Хризолит и Бирюза

Мария Озера

Хризолит и Бирюза

Глава 1

Когда Жизель предложила мне эту работу, я сразу решительно отказалась.

Для меня это было своеобразной дикостью и унижением сопровождать богатых верховников, развлекать их в больших приемных домах и делать то, что они захотят, как безвольная игрушка. Деньги предлагались справедливые, немалые, они позволили бы мне ни в чем себе не отказывать, снять не комнату в трущобах, а целый дом в Верхнем городе и никогда не соглашаться на крысиную похлебку в тухлом баре на окраине свалки.

Жизель живет в таком режиме с моего возраста, с двадцати пяти лет. Она добилась за эти годы привилегированного статуса при дворе императора и пользуется всеми его благами, как заблагорассудится. Ей по душе такая праздная жизнь и она хочет завлечь меня туда же, оградив меня от ужасов трущоб и засыпав золотом. Если не кривить душой, я готова честно себе признаться – меня такая жизнь всегда привлекала. Всегда. Кто в здравом уме откажется от хорошей жизни? На расписные платья, уложенные волосы под диадему ручной работы, ухоженные руки без следа мозолей и отдохнувшие лица я смотрела, затаив дыхания еще с детства и пообещала себе, что через несколько лет буду находиться на этом же месте. Но не учла, каким путем я достигну свой цели. А было ли это важным?

У меня на роду было написано, что мне суждено жить в такой роскоши.

Отец родом из Верхнего города,– так привыкли называть дворянскую часть столицы Мараис – и имеет весьма большое влияние в этой части империи, являясь мэром, также держит два завода по работе с металлом и обеспечивает работой большую часть жителей Нижнего города – рабочую половины столицы. Мать была его помощницей из трущоб, следила за оборотом документации. Насколько я помню, она очень гордилась собой, достигнув таких высот в работе, потому что мало кому удавалось просто даже постучать в дверь приемной мэра. Затем небольшая интрижка и вот, я сижу захолустном баре и думаю, как закрыть долг по комнате, а отец даже не знает о моем существовании. Точнее, о существовании знает, но кто я, как меня зовут, мальчик я или девочка – ничего. Хозяйка места, которое я вынуждена называть своим домом, грозилась натравить на меня двух своих тупых сынков, если я не отдам десять тысяч физов до конца недели, а до конца недели осталось три дня.

Возвращаясь к теме семьи – если это вообще можно так назвать, – мой папаша вышвырнул маму, как только она пришла к нему с животом наперевес. Для него это был такой шок, будто он впервые в жизни узнал, что от секса бывают дети. Уважаемый, влиятельный мужчина, любимец Верхнего города… не смог удержать свой хрен в штанах. А когда последствия постучались в двери, выкручивался так, как умеют только богатые верховники: быстро, подло и без следов.

Мама после этого унижения держалась на сбережениях, какое-то время ещё старалась не упасть лицом в грязь. Но медленно теряла позиции. Её попытки устроиться на работу снова и снова разбивались о вечно болеющего ребенка в моем лице. Никому не нужен работник, который то опаздывает, то уходит раньше, то приводит с собой ребёнка на смену. Она даже пыталась снова попасть в Верхний город – хотя бы на должность уборщицы, – но папаша, будучи тем ещё благодетелем, сделал всё, чтобы ей туда дорога была закрыта навсегда.

Для нее это было невероятным унижением! Я не могу сказать наверняка, что причина была в этом, но я видела, как ситуация, в которой она оказалась, разъедала ее изнутри.

Последним местом её работы стал этот самый бар, в котором я сейчас сижу. Тогда он был другим, конечно. Здесь пахло горячим хлебом, а не прокисшим спиртом и потом. Здесь ещё не витал этот запах безысходности.

Один из постоянных клиентов – тот, что вечно пялился на неё, оставляя в чаевых мелочь и слюни, – однажды напился до бесчувствия. И изнасиловал её. Пока она, как обычно, выносила мусор за угол после смены. Никто ничего не видел. Никто не помог. Никому не было дела.

Жизель потом сказала: «Несчастная женщина». Это была смерть, растянутая на месяцы. Смерть, которая начиналась с грязного переулка, а закончилась гнилым матрасом в комнате, где она, в лихорадке, умерла от сифилиса. Когда, казалось бы, вся жизнь ещё впереди.

