Хризолит и Бирюза

Погружённая в мысли, я даже не заметила, как ноги сами привели меня в старый район, к знакомой дорожке – к моей прежней, трущобной комнате. И, как назло, прямо у угла я столкнулась лицом к лицу с одним из «сынков» миссис Дюплентан. Его физиономия тут же скривилась в мерзкой, почти беззубой ухмылке.

– Тавненько, не вителись, Хаас, – прохрипел он. Кажется, его звали Джет. Или Флет. Какая разница? Все равно оба – деградация во плоти.

н сделал шаг ко мне – я инстинктивно отступила.

– Мне казется, фто за топой толшок за аренту! – слюняво выдал он и потянулся ко мне.О

Я резко отдёрнула руку, глядя на него с тем самым видом, каким обычно смотришь на мокрую дохлую крысу.

– Прости, что? – нарочито громко и с язвой переспросила я. – «Толчок за котлету»? Не думаю, что ты достоин такой роскоши.

Он вскинулся, как бешеная свинья. Ноздри раздулись, глаза налились злостью, и, заревев, он рванул в мою сторону. Я едва успела сделать шаг вбок, но не заметила второго – тот, что с тростью, подставил её мне под ноги. И в следующий миг я рухнула на землю. Колено ободралось до крови, ладонь взвыла от боли.

В ушах зазвенел их идиотский хохот. Один из них – беззубый – вытащил из сапога перочинный нож и начал вертеть им в руке, видимо полагая, что выглядит устрашающе. Это было даже не смешно, а жалко.

Прижимаясь к холодной мостовой, я попыталась подняться. Сердце стучало в ушах, а руки дрожали. Джет – или кто из них это был – склонился надо мной, и в его глазах плясал тот самый мерзкий блеск – жажда власти над слабым, над упавшим.

– Нас твое… и мы польше! – выдал он, довольно осклабившись.

– Правда? И что вы сделаете? Догоните и заплюёте меня до смерти? – я резко рванула с места, почти не чувствуя ноги.

Он кинулся следом. Сзади раздался крик: второй брат бросил мне в спину трость, промахнулся, оступился – и с грохотом шлёпнулся, ещё и зарядив по лодыжке брату. Эта сцена могла бы рассмешить меня в другой день, но не сегодня.

Я получила фору в несколько драгоценных секунд. Бежать было больно. Колено саднило, кровь стекала по ноге, окрашивая белоснежный гольф в алый. Но я не оглядывалась. Только вперёд. К людям. К свету. Туда, где они никогда не смогут дотянуться до меня.

Пока я волочилась по улице, держась за разбитую коленку и проклиная всё на свете, впереди неожиданно открылся узкий переулок. Надежда вспыхнула в груди – если повезёт, я смогу там спрятаться и отдышаться. Я втянула в себя воздух, сжала зубы и, покачиваясь, попыталась нырнуть в спасительный проём между домами.

Но Джет оказался быстрее.

Он навалился всем телом, сбивая меня с ног. Его грубое дыхание ударило в лицо, руки с маниакальной решимостью сжимали рукоятку перочинного ножа. Он что-то шепелявил о том, как испортит моё «смазливое личико», и, если бы я не была так напугана, наверняка засмеялась бы прямо ему в лицо. Он даже не осознавал, что делает это на городской площади, почти на виду у всех – ему было всё равно. Словно он был абсолютно уверен, что я здесь никому не нужна.

Я зажмурилась.

И вдруг над ним выросла тень.

Резкий, точный удар в шею – и Джет издал глухой звук, глаза его закатились, тело безвольно обмякло и рухнуло прямо на меня. Я оттолкнула его ногой, пока он не завалился в сторону, и, тяжело дыша, приподнялась на локтях. Сердце колотилось в висках, в ушах звенело. Я медленно подняла глаза на своего спасителя – силуэт мужчины стоял против солнца, в отсветах золотых лучей.

Он не спешит, словно знает, что вся ситуация под контролем. Мужчина молча протягивает мне руку, и я узнаю эти окольцованные пальцы.

Нивар Волконский собственной персоной.

Я позволила ему помочь мне, встаю и тут же делаю шаг назад, прихрамывая.

– У тебя кровь, – констатировал он. Его голос был ровным, почти холодным, но я уловила в нём едва заметный оттенок тревоги. – Необходимо обработать во избежание инфекции.

