Aurental. Volumen I: Saeculum dolore, saeculum natum

Она задрала подол платья выше бедра. На коже – клеймо Дома Ленц. Старое, выжженное. Как тавро. Как приговор.

Она достала тонкий кинжал из рукава, обернула рукоять платком и срезала клеймо одним точным движением.

Кровь пошла сразу. Горячая, быстрая, не умоляющая.

– Заберите свою власть, – бросила она. – Заберите свой герб, свою память, свои ритуалы. Я больше не принадлежу этому.

Она вытерла клинок о край мантии и бросила его на стол.

– Я пришла не за титулом. И уж точно не за одобрением. Мне плевать, кто будет сидеть на троне мёртвого дома. Я – живая. И я ухожу.

Она развернулась. Пошла к выходу. Кровь капала за ней на камень, оставляя след – не родовой. Собственный.

Никто не встал. Никто не осмелился окликнуть.

Лирхт смотрел ей вслед. Но прежде чем она дошла до двери, Паулин остановилась.

Из складки платья она извлекла кольцо. Простое, тяжёлое. Глава Дома Ленц. Оно пахло железом, пеплом и чужими ожиданиями.

Она повернулась, метнула его в сторону стола. Оно упало прямо перед Лирхт – с глухим звоном, будто кто-то ударил в кость.

– Эта партия за тобой, – бросила она. – Но она не последняя.

И ушла. Без поклона. Без взгляда назад.

Кольцо лежало на столе, сверкая, как мокрый металл. Лирхт посмотрел на него, потом поднял взгляд на зал. Ни слова не сказал. Но в его лице что-то сдвинулось – не гнев, не боль. Что-то внутренне неделимое.

– Заберите кольцо, – произнёс кто-то из старейшин. – Или сожгите. Оно больше никому не принадлежит.

– Ошибаетесь, – сказал Лирхт. – Оно лежит здесь потому, что она позволила. А значит, оно ещё может говорить.

Он взял кольцо. Поднял. Не надел. Просто держал. Словно ощущал вес не металла, а крови.

Некоторые лица за столом побледнели. Кто-то опустил взгляд. Несколько человек встали и вышли. В тишине. Без комментариев.

А Лирхт всё ещё стоял. С кольцом в руке. Глядя на дверь, через которую ушла женщина, способная вырезать из своего тела имя рода.

И только тогда он заговорил.

Голос был ровным, но в нём не было ни капли воздуха. Только вес.

– Она ушла. Но теперь вы все знаете: это она позволяла вам существовать. Не вы ей – она вам.

Он посмотрел на кольцо. Поднял. Повернул в пальцах – как будто чувствовал не металл, а остаточное тепло плоти.

Потом положил обратно. Не бережно. Не небрежно. Как приговор, от которого нельзя отмахнуться.

– Дом Ленц больше ей не принадлежит. И слава богам – она это показала.

Так, как никто из вас даже не осмелился бы подумать.

Но её кровь останется.

Ребёнок, которого она носит, – наследие.

И когда придёт время – он вернётся. Не по протоколу. А по праву.

Он посмотрел на собравшихся. Не гневно. Прямо.

И добавил:

– С сегодняшнего дня мы не правим Домом Ленц. Мы лишь временно держим его дыхание – до тех пор, пока тот, кто родится от неё, не встанет на своё место. Мы – не наследники. Мы – регенты.

Тишина за столом была не просто тяжёлой.

Она была подавленной.

Несколько жриц отвели глаза. Кто-то сжал кулаки. Кто-то встал, как будто хотел что-то сказать – и не смог.

Один из старейшин медленно кивнул. Другой – опустил голову, не глядя ни на кого.

Но кто-то со стороны не сдержался. Голос был сухим, напряжённым:

– Это безумие. Вы говорите о праве наследования тому, кто ещё не родился. Женщина отказалась. Где формальность? Где подпись? Где закон?

Лирхт повернул голову.

– А вы, выходит, только бумаге подчиняетесь?

– Это создаёт прецедент, – стоял на своём голос. – Советы не работают с призраками. Мы не можем поклоняться зародышу.

Лирхт поднялся. Теперь уже по-настоящему.

