Aurental. Volumen I: Saeculum dolore, saeculum natum

Пламя вспыхнуло мгновенно.

– Собирайте карету, – бросила она. – Я еду в Унтерштайн. Сама.

За её спиной слуга склонился в молчаливом ужасе.

Шион сделала шаг в темноту комнаты. Но что-то в её походке изменилось – она больше не ступала, как матриарх. Она шла, как хищник.

И в этот момент даже стены Бернсайд, казалось, затаили дыхание.

ГЛАВА 34. Последний ход

Особняк Альвескардов в Унтерштайне был холоден и безмолвен, как замершая статуя. Высокие залы, резные стены, вычищенный мрамор и аромат табака – всё здесь дышало сдержанной роскошью. В центральном зале, у широких окон, стоял Лирхт. В руке – фарфоровая чашка с дымящимся чаем. Поза ленивая, почти насмешливая.

Двери распахнулись. Шион вошла без предупреждения, в сопровождении лишь одного охранника. Её тёмный наряд был больше похож на боевой доспех, чем на одежду. Ни поклонов, ни предисловий.

– Ты зашёл слишком далеко, Лирхт, – произнесла она.

Он обернулся, отпивая чай.

– Гостья без приглашения. Как любопытно.

– Ты выслал мне коробку с трупом. Я сочла это достаточно вежливым приглашением.

Он усмехнулся, не теряя хладнокровия.

– Вы, должно быть, говорите о дипломатии. Забавно. Ваш шпион предпочёл платье знамени. А теперь жалуетесь, что с ней обошлись, как с платьем.

– Это была ваша война? Или просто месть? – в голосе Шион сквозил яд.

– Это было предупреждение. И сделка. Вы её не поняли – теперь поздно.

Шион прошла ближе, глаза сверлили Лирхт.

– Вы забрали Паулин. Она принадлежит Дому Ленц. Союзникам. Вы думаете, мир простит вам это?

– Мир не просит прощения, он требует решения. А Паулин… – он на секунду задумался, делая шаг к ней. – Она больше не Ленц. Она Альвескард. И не по крови – по выбору.

– Ты сделаешь из неё оружие?

– Я просто не отдам её тем, кто считает, что может купить судьбу брачным контрактом.

Он кивнул слуге. Тот подошёл с небольшим чёрным ящичком, открыл его.

Внутри – окровавленная брошь с гербом Бернсайд.

– Всё, что осталось от дипломатии, – тихо сказал Лирхт. – Возьмите с собой. На память.

Шион не вздрогнула. Она смотрела на брошь, затем на него. И в её глазах пылало не отчаяние – обещание. Холодное, хищное, непреложное.

– Ты только что подписал себе войну, Лирхт Альвескард.

– Я бы сказал – я снял перчатки.

Он сделал паузу, отложил чашку, сцепил пальцы. Взгляд его стал колким, почти ленивым, но в этой лености таился вызов.

– Ах да, совсем забыл. – Голос его обрёл лёгкий насмешливый оттенок. – Раз уж ты пришла сама, Шион… Можешь передать остальным: свадьба состоится в срок. Паулин выбрала. – Он улыбнулся уголком губ.

Он встал, подошёл к столику и достал вторую карточку – запечатлённое приглашение.

– Вот. Официально. Можешь считать это последним жестом дипломатии. Для тебя – персональное место. Рядом с музыкой и видом на сцену. Чтобы ты не только услышала, как она скажет "да", но и увидела, кто поставил точку в этой игре.

Шион развернулась, но не сразу ушла. На мгновение задержалась в дверях, её глаза скользнули по лицу Лирхт, точно высекая невидимую черту. В её взгляде не было слабости – только ледяное разочарование, облечённое в достоинство. Затем она шагнула прочь, спина прямая, шаги точные, словно каждый из них звучал обещанием. Холод в осанке, буря в глазах – и тишина, которая осталась после неё, казалась зловещей затишьем перед грозой.

