Aurental. Volumen I: Saeculum dolore, saeculum natum

Шион встала. Медленно. Плечи расправлены.

– Нет, – сказала она. – Не я. Я ничего не оживляла. Я просто не заперла дверь.

– Ты манипулируешь ею! Ты вживила воспоминания! Ты…

– Она не кукла.

– И ты сам знаешь: это не я в её голосе. Не я в её взгляде.

Он отвернулся.

На секунду.

А когда снова посмотрел на Паулин – она изменилась.

Лицо – другое.

Но до боли знакомое.

Мягкое. Страшное. Родное. Любимое.

Голос – не театральный. Настоящий.

Здравствуй, Лирхт, – сказала она.

– Я пришла. Или… ты сам меня позвал?

Он задохнулся.

– Нет… Ты не… ты не можешь быть…

– Ты прав, – голос дрогнул. Но не сломался.

– Она умерла.

– Ты больше никогда её не увидишь.

Он стоял. Как человек, которому оставили надежду… только чтобы сжечь на его глазах.

Паулин снова стала собой.

Холодной. Современной. Непринадлежащей.

– Но я помню тебя.

– Помню, как ты стоял у двери. Помню ткань, упавшую на пол. Помню, что ты сказал.

Пауза.

Она подняла ту же простыню.

Скомкала.

И – бросила ему под ноги.

– Шоу окончено, Лирхт. Можешь идти.

И он стоял.

Слишком живой, чтобы упасть.

Слишком мёртвый, чтобы дышать.

ГЛАВА 54. Безымянное пламя

Они сидели в саду. В углу, где не росли даже трава.

Где землю однажды прокопали слишком глубоко, а потом… не засыпали как следует.

Паулин держала простыню. Ту самую.

Мятая. Побелевшая. До тошноты знакомая.

Шион молчала. Просто сидела рядом.

В пальцах – чашка с травами, уже остывшими.

В глазах – ничего, кроме усталости. И понимания.

– Я не знала, что это будет так, – сказала Паулин.

– Никто не знает, – ответила Шион. – Ни одна из нас. Мы только думаем, что готовы.

– А он… – Паулин замолчала.

Шион посмотрела в сторону, к старому дереву.

– Он тебя слышал. Он слышал, как ты молчишь каждый вечер.

Простыня дрожала в её руках.

– Прости, – сказала она. Не Лирхт. Ребёнку.

– Прости, что не смогла остаться мёртвой. Прости, что вернулась без тебя.

Она поднялась. Подошла к старой чаше из камня.

Положила туда ткань. Простыню. И подожгла.

Пламя не было ярким. Оно было жадным.

Когда оно почти догорело, Паулин опустилась на колени.

Склонилась.

Положила ладонь на землю рядом с очагом. И заговорила.

Не вслух. Не для слуха.

Язык – старый. Жреческий.

Слова – текли, как вода. Ритмично. Почти напевно.

Шион склонила голову.

Те, кто слышал бы это, знали бы: молится только та, кто однажды умирала.

Когда всё стихло, Паулин выпрямилась.

Взяла со скамьи маленькую куклу.

Сильно прижала к груди. Как будто это было сердце.

Я пойду, – сказала она.

– Куда?

– Туда, где он лежит. Где лежим мы.

Шион не ответила. Только поднялась.

Положила руку ей на плечо.

И на секунду – ничего не происходило.

Но это была секунда, которая останется между ними навсегда.

ГЛАВА 55. Слишком знакомо

Место было пустым.

Никаких табличек.

Никаких названий.

Только небольшой полукруг камней, заросших мхом, и лёгкий запах сырости, который появляется там, где когда-то плакали по-настоящему.

Паулин подошла медленно.

Без плаща. Без знаков. Без имени.

В руках – тряпичная кукла, которую она держала как дитя, не как предмет.

Она села на колени у камней.

Осталась молча.

Не ради жеста.