– Вы поклонялись трупу. Политической оболочке. Тени. А теперь боитесь крови – потому что она живая. Потому что она не спрашивает.

Он подошёл к столу, где всё ещё лежало кольцо.

– Хотите аннулировать? – он поднял кольцо. – Стереть след? Переписать линию? Делайте. Но знайте: с этой минуты Дом Ленц больше не подчиняется вам – вы просто остались с его именем в руках. Она отказалась, да. Но не от крови. А её ребёнок – это не гипотеза. Это факт. И когда он поднимется, он возьмёт этот дом не потому, что вы разрешите. А потому, что у него будет на это право, записанное в венах. А мы – регенты. Не властители. Просто те, кто останутся живыми до его дня.

Он посмотрел прямо в глаза тому, кто возразил.

– А если не хотите быть частью будущего – значит, вы уже остались в прошлом.

Тишина.

Длинная. Твёрдая. Как решётка.

И только тогда:

Решение было принято.

Не голосами.

Не бумагой.

Кровью. И отказом.

ГЛАВА 63. Безмолвие

Прошёл месяц.

Паулин не появлялась в залах.

Не отвечала на записки.

Не подходила к окнам, когда к её крыльцу поднимались всадники.

Она исчезла – не физически, а ритуально. Словно объявила миру пост.

Те, кто пытались говорить с ней – уходили в тишине.

Некоторым она не открывала.

Некоторым – открывала дверь, но не рот.

Она была.

Но не разговаривала.

Не с Лирхтом. Не с Шион. Не с Люси.

Когда однажды Люси попыталась просто обнять её, Паулин мягко отстранилась и сказала:

– Пока я ношу его – я не могу принадлежать никому. Ни вам. Ни себе.

И больше не говорила ничего.

Жрицы начали шептаться, будто Паулин сошла с ума.

Но никто не решался сказать это в голос.

Потому что в её коридоре перестали тухнуть свечи.

Потому что там, где она шла, камень дрожал.

Потому что её молчание становилось громче любых речей.

Лирхт не вмешивался.

Он знал – если подойти к ней сейчас, она разорвёт любой разговор на нити, и сплетёт из него петлю – для власти, или для себя.

И всё же… он ждал.

Потому что однажды она выйдет.

Не за прощением.

Не за властью.

А за последним ходом.

ГЛАВА 64. Кровь вместо молчания

Ничего не предвещало. Утро было безликим. Ветер – тихим. Тень на подоконнике – безобидной.

Паулин ела медленно: ягоды, хлеб, чуть мёда.

Пальцы дрожали, но не сильно. Как будто тело знало – ещё нельзя. А что-то внутри уже сказало: пора.

Через полчаса её нашли на полу.

Молча. Вся в поту. Вся – будто выжженная изнутри. Под ней – кровь. Много. Слишком.

Служанка подумала, что это краска. Потом закричала. Крик разрезал утро, как нож гортань.

Шион прибежала первой. В одной ночной рубашке. Колени скользнули по мрамору, как по снегу.

– Она не дышит, – прошептал кто-то у двери.

– Она борется, – отрезала Шион. – Горячее полотенце. Воду. Закрыть двери. Все. Немедленно.

Но тишина уже разносила панику.

Лирхт вошёл не бегом – рывком.

Он не спрашивал, что случилось.

Он знал. Всё в комнате уже кричало.

Запах крови висел в воздухе, как дым.

Паулин стонала. Не как женщина. Как кто-то, кого вырезают изнутри.

Глаза были приоткрыты, но не видели.

Кто? – спросил Лирхт.

– Ягоды, скорее всего. Или масло. Что-то впиталось. Медленно, – прошептала Шион. – Это не яд. Это… проталкивание.

– Её вынудили родить, – сказал кто-то.

– Рано, – добавил кто-то ещё.

– Неважно, – Лирхт уже стоял рядом. – Она не сдастся.

Он взял её руку. Она была липкая. Мёрзлая. Пульс – как отдалённый марш. Едва.

– Держись. Не сейчас. Ты всё прошла, – сказал он, наклоняясь ближе. – Сейчас – не сдавай.