ГЛАВА 35. Подарок на свадьбу

Свет в кабинете был мягким, приглушённым, словно день сам стыдился за свою яркость. Тяжёлые портьеры приглушали солнечный свет, а на столе перед Лирхт лежали неразобранные документы. Паулин стояла напротив, не двигаясь, скрестив руки на груди, будто собиралась с духом.

– Я хотела попросить кое-что, – начала она.

Лирхт не оторвал взгляда от бумаг:

– Уже поздно отказываться от платья. Его шили под заказ.

– Это не о платье. – Паулин вздохнула, делая шаг ближе. – Это о Люси. Моя сестра. Я хочу… Я хочу, чтобы вы её вернули. Если она у вас. Если всё это время она была у вас.

Тишина затянулась. Лирхт медленно поднял взгляд. Его лицо было всё тем же: собранным, непроницаемым. Но глаза сузились. – Ты просишь вернуть тебе Люси? Как подарок?

– Да. – Она смотрела прямо. – Я не прошу войну. Я не прошу отменить всё. Просто…

если она здесь, если она в живых, если вы знаете, где она – я хочу, чтобы она вернулась домой. В Ленц. В семью.

– Ты уверена, что это то, чего ты хочешь? – произнёс он тихо.

– Я не могу выйти за тебя, зная, что моя сестра пропала, и никто даже не попытался её вернуть. Ты говоришь, что теперь я часть Альвескардов. Тогда докажи это. Верни мне Люси.

Лирхт откинулся на спинку кресла. Его губы чуть скривились в насмешке, но в глазах вспыхнуло что-то другое – раздражение, словно она коснулась чего-то, что не должна была трогать.

– Если бы я знал, что женитьба так обострит в тебе сентиментальность, я бы подождал ещё пару лет.

– А если бы я знала, что тебе настолько плевать на людей, которых я люблю, я бы не ждала вообще, – парировала она.

Они замолчали. Нити напряжения натянулись между ними. И всё же – он встал. Медленно, с ленивой угрозой.

– Хорошо. Я проверю. Но если ты думаешь, что я по первому слову отпускаю тех, кого держу – ты плохо меня знаешь.

Паулин не ответила. Только посмотрела прямо в глаза. И в этот момент – впервые за долгое время – Лирхт отвёл взгляд первым.

ГЛАВА 36. Пепел между пальцев

Комната была тиха, как забытая гробница. Бархатные портьеры глушили звуки, свечи дрожали в бронзовых канделябрах, отбрасывая на стены колеблющиеся тени. Всё вокруг Паулин будто принадлежало чужой жизни – подушки, запах мирры, зеркала, вылезающие из золочёных рам, словно пытались поймать её и воссоздать прежнюю. Но отражение не поддавалось.

На коленях лежал свиток – пергамент серой бумаги, без гербов, печатей и излишеств. Только строчка, вырезанная, как лезвием:

«Если ты всё ещё помнишь, кто ты – не приходи на свадьбу.»

Рукопись Шион была неизменна: резкая, будто диктовала из недоверия.

Паулин перечитывала слова вновь и вновь, как приговор и как надежду одновременно. Её пальцы сжимали свиток так, будто от силы хватки зависело, выдержит ли она ночь. Но кто я теперь?

– Ты умеешь молчать, как будто в этом есть спасение, – раздалось из полумрака.

Он стоял в дверях. Лирхт. Его силуэт был вырезан из темноты, чёткий, спокойный – как ответ, который никто не просил.

Паулин не обернулась. Только закрыла глаза.

– Ты боялся, что я уйду? – тихо.

– Нет, – произнёс он, медленно приближаясь. – Я боялся, что останешься – не потому что хочешь, а потому что уже слишком устала делать выбор.

Он сел напротив, между ними осел немой, тяжёлый воздух – будто пространство тоже не решалось говорить.

