Путь к Белой Веже. Сказание о Ратиборе

Ратибор сжал кулаки. Гнев на старого волка смешивался с неприятным осознанием его правоты. Он поднял руку, подавая знак своему знаменосцу.

– Велерад! – крикнул он. – Передай по лодкам! На каждой ладье – старший из дружины. Гребцам задать единый ритм! Начать с медленного, но слаженного хода! Неисполнение – накажу!

Голос его прозвучал над водой неожиданно резко. На лодках засуетились. Послышались недовольные возгласы, но их быстро пресекли грубые окрики воинов. Вскоре над рекой разнесся мерный, монотонный стук – кто-то догадался бить рукоятью меча по щиту. Удары весел стали реже, но ровнее. Семь ладей медленно, но уверенно, как единое тело, пошли вниз по течению.

Киев окончательно скрылся за поворотом реки. Впереди была только вода, небо и дикие, поросшие лесом берега. Путешествие началось. И первый урок был усвоен: героизм – это не красивые жесты, а умение заставить людей делать то, что нужно, а не то, что хочется. Даже если для этого придется стать для них тираном.

Глава 6. Голоса в Тростнике

Сумерки опустились на реку быстро, словно кто-то набросил на мир серый, мокрый саван. Ладьи причалили к низкому, заболоченному берегу, заросшему стеной камыша высотой в человеческий рост. Воздух был неподвижен и пах прелой листвой, тиной и беспокойством. Разожгли три костра – три крошечных, трепещущих островка света в океане сгущающейся тьмы.

Люди валились с ног от усталости. Первый день гребли вымотал непривычные мышцы до предела. Воины молча чистили оружие, а поселенцы жевали скудный ужин из вяленого мяса и размоченных в воде сухарей, глядя в огонь пустыми глазами. Романтика похода улетучилась, осталась лишь ноющая боль в плечах и спине.

Ратибор поставил караулы, обошел лагерь, стараясь выглядеть спокойным и уверенным, хотя и сам чувствовал, как первобытный мрак давит на него. Он присел у костра рядом со Ставром, который, казалось, мог спать стоя, как конь.

И тогда они это услышали.

Сначала это был лишь легкий всплеск, не похожий на плеск рыбы. Потом, из самой глубины тростниковых зарослей, донесся тихий, переливчатый смешок. Женский. Он был чистым, как звон колокольчика, но в этой ночной тиши от него по спинам пробежал мороз.

Все разговоры у костров мгновенно стихли. Десятки голов повернулись в сторону темной, шуршащей стены камыша.

– Бродники? – шепотом спросил один из дружинников, сжимая рукоять меча.

– У бродников голоса пропитые, а не такие, – прохрипел Ставр, даже не открывая глаз. – Нечисть балуется.

Смех повторился, на этот раз ближе. К нему присоединился второй голос, потом третий. Это уже был не просто смех, а тихий, манящий шепот. Слов нельзя было разобрать, но сама мелодия голосов проникала в уши, обещала что-то сладкое, запретное – отдых от усталости, тепло вместо ночного холода, забвение всех тревог.

Любава, жена кузнеца, вскрикнула и схватила своих сыновей, закрывая им уши ладонями. Мужики заерзали, их лица стали напряженными и бледными в свете костра. В этих звуках была опасная, эротическая, тягучая нежность, которая пугала больше, чем крик врага.

– Что это? – спросил Ратибор у Зоряны, которая сидела недвижно, как изваяние, и смотрела не на камыши, а в самое сердце огня.

– Мавки, – тихо ответила ведунья. – Души утопленниц, некрещеных дев. Они одиноки в своей мокрой могиле. И они чуют живых. Слышат стук ваших сердец. Их не месть ведет, а тоска. Они ищут тепла. Хотят утащить живую душу к себе на дно, чтобы не быть одной.

Она подняла на Ратибора свои серые глаза.