Она не ответила.

Зато тело начало сжиматься. Волна. Вторая. Третья.

Шион кричала. Ткани! Свет! Воздух!

Кто-то падал в обморок. Кто-то молился. Кто-то сбежал.

И потом – крик. Маленький. Визгливый. Живой.

Родилась девочка.

Вся в крови. Синюшная. Слишком маленькая.

Но – кричала.

Как будто вызвала себя сама.

Лирхт взял её. Завернул. Прижал к себе. Не как отец. Как виновник.

Шион смотрела на него. На неё.

И в этот момент Паулин открыла глаза.

Медленно. С трудом.

Но взгляд был уже живой.

– Если ты сейчас уйдёшь… – прошептал Лирхт, не глядя на неё. – Я не прощу.

Молчание.

Потом – её голос. Сухой, как пыль:

Сдохни.

И потеряла сознание.

Она не умерла.

Но сутки не приходила в себя.

Девочка кричала редко. Смотрела – всегда.

Шион не отходила от ложа. Лирхт – от окна.

И каждый раз, когда он держал ребёнка на руках, он чувствовал не тепло.

А наследство.

И оно дышало – глубже, чем любая клятва.

ГЛАВА 65. Те, кто в тени

Подземный зал. Каменный. Без окон. Только факелы и стража, которая не носит гербов.

Их было шестеро. Ни одного имени. Только маски. Разные – железо, дерево, шёлк, мрамор, чёрное стекло.

Они стояли вокруг круглого стола. На нём – ничего. Только карта. И один алый камень, положенный поверх герба Ленц.

– План провалился, – сказал тот, кто в железе. – Девочка родилась. Жива.

– Это невозможно, – отозвался голос из стекла. – Яд был проверен. Всё должно было сработать.

– Она выжила. И дитя выжило. Значит, теперь у нас проблема не с ней. А с её потомком.

Пауза.

– Что с отцом? – спросила женщина в маске из мрамора.

Лирхт? Молчит. Держит ребёнка при себе. Больше никому не доверяет.

– Разумеется. Он был при родах. Он видел, как из крови выходит власть. И теперь он будет стоять, пока не сломается.

– Или пока мы не сломаем.

Тишина. Факел треснул.

– У нас есть время, – сказала женщина в маске из шёлка. – Ребёнок ещё слаб.

Паулин – на грани. Если давить мягко, незаметно – можно всё исправить. Без шума.

– Нет, – отрезал тот, что в железе. – Они почувствуют. Эта семья на слух реагирует лучше, чем мы думаем.

Он положил второй камень – чёрный – на герб Альвескардов.

– Нужно выбрать сторону. До того, как выберут за нас.

ГЛАВА 66. Не снимать

Комната была тёмной. Только свеча.

Паулин сидела на краю кровати – прямая, бледная, вся в свежих швах и злости. На плечах – всё ещё светились золотые линии. Те самые. Печать.

Лирхт стоял у окна. Немой. Упрямый. Как будто дождался.

– Это всё из-за тебя, – сказала она. Хрипло. – Из-за твоей магии. Из-за этих… кандалов. Я была в ловушке. Ты держал меня, когда я должна была быть свободной. Ты не удержал меня. Ты сломал.

Он медленно обернулся.

В глазах – усталость, но ни капли вины.

– Ты была неконтролируемой. Я поставил границы.

Ты поставил метку, – прошипела она. – Я чуть не умерла. Она могла умереть. А ты… ты стоял и молчал.

– А теперь ты орёшь. Что изменилось? – Он шагнул ближе. – Ты жива. Она жива. Всё остальное – твои драмы.

Паулин вскочила. Рубашка прилипла к телу. Лицо – побелело от гнева. – Сними их, – выдохнула она. – Сейчас. Или я сама выжгу.

– Попробуй, – сказал он. Тихо. Спокойно. – Но запомни: они не сдерживают тебя. Они напоминают, что сдерживать себя должна ты.

Она подняла руку – и на миг казалось, ударит. Но пальцы дрогнули. Опустились.

– Ты когда-нибудь заплатишь? За это всё?

Он уже шёл к двери.