Ради тишины, которую могла услышать только она.

Когда она поставила куклу на край – не на середину, не на центр, – рядом раздались шаги.

Она не обернулась. Просто сказала:

– Ты знал, что я здесь?

– Всегда, – ответил Готье.

Он стоял за спиной. Без оружия. Без формы. Только с собой.

– Сколько? – спросила она.

– С тех пор, как ты вернулась.

– Вернулась?

Он медленно подошёл. Встал рядом. Смотрел на камни.

– Я не знал сразу. Но чувствовал.

– Слишком многое… было знакомо.

– Почему молчал?

– Потому что если бы это была ошибка – я не хотел разрушить то, чего могло не быть.

– А если не ошибка… ты сама бы сказала. Когда будешь готова.

Пауза.

Паулин смотрела вниз. Камни. Кукла. Земля.

– Ты ведь был там. Тогда. После. Когда… всё случилось.

Он кивнул.

– Был. Держал тебя, пока ты не дышала. Потом – держал его. Когда он замолчал.

– Я не помню этого.

– А я не забывал.

Они молчали долго.

Ветер прошёл по поляне, как кто-то незримый. Ни холодно. Ни тепло. Просто – присутствие.

– Я не ожидала, что ты поверишь, – сказала она.

– Я и не верил, – мягко ответил он. – Я просто узнал.

– Что именно?

Он повернулся к ней. В первый раз – за всё время.

Горе. Оно остаётся в голосе. А у тебя – оно было. С самого начала.

Паулин сжала пальцы на ткани платья.

– Спасибо, – прошептала она. – За то, что не заставил меня говорить.

– Это не я должен был говорить первым.

Он подошёл к кукле.

Наклонился.

Осторожно поправил один из камней. Не смелее, чем бы прикоснулся к ране.

– Он был. Пусть и коротко. И этого – достаточно.

Она кивнула. Медленно. А потом встала.

– Теперь я готова.

– К чему?

– К тому, ради чего вернулась.

Они не обнялись.

Они не смотрели друг на друга долго.

Но когда они пошли обратно – ветер за ними не колыхнул траву. Потому что всё, что должно было остаться здесь, осталось.

ГЛАВА 56. Глаз в темноте

Он не спал. Уже трое суток. Сон стал угрозой. Каждый раз, как глаза закрывались, пустота начинала говорить.

Сегодня он сидел на полу у кровати. Не у окна, не за столом. На полу. Руки – сжаты. Ногти – в ладонях.

Когда свеча догорела, тьма приняла форму.

Сначала – просто сгусток. Затем – контур. Маленький. Лёгкий.

Голос – звонкий, как стекло в крошке.

– Здравствуй, командор. Сколько дней ты уже мучаешься?

Он не ответил. Только приподнял голову. Симба стояла в углу комнаты. Девочка. В белом. Глаза – слишком умные. Улыбка – слишком древняя.

– Уходи, – сказал он.

– Ты и правда думал, что всё забудется? Что можно вырезать часть прошлого, и она не прорастёт?

– Ты существо магии. Тебя здесь не должно быть.

– А ты – человек логики. Но разве тебе легче?

Он поднялся. Пошатнулся.

– Мне не о чем с тобой говорить.

– Конечно. Ведь ты помнишь её такой, какой хотел. Мягкой. Словной. Почти нематериальной.

– Она была настоящей.

– Но не твоей.

Тишина. Он дышал тяжело.

– Тебе не больно от того, что она вернулась не такой, как ты придумал?

– Замолчи.

– Ты ведь даже ребёнка не простил себе. Не потому что его потерял. А потому что он напоминал тебе, что она была живой.

Он закрыл глаза. Кулаки дрожали.

– Что ты хочешь от меня?

Симба подошла ближе. Присела на корточки рядом.

– Ничего. Просто смотрю, как медленно ты принимаешь. Это красиво. Почти как смирение.

