокоилась. Она больше не была одна в этой ситуации, не принимала сложные решения, переложив ответственность на того, кто превосходил ее в знаниях и опыте. Бросая взгляды на хладнокровного, сосредоточенного Ясеня, она ощущала симпатию, граничащую с обожанием. Подход Ясеня к работе вызывал у нее восхищение, несмотря на то, что она ни на секунду не забывала о его моральных изъянах. В этом и состояла ее проблема: полюбить она его, конечно, не полюбит, но и возненавидеть по-настоящему не смогла.

Надишь приказала сестрам Ками внести ведро с чуть подогретой водой, поставила рядом таз, кувшин, разложила полотенца. Ясень тем временем отмерил необходимую длину желудочного зонда, протянув его от кончика носа Ками, через ухо и до мечевидного отростка, после чего сделал на зонде пометку йодом. Очень аккуратно, контролируя положение интубационной трубки, он перевернул Ками набок, обработал зонд лубрикантом и ввел его через рот до отметки. Большим шприцем он подал в зонд небольшую порцию воздуха и послушал желудочные шумы с помощью стетоскопа. Воздух проходил в желудок. Значит, установка зонда прошла успешно.