Путь к Белой Веже. Сказание о Ратиборе

Но постепенно лес начал меняться.

Солнечные поляны сменились сумрачным, заросшим мхом буреломом. Воздух стал неподвижным и тяжелым, словно они вошли в огромный, душный склеп. Звуки пропали – смолкло пение птиц, затихло стрекотание кузнечиков. Воцарилась гнетущая, неестественная тишина, нарушаемая лишь треском сухих веток под их сапогами.

– Странно, – пробормотал Милослав, оглядываясь. – Будто все вымерло.

– Он нас чует, – тихо сказал Ариант, его ноздри раздувались. – Мы зашли слишком далеко. Это его владения.

Они продолжали идти, но след оленя, такой отчетливый до этого, начал путаться и двоиться, словно зверь кружил на одном месте. В какой-то момент Ратибор понял, что они видят одну и ту же кривую сосну уже в третий раз.

– Мы ходим кругами, – глухо сказал он. Паника, холодная и липкая, начала зарождаться где-то в животе.

– Он нас водит, – подтвердил Ставр, и его лицо стало серьезным. – Леший. Не понравились мы ему.

Они попытались вернуться, ориентируясь по зарубкам. Но зарубок не было. Стволы деревьев были гладкими и чистыми, словно никто их и не касался. Солнце, до этого светившее им в спину, теперь почему-то оказалось слева. Знакомые ориентиры исчезли, деревья вокруг стали чужими и одинаковыми. Лес, еще час назад бывший источником пищи, превратился в ловушку.

Один из молодых охотников, парень по имени Верещага, не выдержал.

– Да что за чертовщина! – закричал он, его голос прозвучал в мертвой тишине неестественно громко. Он выхватил топор и с яростью рубанул по стволу ближайшего дерева. – Пусти, лесная тварь!

В тот же миг с верхушки дерева раздался сухой, трескучий хохот. Нечеловеческий, похожий на скрип старого дерева. Посыпались шишки и сухая хвоя. Верещага вскрикнул и отшатнулся.

– Дурак! – прошипел на него Ставр. – Не зли его! Он теперь нас до самой ночи водить будет, пока не заведет в болото или в овраг.

Паника начала охватывать и остальных. Они сбились в кучу, растерянно оглядываясь по сторонам. Лес смотрел на них тысячами невидимых глаз. Каждое дерево, каждый куст казался живым и враждебным.

– Тихо, – Ратибор заставил себя говорить спокойно, хотя и у него сердце ушло в пятки. – Без паники. Ариант, ты можешь найти выход?

Скиф медленно покачал головой.

– Мои глаза видят только то, что он хочет показать. Мои тропы запутаны. Здесь решает не зрение, а… что-то другое.

Все взгляды обратились к Ратибору. Он был их вождем. Он привел их сюда. И он должен был их отсюда вывести. Но он чувствовал себя таким же беспомощным, как и все остальные. Он впервые столкнулся с силой, против которой меч и приказ были бессильны. Это была воля самого леса, древняя, капризная и могущественная. Он мог упрямо идти вперед, пока они все не свалятся от усталости. Мог рубить деревья, навлекая на себя еще больший гнев Хозяина. Но все это вело лишь к гибели.

Нужно было договариваться. Как тогда, на Днепре.

Он вспомнил Зоряну. Что бы она сделала сейчас? Она бы не стала угрожать. Она бы попросила. И предложила бы дар.

Ратибор медленно снял с пояса флягу с водой и краюху хлеба, что взял с собой. Он положил хлеб на старый, замшелый пень и вылил немного воды на землю рядом.

– Лесной Дед, Хозяин Бора, – сказал он негромко, но отчетливо, обращаясь не к кому-то конкретному, а к самому лесу. – Прости нас, неразумных. Мы вошли в твои владения без спросу, шумели, зверя твоего гнали. Не со зла, а по нужде. Люди наши голодны.

Он сделал паузу, прислушиваясь. Лес молчал.

– Прими наш скромный дар. Хлеб да воду. Не гневайся. Мы уйдем и больше не потревожим твой покой. Укажи нам дорогу к реке. Пропусти.

С минуту ничего не происходило. Казалось, ритуал провалился. Отчаяние начало снова подступать.

И тут легкий порыв ветра качнул ветви деревьев. И не просто качнул. Он дул в одном, определенном направлении. И вместе с ним с той стороны донесся едва уловимый запах речной воды и дыма от их костров.