Жизель, кстати, предлагала ей работу. Такую же, какую потом предложит мне. Но мама отказалась. Сказала, что это ниже её достоинства. Ниже. Я долго об этом думала. Очень долго. И каждый раз возвращаюсь к одному и тому же вопросу: а стоило ли?

Стоило ли умирать в одиночестве? Стоило ли терпеть всё это ради какого-то «достоинства», о котором в этом городе вспоминают только на похоронах? Лихорадка, которая жарила её изнутри. Сыпь, расползающаяся по коже, превращающая её в ходячего мертвеца. Она перестала быть собой задолго до смерти. И я смотрела на это. Молчала. Запоминала.

С тринадцати лет я принадлежу только себе. Моим постоянным пристанищем осталась та самая комната, где мы жили с мамой.

Поначалу было невыносимо тяжело. Тоска разъедала изнутри. Ночами, лежа в темноте, я молча взывала к Святому Роду, умоляя объяснить, за какие такие грехи Он забрал мою мать и оставил меня – ребёнка – в одиночестве скитаться по жизни.

Со временем пришли первые уличные драки, перепалки с сыновьями хозяйки, тайные подростковые общества. Всё это вытаскивало меня из вязкой печали и понемногу закаляло. Я становилась твёрже, злее, сильнее. Эмоционально несгибаемой.

Жизель всегда была где-то рядом. Наблюдала, помогала, но никогда не показывала мне Верхний город. Только рассказывала – урывками, сказочно, почти с вызовом. Иногда, в порыве подростковой злости, не в силах сдерживать эмоции, я кричала на неё, умоляла: почему ты каждый раз оставляешь меня здесь? Почему не забираешь с собой?

Но в ответ – лишь молчание. Или короткое, обидно холодное: «Ещё не пришло твоё время».

Я злилась, кидалась вещами, огрызалась. Но с каждым годом всё больше принимала нижнегородскую реальность. Оттаивала от мечты стать богатой. Училась жить не ради неё. А просто – жить.

Нужно отдать должное Жизель, несмотря на все ее странные фразы и ограничения, она воспитывала меня уверенной в себе девушкой и позволяла самостоятельно набивать себе шишки, хотя давала мудрые советы, которые я начала понимать только со временем.

И все же не могу представить себя игрушкой в потных и скользких руках богачей.

Выйдя из бара, я медленно побрела в сторону пристани, волоча ноги по неровной мостовой. На пути мне попался одинокий дубовый лист – с тёмными краями, иссечённый временем, но всё ещё живой. Я сорвала его и начала крутить в пальцах, разглядывая тонкие ветвистые нити жилок. Почему-то именно в эту секунду до меня дошло: мои принципы… начали рушиться. Не резко, не громко – нет. Они осыпались во мне, как известь с потолка.

Мысли о согласии на предложение Жизель стали приходить ко мне всё чаще – не как искушение, а как логика. Зарплаты помощницы обувного мастера едва хватало на комнату и еду. Какие там увлечения, какие покупки для души? Даже лишняя булочка – уже роскошь. И это в самом «приличном» районе Нижнего города. В другие – те, что пахнут крысами и дешёвым спиртом – соваться я не хотела.

Я заметила, что стала невольной тенью портовой жизни. Время от времени приходила сюда – просто сидеть. Удобно устроившись на соседнем причале, свесив ноги в пустоту, я наблюдала за тем, как пульсирует город у края воды. Пристань – это место встречи земли и моря, начало и конец любого пути. Здесь всё живёт: от крохотных рыбацких лодчонок до пузатых грузовых гигантов, что оседают у пирсов. Грузчики, механики, моряки – все сновали по своим делам, кипело движение, гудели голоса, трещали лебёдки, пахло солью, железом и потом.

И вот я сидела среди всего этого, почти растворившись, почти никому не нужная. И задавала себе один-единственный вопрос:

Что мной движет на самом деле?

Любопытство? Интерес к тому, как живут те, кто давно вылез из грязи?

Или – жажда праздной жизни… купленной ценой собственного тела?

– Офелия!

Я дернулась от неожиданности и выронила лист дуба в море.

Охвативший пристань крик принадлежал моей соседке по комнате – Кристе.

Кстати, уже, бывшей соседке.