– Они не могут взять силой. Только обманом. Они слушают ваши души. Слышат страх, слышат усталость, слышат потаенное желание. И шепчут то, что вы хотите услышать. Проверяют ваш дух на прочность.

Ратибор посмотрел на своих людей. Один из самых молодых воинов, безусый юнец по имени Любомир, сидел, как зачарованный, приоткрыв рот. Глаза его были расфокусированы и смотрели в темноту. Он только весной покинул родную деревню, оставив там свою невесту.

– Не уберегли меня твои русые косы… – прошептал он сам себе, и в его голосе звучала неземная тоска. – Ждешь ли, моя ягодка?..

– Любомир! – окликнул его Ратибор.

Юноша не отреагировал. Он медленно, как во сне, начал подниматься на ноги. В тростнике на миг мелькнуло что-то белое – то ли туман, то ли край женской рубахи. Манящий шепот стал громче, теперь он звал по имени, обещая встречу с любимой.

– Любомир, стой! – крикнул Ратибор, вскакивая.

Но воин уже сделал шаг в сторону темноты, протянув вперед руки, словно слепой. Он был готов уйти в эти смертельные объятия.

В следующий миг тяжелая рука Ставра опустилась на плечо Ратибора, останавливая его.

– Слово здесь не поможет.

Ставр молниеносно наклонился, выхватил из костра горящую, дымящуюся головню и с силой метнул ее в сторону Любомира. Горящие угли с шипением ударили воина по ногам.

– А-а-ай! – взвыл тот, скорее от неожиданности и боли, чем от ожога.

Он отпрыгнул назад, очнувшись от наваждения. Чары развеялись. Он испуганно посмотрел на тростник, потом на своих товарищей, и лицо его залила краска стыда и ужаса. Он понял, что был в одном шаге от гибели.

Голоса в тростнике стихли. Раздался лишь один звук – полный разочарования, злобный девичий всхлип, и все замерло. Но тишина, наступившая после, была в тысячу раз страшнее. Теперь каждый знал, что там, в темноте, кто-то есть. И он ждет. Ждет малейшей слабости.

– Они попробовали его на вкус, – глухо сказала Зоряна. – Запомнили. Теперь будут звать его каждую ночь. И если его дух ослабнет хоть на миг… река возьмет свое.

Ратибор посмотрел на съежившегося, дрожащего Любомира. Он спас ему жизнь. Но впереди были месяцы пути. И десятки таких же ночей. Десятки таких же соблазнов. Он понял, что вести этих людей – значит не только отбивать вражеские стрелы, но и каждый миг сражаться с невидимыми демонами, что гнездились в их собственных душах.

Глава 7. Разговоры у Костра

Молчание, нависшее над лагерем, было плотнее ночного тумана. Никто не решался поднять глаз. Любомир сидел у огня, уткнув лицо в колени, и его плечи мелко дрожали от сдерживаемых рыданий – смеси стыда, страха и облегчения. Инцидент с мавками подействовал на всех сильнее, чем любая угроза вражеского меча. Он обнажил их уязвимость, показал, что смерть может прийти не с лязгом стали, а с ласковым шепотом из темноты.

Ратибор обвел взглядом побледневшие, напряженные лица. Он понимал, что сейчас, в этот самый момент, решается все. Либо он покажет им, кто здесь вожак, либо страх разорвет этот хрупкий отряд на части. Он встал, и его тень от костра легла на землю огромным, угрожающим силуэтом.

– Слушать всем! – его голос прозвучал жестко, без тени сочувствия. – Первый урок вы усвоили. Это не прогулка по киевским холмам. Лес и река – не наши друзья. Они полны того, что хочет нашей смерти.

Он сделал паузу, давая словам впиться в сознание каждого.

– Посему отныне приказ. После заката никто не отходит от костра дальше, чем на длину копья. Ни по нужде, ни по какой другой причине. Нужду справлять – только по двое. И с оружием. Любой, кто нарушит приказ, будет выпорот на глазах у всех. Мне плевать, воин ты или старик. Мне живые нужны, а не утопленники. И я не собираюсь рисковать всеми из-за глупости одного.