Я её ненавижу, – выдохнул он. – Тебя. Её. Себя.

– Это и есть путь, Лирхт. Вера всегда идёт после отвращения.

Он обернулся. Но её уже не было.

Только пепел от свечи. И сердце, бьющееся чаще, чем следовало бы ночью.

Он встал. Очень медленно. И сказал вслух:

– Я не прощаю. И не верю.

Но тишина в ответ уже не спорила.

ГЛАВА 57. Печать, которой нет

Он сидел над картой южных рубежей, не глядя в неё.

Пальцы были на столе. Напряжённые. Как будто только так он мог не развалиться.

Дверь открылась.

Она вошла как будто по праву.

Прямо к полке. Взяла доклады, как свои. Села на край стола. Начала листать.

– Ты решила, что всё здесь принадлежит тебе? – не оборачиваясь.

– Я просто вернулась за тем, что уже моё.

Он медленно поднялся. Подошёл. Слишком близко.

– Убери руки.

– А если нет?

Он схватил её за запястье.

Она не вывернулась.

Просто встала.

И подняла ладони к его лицу.

Медленно. С силой.

Пальцы – на скулах.

Большие – на висках. Глаза – в глаза.

– Не делай этого, – выдохнул он.

– Я уже сделала. – Голос тихий.

И в этот момент из её ладоней разлился свет. Тёплый. Давящий. Золотой.

Он вдохнул резко. Как будто воздух прорвался сквозь броню.

– Тебя давно не держали, Лирхт, – шепчет она. – Не за горло. А за сердце.

Он сжал её талию. Слишком резко.

Но она не отстранилась.

Подалась ближе.

Тело – в тело. Грудь – в грудь.

– Ты не понимаешь, что ты делаешь, – сорвался он.

Она провела пальцем по его губе. Медленно.

Затем – вдоль шеи.

И, склоняясь ближе, прошептала ему в ухо:

– Mein Schmerzengel. Ты всё такой же. Только теперь я знаю, где ты действительно хрупок.

Он отшатнулся, как от пощёчины. Смотрел в лицо, как в пламя.

– Не называй меня так.

– Почему? – она наклонила голову. – Ты ведь называл меня своей, а теперь дрожишь от одного слова.

Он молчал.

– Вот и я поняла. Ты боишься не того, кем я стала, а того, что ты не перестал быть моим.

Она поцеловала его в висок.

Слишком медленно.

Слишком точно.

И пошла к двери.

Не спеша.

А он остался стоять.

С руками, которые всё ещё чувствовали её тепло. И с именем, которое он больше не мог забыть.

*Mein Schmerzengel – Мой ангел боли.

ГЛАВА 58. И травы болели

Он сидел в кабинете, но глазами был не здесь.

Руки лежали на столе, пальцы слегка дрожали – не от страха, не от усталости, а от чего-то тоньше. От прикосновений, которых больше не было. От слов, которых не должно было звучать.

Mein Schmerzengel.

Шепот, который не отпускает.

Как молитва, забытая, но знакомая до кости. Как ласка, от которой внутри только рана.

Он закрыл глаза.

Воспоминание пришло – не как сон. Как удар.

Тогда всё было мягче.

Трава – густая, живая, не колючая.

Солнце – неслепящее.

И она – живая. Не легенда. Не призрак.

Лежала на спине, в расстёгнутом платье, раскинув руки, словно впитывала небо.

– Тебе не жарко? – спросил он, лежа рядом.

– Мне не может быть жарко с тобой. Ты же вечный лёд, – она улыбнулась и прикрыла глаза.

– Только иногда… иногда греешь. Когда забываешь, кто ты.

Он усмехнулся.

На ладони – её запястье. Тёплое. Без напряжения. Просто – кожа в кожу.

– Знаешь, – сказала она. – Я не боюсь умереть, если кто-то помнит, как я смеялась.