Проблемы с активным раздумыванием над предложением начались еще из-за того, что она решила принять такое же от Жизель и теперь переезжает в апартаменты, которые уцепила в Верхнем городе на деньги богачей. Сказки про свои похождения она рассказывала дивные, но ровно такие же дивные, как и ужасы. Страшнее сифилиса, наверное, богатые мужчины и женщины. Даже коллекторы и парочка душных сынков хозяйки по сравнению с ними – мошки. Хуже всего, когда люди имеют все и не знают, чем заполнить дыру в своей душе.

Лицо Кристаны светилось лучезарной улыбкой, словно солнце само заблудилось в её румяных, чуть полных щеках. Взбалмошный морской ветер, постоянный спутник пристани, играл с её пылающими, словно закатные огни, волосами, взбивая локоны в дикие вихри, из-за которых яркие лучи солнца, переливаясь, мелькали между кудрями.

Она всегда умела подчеркивать свои пышные формы – ремни, ленты, даже простые верёвки, умело обвивавшие талию или бедра, становились частью её чарующего облика. Честно слово, с каждым её появлением на улицах за ней словно тянулся шлейф из восхищённых взглядов и слюней – вся пристань будто затаив дыхание наблюдала, как Криста шагает, и никто не мог остаться равнодушным.

Поэтому для Кристы эта работа была не более, чем развлечением, своего рода, авантюрой. Ее девиз по жизни – «Живем лишь раз! Лучше попробовать все блага мира и умереть шлюхой, чем прожить невинной в трущобах» и я в чем-то с ней была согласна.

– Офелия, ты даже не представляешь, у кого я была прошлой ночью! – восторженно тараторила Криста, с хитрой улыбкой заправляя за ухо растрепавшиеся рыжие завитки, которые непослушно выпадали из её причёски под дуновениями ветра.

Я мысленно готовилась к очередной порции рассказов о самых разных извращенцах и странных приключениях, но всё же собрала себя и сделала на лице «вопросительную» гримасу – ту самую, которая говорит: «Говори, не томи».

– Я, по-моему, сопровождала твоего отца!

Поперхнувшись собственной слюной, я посмотрела круглыми глазами на Кристу, пытаясь понять, есть ли доля юмора в ее словах:

– И с чего ты это решила?

– У нас в Верхнем городе только один дед держит два завода по металлу, – самодовольно сказала девушка, продолжая сражаться с ветром в своих волосах.

– И ты с ним?.. – я прищурилась и скривилась, в надежде услышать отрицательный ответ. А может даже и нет.

– О боже! Нет! – сразу отмахнулась Криста. – Я бы в таком случае воздержалась от рассказа, – она хитро посмотрела на меня. – Или же все равно все выдала за стаканом крепкого «Бромвера».

Мы рассмеялись

– Ну, так и что? – своё любопытство я все же сдержать не могла, и Криста это прекрасно знала. Мне было интересно все из мира верхновников. Даже тот факт, что она могла переспать с моим отцом мне тоже был интересен, черт возьми!

– Он выбрал меня как сопровождение на встречу инвесторов для нового проекта в Нижнем городе. Точнее, проект тот же – заводы, но он хочет построить новый экологичный завод в Верхнем городе, а те переместить в Нижний, чтобы очистить воздух для верховников.

– Родова борода! – я схватилась за голову и посмотрела куда-то в воду, где беззаботно влачили свое существование мальки рыб. – Это сколько он тебе заплатил за молчание!

– Но слушай! – она положила руку мне на колено, словно стараясь сбить моё любопытство с пика. – У него есть протеже, преемник, который буквально занимает место первого приближенного к нему сотрудника и в случае чего, займет его должность! Я правда не знаю, насколько возможен тот факт, что он его сын или что-то в этом роде, ведь он… – она внезапно замолчала, предаваясь воспоминаниям. – Высокий, русый мужчина с пронзительными зелеными глазами, атлетическим телосложением, имеет безупречно красивые руки, носит обтягивающие штаны и имеет выпирающий…

– Ум?

– Именно! – мы вместе засмеялись.

Когда мы, наконец, вытерли слёзы смеха, смахивая их рукавами, Криста придвинулась ближе, словно собиралась поведать государственную тайну.

– Герцог Маркс попросил меня найти девушку, которую никогда и нигде не видели, чтобы та сопровождала его на инвестиционный вечер. Сегодня. – Голос её слегка понизился, а в глазах мелькнула смесь волнения и… стыда? – Где, собственно, двадцать процентов – это болтовня про бизнес и какую-нибудь очередную реформу угольных котлов, а всё остальное – платья, коктейли и богачи, жаждущие развлечений.