В его глазах читался намек на беспокойство, но я не была готова проявлять слабость. Мне невыносимо хотелось съязвить, брови для этого угрожающе съехали к переносице, а рука сжалась в кулак, но стоило мне почувствовать колющую в ней боль, как всё язвительное испарилось.

Я отвела взгляд. На земле, в пыли, всё ещё лежал обмякший Джет. Его уже поднимала охрана Нивара – люди в форме молча уволокли его, словно мешок с отбросами. Всё было так быстро и бесстрастно, что казалось сном.

– Спасибо. Я справлюсь, – выпрямилась я и, сдерживая дрожь, встретилась с пронзительным зелёным взглядом. Мне показалось, что он видит меня насквозь, будто знает каждую мою мысль. Я хотела уйти, но шагнулась – и оступилась. Внезапный резкий укол под коленом. Я почти упала.

Но он поймал меня.

Подхватил под руку, не дав даже коснуться земли. Его ладонь была прохладной, крепкой, и от этой уверенной, безупречной мужской хватки меня трясло сильнее, чем от боли. Я попыталась вырваться, но он просто удержал меня – мягко, но так, что было понятно: сопротивляться бесполезно.

Я оглянулась – не дай бог, кто-то увидит. Мысль о том, как эта сцена выглядит со стороны, обожгла щеки. Стыд накрыл с головой. Я ненавидела чувствовать себя беспомощной. Мне никогда не нужна была помощь. Я научилась выживать одна. Но в эту минуту… я, кажется, была благодарна, что не одна.

Он не сказал ни слова. Ни упрёка. Ни «я же предупреждал». Ничего. Только вёл меня до самой ратуши, поддерживая на каждом шагу, прижимая за талию к себе.

В медицинской комнате он сам взялся за обработку. Его движения были спокойными, отточенными. Я сидела на кушетке и смотрела, как он аккуратно протирает мою рану смоченной спиртом ваткой. Свет от лампы падал на его волосы – светлые, чуть волнистые, почти неприлично ухоженные для мужчины. Я невольно залюбовалась. Он что, бальзамом пользуется?

Тишина между нами была слишком насыщенной, почти липкой. Я могла бы сказать что-нибудь. Хоть что-то. О чём угодно. Но язык будто онемел. Я просто сидела, вдыхая запах антисептика, и чувствовала, как в сердце просыпается нечто странное. Тревожное. Опасное.

Что-то, что я не хотела впускать.

Вскоре я всё же нарушила тишину – не по собственной воле. Он слишком резко надавил на рану.

– Ай! – воскликнула я, поморщившись и отдёрнув ногу. – Ты что делаешь в Нижнем городе?

Прозвучало резко, почти как упрёк. Будто я срывалась на него, не различив границу между болью от спирта и реальным вопросом, что давно уже вертелся на языке.

– Подписываем документы по переносу заводов, – спокойно ответил он, нанося мазь уже гораздо осторожнее, почти ласково. Его пальцы скользили по коже так, словно он не прикасался, а писал на ней заклинания. – А что делала тут ты?

Он выделил это «ты» с такой напористостью, что у меня перехватило дыхание. Я мгновенно ощутила себя подростком, нарушившим запрет, – словно меня застукали, как я сбегаю через окно. В горле пересохло, язык прилип к нёбу.

Я сглотнула, отводя взгляд от его ожидания.

– Я… – запнулась, – навещала дядюшку. У которого раньше работала. До переезда.

Нивар сузил глаза – взгляд в упор, колючий, изучающий. Молчал. Будто в уме сравнивал факты, хранил в памяти все мои передвижения. И, кажется, нашёл несостыковку. Но промолчал. Только глубоко выдохнул и поднялся.

– Давай ладонь, – сказал он с такой уверенностью, что не возникло ни капли сомнения: я должна подчиниться.

Я вложила руку в его ладонь. Он даже не смотрел на неё, действуя спокойно, точно, привычно – обработал ссадину, наложил повязку, как будто делал это не впервые. Его пальцы холодные, твёрдые, и вместе с тем – удивительно бережные. Словно он знал, когда можно быть резким, а когда – нет.

Мне стало не по себе.

Могла ли я надеяться хоть немного понять этого человека? Иногда казалось, что он видит меня насквозь – стоит лишь взглянуть. Его глаза будто хранили все мои тайны ещё до того, как я сама осознала их.

В подсознании очередной раз предательски всплыли картины в темноте каморки, и я резко выдернула руку из холодной заботы Нивара. Он успел закончить, поэтому я не помешала своей выходкой. Эти воспоминания вогнали меня в краску, которую мгновенно заметил мужчина. Его прямолинейный взгляд твердил, что он знал, о чем я подумала, и даже не старался его отвести.