Последние слова были направлены прямо на Любомира. Юноша вздрогнул, но не поднял головы.

– У костра дежурить по трое. Двое смотрят на берег, один – на воду. Если услышите голоса, увидите огни, почувствуете что-то неладное – не геройствовать. Будить меня и Ставра. Понятно?!

Раздался нестройный гул согласных голосов. Это был не ропот, а скорее, облегчение. Жесткие, понятные правила были лучше, чем неизвестность и парализующий страх. Они создавали иллюзию контроля над ситуацией. Ратибор утвердил свою власть не через доброту, а через страх – страх перед наказанием, который оказался сильнее страха перед нечистью.

Когда лагерь начал понемногу затихать, и люди, сбившись в кучи, пытались уснуть, Ратибор остался у догорающего костра. Рядом с ним присел Ставр, вырезая из ветки какую-то безделушку.

– Правильно сказал, – неожиданно одобрительно прохрипел старый гридень. – Страх – лучший поводырь для стада. Главное, чтобы тебя они боялись больше, чем шепота в камышах.

– Они не стадо, Ставр.

– Пока нет, – старик сковырнул ножом щепку. – Но могут им стать. Думаешь, главный наш враг – степняк с кривой саблей? Нет. Наш главный враг – человеческая глупость. Она губит больше людей, чем любой каган.

Он замолчал, глядя на тлеющие угли. Его единственный глаз отражал красные отсветы, и в нем промелькнуло что-то похожее на давнюю, застывшую боль.

– Был я как-то молод, как ты. Горяч. Шел с купеческим караваном на юг. Купчина был богатый, но жадный и дурной. Набрал охраны из таких же молокососов, как и я тогда был. И была у него дочь, Милава. Красивая – коса до пояса, глаза – озера лесные. Но тоже дура.

Ставр вздохнул, и это был тяжелый вздох человека, видевшего слишком много.

– Остановились мы на ночь у омута. Тихое место, красивое. И вот ночью вышли на берег русалки. Они не пели, не звали. Просто сидели на камнях, волосы свои лунным гребнем расчесывали. А волосы у них – зеленые, как тина. И сами нагие, белые, как утопленницы. Жуткое зрелище.

Он провел загрубевшей ладонью по лицу.

– Мы, воины, сидели у костра, не дышали. Знали – глянешь в их глаза, и душа твоя уже не твоя. А эта дура Милава… она решила, что они просто девки речные. Зависть ее взяла. "Что это у вас гребни лунные, а у меня простой, деревянный?". Встала и пошла к ним. Отец ее пытался остановить, а она его оттолкнула, мол, я княжна почти, что они мне сделают.

В голосе Ставра не было ни грамма сказочности. Он рассказывал это как страшный, но обыденный случай из своей жизни.

– Она подошла к самой воде. И одна из русалок медленно так повернула к ней голову. И улыбнулась. Улыбка у нее была широкая, до ушей. А зубы – мелкие-мелкие, острые, как у щуки. Милава только ахнуть успела, как русалка ее за руку схватила и в воду дернула. Мы рванулись, но было поздно. Вода над ней сомкнулась, и все. Только круги по воде.

Он замолчал, уставившись в темноту.

– Мы искали ее три дня. Отец ее с ума сошел. На четвертый день ее тело вынесло на берег. Вся синяя, распухшая. И на лице – та же улыбка, что и у русалки. Только глаза открыты. Пустые. И волосы… за три дня в воде они стали зелеными, как тина. Караван наш так и сгинул. Кто от горя умер, кто разбежался. А я с тех пор знаю: нет страшнее врага, чем тот, что сидит в твоей собственной башке. Твоя гордыня, твоя зависть, твоя глупость. Именно на этом крючке тебя и подцепят. Что мавка, что русалка, что человек.

