Путь к Белой Веже. Сказание о Ратиборе

Он стоял посреди ревущего, смертельного потока – одинокая, человеческая фигура, бросившая вызов самой стихии.

Люди на ладье замерли, как громом пораженные. Они смотрели на него, и на их лицах больше не было ни презрения, ни ненависти. Был только шок, смешанный с ужасом и зарождающимся, немыслимым уважением.

Рогволод медленно обернулся к ним. Его мокрые волосы прилипли ко лбу. Брызги летели ему в лицо. Но он стоял твердо, как будто был высечен из того же гранита, что и скала под его ногами.

– Воевода, – крикнул он, перекрывая рев воды. – Передай… Передай князю… что Рогволод, сын Пересвета из-под Чернигова… умер не как тать, а как воин!

Это было первое, что они узнали о нем, кроме его имени. У него был отец. Была родина. Он не был просто бродником. Он был человеком.

Потом он посмотрел на Микулу. Взгляд его был суровым, но в нем не было упрека.

– А ты, парень… живи. Живи так, чтобы я не зря тут остался.

Микула, молодой бродник, рухнул на дно лодки и зарыдал. Он плакал не от страха, а от осознания величия и ужаса происходящего. Плакал по человеку, которого считал товарищем, и которого только что осудил своим молчанием.

Ратибор смотрел на Рогволода. Все слова застряли у него в горле. Он хотел крикнуть, остановить его, но понимал, что не имеет на это права. Это была не его воля, не его казнь. Это был свободный выбор свободного человека в его последний час. Единственное, что он мог сделать – это принять эту жертву с достоинством.

Он выхватил из ножен свой меч и поднял его над головой в знаке воинского приветствия.

– Я передам, Рогволод, сын Пересвета! – прокричал он в ответ. – Русь не забудет твоей жертвы!

Примеру Ратибора последовали остальные. Один за другим, воины на ладье обнажили мечи. Даже Ждан, чье лицо было мокрым то ли от брызг, то ли от слез, поднял свой меч. Это была высшая честь, которую они могли оказать. Они прощались не с разбойником. Они прощались с воином.

Рогволод, увидев салют из поднятых мечей, криво улыбнулся. Он отпустил руки от скалы, повернулся лицом к неумолимому потоку, расправил плечи и закрыл глаза. Он не боролся. Он принимал свою судьбу.

И в этот самый миг река изменилась.

Рев воды не стих, но его тональность неуловимо переменилась. Из него ушла злая, яростная нота. Теперь это был просто гул, ровный и могучий, как дыхание спящего гиганта. А впереди, в том самом месте, где еще минуту назад вода кипела и закручивалась в смертельные воронки, появилось нечто невероятное.

Течение словно расступилось. Среди хаоса волн и пены образовалась узкая, но отчетливая дорожка относительно спокойной воды. "Зеленая улица", как называли ее старые лоцманы. Проход был опасным, извилистым, но он был. Словно Хозяин Порогов, приняв свой страшный дар, сдержал слово и приоткрыл свою пасть, позволяя им проскользнуть мимо гнилых зубов.

Вода вокруг скалы, на которой стоял Рогволод, тоже успокоилась. Она больше не била его, не пыталась свалить. Она мягко, почти ласково, омывала его ноги. Он не тонул.

– Он его принял, – прошептала Зоряна. – Он не заберет его на дно. Он оставит его здесь. Вечным стражем этого порога. Памятником. Тем самым, чего не жалко, но что дороже всего.

Рогволод не умрет. Он просто останется. Навсегда. Один. На своей скале, посреди ревущей реки. Искупление длиною в вечность.

Ратибор опустил меч. На его душе был камень. Он купил жизнь своих людей. Купил ее ценой чужого, добровольного бессмертия и одиночества. Это была победа, но она горчила, как полынь.

– На весла, – скомандовал он севшим голосом. – Вперед. По зеленой улице. Не оборачиваться.

Ладья медленно тронулась, направляясь в открывшийся проход. Никто не смел обернуться и посмотреть на одинокую фигуру, оставшуюся позади. Но каждый из них до конца своих дней будет видеть ее перед глазами. Фигуру разбойника, ставшего святым. Фигуру человека, который пожертвовал своей никчемной жизнью, чтобы спасти их всех.