– Тогда я не позволю тебе смеяться без меня.

Она рассмеялась – звонко, открыто.

И трава будто зашевелилась от этого звука.

Он повернулся к ней.

Провёл пальцами по щеке, медленно.

Словно отмечал место, где потом будет боль.

– Mein Schmerzengel, – прошептала она.

Он не ответил.

Просто прижался лбом к её лбу. А потом – к животу.

Где уже билось что-то третье.

Он открыл глаза. Вернулся.

Бумаги на столе снова были угрозами.

Карта – полем.

Кабинет – клеткой.

А сердце…

Сердце било слишком быстро.

Будто всё ещё лежал рядом с ней.

В том поле.

В том прошлом.

Которое теперь дышало сквозь неё – но уже не для него.

ГЛАВА 59. Под кровоточащей луной

Луна висела низко – не алая, как в легендах, не золотая, как в молитвах. Она была пепельной, почти мёртвой, с внутренним, тусклым свечением, будто обожжённый глаз, смотрящий на землю без сочувствия.

Ритуал начался без сигнала.

В роду Альвескардов не принято открывать обряды словами – слишком много раз было доказано, что звук только мешает земле слышать.

Лирхт стоял у внешнего круга, скрестив руки за спиной.

На нём был не мундир – простая тёмная рубаха и плащ, который он не снял, несмотря на жар от центрального огня.

Он не произносил ни слова, но ни один участник не осмелился поставить под сомнение его присутствие.

Он был не ведущим, не жрецом – он был гарантом.

Тем, кто несёт ответственность, даже если не несёт веры.

В центре круга жрицы расставили камни и угли, возложили сосуды с пеплом, поставили алтарную доску.

На ней – тело.

Не распятое, не расчленённое – приготовленное.

С огнём, специями, с тонкими надрезами вдоль грудной клетки.

Человеческое.

Без имени. Без роду. Без истории.

Это называлось просто: то, что отдали.

И когда Паулин вошла в круг, всё, что казалось упорядоченным, мгновенно изменило плотность.

На её руках была Люси.

Полубессознательная, с синими губами, в слипшемся от пота платье. Паулин шла прямо, спокойно, как будто несла не тело – долг.

Женщины в круге зашептались. Кто-то шагнул вперёд, но не посмел подойти ближе.

– Здесь только посвящённые, – произнесла одна из старших жриц, не поднимая головы.

– А я принесла свою, – спокойно ответила Паулин. – Вы забыли, кого выкорчевали. Я – помню.

– Это не её место.

– Тогда пусть она хотя бы вспомнит, кто она была.

Паулин поставила Люси на землю, обняла за плечи. Та шаталась, будто внутри шёл дождь.

Лирхт сдвинулся с места. Медленно, но ощутимо. Не к ним – к алтарю.

Он остановился у противоположного края огня, глядя, как Паулин подходит к жертвенной доске.

Взгляд его был стальным. Но дыхание – едва заметно сбито.

Она протянула руку к телу, без пафоса, без предупреждения.

Отрезала небольшой кусок, взяла пальцами, поднесла к губам и ела.

Женщины отшатнулись.

Огонь затрещал, будто вдохнул её жест.

– Ты не имеешь права, – произнесла жрица. – Это не для тебя.

– Я ем за двоих, – сказала Паулин. – За неё. За меня. За то, что когда-то забрали – и думали, что это забудется.

Люси опустилась на колени. Сначала безмолвно. Потом – с резким вдохом, словно проснулась от долгой комы.

В глазах её не было страха. Только слёзы. И узнавание.

Лирхт шагнул ближе.

– Ты играешь с тем, что мы бережём столетиями, – сказал он. – Это не сцена. Это не демонстрация.

Паулин подняла голову. Их взгляды встретились – столкнулись.

В нём была власть. В ней – память.

Они не говорили больше.

Потому что знали: если один сейчас поднимет голос – всё обрушится.