Ставр бросил недоделанную фигурку в огонь, поднялся и ушел в темноту, к своему месту в карауле.

Ратибор остался один. Мрачная быль старого воина легла на него еще одной тяжестью. Он думал, что ведет людей на войну с хазарами. Но оказалось, что главная война будет идти здесь, в его собственном лагере. Каждый день. Каждую ночь. Война с невидимыми врагами, для которой нет ни меча, ни щита. Только воля. И страх.

Глава 8. Поцелуй Русалки

После нескольких дней тяжелой гребли Ратибор решил устроить дневку в тихой, живописной заводи. Место казалось идеальным для отдыха: берег, поросший плакучими ивами, и глубокий, тихий омут с чистой, прозрачной водой. Пока женщины стирали белье, а мужчины чинили снасти, несколько молодых дружинников, устав от жары, решили искупаться.

Среди них был Гостомысл – крепкий, ладный парень, немногословный и меланхоличный. Он недавно потерял свою молодую жену от болезни и пошел в этот поход, чтобы убежать от своего горя.

Когда солнце начало клониться к закату, и тени стали длиннее, из глубины омута донеслось пение.

Оно было не громким, а тихим, переливчатым, похожим на звон серебряных колокольчиков. Песня была без слов, но мелодия ее проникала в самую душу, обещая забвение всех печалей, негу и покой.

Мужики на берегу замерли, прислушиваясь.

– Что за чертовщина? – пробормотал один из них.

– Русалки, – тихо сказала Зоряна, которая сидела поодаль и сушила травы. – Не смотрите на воду. И уши заткните. Их песня – яд для души.

Но было поздно. Гостомысл, который плавал на середине омута, застыл, как зачарованный. Он слышал не просто мелодию. Он слышал голос своей покойной жены. Она звала его по имени, звала к себе, говорила, что ждет его там, где нет ни боли, ни разлуки.

И тут они появились. Из глубины медленно поднялись несколько женских фигур. Они не были похожи на чудовищ с рыбьими хвостами. Они были как прекрасные, нагие девы. Их длинные, распущенные волосы были цвета изумрудной тины, а кожа белой, как кувшинки, и светилась в лучах закатного солнца. Они неспешно плыли, смеялись, брызгались водой. Их нагота была не пошлой, а какой-то потусторонней, холодной, завораживающей.

Они увидели Гостомысла и поплыли к нему.

– Иди к нам, милый, – прошептал одна из них, и ее голос был точь-в-точь как голос его жены. – Здесь прохладно, здесь покой…

Гостомысл, полностью потеряв волю, поплыл им навстречу.

– Сто-о-ой, дурак! – крикнул ему с берега Ставр, но тот уже не слышал.

Одна из русалок, самая красивая, подплыла к нему вплотную. Ее мокрое тело прижалось к его. Она была холодной, как родниковая вода. Она обвила его шею руками и медленно, нежно поцеловала его.

И в этот миг соблазн превратился в ужас.

"Поцелуй" был ледяным, высасывающим тепло и жизнь. Ее губы были скользкими и безжизненными, а глаза, до этого казавшиеся прекрасными озерами, вдруг стали пустыми, черными провалами. Он почувствовал, как ее руки и ноги обвивают его, как зеленые волосы опутывают его тело, превращаясь в прочные, как веревки, путы. Хватка ее была не женской, а железной.

– Иду… к тебе… – только и смог выдохнуть он.

Ее лицо исказилось. Милые губы растянулись в широкой, жуткой улыбке, обнажая ряд мелких, острых, как у щуки, зубов. И она стала пытаться тянуть его на дно.

Глава 9. Ледяные Объятия

Вопль Ратибора разорвал ночную тишину, заставив вскочить весь лагерь. Схватив факел, он бросился к берегу, и его люди, выхватив мечи и топоры, ринулись за ним. В неровном свете пламени они увидели жуткую картину.