Одновременно с этим трескучий хохот раздался снова, но уже далеко-далеко, словно Хозяин, получив дар и извинения, терял к ним интерес и уходил по своим делам.

Ариант поднял голову, его глаза прояснились.

– Туда, – он указал в ту сторону, откуда дул ветер. – Дорога открылась.

Они шли быстро, не оглядываясь. И через четверть часа вышли к реке именно в том месте, где оставили ладьи. Казалось, они сделали лишь небольшой крюк, хотя им чудилось, что они плутали в лесу целую вечность.

Они вернулись без добычи, измотанные и напуганные. Но с еще одним важным уроком. Эта земля не была пустой. У каждого ручья, у каждого бора, у каждого оврага был свой хозяин. И прежде чем брать, нужно было научиться просить. И платить.

Глава 17. Дар Лесному Деду

Они вывалились из леса, как испуганное стадо. Одежда порвана, лица исцарапаны, в глазах – отголоски первобытного ужаса. Восемь крепких мужиков, включая самого Ратибора, вернулись к лагерю с пустыми руками, измотанные и униженные. Люди у костра встретили их встревоженным молчанием, видя их состояние.

– Что случилось? – первой спросила Любава. – Где добыча?

– Лес нас не пустил, – глухо ответил Ратибор, садясь на землю и жадно припадая к бочонку с водой. – Водил кругами, путал следы. Словно живой…

Зоряна, сидевшая у костра и перебиравшая сушеные коренья, подняла на него свои ясные, всевидящие глаза. Она внимательно осмотрела каждого из вернувшихся охотников.

– Не «словно живой», воевода. А живой, – сказала она спокойно. – Вы вошли в его дом без спроса, шумели оружием, хотели забрать его детей. Лесной Хозяин не любит такого. Вы для него – чужаки. Вредители.

Она встала и подошла к Ратибору. От нее пахло лесом, но лесом знакомым, дружелюбным – чабрецом и вереском, а не темным, гниющим буреломом, из которого они только что выбрались.

– Вы его разозлили. Потому он и водил вас, играл с вами, как кот с мышами. Радуйтесь, что не завел в трясину или в медвежью берлогу. Он добр, покуда сыт и доволен. Но если его разгневать – страшнее его зверя нет. Он может защекотать до смерти, наслать хворь или просто оставить плутать, пока не умрете от голода.

– Что же делать? – спросил Милослав. – Нам нужно мясо.

– Прежде чем брать, нужно попросить. И дать что-то взамен, – терпеливо объяснила Зоряна, как ребенку. – Дар за дар. Вы показали ему только сталь и жадность. Теперь нужно показать уважение.

Она повернулась к лагерю.

– Несите сюда лучший кусок хлеба, что у нас есть. И горшок с медом. Тот самый, что мы для себя берегли.

Возражений не последовало. Люди, видевшие состояние вернувшихся охотников, уже поняли, что спорить с ведуньей бесполезно. Вскоре перед ней стояла миска с душистым медом и свежий, пышный каравай.

– Теперь идемте, – сказала она, глядя на Ратибора. – Не все. Только ты, воевода. Как старший. Ты должен извиниться за всех.

Ратибор, все еще чувствуя себя опустошенным, поднялся и пошел за ней. Они не углублялись в лес. Остановились у самой кромки, у старого, покрытого зеленым бархатом мха, пня – очевидной границы между миром людей и миром леса.

Зоряна поставила дары на пень. Она не стала проводить громких ритуалов. Она просто поклонилась лесу – низко, почти до земли.

– Лесной Дедушка, Хозяин Бора, – ее голос был тихим и уважительным. – Прости детей моих неразумных. Голод погнал их, а не злой умысел. Не ведали они, что зашли в твои заповедные покои.

Она указала на дары.

– Вот тебе от нас угощение. Хлеб да мед. Сладкое любишь. Смилуйся. Утоли свой гнев. А мы впредь без спроса в твой дом ни ногой. Если позволишь нам взять одного зверя твоего малого, чтобы детей накормить, будем благодарны. А не позволишь – уйдем с миром и не потревожим.

Она выпрямилась и жестом велела Ратибору тоже поклониться. Он подчинился, чувствуя себя неловко, но понимая необходимость этого действа.

Они постояли так с минуту в полной тишине. И снова, как и в тот раз, когда лес их "отпустил", поднялся легкий ветерок. Он донес до них лесные запахи, и на этот раз они были не враждебными, а свежими и приятными. Из глубины чащи донесся короткий, звонкий крик какой-то птицы, словно лес снова ожил.