И Лирхт не сделал этого.

Он стоял, как скала – не сломленная, но окружённая волной.

Паулин повернулась к огню.

Положила ладонь на живот Люси.

– Ты здесь. Ты с нами. Вспомни.

И Люси – вспомнила.

По глазам это было видно. По дрожи. По тому, как больно жила снова.

Лирхт смотрел на Паулин, как на чужую, но тело его уже знало: она вошла в этот ритуал не как посторонняя.

Она вошла – как кровь, которую никто не осмелился признать родной.

ГЛАВА 60. Клеймо без предупреждения

Он вошёл без брони. Без оружия. Без слов.

Паулин сидела на подоконнике, скрестив ноги. Чашка с чаем – остывшая, как её взгляд, когда она его увидела.

– Не слишком ли поздно для визита? – спросила она, не двигаясь.

– Я устал от контроля, – ответил он. – Пришёл попробовать что-то новое. Поддаться, может быть.

– Поддаться? – усмехнулась она. – И ты решил начать с меня?

Он подошёл ближе. Не угрожающе. Почти мягко. Сел на корточки рядом с её ногами, взял за лодыжку, провёл ладонью по икре. Медленно. Точно.

– Ты слишком долго стоишь выше. Я захотел понять, как это – лечь рядом.

– Или под меня? – уточнила она, прищурившись.

Он не ответил. Только склонился и поцеловал её колено. Она не отстранилась. Даже позволила ему лечь рядом, положить голову ей на бедро.

– Ты же понимаешь, что если я захочу, – шепчет она, – ты не встанешь отсюда никогда.

– Это и страшит. Это и привлекает.

– И ты правда готов так жить? В моих тенях?

Он поднял голову. Улыбнулся. Тихо. Даже нежно.

– Я пришёл с пустыми руками. Позволь мне остаться с твоими.

Она провела пальцами по его волосам. По затылку. Медленно, с лаской. А потом – склонилась и прошептала в его ухо:

– Ты мой Schmerzengel. Всегда был. Даже когда предал.

Он закрыл глаза. Вдохнул. Почувствовал её дыхание на губах.

И в этот момент – не дрожал. Не злился. Он будто растворился.

– Я не забираю, – прошептала она. – Я возвращаю.

Он коснулся её груди. Ткань соскользнула с плеча. Всё было слишком близко, слишком телесно.

Она не отстранилась. Наоборот – придвинулась.

Её губы нашли его.

Не мягко. Не неуверенно. А как будто знали, куда именно вернуться.

Он поднял её, унес к постели – они рухнули вдвоём, как вода, как воск.

Тела нашли друг друга легко – слишком легко.

Слов не было. Были звуки кожи, дыхания, рывков, царапин.

Он в ней, она в нём – оба слишком давно не были живыми в этом.

В ней дрожала власть. В нём – страх и желание.

Она оседлала его – медленно, грациозно, как будто вновь завоёвывала.

Он позволял.

Она наклонилась к нему, проводя языком по его щеке, чуть касаясь губами уха.

– Вот так, – шептала. – Всё, что ты не дал мне в прошлой жизни – я возьму в этой.

Он сжал её бёдра. Глубоко. Почти болезненно.

И она выгнулась над ним – вся сияющая, почти горящая.

И именно в этот момент – когда её руки легли на его лицо, когда она думала, что он сдался – он поднял свою руку и провёл ею вдоль её шеи.

Ласково. Почти любя.

– Лирхт… – прошептала она.

– Прости, – сказал он. – Но я больше не могу дать тебе весь мир.

И произнёс слова.

Под его рукой – её кожа засветилась. Золото. Сначала как отблеск. Потом – как сеть. По венам, по шее, по плечам – пошёл узор. Тончайшая вязь. Пульсирующая, словно светящийся шрам.

Паулин отпрянула. Глаза – расширены. Тело – напряжено. Она схватила его за руку. Но было поздно.