Из воды торчала лишь голова и плечи Гостомысла. Его глаза были широко раскрыты, но пусты, как у рыбы, а с синих губ срывался тихий, бессвязный лепет. Тело его было скрыто под водой, но казалось, что что-то держит его, не давая ни утонуть, ни выбраться. Он не боролся. Он медленно, почти с наслаждением, погружался в ледяные объятия реки.

– Он с ними! Они его держат! – закричал кто-то в ужасе.

– Держаться! Не подходить к воде! – рявкнул Ставр, расталкивая толпу. Его лицо было суровой маской. – Веревку! Живо!

Ратибор уже срывал с пояса длинный кожаный ремень, связывая его с ремнями подбежавших воинов. Получилась грубая, но крепкая веревка.

– Я пойду! – вызвался Милослав, огромный, как скала.

– Стой! – остановил его Ратибор. – Тебя тоже утащат. Мы пойдём со Ставром. Держите конец и тяните по моей команде!

Он обвязал петлю вокруг своей груди, второй конец перебросил Ставру. Старый гридень молча затянул узел, его единственный глаз горел решимостью. Без лишних слов они шагнули в холодную, черную воду.

Вода обожгла ледяным холодом. Она была не просто холодной – она была мертвой. От нее исходил застарелый, могильный дух, который проникал в самую душу. Ратибор почувствовал, как невидимые, скользкие руки начали обвивать его ноги, тянуть вниз, шептать прямо в мозг обещания покоя и забвения. Он стиснул зубы, отгоняя наваждение, и упрямо пошел вперед, пока вода не дошла ему до пояса.

Гостомысл был уже в нескольких шагах. Он не видел их, его взгляд был устремлен в темную глубину.

– Иду… иду к тебе… моя краса… – шептал он, и изо рта у него валил пар.

Ставр был первым. Он не стал разговаривать с обезумевшим воином. Он просто с размаху ударил его кулаком по лицу. Короткий, жестокий удар. Гостомысл обмяк, и в тот же миг хватка, державшая его, ослабла.

– Тяни! – прорычал Ставр.

Ратибор ухватил Гостомысла за ворот рубахи. Люди на берегу что есть силы натянули веревку, вытаскивая всех троих из цепких лап омута.

Его вышвырнули на берег, как огромную мокрую рыбу. Тело Гостомысла не просто было холодным – оно было ледяным, как будто пролежало в проруби несколько часов. Кожа отливала синевой, грудь почти не вздымалась, а изо рта текла тонкая струйка воды с примесью тины.

– Он мертв! – в ужасе выдохнула Любава.

– Еще нет, – к ним уже спешила Зоряна, неся свой кожаный мешок с травами и небольшой глиняный котелок. – Но скоро будет, если не выгнать из него речной морок. Разведите костер поярче! Несите все одеяла! Живо!

Ее голос был спокоен и властен, он не оставлял места для паники. Мужики бросились выполнять приказ. С Гостомысла сорвали мокрую одежду и укутали в сухие плащи и одеяла. Но тело его не согревалось, а наоборот, казалось, вытягивает тепло из всего, к чему прикасается. Зубы его стучали в лихорадочной, неукротимой дрожи.

Зоряна опустилась рядом с ним на колени. Она достала из мешка пучок какой-то сухой, серой травы, пахнущей горечью и дымом, и бросила его в котелок с кипятком, который ей уже подали. Отвар мгновенно стал темно-бурым.

– Откройте ему рот, – приказала она.

Милослав своей ручищей без труда разжал сведенные челюсти Гостомысла. Зоряна зачерпнула в ладонь обжигающей, горькой жидкости и влила ее воину в горло. Тот закашлялся, его тело выгнулось дугой.

– Это полынь, трава забвения, – тихо пояснила она Ратибору. – Она гонит чужих духов. А теперь нужно вернуть его собственную душу.