Глава 46. Проход

Команда Ратибора повисла в воздухе, насыщенном ревом и скорбью. Воины на флагмане, стряхнув оцепенение, взялись за весла. Их движения были медленными, почти ритуальными. Никто не кричал, никто не суетился. Барабан, задававший ритм, молчал. Они гребли в полной тишине, нарушаемой лишь грохотом воды и стуком собственных сердец.

Ладья, подхваченная течением, вошла в "зеленую улицу". Это было невероятное, сюрреалистическое зрелище. По обеим сторонам от них вода продолжала кипеть, биться о скалы, вздыматься пенными гребнями. Но их узкий коридор, шириной всего в две-три ладьи, был странно спокоен. Вода здесь была быстрой, но гладкой, словно кто-то невидимой рукой раздвинул хаос.

Они шли мимо гигантских, мокрых валунов, которые еще час назад казались верной смертью. Теперь они выглядели просто камнями, безмолвными и равнодушными. Водовороты, готовые поглотить их, замерли, превратившись в ленивые заводи. Казалось, весь Ненасытец затаил дыхание, наблюдая за ними.

Люди на ладье не смели поднять головы. Они смотрели себе под ноги, на доски палубы, на воду, просачивающуюся сквозь пробоину. Каждый понимал, по какому тонкому льду они идут. Этот проход был не природным явлением. Это была сделка. И она могла быть расторгнута в любой момент, если бы они проявили неуважение или гордыню.

Ратибор стоял у руля, и его костяшки пальцев побелели от напряжения. Он вел ладью по этому чуду, по этой противоестественной глади, и чувствовал на себе невидимый, тяжелый взгляд Хозяина Порогов. Это было не враждебное наблюдение. Скорее, пристальное внимание кредитора, который смотрит, как должник пользуется его милостью. Милостью, купленной страшной ценой.

Когда их флагман миновал то место, где остался Рогволод, никто, как и приказал Ратибор, не обернулся. Но все почувствовали этот момент. Словно они прошли мимо безмолвного, вечного часового. И этот часовой был одним из них.

Зеленая улица привела их прямо к тому месту на берегу, где их ждал остальной отряд. Выйдя из ревущей стремнины, ладья ткнулась носом в прибрежный песок. Путь через Ненасытец для них был окончен.

Люди на берегу, которые в ужасе наблюдали за всем происходящим, бросились к ним. Их встречали не радостными криками, а тишиной и сочувственными взглядами. Они видели все: и крушение, и жертву, и чудесное успокоение воды.

– Что… что это было? – спросил один из поселенцев, глядя на Ратибора.

– Цена, – глухо ответил Ратибор. – Цена за проход.

Он не стал ничего объяснять. Все и так было понятно без слов. Они поняли, что их воевода спустился в ад и заключил там сделку, чтобы спасти их.

– Теперь ваша очередь, – сказал Ратибор, обращаясь ко всему отряду. – Проход открыт, но он не будет ждать вечно. Одна ладья за другой. Строго по моему пути. Не шуметь. Не кричать. Идти с уважением. И не оборачиваться на ту скалу.

Глава 47. Траурная Процессия

То, что последовало дальше, было похоже не на переправу, а на траурную процессию.

Шесть оставшихся ладей, одна за другой, отчаливали от берега и входили в ревущую пасть Ненасытца. Люди на их бортах были бледны, но на их лицах уже не было животного страха. Был благоговейный трепет и скорбь. Они знали, что идут по дороге, выкупленной для них чужой судьбой.

Женщины крепко обнимали детей, закрывая им глаза. Мужчины-гребцы работали веслами молча, сосредоточенно, вкладывая в каждый гребок не только силу, но и уважение. Проходя мимо бурлящих водоворотов и острых скал, они понимали, что лишь час назад это было верной смертью.