Я резко отстранилась, ощущая, как сердце колотится в груди, и прижала к нему больную руку, будто это могло заглушить глухой стук. Время, кажется, замерло. В его глазах читалась смесь любопытства и понимания, как будто он был не просто свидетелем моих мук, а их соучастником. Странное тепло расползлось по телу, и в тот момент мне хотелось разоблачить все свои страхи, поделиться тем, что меня тревожит.

– На улице машина, – прервал мучительное безмолвие Нивар, всё тем же ровным, спокойным голосом. – Она доставит тебя до апартаментов.

Я опустила взгляд на перевязанные ладони и колено. Неожиданно грудь сжала острая боль – не телесная, а иная, более глубинная, которую невозможно было объяснить или оправдать. Я неспешно поднялась с кушетки – и оказалась на опасном расстоянии от него. Он не отступил. И в этой неподвижности было что-то непоколебимо мужское, почти вызывающее. От Нивара веяло бесстрастием и запахом свежей хвои – таким, будто в его вселенной не существовало ни времени, ни тревог, лишь этот миг, наполненный нами.

Он пристально вглядывался в черты моего лица, словно запоминал их – медленно, скрупулёзно, с неясной мыслью. Его ладонь едва заметно потянулась ко мне.

На какое-то мгновение мне показалось, будто всё в мире замерло. Только я – и он.

Нивар с почти медицинской точностью рассматривал моё лицо. Его рука медленно поднялась, приближаясь, как будто тянулась не к моим волосам, а к самой сути того, что я собой представляла.

Снова этот блеск в глазах.

Опять этот блеск… Что ты прячешь за ним, граф Волконский?

Я старалась стереть с лица смущение, отогнать навязчивые образы, но, как назло, его близость притягивала, точно магнит. В его глазах жила та самая искра – не дерзкая, но опасная, – от которой сердце то и дело срывалось с привычного ритма. У меня уже начинали рождаться образы – грешные, дерзкие: как он грубо хватает меня за шею, тянет к себе и целует, будто весь мир создан только для этого единственного момента…

Но вместо этого – сдержанное движение: он вынимает из моих волос тонкую веточку. Просто. Спокойно. Почти буднично. Как будто это вовсе не имеет значения.

Я вспыхнула, будто пойманная на воровстве. Эти мысли – Святой Род, как же они были навязчивы – вспыхнули во мне, как спичка, и я, едва не споткнувшись о собственное чувство неловкости, быстро отвернулась.

Надо взять себя в руки. Немедленно!

Досада и раздражение захлестнули меня с новой силой. Над собой, над ним, над тем, что я утратила способность держать в узде собственную голову. Без единого слова я резко отвернулась, торопливо вышла из кабинета, из ратуши, из Нижнего города – и, желательно, из-под власти его взгляда.

Чем дальше я шла, тем громче стучало в висках: Как же меня всё это раздражает! – особенно то, что раздражает лишь потому, что волнует слишком сильно.

Глава XII

На следующее утро я всё ещё находилась во власти вчерашних воспоминаний. Стоило мне открыть глаза, как первая мысль, пронзившая сознание, прозвучала в голове с вызывающей интонацией:

– Полюбуйтесь, я – весь из себя таинственный и неприступный!

Подушка с глухим стуком ударилась о стену, а я с яростью сбросила с себя одеяло.

– Я буду смотреть на тебя холодно и безразлично… лишь бы ты подумала, что я интересуюсь! – бросила я в пространство, обращаясь, по сути, к стенам своей столовой.

Хромая из стороны в сторону, сначала за завтраком, потом и после обеда, я чувствовала, как во мне поднимается буря. Эти чувства – отнюдь не возвышенные, но тревожно жгучие – волновали нутро.

– Я вольна поступать, как заблагорассудится, и с кем пожелаю! – злобно передразнила я, будто слыша его голос в голове.

Наступила тишина. Только мое дыхание и мерный стук ложки о фарфор наполняли её. Я застыла на месте, уставившись в одну точку на обоях, словно надеясь найти в их узоре ответы, которых мне никто не давал.

Сквозняк от открытого окна нежно колыхал подол моего льняного сарафана, избранного в качестве домашнего платья. На ночь я сняла повязку с раненого колена – хотелось, чтобы ранка подсохла.