Она замялась на полуслове, чуть отвернув лицо, но потом выдохнула, будто решившись прыгнуть в прорубь:

– Он пообещал мне хороший процент от… ну, «оплаты» той девушки, которую я ему приведу. Если всё пройдёт гладко. Если ты согласишься.

Я молча прикусила нижнюю губу, и внутри меня на мгновение повисла полная тишина – даже море, казалось, стихло. Удивления не было. Такое предложение от Кристы не прозвучало как гром среди ясного неба – я прекрасно знала, в каком мире мы живём, и откуда берутся наши деньги. И я понимала её рвение.

Деньги были серьёзные.

И мне хотелось верить, черт побери, что этот загадочный «помощник герцога» не окажется очередным коллекционером женской боли, а вечер сведётся к шампанскому, красивой позе и паре пустых разговоров. Чтобы я просто была – как украшение, как картинка.

Чёрт! За один такой вечер я не просто закрою долг перед портной и хозяйкой – я смогу, наконец, выкупить эту вонючую комнату вместе с домом у старой жабы Дюплентан. И, если повезёт, даже отложу на крошечные апартаменты в Верхнем городе.

Если рискну.

Родовы подштаники, насколько же это всё заманчиво!

– Офелия, прием! – Криста помахала рукой перед моими глазами, вырывая меня из глубокой внутренней переклички с моралью и банковским счётом. – Так ты согласна?

– А какие конкретно условия? – спросила я, не сводя взгляда с одной точки, где только что в моей голове рисовались пути отступления, фальшивые простуды, внезапные смерти дальних тётушек и прочие «уважительные» причины.

– О, это мое самое любимое! – радостно хлопнула в ладоши рыжеволосая бестия, едва ли не впрыгнув в воздух. – Тебе нужно будет добраться до апартаментов, которые тебе снимут в Верхнем городе. Там тебя встретят модельеры, и всё вот это – с пудрой, кисточками и платьями. Потом за тобой приедет машина и отвезёт… во дворец.

– Куда отвезёт? – я тут же подняла глаза на нее, не веря своим ушам.

– Сам император заинтересован в проекте герцога Маркса, и он любезно предложил свою бальную залу на этот вечер, – пожав плечами Криста добавила, – якобы его интересует экологичная составляющая данной идеи для Верхнего города.

– А Барон там будет? – поинтересовалась я, предполагая, что глава Нижнего города должен быть в курсе изменений на его территории. Это серьезный шаг по изменению всего ритма жизни рабочего класса. С одной стороны, расстояние до работы может сократиться, но и заработная плата эквивалентно уменьшится. Бунты, забастовки – лишь вопрос времени.

– Думаю, безусловно, – в синих глазах Кристи на мгновение промелькнула тень сомнения, но мне кажется, что мысли у нее были такими же, как и у меня.

Я вздохнула и откинулась назад, раскинув руки и вжав шею в плечи, как будто надеялась спрятаться от всей этой красивой, блестящей и потенциально опасной авантюры.

– И всё же, звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, – сказала я, прищурившись. – И где же подвох?

Повисла пауза. Я смотрела на неё внимательно, не моргая, словно пыталась словить дрожание губ, беглый взгляд – любую мелочь, что выдала бы ложь или утаённый факт.

Криста же выдержала взгляд с достоинством. Упрямая, нахальная, уверенная – как всегда.

В сущности, я ничего не теряю. Только, может быть, чуть-чуть потопчу собственные принципы. Если всё пойдёт не по сценарию, как я себе это сейчас рисую.

И всё же – как просто это звучит.

– Подвох только в том, что неизвестно, о чем тебе попросить этот избалованный мальчишка после банкета.

Мы расстались после детального объяснения плана действий: Криста отправит телеграмму в приёмную моего папашки – официальную, как она выразилась, с завитушками и печатью – и мы будем ждать сигнала, когда мне стоит выдвигаться в снятые апартаменты. Всё выглядело будто по сценарию: чёткие шаги, отрепетированные роли, тонкая грань между авантюрой и проституцией, которую не хотелось видеть слишком отчётливо.

Возвращаясь в комнату, я наткнулась на одного из идиотских сыночков Дюплентан – тот, что всё время шмыгает между этажами, будто охотится за крошками власти. Он крутил в руках мелкий карманный ножик, которым с невыносимо важным видом начал ковыряться в зубах, как только увидел меня.