Ведунья начала раскачиваться из стороны в сторону, ее глаза закрылись, а губы зашептали странный, монотонный напев. Она не молилась и не приказывала. Она торговалась. Уговаривала душу Гостомысла, заблудившуюся в подводных чертогах, вернуться в остывающее тело.

Она взяла руку воина в свои. Ее пальцы начали медленно, но с огромной силой растирать его ледяную кожу. Напев становился все громче, переходя в пронзительный, почти нечеловеческий крик.

– Вернись, душа, из водной тюрьмы! Вернись из ледяных объятий! Оставь невест подводных, оставь хоромы хрустальные! Твое тело ждет, твой костер горит, твой хлеб стынет! Иди на свет, иди на тепло! Иди!

В какой-то момент Ратибору показалось, что воздух вокруг них загустел, и из тела Гостомысла вместе с паром выходит что-то темное, бесформенное.

И вдруг Гостомысл закричал. Это был нечеловеческий, полный ужаса и боли вопль. Он сел, его глаза открылись, и в них плескался безумный, первобытный страх.

– Пусти! Не хочу! Там холодно! – закричал он, отталкивая от себя невидимых врагов.

– Все кончено, воин. Ты с нами, – твердо сказал Ратибор, хватая его за плечи.

Гостомысл обмяк. Дрожь его утихла. Лицо было изможденным, осунувшимся, словно он за одну ночь постарел на десять лет. Но он дышал. Жил. Зоряна влила в него еще отвара и укутала поплотнее.

– Пусть спит, – сказала она, поднимаясь. – Река забрала много его сил, но душу он удержал.

Ратибор смотрел на спасенного. Его кожа все еще была синюшной, а в глазах застыл пережитый ужас. Он был жив. Но часть его навсегда осталась там, на дне, в ледяных объятиях речных дев. И этот шрам был страшнее любого, оставленного мечом.

Глава 10. Урок Страха

К утру Гостомысл пришел в себя. Лихорадка спала, оставив после себя лишь смертельную бледность и пустоту во взгляде. Он сидел, закутанный в овечий тулуп, и молча смотрел на реку. Не на туманные, манящие заводи, а на ее быструю, неумолимую середину. Он смотрел на нее как на своего личного врага, как на зверя, который едва не сожрал его.

Люди обходили его стороной. Одни – с жалостью, другие – с суеверным страхом, будто он был чем-то запятнан, отмечен нечистой силой. Атмосфера в лагере была гнетущей. Все ждали, что скажет Ратибор. Все помнили его приказ и обещанное наказание.

Ратибор тоже ждал. Он дал людям позавтракать, собрать свои пожитки и приготовиться к отплытию. Он делал это намеренно, позволяя напряжению расти, достигая точки кипения. Когда последняя ладья была готова, он приказал всем построиться на берегу полукругом.

– Гостомысл! – позвал он.

Воин медленно поднялся. Шатаясь, как пьяный, он подошел и встал перед Ратибором. Он не смотрел воеводе в глаза, его взгляд был устремлен в землю.

– Ты помнишь мой приказ? – тихо спросил Ратибор.

– Помню, воевода, – хрипло ответил Гостомысл.

– Ты помнишь, что я обещал за его нарушение?

Гостомысл кивнул. Тишина была такой, что было слышно, как жужжит муха над кострищем.

– Я не хотел… – начал было Гостомысл. – Она звала меня… голосом жены…

– Мне плевать, чьим голосом она тебя звала! – голос Ратибора резанул, как удар плети. – У твоей жены хватило бы ума не звать мужа на смерть! Ты нарушил приказ. Ты поставил под угрозу себя. Ты заставил меня и других рисковать жизнью, чтобы вытащить твою глупую башку из воды! Если бы мы не успели, ты бы сейчас пополнял свиту речного царя! Если бы нас утащило следом, трое мертвецов лежало бы сейчас на этом берегу!

Ратибор шагнул к нему вплотную, его лицо было в паре вершков от лица Гостомысла.