– Интересно, что бы он сказал, узнай он, что я спасалась бегством от сынков бывшей квартирной хозяйки? – проговорила я с кривой усмешкой, опираясь бедром на край стола. – Хотя… быть может, он и так всё знает.

Я пожала плечами и закатила глаза. В воображении мигом возникло его лицо – высокомерная ухмылка, острый взгляд.

– Он бы, пожалуй, рассмеялся, – пробормотала я, с шумом опуская кружку на стол. Гнев снова поднимался волной. Я перешла в гостиную, где воздух был прохладен, и сердце колотилось сильнее, чем следовало бы.

Я искала ответы, но слышала в ответ лишь эхо собственной неуверенности. Можно много рассуждать о загадках человеческой природы, искать причины, выстраивать сложные теории… Но в самом сердце человека – простота. Один взгляд, в котором спрятано всё, одна улыбка, согревающая душу, – разве нужно что-то ещё? Именно этого я жаждала – в каждом дне, в каждом мгновении.

– Ну почему, скажите, нельзя быть хоть немного человечнее? Неужто это так трудно?!

И тут раздался стук в дверь.

Размашистым шагом – насколько позволяло пострадавшее колено – я добралась до входа и распахнула дверь с таким пылом, будто собиралась отчитывать самого министра:

– Да?!

В коридоре никого не было, и я хотела было закрыть дверь, как мой взгляд упал на подарочную коробку, перевязанную голубой ленточкой. Еле наклонившись за ней, я понесла ее на диван, громко хлопнув дверью еще целой ногой.

К ленте была прикреплена карточка:

«Надень это в театр «Шато». Экипаж будет в восемь.

Граф Волконский.»

– Как же он любит распоряжаться… – выдохнула я, прищурившись.

И всё же… сердце ёкнуло.

Я за малым только не пнула эту коробку, но в дверь снова постучали, что в очередной раз вызвало во мне бурю негодований, будто я играла в какую-то игру и явно проигрывала. От резкости, с которой я открыла дверь, Лоренц, стоящий в коридоре, сделал полшага назад, расширив глаза:

– Святой Род, что за бестия? – усмехнулся молодой человек, прикрывая шутливо лицо руками.

Я выдохнула всеми легкими, где последний час сидела жаба и давила меня изнутри, не позволяя дышать. Лоренц оказался как нельзя кстати в этой беспроглядной пучине негодования. Только сев на кресло напротив панорамного окна в гостиной комнате, я позволила себе расслабиться. Мужчина медленно прошел за мной, аккуратно закрывая дверь, видимо, чтобы не будить во мне зверя, которого он уже успел испугаться.

Лоренц изучал меня с легкой усмешкой, будто я была главным действующим лицом какого-то абсурдного спектакля. Его присутствие, словно глоток свежего воздуха, заставило меня на мгновение забыть о своих проблемах. Я потянулась за стаканом воды, чтобы снять напряжение, и его взгляд остановился на моих руках, которые мелко тряслись от переживаний.

– Ты в порядке? – наконец сказал он, прерывая тишину. Вопрос прозвучал просто, но в его голосе сквозила искренность, которую я не могла игнорировать. Я покачала головой, готовая высказать всё, что накопилось за последние дни. Но в этот момент в горле встал ком, и ни одного слова не получилось произнести.

– Просто… день не задался, – ответила я, опустив глаза. Лоренц, заметив мое состояние, подошел ближе.

Словно статуя, он остановился за спинкой кресла, и я почувствовала, как прядь моих волос оказалась у него между пальцев.

Я никогда не любила, когда Жизель расчёсывала мне волосы в детстве. Они были у меня волнистые, непослушные, вечно путались, а после расчесывания превращались в пышную копну, от которой хотелось завыть. Как только я выросла и поняла этот момент, я без колебаний избавилась от всех этих вражеских зубастых орудий. С тех пор волосы были мне благодарны – и я им тоже.

Однако была и другая причина, по которой я не любила, когда кто-то прикасался к моим волосам. Лоренц, сам того не подозревая, напомнил мне об этом. Стоило лишь чужим пальцам коснуться моей непокорной гривы – и меня словно обнажали. Казалось, они прикасаются к чему-то слишком личному, сокровенному. Тело покрывалось мурашками, веки сами собой опускались, и я невольно замирала в сладком, почти болезненном блаженстве. Я чувствовала себя обнажённой – даже в самой плотной одежде. Именно поэтому я всегда старалась избегать чужих прикосновений к своим волосам.