И только на пороге ответил:

– Я плачу. Каждый день. Просто ты смотришь не туда.

ГЛАВА 67. Порог

Шион сидела у окна. В её позе не было усталости, но что-то в пальцах – неуверенность, дрожащая под кожей. Рядом на столе – недопитый отвар. За окнами было ещё темно, но в небе уже тянулся первый серый свет.

– Я думал, ты уйдёшь раньше, – сказал Лирхт.

Она не обернулась.

– Я думала, тоже. Но ты позволил.

Он молчал. Шаги его были бесшумны. Он встал у двери, как всегда – между выходом и кем-то.

– Я позволил тебе быть рядом в последние недели. Во время схваток. Во время родов. Потому что она просила. Потому что ты… знала, что делать.

– И делала. Я не вмешивалась. Я не пыталась забрать.

Нет. Но ты осталась. Больше, чем должна.

Шион обернулась. Спокойно. Но глаза её были чуть красные. Усталость или слёзы – не ясно.

– Ты боишься, что я снова решу, что она моя?

Он не ответил сразу. Подошёл ближе. Сел напротив. Наклонился.

– Я боюсь, что ты забудешь: она уже не жрица. Она – мать. А это… другая война.

Шион смотрела в окно. Потом сказала:

– А ты, Лирхт? Ты кем теперь стал? Отец? Страж? Или просто тот, кто держит за поводья, потому что боится, что она снова выскользнет?

Он медленно выдохнул. Пальцы его были сжаты в кулак.

– Я стал тем, кто следит, чтобы вокруг неё не осталось лишних голосов. Даже если один из них – твой.

Тишина была мягкой. Усталой.

Шион встала. Подошла к двери.

– Я не заберу её, – сказала она. – Но не думай, что ты сможешь держать её вечно.

– Я не держу. Я защищаю. От всех. Включая тебя.

Она кивнула. Открыла дверь. Свет пробился внутрь. Холодный. Тихий.

И ушла.

А Лирхт остался. С кулаком, в котором всё ещё дрожало её имя.

ГЛАВА 68. Имя из его уст

Зал был мёртв ещё до того, как это стало очевидно. Не от тишины – от фальши. Все присутствующие знали: они не собрались управлять, они собрались удерживать. Что угодно – видимость, структуру, правила. Себя. Но не власть.

Паулин не пришла.

Их взгляды снова и снова поднимались к дверям. Одни ждали с нетерпением, другие – с опаской, третьи – с вялой, почти суеверной надеждой, что всё разрешится само. Но дверь открылась – и вошёл не тот, кого ждали.

Он шёл медленно, ровно, будто воздух в помещении был плотнее обычного. На руках у него – ребёнок. Девочка лет двух, не больше. Она не плакала, не вертелась. Только смотрела. Спокойно, сосредоточенно, прямо перед собой.

Лирхт остановился в центре зала и ничего не сказал. Несколько секунд он просто стоял – и этой паузы оказалось достаточно, чтобы замолчали даже самые упрямые. Он смотрел на всех, кто был здесь, как смотрят на давно выжженное поле: не с ненавистью, а с пустотой.

– Вы ждали, что она появится. Что заговорит, что выступит, устроит сцену. Что даст вам шанс снова переиграть. Но она молчит. И я не собираюсь мешать ей молчать.

Он чуть поудобнее перехватил ребёнка, продолжая говорить тем же спокойным голосом – без угроз, но и без сомнений.

– Вам не нравится это молчание, потому что вы не контролируете его. Потому что вы не можете приписать ему смысл. А значит, вы боитесь его. Так и должно быть.

Девочка повернула голову, задержала взгляд на одной из женщин у края зала. Та вздрогнула.

– У неё нет титула. Нет записанного имени. Нет признанного происхождения. Но вы знаете, кто она. Вы все это знаете.

Он сделал шаг вперёд. В зале не шелохнулись. Даже дыхание стало реже, как будто звук шагов был уже нарушением порядка.

– Я не пришёл вас судить. Не пришёл требовать или умолять. Я пришёл, чтобы назвать. Потому что отныне это имя будет существовать – независимо от того, признаете вы его или нет.