– Ты чуть не убил себя из-за слабости. А я убью эту слабость в тебе. И в каждом, кто решит, что его желания важнее жизни отряда.

Он повернулся к своим людям.

– Два дня назад я предупреждал вас. Предупреждал Любомира. Сегодня пришло время платить. Я спас тебе жизнь, Гостомысл, и она моя. Но твой проступок я оставлю твоей спине.

Лица многих воинов дрогнули. Один из них, приятель Гостомысла по имени Ждан, шагнул вперед.

– Воевода, может, хватит с него? Он и так чуть не помер. Его морок попутал…

– Молчать! – рявкнул Ратибор. – Морок путает слабых! А мне в походе слабые не нужны!

Он повернулся к Ставру.

– Ставр. Раздень его до пояса и привяжи к тому дереву. Десять плетей.

По толпе прошел отчетливый ропот. Наказать человека, который только что был на волосок от смерти… это казалось чрезмерной, бессмысленной жестокостью. Глаза Ждана метали молнии.

Гостомысл не сопротивлялся. Он сам, как во сне, стянул через голову рубаху, обнажив худую, белую спину, и пошел к одиноко стоящей иве. Ставр, с лицом, не выражавшим ничего, кроме исполнения приказа, грубо прикрутил его запястья к стволу все той же кожаной веревкой, которой его вытащили из воды.

– Бей ты, – бросил Ратибор старому гридню.

Ставр отрицательно мотнул головой.

– Нет, воевода. Твой приказ – твоя и рука. Они должны видеть, что ты не прячешься за чужие спины. Что твоя жестокость – это не прихоть, а воля.

Ратибор на мгновение замер. Это был еще один урок. Жестокий, но необходимый. Он медленно подошел к Ставру, который протягивал ему тяжелую кожаную плеть с узлом на конце. Рукоять была холодной и неприятной.

Он встал за спиной Гостомысла. Впервые он видел его спину так близко – покрытую синими прожилками вен, с выступающими лопатками. Кожа ребенка, не знавшая ни шрамов, ни рубцов. И ему предстояло оставить на ней первый.

Он глубоко вздохнул, замахнулся и ударил.

Шш-швак!

Звук был отвратительным, влажным. На белой коже мгновенно вздулся красный рубец. Гостомысл дернулся и сдавленно замычал.

Ратибор ударил снова. И снова. Он не смотрел на лицо Гостомысла. Он смотрел на спину, на которой с каждым ударом появлялся новый багровый след. Он бил не со злостью, а методично, холодно, вкладывая в каждый удар вес своего приказа. После пятого удара кожа не выдержала, и по рубцам потекли тонкие струйки крови.

Женщины отвернулись, Любава закрыла глаза детям. Мужики стояли с каменными лицами. Ждан смотрел на Ратибора с ненавистью, но не смел двинуться. Он видел не юнца, размахивающего плеткой, а воеводу, который без колебаний готов пролить кровь своих же людей ради порядка.

После десятого удара Ратибор отбросил плеть.

– Отвязать. Зоряна, обработай ему спину. Через час он должен быть на веслах.

Он повернулся к застывшей в молчании толпе.

– Кто-то еще хочет поговорить с духами?

Никто не ответил. В их глазах он больше не видел ни жалости, ни сомнения. Только страх. И уважение. То самое уважение, которое рождается не из любви, а из понимания, что этот человек не остановится ни перед чем, чтобы довести их до цели.

Когда Ратибор проходил мимо Ставра, тот едва заметно кивнул. Во взгляде его единственного глаза больше не было презрения. Там было понимание. Волк признал в щенке другого волка.

Урок был преподан. Жестокий, кровавый, но необходимый. И цена этого урока – ненависть Ждана, слезы женщин и десять кровавых полос на спине молодого воина – казалась Ратибору вполне приемлемой. Ведь ценой слабости здесь была всеобщая смерть.