Я фыркнула, едва сдержавшись от комментария, и уже почти прошла мимо, когда услышала фразу, брошенную мне в спину:

– Поторапливайся, а то твой дом окажется в ещё менее приятном месте.

Куда, черт побери, ещё менее приятном? Мне было даже сложно представить. Под землю? В ночлежку для помешанных? Или на дно канала?

Дверь я захлопнула с раздражением и тут же закрыла на защёлку. Треск замка был чуть ли не единственным звуком, который приносил хоть какое-то чувство безопасности в этих стенах.

Я рухнула на кровать, будто всё это – только что услышанное, только что решённое – имело физический вес и легло на грудь.

Мне было тяжело поверить, что всё это происходит со мной. Не в книжке, не на сцене театра, не в пьяных фантазиях Кристы, а вот – тут, в моей реальности, полной пыли, вороватых мальчишек и угроз.

Во мне толкались две несовместимые мысли:

С одной стороны – да, мне хотелось новых чувств, яркости, движения. Даже если всё это приведёт к боли, к унижению, к рыданиям в подушку – я хотела почувствовать.

С другой – я чувствовала, как мне противно. Не от самого предложения. Не от дворца или ужина. А от чувства зависимости.

Я слишком долго привыкала жить, полагаясь только на себя. Любые проявления доброты, особенно от мужчин, вызывали у меня внутренний сигнал тревоги: «Осторожно, это ловушка». Даже комплименты казались купюрами, которые придётся возвращать с процентами.

И теперь, когда мне предлагают и платье, и крышу над головой, и безопасность – страшно даже подумать, чем придётся платить на выходе. Потому что бесплатных бальных зал в жизни вроде моей – не бывает.

Из головы никак не уходил уже выдуманный мной образ этого самого «протеже» отца. Я ведь понятия не имела, кто он на самом деле – его имени даже не называли – но воображение, подкреплённое обрывками газетных статей о самом Ольгарде Марксе, рисовало картину достаточно отчётливо.

Судя по публикациям, далеко не самым лестным, мой папаша был человеком из тех, чьё имя вызывает у чиновников нервный тик, а у простых людей – привычное презрение. Он поджимал под себя заводы, города, семьи, судьбы. Почему бы и его «протеже» не быть таким же?

Я представляла себе мужчину напыщенного, с той самой тяжёлой самоуверенностью, что передаётся по наследству от циничных отцов к выдрессированным сыновьям. Он из тех, кто входит в помещение и получает всё, на что только упадёт его взгляд – без сопротивления, без вопроса. Не потому что заслужил, а потому что может.

Он обращается с подчинёнными, как с мебелью, со слугами – как с посудой. Ни один человек в его поле зрения не воспринимается как личность, разве что как временный ресурс. И всё это покрыто аккуратной, хищной маской – поверхностной любезностью, тонкой вежливостью, за которой гремит железо.

Каждое его слово, как я это видела, сочится ядом. Там, где другие говорят напрямую, он вкладывает двусмысленность, где можно улыбнуться – он усмехается. А глаза… глаза, разумеется, зелёные – с тем самым оттенком, каким описываются ведьмы и оборотни в детских страшилках.

И, конечно же, он всегда где-то рядом с мэром. Сидит за спиной, наблюдает, молчит, копит. Не от преданности, а от расчёта. Он не защищает власть – он готовится занять её.

Шум улицы под окнами стал для меня настойчивой, грубой колыбельной – не убаюкивающей, а словно вколачивающей в полудрёму, как гвоздь в сырую доску. Я провалилась в лёгкий сон – не отдых, а временное забвение, в которое меня утянули навязчивые мысли.

Сны не пришли. Напряжение держало меня даже там, в полусознании, как туго натянутую струну. Я слышала всё: каждый звук, каждый вздох улицы. Визг детей, возившихся с мячом прямо под окном, отдавался во мне, как царапина по стеклу. Раздражённый голос продавца арбузов выделялся особенно – кто-то, видимо, сдуру постучал по ягоде так сильно, что та с глухим хрустом треснула, потеряв свою товарность. Продавец орал, требуя компенсацию или хотя бы уважения к его труду, но толпа уже гоготала, разлетаясь в стороны.

Свист подростков, хором среагировавших на проходящую мимо девушку, тоже вошёл в сон, как вспышка. Я не видела её, но будто бы представила: тонкая талия, юбка, сдвинутая набок, спина, прямая от чувства собственной власти.