Каждая ладья, проходя мимо камня, где остался Рогволод, невольно замедляла ход. Люди не оборачивались, но они чувствовали это место. Место силы. Место жертвы. Некоторые мужчины молча снимали шапки. Некоторые женщины торопливо крестились. И христиане, и язычники в этот момент были едины в своем молчаливом почтении к подвигу.

Путь через порог, который должен был стать самой яростной и хаотичной частью их похода, превратился в самый тихий и торжественный этап. Тишина, нарушаемая лишь ревом воды, была тяжелее любого крика. Она была наполнена болью, благодарностью и осознанием той цены, что была уплачена.

Последняя ладья покинула Ненасытец, когда солнце уже начало клониться к западу. Все семь судов снова были вместе, покачиваясь на спокойной воде. Они стояли на якоре, и люди смотрели назад, на пройденный порог.

"Зеленая улица" исчезла. Вода снова кипела, ревела и билась в своей вечной, слепой ярости. Проход закрылся. Сделка была исполнена. Хозяин Порогов получил свою плату и снова погрузился в свою угрюмую дрему. А посреди всего этого хаоса, на своей скале, остался стоять вечный страж – бывший разбойник Рогволод.

В тот вечер у костра никто не пел песен. Говорили мало и тихо. Люди чинили поврежденную ладью, делили ужин, но все их мысли были там, позади. Они прошли самое страшное место на Днепре. Они выжили. Но они изменились. Боль в сердце от потери была смешана с непонятным чувством вины выжившего. И каждый из них знал, что жизнью своей он обязан человеку, которого презирал. Это был урок, который они не забудут никогда.

Глава 48. Вольная Вода

Утром они проснулись от непривычной, почти оглушающей тишины. Рев Порогов остался позади, превратившись в далекий, едва слышный гул. Впереди, сколько хватало глаз, расстилалась широкая, спокойная и величественная река. Днепр снова стал Славутичем – мирным и могучим.

Починка пробитой ладьи заняла все утро. Милослав, работая с яростным усердием, вырезал из запасной доски латку, просмолил ее и с помощью воинов, под водой, приладил ее к днищу, закрепив скобами. Это был временный ремонт, но он должен был выдержать до Олешья.

Когда отряд снова двинулся в путь, чувство было странным. С одной стороны – огромное, пьянящее облегчение. Они сделали это. Они прошли девять кругов речного ада. Они выжили там, где гибли варяжские драккары. Тела, до этого постоянно напряженные в ожидании удара, расслабились. Люди дышали полной грудью, щурясь на солнце, которое теперь казалось дружелюбным.

Но это облегчение было неполным. Оно было отравлено горечью утраты.

В отряде стало на одного человека меньше. Но его отсутствие ощущалось, как огромная, зияющая дыра. Пустое место на скамье гребцов, лишняя миска при раздаче еды, молчание там, где раньше было угрюмое сопение. Жертва Рогволода не была забыта. Она стала частью их общей истории, зарубкой на душе у каждого.

Микула, второй бродник, изменился до неузнаваемости. Из него ушел весь страх и заискивание. Он работал молча, с каким-то ожесточенным упорством, выполняя вдвое больше, чем от него требовали. Он словно пытался своей работой искупить не только свою вину, но и вину своего погибшего товарища. И люди перестали на него смотреть, как на врага. Они видели в нем не бродника, а человека, который несет на себе тяжелую ношу. Его приняли. Не простили до конца, но приняли в свою стаю.

Что-то незримо, но фундаментально изменилось в самом отряде.

Испытание Порогами, страшное и смертельное, сплотило их, как не смогла бы ни одна битва. Они вместе смотрели в лицо смерти. Вместе выживали. Вместе оплакивали общую жертву. Простые поселенцы, дружинники, бывшие разбойники, язычники и христиане – все эти различия стерлись перед лицом ревущей стихии и подвига одного человека.

Они перестали быть просто отрядом переселенцев под командованием княжеского дружинника. Они стали единым племенем. Семьей, рожденной в муках на водах Днепра.