– Я помню, – сказала она. – Помню, как быть Ленц. Как стоять на балконе в утреннем свете, когда дыхание ещё не успело стать страхом. Как смеяться с Люси, не зная, что за нами следят. Я помню, как она исчезла, пока я пряталась от самой себя.

Лирхт молчал. Только в глазах мелькнуло то, чего он обычно скрывал – усталость.

Может, сожаление. Может – горечь.

Люси жива, – сказал он наконец. Ровно. Почти беззвучно.

Весь мир сжался до этой фразы. Комната перестала дышать.

Паулин медленно выпрямилась. Голос её сорвался:

– Где?..

– Внизу. Под наблюдением. Она… стабильна. Но изменчива. Слишком долго была рядом с тем, что не должно касаться человеческой души. Она стала чем-то другим. Или только начинает становиться.

Паулин встала. В её движениях не было грации, только напряжение. Сила, которую трудно было назвать собственной.

– Зачем ты говоришь мне это сейчас?

– Потому что завтра – не только про тебя. И не про меня. Завтра решит, кто выживёт:

человек, которого ты хранила в себе, или та, что училась убивать, чтобы выжить. А может, ни одна из них.

Она отвернулась. Взгляд уткнулся в огонь. Свиток в руках дрогнул, и край бумаги затрещал, охваченный пламенем. Пепел начал осыпаться, сыпаться в ладони – серый, как зола сгоревшего имени.

– Я скажу тебе завтра. При всех. При ней. При тебе. – Голос Паулин был тихим, но точным, как удар по стеклу.

– Жду. – Лирхт встал. Его голос звучал ровно, но взгляд – нет. – Но не надеюсь.

Он вышел, как всегда – не оборачиваясь.

Пепел осыпался между пальцев. Падал на пол, как снежинки конца мира. И только одна мысль не отпускала Паулин:

Я больше не пешка. Но кем я тогда стала?

ГЛАВА 37. Ритуал

День Х.

Комната не была залом. Это была яма – выложенная гладким камнем, вычищенная, вылизанная до блеска. Ни окон. Только щели в потолке, сквозь которые проникал тусклый свет факелов – рассеянный, как взгляд солдата, привыкшего к казням.

Посреди стояла она.

На Паулин – не платье, а униформа: тонкая, серая, плотно облегающая тело. Без пуговиц, без швов. Как вторая кожа. Воротник стягивал горло. Запястья туго обвиты черными ремнями, как для фиксации. На коленях – алые полосы. Не кровь. Церемониальный шов. Он должен был быть. Для акта.

Вдоль стен – наблюдатели. Безликие. В масках. Их не называли именами. Они были частью механизма. Свидетели. Судьи. Архив.

Лирхт стоял напротив. Чёрный. Высокий. Его одежда – не парадная. Простая. Как у карателя. На руках перчатки.

Он молчал. Как всегда.

Она стояла перед ним. Обнажённая – не телом. Выше. Ни оружия. Ни имени. Только функция.

Готье зачитывал клятву. На старом языке. Ни один из символов не значил для неё ничего – и всё сразу. Речь шла не о браке. Речь шла о принятии в ритуал рода.

Первые слова – и её шаг вперёд. Сама.

Второй шаг – и он схватил её за шею.

Медленно. Без резкости. Просто как напоминание: ты здесь по моей воле.

– Признаёшь ли ты дом Альвескардов как свою последнюю принадлежность? – прозвучало. Голос глухой, в камне.

Молчание.

Он сжал сильнее.

– Признаю, – выдохнула она.

– Готова ли ты стать связью? Между именем и безымянным, между властью и тем, что ей подчиняется?

Она не ответила.

Он ударил.

Резко. Без отмашки. По лицу. Раз – и кожа вспыхнула.

– Готова, – сказала она.

Тогда стой.

Он отошёл. Сбросил перчатки. Взял нож. Короткий. Ритуальный. Тот самый, что использовали на символической маркировке.

Он подошёл к ней. Поставил руку на живот. Выше лона. Ниже сердца.