Вдруг, совсем недалеко от них, хрустнула ветка. Из-за кустов орешника вышел молодой олень. Он не выглядел испуганным. Он остановился, посмотрел на них своими большими, влажными глазами, а потом спокойно пошел дальше вдоль кромки леса, не удаляясь и не приближаясь. Он словно предлагал себя.

Ратибор посмотрел на Зоряну. Она едва заметно кивнула.

Воевода медленно, без резких движений, снял с плеча лук. Он наложил стрелу. Олень стоял, не шелохнувшись. Ратибор прицелился, и стрела с сухим свистом вонзилась зверю точно в шею. Олень рухнул на землю, даже не вскрикнув.

Это была не охота. Это был дар.

Когда они принесли тушу в лагерь, их встретили радостными криками. Вечером над кострами витал дразнящий запах жареного мяса. Отряд был сыт и доволен.

Ратибор сидел у огня, глядя, как Зоряна отделяет от туши кусок самой лучшей вырезки. Она молча унесла его в лес и оставила на том же пне. Дар за дар.

Это был еще один важный урок, усвоенный им на этом пути. Мир был огромен, и люди в нем были лишь одним из множества племен, делящих его с другими, невидимыми, но могущественными силами. И выживание в этом мире зависело не только от остроты меча, но и от знания древних, неписаных законов гостеприимства и уважения.

Глава 18. Больной Ребенок

После сытной трапезы и спокойной ночи дух отряда поднялся. Казалось, все беды остались позади. Но на следующий день, когда ладьи уже шли по широкой воде, беда пришла снова. Не из леса и не из реки. Она родилась внутри их маленького ковчега.

Младший сын Милослава и Любавы, семилетний Годимир, начал кашлять. Сначала это был лишь легкий, сухой кашель, на который никто не обратил внимания. Но к полудню мальчик запылал. Его щеки покрылись нездоровым, лихорадочным румянцем, а глаза, обычно живые и любопытные, затуманились, стали безразличными. Он лежал на груде мехов в центре ладьи, тяжело дыша, и не реагировал на слова матери.

Для Любавы мир рухнул. Все ужасы пути – русалки, лешие, бродники – все это померкло перед единственным, самым страшным для любой матери зрелищем: ее больной ребенок. Она сидела рядом с ним на коленях, обтирая его горячий лоб мокрой тряпицей, и ее лицо, обычно живое и бойкое, превратилось в серую, страдальческую маску.

Милослав, огромный, могучий кузнец, чувствовал себя абсолютно беспомощным. Он мог сломать подкову голыми руками, но не мог унять жар своего сына. Он сидел на скамье гребца, но его удары веслом были неровными и слабыми. Вся его сила, вся его мощь были ничем перед этой тихой, внутренней угрозой.

Весть о болезни ребенка быстро разнеслась по флотилии. Женщины смотрели на Любаву с сочувствием и страхом, инстинктивно прижимая к себе своих детей. Мужчины мрачно молчали. Эта беда была общей. Болезнь одного ребенка в их тесном, замкнутом мирке могла легко перекинуться на других. Это была демонстрация их самой большой уязвимости. Они везли с собой не только воинов и припасы. Они везли свое будущее, и это будущее было хрупким, как весенний лед.

На вечерней стоянке, едва ладьи причалили к берегу, Любава в отчаянии бросилась к Зоряне.

– Ведунья! Помоги! – она упала перед ней на колени, хватая ее за подол. – Сын мой горит! Умирает! Сделай что-нибудь!

Зоряна мягко подняла ее.

– Не плачь, дитя. Слезами жар не сбить. Неси его к костру. Посмотрим.

Годимира, завернутого в меха, принесли и положили поближе к огню. Зоряна опустилась рядом с ним. Ее длинные, чуткие пальцы коснулись лба мальчика, шеи, проверили его дыхание. Она заглянула ему в глаза, приподняв веки.

– Злой дух-трясовица в него вселился, – тихо сказала она. – Лихоманка. Простыл на реке, а дух тут как тут, в ослабшее тело и залез.

– Его можно спасти? – с надеждой и ужасом спросила Любава.

– Можно, – твердо ответила Зоряна. – Ночь будет тяжелой. Мне нужны травы и ваша вера.

Она начала действовать. Из своего бездонного мешка она доставала пучки сухих растений, каждый из которых знала по имени и по силе. Она бросила в котелок с кипятком липовый цвет – «чтобы пот прогнать», чабрец – «чтобы кашель успокоить», и корень девясила – «чтобы силы злого духа ослабить».