Я осторожно накрыла ладонь Лоренца своей рукой – не грубо, но достаточно ясно, чтобы он понял: стоит остановиться.

– У меня для тебя небольшой подарок, ласточка, – с тёплой таинственностью сказал он и достал из кармана удлинённый футляр.

– О, нет, Лоренц, не надо, – я резко поднялась, уже догадавшись, что он собирается сделать.

– Офелия, – как только он произнёс моё имя, меня охватило ощущение, будто всё вокруг стало легче, светлее. Он произносил его так, словно открывал двери в другой мир – без тревог, без обязательств.

Мягко развернув меня к зеркалу, он раскрыл футляр. Внутри лежало бриллиантовое колье – изящное, переливчатое, как капля росы в лучах утреннего солнца.

– Тебе нужно научиться принимать подарки, – продолжил Лоренц, застёгивая украшение у меня на шее. – И понимать: ты не обязана ничего давать взамен. Это не значит, что ты кого-то не ценишь или не любишь. Просто… если человек хочет сделать тебе подарок – значит, он хочет, чтобы ты приняла его. С благодарностью. С пониманием, что ты дорога ему.

Я смотрела на колье в зеркале. Камни холодили кожу, лаская ключицы, и я на мгновение забыла, как разговаривать. Всё, что смогла вымолвить:

– Оно бесподобно.

– Как и ты, Офелия, – прошептал он.

По телу пробежали мурашки от прикосновения губ мужчины к моей шее. Теперь я четко видела за собой высокого и статного мужчину, расплывающегося в довольной улыбке янтарных глаз.

Лоренц – не друг. Он хищник, голодный лев, обитающий в сердце дремучих лесов, ждущий момента, чтобы сделать свой прыжок.

Каждое его слово звучало как мелодия, заставляющая мою душу дрожать. Взгляд его мог пронзить необъятные глубины, и я чувствовала, как тонкие нити некой близости сплетаются вокруг нас.

Тело отказывалось поддаваться воле разума, разум отказывался осознавать, что это все происходит взаправду. Лоренц шагнул ближе, со спины я чувствовала, как его тепло словно обволакивало меня, вытягивая из повседневности. В его глазах отражался свет мерцающих камней, и казалось, будто он тоже стал частью этой волшебной атмосферы.

– Узнав, что на сегодняшний вечер ты занята Ниваром и наденешь платье от него, я решил, что не хочу, чтобы ты полностью принадлежала ему, – Лоренц поправил волосы у меня на плече.

В его голосе не было ни ревности, ни мольбы – только уверенность человека, привыкшего добиваться своего. В глазах вспыхнула жажда битвы, и я поняла: отступать он не собирался.

Как он об этом узнал, оставалось загадкой. Но я уже начинала привыкать к тому, что аристократам, даже тем, кто вышел из Нижнего города, не писаны ни законы, ни совесть.

Я не ожидала, что его подобный жест окажется таким мягким. Почти бережным. Это не был порыв собственника, не игра на публику. Это было что-то тёплое, искреннее. И сердце – словно вздрогнуло, отбросив броню, к которой я так долго привыкала. По телу прошёл лёгкий морозец, как утренний иней по тёплой коже.

Лоренц смотрел на меня пристально, почти бездвижно. В этом взгляде не было притворства – только ожидание. Будто ответ, который он искал, мог быть найден лишь в моих глазах.

– Знаете, граф, – сказала я, стараясь удержать лёгкость и игривость в голосе, – ваши сердечные муки, конечно, весьма лестны… но абсолютной верности я пообещать не могу.

Он наклонился ближе. Я уловила знакомый древесный аромат с тёплыми кожаными нотками и лёгкий оттенок свежевыжатого лимона – запах, который, казалось, прочно прилип к нему, как его наглость.

– Я и не прошу, – произнёс он почти шёпотом, и я застыла. – Но мне хочется, чтобы ты знала: я намерен забрать всё твоё внимание. Так, чтобы у тебя просто не осталось времени ни на кого другого.

Мгновение напряжённой тишины растянулось между нами. На его губах заиграла еле заметная улыбка – не насмешка, не торжество, а что-то мягкое, почти невесомое. Я вдруг почувствовала, что стала частью чего-то большего, чем простая игра в ревность. Сегодня ночью – я буду центром его вселенной. Даже если рядом окажется другой мужчина.

Щёки вспыхнули от близости, сердце испуганно заколотилось, словно выдавая мои мысли. Лоренц, казалось, заметил это и, всё с той же ленивой теплотой, отпустил меня, вальяжно опускаясь на диван возле окна.