– Здесь, – сказал он. – Здесь начинается право.

Нож вошёл медленно. На глубину символа. Не более.

Паулин не дрогнула.

Когда он вынул лезвие, кровь не хлынула. Она вышла, как вздох. Горячая. Узкая струйка. Он собрал её пальцами.

– Подтверждено, – сказал он. – Принадлежит.

Только тогда прозвучал последний удар в гонг.

Сцена закончилась.

Но она осталась стоять. Смотреть в пустоту.

Собственность.

ГЛАВА 38. Встреча

Тело шло по коридорам само. Ни шагов, ни мыслей. Только тяжесть в грудной клетке – не боль, не злость. Глухое эхо чего-то, что не погибло до конца.

Факелы на стенах светили тускло, будто понимали: ни одна из теней здесь не случайна.

– Она ждёт, – сказал кто-то у прохода. Не человек – голос. Сухой, служебный.

Паулин не ответила.

Дверь была чёрной. Без замка. Но тяжёлой. Сквозной, как признание.

Она потянула за ручку.

Дверь открылась без скрипа – как рана, разошедшаяся по старому шву.

Без охраны.

Без приказа.

Без страха.

Тишина камеры встретила её, как старого врага. В воздухе стоял запах дешёвой меди, пыли и кожи, которую забыли сжечь. В углу – койка. На ней – Люси.

Девушка сидела, поджав ноги. Лицо бледное, как простыня. Волосы спутаны. Глаза… Глаза были чёрные. Без блика. Но живые. До боли.

– Здравствуй, – сказала Паулин. Голос будто чужой. Тише, чем она хотела. Грубее, чем надо было.

Люси не ответила. Только медленно подняла взгляд.

И сразу стало ясно: она помнит. Всё. И кого перед собой. И что с ней сделали.

Паулин шагнула ближе. Один. Второй. Дальше – не смогла.

– Я… – Глупо. Что она могла сказать?

Люси вдруг выпрямилась. Медленно, будто в ней не было суставов. Как животное.

– Ты теперь одна из них, – произнесла она.

Голос тонкий. Идеальный. Но интонации не было. Только пустота.

Паулин сглотнула. Не от страха. От чего-то хуже – от узнавания.

– Нет, – прошептала она. – Я просто дошла дальше.

Люси подошла вплотную. Их лбы почти соприкоснулись.

– Тогда не мешай мне дойти.

Они смотрели друг на друга долго. Без слов. Без боли. Только кожа чувствовала тепло, и где-то там, под грудной клеткой, что-то билось – не сердце. Остаток.

Люси шагнула назад.

Ты не должна меня спасать. – Она подняла руку. На запястье – чёрный символ. Сухой. Выжженный. – Мне осталось меньше, чем тебе.

– Но ты всё ещё моя сестра.

– Нет, – отрезала Люси. – Я – твоя цена.

И больше ничего не сказала.

Паулин вышла. Тихо. Как из церкви, в которой нет Бога. Только гроб.

ГЛАВА 39. Пепел над гербом

Комнаты рода Ленц больше не пахли домом. Ни воском, ни сандалом, ни кожей старых фолиантов. Только пылью. И памятью, которая больше не принадлежала живым.

Шион стояла у гербового зала, глядя на алтарную нишу, где когда-то хранили личную печать матриарха. Пустая подставка. Багровая ткань покрыта пеплом. Её не тронули. Никто не посмел. Но и не подошёл.

Смерть леди Ленц была неожиданной. Неофициальной. Неподтверждённой. Кто-то говорил о падении с балкона. Кто-то – о яде. Но тело не показали. Только урну. И та пришла без печати.

– Слишком много догадок, – бросила Шион в пустоту, – и ни одного ответа.

В комнату вошёл старший архивариус. Без приглашения. Как все, кто думает, что в доме больше нет главной.

– Совет требует решения, – произнёс он. – Если не будет подписи до весеннего круга, представители Райнильд официально предложат свою кандидатуру на место регента.