Пока отвар готовился, испуская горьковато-медовый аромат, она взяла в руки небольшой, гладкий черный камень. Раскачиваясь из стороны в сторону, она начала шептать над мальчиком древний, монотонный заговор. Это была не молитва, а скорее приказ, смешанный с уговорами.

– Трясовица-сестрица, злая лихоманка, уходи из тела раба божьего Годимира. Не ломай его костей, не суши его крови, не мути его разума. Иди туда, откуда пришла – в болота топкие, в леса темные, в колодцы бездонные. Иди, где люди не ходят, где птицы не поют, где солнце не светит. Уходи! Уходи! Уходи!

Она поила мальчика горьким отваром, капля за каплей вливая его в пересохший рот. Любава сидела рядом, не сводя с сына глаз, и беззвучно молилась – и своему, христианскому богу, и старым, языческим силам, которые сейчас в лице Зоряны боролись за жизнь ее ребенка.

Ратибор и весь лагерь молча наблюдали за этой сценой. Все личные обиды и тревоги отступили на второй план. Сейчас они не были воинами и поселенцами, язычниками и христианами. Они были просто людьми, ставшими свидетелями извечной борьбы – борьбы матери и ведуньи за хрупкую детскую жизнь против безликой, безжалостной болезни. И в этой тихой, почти домашней сцене было больше напряжения и драмы, чем в любой схватке с врагом. Их уязвимость стала очевидной. Один больной ребенок мог остановить весь их поход, подорвать их дух и разрушить все их планы. Они были сильны, лишь пока были здоровы.

Глава 19. Прибытие в Любеч

Ночь была долгой и тревожной. Зоряна не отходила от Годимира, меняя ему компрессы, поя отварами и отгоняя злых духов своими тихими, монотонными заговорами. К утру, когда первый серый свет тронул верхушки деревьев, кризис миновал. Жар спал. Мальчик перестал метаться, его дыхание выровнялось, и он провалился в глубокий, целительный сон.

Радость в лагере была тихой, но всеобщей. Любава плакала, но на этот раз это были слезы благодарности. Она молча подошла к Зоряне и низко, до земли, поклонилась ей, и ведунья не стала ее останавливать. Милослав, чьи глаза покраснели от бессонной ночи, просто положил свою огромную, как лопата, ладонь на плечо знахарки. В этом простом жесте было больше благодарности, чем в любых словах.

Спустя два дня пути по течению показались высокие деревянные стены и сторожевые башни Любеча. После диких лесов и забытых деревушек вид настоящего, большого города вызвал у всего отряда вздох облегчения. Любеч, древний город, центр целой волости, гудел жизнью. У его пристани стояли в ряд и варяжские драккары, и греческие купеческие суда, и просмоленные рыбацкие лодки.

Ратибор, посовещавшись со Ставром, решил сделать здесь остановку на два дня. Людям нужен был полноценный отдых, не на берегу реки под открытым небом, а в тепле. Нужно было пополнить запасы, починить снаряжение и дать Годимиру окончательно окрепнуть.

Оставив на охране ладей несколько дружинников, он отпустил остальных в город. У людей было немного денег, вырученных от продажи старого скарба в Киеве, и они с радостью разбрелись по улочкам. Женщины отправились на торг, чтобы купить свежего хлеба, овощей и, может быть, каких-нибудь сладостей для детей. Мужчины, предвкушая кружку хмельного меда или пива, тянулись к ближайшей корчме.

Милослав же, оставив жену и сыновей под присмотром других семей, не пошел отдыхать. Скинув рубаху и оставшись в одних портах, он, перекинув через плечо мешок со своим лучшим инструментом, направился туда, откуда доносился самый родной для него звук – мерные удары молота о наковальню.

Местная кузница была большой, с двумя горнами, и работа в ней кипела. Старый кузнец, угрюмый, одноглазый мужик, едва справлялся с потоком заказов. Нужно было и подковать лошадей княжескому гридню, и починить топор лесорубу, и выправить погнутый лемех плуга какому-то крестьянину.

Милослав молча постоял на пороге, наблюдая за работой. Потом шагнул внутрь.

– Помощь нужна, отец? – прогудел он.

Старый кузнец окинул его скептическим взглядом, оценивая могучую фигуру и мозолистые, черные от въевшейся сажи руки.

– А умеешь ли что, медведь?