Ратибор чувствовал эту перемену острее всех. Он смотрел на своих людей, на их уставшие, но сплоченные лица, и понимал, что они пойдут за ним теперь не из-за приказа князя и не из страха наказания. Они пойдут, потому что доверяют ему. Потому что он прошел через ад вместе с ними. Провел их. Он перестал быть для них просто "воеводой". Он стал их вождем. Их.

Вечером того дня, сидя у костра, Ждан – тот, кто громче всех требовал смерти для бродников – молча подошел к Микуле и протянул ему свою кружку с отваром.

– Пей, – коротко сказал он. – Силы понадобятся.

Микула поднял на него удивленные, полные слез глаза и взял кружку. Это был маленький жест. Но он значил больше, чем любые слова. Это было прощение. Примирение.

Они вышли на вольную воду. Опасности Днепра были позади. Впереди лежали новые земли, новые испытания, морская ширь и чужие берега. Но Ратибор знал, что теперь он ведет не толпу. Он ведет народ. Свой народ. Закаленный, сплоченный и готовый идти за ним до конца. Даже если этот конец будет в самой пасти у хазарского зверя. Путешествие по реке заканчивалось. Начиналось путешествие по морю.

Глава 49. Новый Лидер

Спокойные воды нижнего Днепра несли их к морю. Тело Ратибора, как и у всех в отряде, отдыхало от чудовищного напряжения порогов, но его разум продолжал работать. Он часто уходил на нос ладьи и подолгу смотрел вперед, на расширяющуюся реку. Но видел он не воду. Он видел путь, который они уже прошли.

Он вспоминал себя – того, безусого юнца в новом княжеском плаще, который стоял на пристани Почайны, полный мальчишеского азарта и смутной тревоги. Тот Ратибор был другим человеком. Он умер. Он утонул где-то в ледяной воде Днепра, сгинул в темном лесу, был убит в ночной схватке с бродниками и окончательно похоронен у подножия ревущего Ненасытца.

Человек, который стоял на носу ладьи сейчас, был иным.

Его лицо, обветренное и опаленное солнцем, огрубело. Взгляд голубых глаз потерял юношескую мягкость, в нем появилась стальная твердость и глубина, какая бывает у людей, заглянувших в бездну и вернувшихся обратно. Он уже не выглядел моложе своих лет. Теперь ему можно было дать и тридцать, и сорок. В его молчании появилась тяжесть. В его приказах – непререкаемая воля.

Но главные изменения произошли внутри. Он заплатил цену. Каждое решение, которое он принимал, отнимало у него часть его души и давало взамен что-то другое.

Он отдал приказ о кровавой жертве Днепру – и потерял часть своей христианской веры, но приобрел прагматичное понимание древних сил этого мира.

Он приказал выпороть спасенного воина – и потерял свою юношескую мягкость, но приобрел жесткую дисциплину, которая спасла их всех.

Он убил своего первого человека – и потерял свою невинность, но обрел страшное знание о своей способности выживать.

Он выкупил жизни пленников ценой позора и риска – и потерял остатки слепого следования букве закона, но приобрел мудрость, которая была важнее мести.

И наконец, он провел свой отряд через пороги, купив их жизни ценой жертвы другого человека. Он не выбирал эту жертву, но он принял ее. И это навсегда оставило на его совести шрам, который был страшнее любого, оставленного саблей. Он понял, что иногда вождь должен не жертвовать собой, а принимать жертвы других во имя общей цели. Это была самая горькая и самая важная наука.

И люди видели эту перемену. Они больше не смотрели на него, как на княжьего назначенца. Знатное происхождение и красивый плащ не имели здесь, на дикой реке, никакого значения. Здесь ценились другие вещи.

Они видели, как он, не колеблясь, шагнул в ледяную воду, чтобы спасти дружинника. Они слышали, как его голос не дрогнул во время печенежского обстрела. Они знали, что он не спрятался за спины воинов, а сам держал плеть, исполняя свой жестокий, но справедливый приговор. И они знали, что его дух спускался во тьму, чтобы говорить с речным богом от их имени.

Теперь, когда он отдавал приказ, его исполняли не потому, что боялись или были обязаны. Его исполняли, потому что верили. Верили, что этот человек знает, что делает. Верили, что он не пошлет их на бессмысленную смерть. Верили, что он доведет их до конца.