– Что ты сделал? – прошипела она.

– Удержал, – выдохнул он. – Пока ты не уничтожила всех. Пока не уничтожила себя.

Она вскочила. Свет гас. Но клеймо – осталось. Золотое. По венам. По сердцу.

– Я доверилась тебе…

– Нет. Ты дала мне роль. А я решил сыграть по своим правилам.

Она стояла. Босая. Покрытая золотой вязью. И её дыхание – было тише, чем ожидание бури.

– Ты думаешь, это удержит меня?

– Я думаю, теперь ты хоть на мгновение станешь не богиней. А женщиной.

Паулин смотрела долго. Потом – усмехнулась.

– Глупец. Ты положил руки на солнце и думаешь, что не обожжёшься.

И вышла. Золото на коже – всё ещё светилось. А в комнате остался он. Один. С рукой, которая дрожала, не от магии. А от того, что ей пришлось коснуться.

ГЛАВА 61. Голубь в пепле

Паулин стояла у окна. В руках – тонкий свиток, свёрнутый без печати, только с красной лентой. Голубь уже сидел на перилах, нетерпеливо перебирая лапками.

Она долго смотрела на него. Потом – привязала письмо, медленно, осторожно. Погладила по спине. Почти ласково.

– Лети, – прошептала. – Только не молчи.

Он взлетел. Вспыхнул в воздухе серебром. И сразу – короткий свист. Что-то тонкое и быстрое рассекло воздух.

Крыло затряслось. Тело покачнулось. Птица упала.

Она замерла. Не сразу поняла. Потом – схватилась за подоконник.

На земле под башней – белое перо. И маленькое пятно крови.

– Значит, так, – сказала она. Без удивления. Даже не яростно. Излишне холодно.

Позже, вечером, был ужин.

Не торжественный – камерный. Политически важный. За столом – несколько старших, пара жриц, и, конечно, Лирхт. Паулин пришла в чёрном. Молча. Села. Глаза – сухие. Спина – ровная. На коже – золотая вязь всё ещё светилась в ямке между ключиц.

Когда подали мясо, она сразу почуяла запах. Нечто знакомое. Слишком знакомое.

– Сегодня особенное, – сказала одна из женщин. – Очень нежное. Диетическое.

– Молодое, – добавил кто-то. – Летало быстро. Но не слишком высоко.

Лирхт молчал. Не смотрел на неё.

Паулин взяла вилку. Положила кусок на язык. Медленно. Прожевала. Проглотила.

– Голубятина, – сказала она. Не спрашивая. Утверждая.

– Да. – Ответ был ровный. – Иногда нужно напомнить, что даже вестники не летают безнаказанно.

Она положила вилку. Вытерла губы. Подняла взгляд.

– Вы хорошо готовите.

Пауза. И усмешка.

– Посмотрим, кто будет основным блюдом в следующем акте.

Никто не возразил. Она медленно встала. Стул не скрипнул. Воздух – да.

– Как жаль, – сказала она, оглядывая стол. – У меня отобрали нож.

А ведь я бы с удовольствием приготовила кое-кого из вас.

Мясо, признаю… ну слишком уж диетическое. Не насыщает.

Жрица – молодая, с острым лицом, слишком прямой спиной – не выдержала:

– Ты ведёшь себя как дикарка. Как животное, которому случайно выдали голос.

Паулин повернулась.

Медленно подошла.

Взяла свою тарелку. Без спешки. Как актриса берёт реквизит перед финалом.

И разбила её об лицо жрицы.

Громко. Резко. Со звуком, от которого сердце стучит ещё минуту.

Осколки рассыпались по скатерти. Кровь смешалась с соусом.

Жрица завизжала, схватившись за щёку. Кто-то вскочил. Кто-то побледнел.

Лирхт поднялся.

– Паулин! – жёстко, как удар кулаком.

Она уже смотрела на него.