Вместо ответа Милослав взял из ящика полосу раскаленного добела железа, положил на наковальню и ударил по ней своим молотом. Удар был не просто сильным – он был точным, выверенным, полным знания и мастерства. Он ударил еще раз, и еще. На глазах изумленного хозяина бесформенный кусок металла начал превращаться в идеально ровный клинок ножа.

– Сгодишься, – крякнул старый кузнец, и в его единственном глазу мелькнуло уважение. – Работы валом. За подмогу – половину платы отдам.

И работа закипела. Два дня Милослав почти не выходил из кузницы. Он махал молотом, раздувал меха, закаливал сталь. Запах горячего металла, шипение воды и звон наковальни были для него лучшим лекарством от всех тревог. Здесь он был не просто одним из сотен переселенцев. Здесь он был Мастером.

Он ковал лемеха, чинил уключины для своих и чужих лодок, правил мечи и топоры. Его сила и мастерство вызывали восхищение у местных. К вечеру второго дня он стоял умытый у реки, усталый, но довольный. В его кожаном кошеле приятно звенели несколько серебряных гривен – первая плата, заработанная им на пути к новой жизни. Эти деньги были ценнее любого княжеского жалованья, потому что он заработал их своим ремеслом, своим горбом.

Ратибор, наблюдавший за ним, понимал: для таких людей, как Милослав, новая земля была не просто местом, где можно спрятаться от врагов. Это было место, где они могли строить, творить, быть нужными. И его, Ратибора, задача была в том, чтобы довести их до этой земли.

Остановка в Любече дала людям нечто большее, чем просто отдых и припасы. Она дала им глоток нормальной, мирной жизни. Напомнила им о том, ради чего они отправились в этот полный опасностей путь. И это напоминание было важнее любой воинской доблести.

Глава 20. Таверна "Кривой Вепрь"

Если для Милослава отдыхом был огонь кузницы, то для большинства воинов он пах совершенно иначе – хмелем, пролитым пивом и жареным луком. Вечером первого дня в Любече, сдав вахту, около десятка дружинников Ратибора, ведомые неугомонным Жданом – тем самым, что заступался за Гостомысла, – направились в самое сердце городской жизни, в корчму "Кривой Вепрь".

Заведение полностью оправдывало свое название. Низкий, прокуренный зал был набит битком. За грубо сколоченными столами сидели местные ремесленники, варяжские наемники, купцы и просто бездельники. Воздух гудел от пьяных разговоров, громкого смеха и споров.

Воины Ратибора, сбившись в кучу за одним столом, с наслаждением вливали в себя холодное, горьковатое пиво. После недель речной воды и пресной похлебки это казалось райским наслаждением. Языки развязались, пошли грубые шутки, хвастливые рассказы о пережитых опасностях. Напряжение последних недель требовало выхода.

Ратибор сидел с ними, но почти не пил, ограничиваясь одной кружкой меда. Он понимал, что должен быть рядом, но терять голову ему было нельзя. Ставр же, сделав пару больших глотков, отодвинул кружку и молча наблюдал за происходящим своим единственным глазом, словно старый филин.

Проблема, как это часто бывает, возникла из-за пустяка.

За соседним столом сидела компания местных лесорубов – здоровенных, бородатых мужиков с тяжелыми кулаками. Они громко обсуждали свои дела, и один из них, самый плечистый, сплюнул на пол рядом со столом дружинников.

– Эй, дядя, ты бы под ноги смотрел, – лениво протянул Ждан, которого хмель уже сделал смелым и задиристым. – А то тут люди княжеские сидят, а не свиньи в хлеву.

Лесоруб медленно повернул голову.

– А что, княжеским под ноги плевать нельзя? Может, вам еще сапоги вылизать, столичные? – в его голосе прозвучала застарелая неприязнь провинции к столице.

Стол воинов напрягся. Ждан поднялся.

– А ты не дерзи, мужик. А то лес рубить сможешь только левой рукой, – он многозначительно хрустнул костяшками пальцев.

– Это мы еще посмотрим, кто кем дрова рубить будет! – взревел лесоруб, тоже поднимаясь. Его приятели поддержали его, отодвигая лавки.

Воздух в корчме наэлектризовался. Все разговоры стихли. Хозяин заведения обреченно застонал, предчувствуя убытки. Назревала классическая кабацкая драка – бессмысленная и кровавая. Воины Ратибора, закаленные и привыкшие к бою, без труда бы переломали кости этим мужикам. Но это означало бы конфликт с местными, проблемы с посадником и позор для всего отряда.