Однажды вечером, когда они сидели у костра, Ставр, который редко говорил без дела, протянул ему свой старый, зазубренный нож.

– На, воевода. Рукоять разболталась. Поправь, твои пальцы половчее моих будут.

Это была простая просьба. Но для Ратибора она значила больше, чем любые слова похвалы. Старый волк, который с самого начала видел в нем лишь "княжича", теперь обращался к нему за помощью, признавая его опыт и сноровку. Он обращался к нему как к равному. Как к своему вождю.

Ратибор взял нож. Он понял, что его личное путешествие из мальчика в мужа было окончено. Он был закален огнем и водой. Он был выкован в горниле жестокости и сострадания. Он был готов. Готов к тому, что ждало их впереди – к соленым ветрам Черного моря, к раскаленным степям Тавриды и к последней, решающей схватке за их новый дом.

Глава 50. Горизонт

Днепр менялся с каждым днем. Он становился шире, ленивее, его воды теряли свою прозрачность, приобретая мутный, зеленоватый оттенок. По берегам раскинулись бескрайние, поросшие тростником плавни, полные птичьего гомона. Воздух стал другим. В нем появился новый, незнакомый запах – резкий, йодистый, щекочущий ноздри. Запах соли.

В один из дней они почувствовали это особенно отчетливо. Ветер, дувший им навстречу, нес не речную прохладу, а упругую, соленую влагу. А потом они увидели чаек. Не речных, а крупных, морских, с наглым, пронзительным криком. Они кружили над ладьями, провожая их своими хищными желтыми глазами.

– Скоро, – сказал Ставр, втягивая носом воздух. – Море.

На следующий день они вышли в лиман.

Речные берега расступились и исчезли. Перед ними, до самого горизонта, раскинулась безбрежная водная гладь. Она не была похожа на реку. Ее цвет был иным – глубоким, темно-синим, с бирюзовыми прожилками. Ее волны были длинными, пологими, дышащими в своем собственном, медленном и могучем ритме.

Для людей, всю жизнь проживших у реки, это зрелище было потрясающим. Они замерли, перестав грести. Даже дети, высунувшись из-за бортов, молча смотрели на это бескрайнее чудо.

– Это… это все вода? – с благоговейным ужасом спросил один из сыновей Милослава.

– Это море, сынок, – ответил кузнец. – Понт Эвксинский. Черное море.

Ратибор стоял на носу ладьи, и соленый ветер бил ему в лицо, трепал волосы. Он зачерпнул ладонью воду и попробовал на вкус. Соленая. Горькая. Чужая.

Здесь заканчивался Днепр. Здесь заканчивался их привычный мир. Вся их дорога от самого Киева – пороги, леса, бродники, грозы – все это было лишь прелюдией. Река была им знакома. Она была хоть и суровой, но матерью. Она текла в одном направлении, у нее были берега, к которым можно было пристать.

А море было другим. У него не было ни начала, ни конца. Оно было дорогой во все стороны и в никуда одновременно. Оно было чужим, равнодушным и полным своих, неведомых им опасностей.

Они были речными волками, а теперь им предстояло стать морскими.

Киевская Русь осталась позади. Далеко за спиной, за сотнями верст воды, лесов и степей. Там остался князь, старая жизнь, могилы предков. Там все было понятно и знакомо. Здесь же все было новым и пугающим.

– Куда теперь, воевода? – спросил Ставр, нарушив тишину.

Ратибор достал из-за пазухи грубую карту, набросанную на куске пергамента еще в Переяславе.

– Вдоль берега. На запад. До Олешья. А там… – он посмотрел на безбрежный горизонт, – а там – как боги дадут.

Он отдал приказ. Ладьи, непривычно качаясь на морской волне, развернулись и пошли на запад, держась берега.

Первый этап их великого путешествия был завершен. Они прошли Днепр. Они выжили. Они стали единым племенем, ведомым своим закаленным вождем.