– Они даже не скрываются, – усмехнулась Шион. – Считают, что Ленц уже падший дом.

– Простите, миледи… но если вы не выступите от имени рода – они правы.

Она подошла к гобелену. Свет падал на герб: золотой круг, пронзённый лучами. Но ткань выцвела. На углу – пятно сырости.

– У меня нет на это права. Я – Бернсайд. Только по завещанию… только временно.

Архивариус кивнул.

– И в этом ваша слабость.

Пауза.

– Кто ещё остался? – спросила она. – Из Ленц. По крови.

– Есть трое. Дальние. Два – в ссылке. Один – глухонемой. Мы не можем поставить ни одного без скандала. Это будет не преемственность. Это будет кощунство.

Шион молчала. Долго.

– Тогда пока – пусть будет пусто. Лучше пусто, чем ложно.

Он хотел возразить, но увидел её взгляд. И вышел.

Шион осталась одна. С гербом. С пеплом. И с тишиной, которую нельзя было назвать миром.

Люси – внизу. Паулин – у них. Я – ни там, ни здесь. Только вес моего имени. Только страх, что завтра оно ничего не будет стоить.

Она зажгла свечу. Поставила перед гербом. И сказала вслух:

– Если ты слышишь меня… если хоть что-то осталось от рода в этих стенах – отзовись. Пока я не отдала всё.

Пламя качнулось. Но воздух был пуст.

ГЛАВА 40. Сквозь пепел

Час до рассвета. Поместье спало. Камень дышал холодом. Паулин – нет. Она сидела на постели, не раздеваясь. Что-то шевелилось внутри. Как будто ночь смотрела в ответ.

И вдруг – вспышка.

Не в глазах. В воздухе.

Он потянулся, как затхлый запах. Сухой, железный. Воздух в комнате сгустился, будто пространство стало глубже.

Пламя свечи затанцевало, хотя окон не было открыто.

Паулин встала, ладонь легла на клинок.

– Не стоит, – прозвучало. Голос – не шёпот, не зов. Формула.

Из тени вышла Шион. Не та, что в золоте и бархате. Эта – босая. В накидке, будто сотканной из углей и тьмы. Лицо – бледное.

– Что ты… – начала Паулин, но не договорила. Глаза не могли поверить. Сердце – тоже.

– Не бойся, – сказала Шион. – Это временно. Мне нельзя здесь быть. И я уже заплатила.

– Заплатила?

– Кровью. Чужой. Своей. Это больше, чем ты должна знать. Пока.

Паулин отступила на шаг.

– Что это? Ритуал? Случайность? Иллюзия?

– Это воля. Больше, чем магия. Меньше, чем спасение.

Тишина затянулась.

– Ты должна вернуться, Паулин. Занять место. Дом Ленц распадается. Я – не глава. Только опекун. А дальние родственники… прах на шелке. Их нельзя поставить. Это не династия. Это насмешка.

– А я – не проклятье? – Паулин рассмеялась. Жёстко. – После всего, что я сделала? После крови? После… всего?

– Ты – единственное, что осталось. Остальное – уже мёртво.

Паулин молчала. Смотрела. Шион медленно протянула руку – не касаясь, только предлагая.

– Возьми герб. Не ради меня. Ради того, чтобы всё это не сдохло, как безымянный зверь в подвале.

И в этот момент – воздух дрогнул.

Глухо. Как будто кто-то сорвал струну внутри стены.

Паулин обернулась. Дверь не открылась. Просто исчезла. А в проёме стоял Лирхт.

В темноте, без брони. Только в тени. Но взгляд – как лезвие в бок.

– Ну здравствуй, Шион, – произнёс он, ни капли не удивлённый. – Какая трогательная сцена. Немного крови, немного театра. И очередное «вернись домой».

Шион не двинулась.

– Я пришла не за скандалом.

– Но устроила. Как всегда.

Он подошёл. Встал между ними. К Паулин – спиной. К Шион – грудью.