Он опустил взгляд на девочку, положил ладонь ей на грудь.

– Она не будет звать вас матерями. Не будет считать вас хранителями. Она ничего вам не должна. Но она всё запомнит. Даже то, чего не видела.

Он снова поднял глаза на зал.

– И однажды назовёт по именам всех. Кто был. И кто должен исчезнуть.

Он замолчал, и тишина, наступившая после, не была облегчением. Она давила.

Имя ей… Эстер.

Он произнёс это спокойно. Без нажима. Но в зале стало холоднее.

Никто не произнёс этого имени вслух, никто не повторил его про себя. Но оно уже зафиксировалось – как факт, как граница, после которой начинается совсем другой порядок.

Лирхт повернулся и ушёл. Девочка прижалась к нему – не из страха, а просто потому, что так было правильно. Он не оборачивался. И никто не посмел остановить его.

ГЛАВА 69. Без моего слова

Когда Лирхт вернулся, он не искал встречи.

Не объяснялся.

Прошёл вглубь дома, как будто ничего не случилось, и исчез в своих покоях.

Но тишина не работала в этом доме.

Особенно с теми, кто умел слышать между словами.

Паулин узнала не от него.

Даже не от кого-то из приближённых.

Просто проходя мимо кухни, услышала обрывок разговора:

– Сказал прямо на Совете. При всех. "Имя ей – Эстер". Вот так. Даже не дрогнул.

Она остановилась.

Медленно.

Как будто ноги сами отказались идти дальше.

– Кто сказал?

Голос её был тихим.

Слишком спокойным.

Слуга обернулся – молодой, бледный, замер в панике.

– Я… я не должен был говорить. Это… Это просто до нас дошло. От тех, кто сопровождал. Он назвал девочку. Прямо на Совете. Перед старейшинами.

Молчание повисло такое, что в нём будто задохнулся воздух.

Паулин посмотрела на него не как на доносчика – как на свидетеля. Затем развернулась и ушла, не сказав ни слова.

В коридоре стало тише. Даже стены будто выпрямились.

Когда она дошла до своей комнаты, дверь закрылась уже чуть громче, чем следовало бы.

И этого хватило.

Она стояла у окна, спиной ко всему.

Не злилась вслух. Не рвала ничего. Не кричала.

Но сжала руки так сильно, что побелели костяшки пальцев.

– Он не посчитал нужным спросить, – сказала она в пустоту.

– Просто назвал. Перед ними. Как будто это его ребёнок. Его слово. Его право.

В её голосе не было истерики. Была ясность.

– Хорошо. Пусть теперь сам и объясняет, что он сделал.

ГЛАВА 70. Почти интерес

Она не планировала идти за ним. Просто оказалась в том же крыле, в тот же час.

Случайно – по пути.

Слишком много «случайно» за последние дни.

Готье шёл, как всегда, не спеша. Тихо, будто его походка была продолжением мысли, а не движением. Весь в себе. Всегда. Невозмутимый.

Люси следовала за ним. Чуть в стороне, на шаг позади.

Ты часто бываешь в нижнем кабинете? – спросила она почти небрежно. – Там темно даже днём.

Он не обернулся.

– Там спокойно.

Она улыбнулась – будто услышала не ответ, а возможность.

– А чем ты там занимаешься?

– Читаю.

– Что читаешь?

– Разное.

Пауза.

Он остановился у арочного прохода, бросил взгляд на витраж.

– Иногда ничего.

Она подошла ближе, коснулась пальцами перил.

– А ты всегда всё знаешь, да? Кто где был, что решил, кто солгал.

– Нет, – ответил он спокойно. – Я просто слушаю дольше, чем остальные.

Её щёки слегка порозовели. Он не смотрел на неё – смотрел мимо, как будто видел через стены.

– Я могла бы тоже слушать, – сказала Люси чуть тише. – Если бы ты объяснил, чему.

Он медленно повернул голову. Взгляд – ровный, сухой. Не грубый. Не заинтересованный. Просто – равнодушный.

– Зачем тебе это?

Она отвела взгляд. Улыбка сбилась.

– Просто… интересно.