Невероятно, как ярко всё это жило в моей голове, когда я должна была тонуть в темноте. Мир снаружи не отпускал. Он дышал, кричал, смеялся и бился о моё окно, как будто боялся, что я исчезну.

Тут в моё окно влетел камень. Он с глухим, неприятным звуком ударился о стену и грохнулся на пол, прокатившись по деревянным доскам. Я резко вскочила, как от выстрела, и в тот же момент сверху донёсся привычный, раздражённый стук тростью по трубе – старуха Дюплентан, конечно, уже на страже порядка. Судя по гневному бормотанию, она была готова снести потолок, чтобы выгнать меня вон ещё до наступления ночи.

Глаза распахнулись мгновенно, будто я и не спала вовсе. Я подорвалась с места и подошла к камню. На верёвке была привязана записка – короткое слово, выведенное быстрым, узнаваемым почерком Кристы: «Выходи».

Он успокоил меня и одновременно всколыхнул всё внутри. Сердце забилось чаще, в голове закрутились мысли: нужно ли собирать вещи? Сколько я там пробуду? Вернусь ли вообще? И если да, то в каком состоянии? Что, если меня подстерегут, как крысу, в переулке и…

Я бросила быстрый взгляд на своё отражение в отколотом зеркале, лежащем на полу: растрёпанные волосы, покрасневшие глаза, след простыни на щеке. Подумала – плевать. Впервые в жизни позволила себе выглядеть так, как есть.

Я распахнула дверь и выскочила в коридор. Промелькнула мимо старухи Дюплентан, та даже рта не успела открыть, как я захлопнула входную дверь, будто отрезала всё позади себя.

– Быстрей, быстрей! – махала мне руками Криста, подпрыгивая на месте, словно не могла стоять спокойно. – Я могу подвезти тебя до твоей новой квартиры, водитель Жизель забирает меня – она поручила мне подготовить зал к торжеству.

Мы почти бегом пересекли квартал трущоб – родные грязные улочки, пропахшие жиром и гарью, мелькали за спиной. За каждым окном – крик, кашель, музыка, скрип кроватей и чужих жизней.

И вот – рывок. Мы выскочили на главную площадь. Здесь было по-другому. Шире, светлее, громче. Посреди – величественная статуя Барона, его каменный взгляд был устремлён куда-то в сторону моря, в небо, в будущее, которого ждали многие, но верили – немногие.

Вокруг толпились музыканты, художники, жонглёры – всё как всегда. Люди приходили сюда, чтобы хоть на мгновение забыть, что живут в Нижнем городе. Здесь воздух был чуть чище, звук – чуть добрее. Вид на море открывался такой, что даже у самых ожесточённых замирало внутри. Здесь хотелось создавать. Здесь хотелось жить.

Возле ратуши, у фонтана, нас ждала машина. Абсолютно чистая. Новая. Словно только что выкатилась с заводского конвейера и чудом оказалась здесь – в самом сердце запылённого, бедного Нижнего города. Она не просто выделялась – она выпячивалась, как белая кость среди чёрной земли.

Мне сразу стало не по себе. Я машинально оглянулась, настороженно всматриваясь в прохожих. В надежде, что никто не узнает меня. Что никто не поймёт, куда я сажусь. Что это не для меня. Что всё это просто мимо.

Но ни старики на лавках, ни уличные торговцы, ни вечно спешащие работяги не обратили внимания – только две девочки лет тринадцати. Они стояли чуть в стороне и с восхищением провожали взглядом Кристу. У неё было всё, что нужно, чтобы заворожить: высокая, пышная, уверенная. Её облегающее зелёное платье переливалось при движении, а каблуки гулко стучали по камню, будто отбивали ритм её триумфа.

Я поймала взгляд одной из девочек и замерла – в ней я узнала себя. Ту, старую, маленькую Офелию, что когда-то так же смотрела вслед Жизель, уезжающей в кабриолете, в другой, недосягаемый мир. Смотрела и мечтала, и злилась, и завидовала – всему сразу.

Я прикрыла глаза на секунду и, не оглядываясь больше, нырнула в салон машины. Тёплая кожа сидений пружинила подо мной. Внутри пахло дорогим табаком, кожей и чем-то таким, что не поддаётся точному описанию, но сразу кричит: богатство.