– Магический вход в поместье. Нарушение договора. Связь с объектом под наблюдением. Нарушение ритуального долга рода Ленц. – Он загибал пальцы, будто читал список покупок. – Продолжать?

– Ты бы не понял. – Шион глядела на него спокойно. – Это не о правилах. Это о чести.

– Тогда ты точно не в той комнате, – усмехнулся Лирхт. – Здесь давно всё обменивается на цену.

Шион опустила руку. Её фигура начала таять – не исчезать, а выгорать. Как дым. Как воспоминание.

Но прежде чем исчезнуть, она посмотрела на Паулин – в последний раз.

– Я не прошу простить. Я прошу выбрать. Пока ещё можно.

Она исчезла.

Осталась тень.

И Лирхт, тяжело выдохнув, повернулся к Паулин.

– Если ты думаешь, что это было просто «прощай»… – он покачал головой. – Это был ход.

Он подошёл ближе. Очень близко.

– В следующий раз – она не придёт. Придут другие. И не с просьбой.

Паулин молчала.

– Так что думай, девочка. Но быстро. Пока ты ещё здесь. Пока ты ещё ты.

Он ушёл.

А она осталась. В пустой комнате. С пеплом на подоконнике. И с тенью руки, которую не взяла.

ГЛАВА 41. Совет без света

Помещение не имело окон. Ни гербов. Ни даже дверей – только прямоугольная щель, закрытая изнутри. Это было не место. Это была функция. Комната, где происходят решения, за которые никто не несёт имён.

На центральной панели – резной круг из чёрного камня. В нём сидели четверо.

Лирхт.

Готье.

Нэйл – глава боевого сектора.

Ута – старшая по дипломатическим обходам, специалист по законам крови.

– Она пришла, – первым сказал Лирхт. – В тело, не в сны. Нарушила собственные клятвы. Значит, готова сжечь мост.

– А Паулин? – уточнила Ута, едва заметно выдвинув тонкие пальцы вперёд. – Приняла зов?

– Нет, – ответил Готье. – Но дрогнула.

– Достаточно, – бросил Лирхт.

Он не двигался. Только взгляд – как вес сталка на затылке.

– Шион нарушила три положения: ввод в закрытое поместье, ритуальное вмешательство без согласия, касание объекта под моим надзором. Этого хватит, чтобы обвинить её в измене кодексу родов.

Нэйл усмехнулся.

– Давно пора. Бернсайды давно играют не по нашим правилам. Только щёлкают замки и строят свои союзы в тени.

– А теперь они сорвались, – сказал Готье. – Потому что проигрывают. Потому что Ленц – у нас. Потому что Паулин – наша.

– Пока ещё нет, – напомнила Ута. – Юридически она не присягнула. А дом Ленц формально не имеет главы.

– Что и делает его уязвимым, – добавил Лирхт. – Завтра на Совете родов мы предложим временное опекунство от Альвескардов. До восстановления порядка.

– Шион попытается опротестовать, – заметил Нэйл. – Или сбежит.

– Пусть пробует. У нас есть запись всплеска. Есть свидетели. Есть распад контроля в самом доме. И, – Лирхт посмотрел в тень, где кто-то шевельнулся, – есть письмо от старших по линии Ленц. Они отреклись от участия.

– Нам нужен символ, – сказала Ута. – Жест. Чтобы остальные поняли: мы не просим, мы берём.

Лирхт кивнул.

– Тогда ударим по Бернсайдам. Одновременно. Не открытая война. Пока – «внутреннее расследование». Маски. Чистка. Снятие охраны. Давление. Пусть задыхаются.

– Когда? – спросил Нэйл.

– Когда Паулин скажет "да". Или когда откажется. В любом случае – начнём.

Пауза. Все переглянулись. Было тихо. Даже дыхание стало глуше.

Лирхт встал.

– Совет завершён.

Они не поклонились. Не попрощались.