Прежде чем кто-либо успел нанести первый удар, Ратибор встал. Он не кричал и не выхватывал меч. Он просто встал между Жданом и лесорубом.

– Сядь, Ждан, – сказал он тихо, но так, что в его голосе прозвучала не просящая, а приказывающая нота.

Ждан замер, готовый возразить, но встретился со спокойным, ледяным взглядом своего воеводы. Это был тот же взгляд, что и на берегу, когда Ратибор держал в руках плеть. Ждан сглотнул и, помедлив, сел на свое место.

Затем Ратибор повернулся к лесорубу. Тот был настроен решительно и уступать не собирался.

– И ты сядь, добрый человек, – так же спокойно сказал Ратибор.

– А ты мне не указ, щенок! – прорычал мужик.

Ратибор не изменился в лице. Он молча достал из-за пояса свой кошель. Не торопясь, вынул из него серебряную гривну – немалые по тем временам деньги. Он протянул ее хозяину корчмы.

– Хозяин. Поставь этим славным мужам по полной кружке лучшего меда, что у тебя есть. За мой счет.

В зале повисла недоуменная тишина. И лесоруб, и его дружки опешили. Они ожидали чего угодно – угроз, драки, высокомерия – но не этого.

Ратибор снова повернулся к главному задире.

– Мы не хотели тебя обидеть, – сказал он. – Мой человек был неправ, что нагрубил. Хмель ударил в голову. Но и ты пойми нас. Мы в пути уже много дней. Устали. Нервы на пределе. Мы идем в Белую Вежу, на край земли, биться с хазарами за нашу общую землю. За то, чтобы вы могли спокойно рубить свой лес.

Он помолчал и добавил:

– И последнее, что нам нужно, – это ссориться со своими же. С русичами. Давайте лучше выпьем за то, чтобы у вас всегда был острый топор, а у нас – верный меч.

Он поднял свою кружку.

Хозяин, обрадованный таким поворотом, уже спешил к столу лесорубов с подносом, полным дымящегося меда.

Главный лесоруб постоял еще мгновение, глядя то на Ратибора, то на мед, то на своих притихших товарищей. Его воинственное выражение лица медленно сменилось сначала недоумением, а потом – смущенным уважением. Он неловко кашлянул.

– Ладно… чего уж там… – пробасил он. – За Белую Вежу.

Он взял кружку и кивнул Ратибору. Напряжение в корчме спало так же быстро, как и возникло. Снова зашумели разговоры. Драка была предотвращена.

Ратибор сел на свое место. Ждан смотрел на него исподлобья, но теперь в его взгляде смешивались и досада, и нехотливое признание.

Ставр криво усмехнулся.

– Неплохо, воевода. Гривна серебра дешевле, чем сломанные ребра и дурная слава.

Ратибор молча отпил свой мед. Он усвоил еще один урок. Власть – это не только умение наказывать и повелевать. Иногда это умение вовремя заплатить, найти правильные слова и погасить пожар, пока он не разгорелся. И такая победа, бескровная и тихая, была порой важнее любой победы в бою.

Глава 21. Встреча в Переяславе

Покинув Любеч, отряд еще несколько дней шел вниз по Днепру. Река становилась все шире и полноводнее. Берега менялись, леса отступали, уступая место заливным лугам и редким, но богатым на вид селениям. Это были земли Переяславского княжества, одного из столпов Руси.

Вскоре на горизонте показались не просто деревянные стены, а мощные земляные валы, увенчанные рублеными башнями. Над ними возвышались купола каменных церквей, сверкавшие на солнце. Это был Переяславль-Русский, большой и богатый город, южный форпост, принявший на себя не один удар степняков.

Причалив к пристани, Ратибор сразу почувствовал разницу. Если Любеч был шумным торговым городом, то Переяславль был, прежде всего, военной крепостью. Воздух здесь был пропитан дисциплиной. По улицам ходили строевые дружины, а на стенах денно и нощно несли службу часовые.

Оставив отряд на попечение Ставра, которому он теперь доверял гораздо больше, Ратибор, взяв с собой только знаменосца с княжеским стягом и двух воинов для свиты, направился в детинец, к палатам местного воеводы.

Их остановила стража у ворот, но стяг киевского князя и княжеское корзно на плечах Ратибора были лучшим пропуском. Их провели через несколько дворов в большую гридницу, где за столом, заваленным свитками и картами, сидел воевода Борислав.