– Так вот, значит, какая ты, – протянул он, проводя по мне взглядом с головы до ног.

Я стояла, не двигаясь, и не знала, куда деться от смущения, чувствуя себя маленькой дурочкой. А он тем временем продолжал:

– Ты такая… – он сделал паузу, словно подбирая точное слово, затем сложил руки, будто надувая невидимый пузырь, и, легко дунув на него, «отпустил» в воздух. – Ты просто… лёгкая.

В его голосе звучала странная искренность, будто он и сам только сейчас это осознал.

Я сдержанно вздохнула, пытаясь подобрать ответ, но слова застряли где-то в горле.

– Лёгкая? – переспросила я с лёгким недоверием, поворачиваясь от зеркала. Ладони машинально сжали распущенные волосы. – Это что, комплимент или ирония?

На его лице снова появилась знакомая игривая улыбка.

– Зависит от точки зрения. Лёгкость – это тоже сила. Но лишь тогда, когда ты умеешь ею владеть. А ты, – он лениво поднял указательный палец, нацелив его прямо на меня, – ты этой силой обладаешь.

Я на мгновение заколебалась. Его слова вдруг прозвучали серьёзно, даже весомо. Но следом закралось подозрение – а не играет ли он со мной, как всегда со всеми?

– Ты слишком много говоришь, – бросила я, стараясь спрятать смущение за иронией.

Лоренц с усмешкой запустил пальцы в волосы, не отводя от меня взгляда. В его глазах всё ещё плясала игра, но в ней появилась странная теплая глубина.

Я повернулась, и в этот момент заметила, как его взгляд скользнул вниз – к моей коленке.

– Птичка, а это что такое?

Вся лёгкость мигом испарилась. Вместо неё поднялась знакомая волна раздражения – эхом от той самой утренней ситуации. Я не хотела рассказывать. Не хотела грузить его этим. Но и держать всё внутри не могла.

Мои брови сдвинулись к переносице – негодование затопило лицо, будто всё только начиналось.

– Я была в Нижнем городе вчера утром, как и обещала господину Циммермаху, – начала я, опускаясь в кресло напротив Лоренца. Пальцы машинально скользнули к колену – я осторожно коснулась ранки, вспоминая, как снимала с неё окровавленный чулок. Неприятное ощущение прилипшей ткани до сих пор отзывалось в теле. Коленку саднило чуть ниже перевязанного места.

– Наконец-то мне удалось увидеть ребят, которых так любезно выделил директор. И, если честно… – я вздохнула и развела руками, – я в замешательстве.

Оживлённо жестикулируя, я начала пересказывать Лоренцу всё, что узнала: рассказала о каждом из учеников, что понравилось, что вызвало новые вопросы, поделилась впечатлениями о школе и мелочами своего вчерашнего путешествия.

Я изо всех сил старалась обойти стороной историю с двумя сыновьями моей бывшей арендодательницы, но попытка провалилась – Лоренц прервал меня на половине рассказа и серьезно спросил, расставляя акцент после каждого слова:

– Что. Это. Такое?

Он наклонился вперёд, словно собирался коснуться моей коленки, но сдержался.

– Я наткнулась на двух… идиотов, – процедила я, сжав губы в тонкую линию. – Я задолжала им за аренду. Ну и сказала пару слов… не слишком ласковых.

Я закатила глаза, стараясь придать ситуации лёгкость, но Лоренц уже был не в настроении для иронии. Его зрачки сузились, взгляд потемнел, как небо перед грозой. Он молчал, и это молчание делало воздух в комнате ощутимо плотным, почти удушливым.

– Почему ты просто не заплатила им? – удивлённо спросил он, но, заглянув мне в глаза и прочитав там откровенное нежелание склонять голову, резко сменил тон: – Больше они тебя не потревожат. Он вскочил с дивана, резко, как от удара тока, и отвернулся к окну, будто только так мог сдержать переполнявший его гнев.

А когда снова посмотрел на меня – в глазах уже не было ярости. Лишь нежность, теплая и тягучая. Он подошёл ближе, обошёл меня и, встав сзади, склонился и коснулся губами моей макушки.

Я выдохнула. Глаза сами собой закрылись, и тело отозвалось тихим, благодарным расслаблением. Его тепло проникло под кожу, разлилось по венам, и на какое-то мгновение я позволила себе просто быть рядом с ним – без страха, без тревоги.