– Это за голубя, – сказала она. – За голос, который выстрелили на лету.

Лирхт сделал шаг. Она – в ответ.

– Не надо. – Голос её был ровный. – Я могу и без ножа. У меня – слова. И, как видишь, посуда.

Она прошла мимо него. К центру зала. Развернулась. Золотая вязь на коже теперь горела, как пепел на чёрной ткани.

– Вы надеваете на меня цепи, – сказала она. – Подкладываете мясо мёртвых вестников. Думаете, что приручили.

Но забыли главное: я не была птицей. Я была огнём.

Она уже развернулась, собираясь уйти.

Но тогда заговорил он.

– Да, – произнёс Лирхт. Тихо. Чётко. Словно выносил приговор. – Ты была. Теперь ты – в клетке. Моей.

Она остановилась. Не обернулась сразу.

В спине – что-то дёрнулось. Плечи натянулись.

– Ты хочешь снова сжечь всё? – продолжал он. – Сделать из крови свою речь, из страха – своё платье?

Он подошёл ближе. Один шаг. Второй.

– Ты думаешь, это страх? Нет. Это ожидание. Мы все ждём, когда ты выдохнешь себя до конца.

Она обернулась. В глазах – ещё остался блеск.

– Я не игрушка.

– Нет, – сказал он. – Ты – огонь, Паулин. Но ты – в моих стенах. В моём круге. Под моим взглядом. И ты уже горишь на моей ладони.

Он подошёл ближе.

Так близко, что она едва не отшатнулась – но не позволила себе.

– Говори. Дерись. Бей тарелки. – Его голос был шелестом перед штормом. – Но помни: ты не вышла из этой игры. Ты просто вошла глубже.

Она выдохнула. Слишком резко.

Словно забыла, что всё это он знал заранее.

Он наклонился к уху.

– И ты всё ещё носишь мою печать. Не забывай, кому она отвечает первой.

Он отстранился.

Сел обратно.

Взял бокал. Сделал глоток.

А она стояла.

Молча.

С выпрямленной спиной.

И с пульсом – в горле. Слишком громким, чтобы скрыть.

ГЛАВА 62. Совет на пепле

Зал Совета был натянут, как струна перед срывом. Запах ладана, холодного вина и прогретого дерева не могли скрыть главного – сегодня решалось, кому принадлежит Дом Ленц.

Паулин пришла последней. В золоте. Без улыбки. Входила медленно, как будто не шла – а возвращалась туда, откуда её вырезали.

За столом – двадцать два лица. Старейшины, хранители, наблюдатели. Те, кто молчал годами, и те, кто ждал момента, чтобы заговорить.

Лирхт сидел во главе. Как всегда – без украшений. Только взгляд. Как кольцо на горле.

– Вопрос ясен, – произнёс кто-то из хранителей. – Дом Ленц остался без формального главы. Родственники по боковой линии отказались. Девица Люси не может взять полномочия. Остаётся один вариант.

Все взгляды – на неё.

Паулин села. Молча. Руки – сложены на коленях. Поза – прямая. Только кожа на запястье дрожала еле заметно под тонкой вязью клейма.

– Эта девушка, – заговорила одна из старших жриц, – носит печать. Она ограничена в действиях. Может ли такая фигура быть полноправной главой?

– Эта девушка, – ответил Лирхт, не поднимая голоса, – удержала под контролем и Люси, и ритуал, и саму себя. Я не вижу, кто здесь опаснее – она или те, кто смотрят в тарелки и ждут, пока за них примут решение.

Пауза. Кто-то кашлянул. Кто-то отвернулся.

– Она нарушила обряд. Разбила посуду. Напала на жрицу.

– Она не напала. – Лирхт поднял глаза. – Она ответила.

Паулин всё это время молчала. Лишь в какой-то момент сказала:

– Вы всё решили? – спросила. – Поздравляю. Только забыли спросить меня.