Но, глядя на этот безграничный морской простор, Ратибор понимал, что все их испытания были лишь прологом. Настоящий путь, полный пиратов, штормов, чужих городов и новых врагов, только начинался. Путь к Белой Веже лежал через самое сердце этого неласкового, черного моря.

Глава 51. Город на Соленой Воде

Они шли вдоль побережья несколько дней. Море было спокойным, и люди постепенно привыкали к его мерному дыханию. Вскоре на горизонте показались сначала рыбацкие лодки, а затем и частокол, сторожевые башни и крыши домов. Это было Олешье.

Если Киев был сердцем Руси, а Переяславль – ее мечом, то Олешье было ее широко открытым, крикливым и жадным ртом, обращенным на юг. Это был не просто город. Это был кипящий котел. Перекресток, где лесная Русь встречалась со степью и византийским морем.

Едва их ладьи вошли в гавань, отряд Ратибора погрузился в совершенно новый мир звуков и запахов. Воздух здесь был густым, тяжелым, пропитанным тысячей ароматов, которые смешивались в единую, головокружительную какофонию. Он пах соленой водой, йодистым духом водорослей, но к этому примешивался едкий запах копченой и вяленой рыбы, которым были увешаны все причалы. Из степи ветер доносил горьковатый аромат полыни и чабреца. С городских улиц тянуло дымом от сотен очагов, запахом печеного хлеба, кислого пива и чего-то острого, незнакомого и пряного – это византийские и арабские купцы торговали своими диковинными товарами.

Гавань была забита судами. Рядом с их грубыми, просмоленными речными стругами стояли изящные греческие дромоны с высокими бортами, варяжские драккары с хищными головами драконов на носах и даже несколько плоскодонных степных лодок-каюков, на которых половцы привозили свою добычу.

Люди, заполнившие пристань, были такими же разношерстными. Ратибор видел здесь и своих, русичей – бородатых, в льняных рубахах. И надменных греков в ярких туниках, которые брезгливо зажимали носы. И суровых варягов, чьи руки покоились на рукоятях мечей. И узкоглазых, смуглых половцев в островерхих шапках, которые с громким гоготом торговались, продавая пленных и краденых лошадей. В толпе слышалась славянская, греческая, скандинавская и гортанная степная речь.

Отряд Ратибора, сошедший на берег, чувствовал себя здесь чужаками. Они были грубыми речными волками, привыкшими к тишине лесов и простору полей. Их одежда выцвела от солнца и промокла в сотнях речных бурь, лица были обветрены, а во взглядах читалась усталость и диковатая настороженность. По сравнению с пестрой, шумной толпой портового города, они выглядели как стая серых лесных волков, случайно забредшая на скотный двор.

Любава крепче сжимала руки своих сыновей, опасливо глядя по сторонам. Дети, в свою очередь, смотрели на все с широко раскрытыми от изумления глазами. Для них это было настоящее чудо, сказка наяву. Они видели чернокожего раба в услужении у греческого купца, видели ручную обезьянку, сидевшую на плече у какого-то матроса, видели груды диковинных фруктов и ярких тканей на лотках торговцев.

Воины же осматривались с практическим интересом. Их глаза оценивали оружие варягов, крепость городских стен, богатство купцов. Они видели не только чудеса, но и опасность. Каждый второй в этой толпе был вооружен. Каждый взгляд, брошенный на них, был оценивающим. Здесь, в Олешье, сила и острый меч ценились не меньше, чем звонкая монета. Любая слабость, любая оплошность могла стоить жизни.

Ставр сплюнул на землю.

– Муравейник, – прохрипел он. – В таком месте нож в спину получить легче, чем доброе слово. Держаться всем вместе. Оружие – под рукой.

Ратибор понимал его. Этот город был не местом для отдыха. Это было очередное испытание. Испытание соблазнами, опасностями и чужой, непонятной жизнью. Здесь им предстояло пробыть две недели, чтобы передать послание князя, починить ладьи и подготовиться к морскому этапу пути.

Он глубоко вдохнул соленый, пряный воздух. Это был воздух другого мира. Мира, где заканчивалась Русь и начиналось все остальное. И чтобы выжить в этом мире, им предстояло научиться его правилам. Быстро.