Вышли – один за другим. В порядке, заученном ещё до слов.

А в центре остался круг. Каменный. Тёмный.

И в его сердцевине – медленно вспыхнул знак. Красный. Герб Ленц.

ГЛАВА 42. Дым по ветру

Деревня называлась Тальберштайн. Никто не знал, откуда пошло имя. Одни говорили – от фамилии аптекаря. Другие – от старого водяного камня в реке. Но все знали: эта земля – Бернсайдская. Пусть и не по флагу, но по договорам, по вере, по крови.

Именно поэтому пришли они.

Без гербов. В сером. С запечатанными кольцами на пальцах. Говорить им было запрещено. Спрашивать – бессмысленно.

Всё произошло в ночь, когда ветер дул с равнин.

Первым подожгли дом старосты. Без шума. Ткань, пропитанная смолой, – в чердак. Затем – мельницу. Затем – школу.

Жители не сопротивлялись. Они не поняли. Они думали – это ошибка. Что кто-то всё ещё перепутает список. Что завтра это забудется, как страшный сон.

Но пламя не забывает.

По коридорам бежали дети. Женщины кричали. Кто-то рвал документы. Кто-то молился. Один старик сел на крыльцо – с книгой в руках. Он не встал даже когда пламя лизнуло его ноги.

Солдаты прошли через улицы, как ветер. Как стая. Ни одного убийства. Только огонь. Только клеймо.

Утром всё, что осталось – пепел.

Кроме одного дома.

Дом на краю. Там выжила девочка. Семь лет. Рыжая. Со шрамом от ветрянки. Её нашли среди мокрой земли. Она сидела, держа на коленях куклу.

На щеке – выжженный знак. Ленц.

Солдаты ушли, не тронув её. Приказ был ясен: оставить символ. Чтобы знали.

Через день слухи разошлись по тридцати поселениям.

Через три – по дворцам.

Через неделю – на Совете не осталось тех, кто не понял: Бернсайд падает. Не вопрос – когда. Вопрос – сколько выживет при падении.

ГЛАВА 43. Без золы

Шион получила известие утром.

Почтовый гонец не знал, что несёт. Печать была чёрной. Бернсайдской. Но бумага – не их. Письмо – короткое. Подпись – отсутствует.

«Семь домов. Один знак. Мы ещё не начали.»

Она перечитала трижды. Потом открыла второе – от личного агента в Тальберштайне. Тот, кто должен был следить за сбором налогов и отчётом по землям. Вместо отчёта – сухая справка:

Погибли: 32 Без кровопролития.

Сожжено: 11 строений.

Осталась в живых: девочка.

На щеке – знак рода Ленц.

Шион сидела у окна. Ткани на ней не двигались. Лицо – стеклянное.

В комнате было светло.

Пахло лавандой.

Горела свеча.

Всё было – правильно.

Только воздух стал тяжёлым.

И ей вдруг захотелось задохнуться.

Они сделали это.

Не для победы.

А для демонстрации.

Она не заплакала.

Только сжала пальцы на подлокотнике кресла.

Доска под ногами треснула.

ГЛАВА 44. Не твоя цена

– Ты знаешь, что произошло вчера? – голос Готье был лёгким, как у человека, который только что вышел из тёплой ванны.

Паулин оторвала взгляд от пустой чашки. За окном шёл дождь. Или это просто скатывалось с внутренней стороны стекла. Она не сразу поняла.

– Нет.

– Под Тальберштайном – деревня на старых землях Бернсайдов – сгорела. Семь домов. Без сопротивления. Ни одного убитого от руки. Только огонь.

Он сделал паузу.

– Кроме одной девочки. Её пощадили. На её лице осталась метка. Знак твоего рода.

Паулин ничего не ответила. Только медленно подняла голову.

– Ты думаешь, это случайность? – продолжил он. – Или, может, жест? Или просто… ошибка?

Он подошёл ближе.

– Это было сообщение. От нас – тебе. От рода – роду.