Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть I

Хозяин вынул из-за пазухи кожаный мешочек.

– Гляди: вот тебе аж пять ръярров серебром!

На грубый столик перед Дъярром со стуком укладывались большие и тяжёлые монеты: одна, другая, третья…

Дъярр не понимал в те дни цены серебра или золота. Металлы мягкие, в оружейном деле ненужные. Разве как украшательство, но Дъярр был противником разукрашенного оружия и показушных доспехов. Красота настоящего оружия не в золотых насечках! И потому презирал серебро с золотом. Ценил только сталь своей выплавки, из которой и ковал пластины для доспешной брони. Понимал толк и в медных сплавах, к тому же получал медными монетами своё ученическое жалованье, которое отсылал бабушке. Других монет Дъярр не видал никогда. Дружинники не расплачивались с хозяином в мастерской, при посторонних.

– И чего? – Дъярр глядел непонимающе.

– Как: «чего?» – приуныл хозяин. – Вообще-то большие деньги… Ну да ладно, гляди: ещё три монеты…

Дъярр поморщился и поднял унылые глаза с монет на хозяина:

– Тоже мне, «серебро»… Что толку от серебра?

– Ещё пять монет! – упавшим голосом добавил хозяин и зазвенел по столу монетами. – Золотом! Можешь дом купить бабушке. Терем о двух этажах.

– Да ну?! – вытаращился Дъярр. – Золото такую цену имеет над медью?!

И хозяин застонал, кивая.

Так Дъярр получил от хозяина огромную, как выяснилось, сумму. Таких деньжищ он никогда не держал в руках и тотчас отправил их бабушке, как первый серьёзный заработок.

В ответном письме на листе хорошего пергамента бабушка сообщала, что пожертвовала всё золото и три монеты серебром храму, во искупление грехов, ибо вскорости после того, как уехал в учение Дъярр, коварные противницы богинь, Великие Растлительницы умов и нравов, наслали на город чёрный мор, и княжеские лекари сжигали дома вместе с телами умерших. Но сёстры милосердия решили не тратить серебро Дъярра на милости небесам, а положили монеты в храмовую сокровищницу, теперь это настоящая сокровищница, ибо в ней появилось ещё и настоящее золото. Когда Дъярр вернётся в Аръяварт, на эти деньги решено построить оружейную мастерскую. Со всего мира в Аръяварт хлынут знаменитые воины, чтобы обзавестись доспехами Дъярра, великого мастера. И город разбогатеет сказочно.

На остаток от столь огромной суммы бабушка накупила дорогих обновок для госпожи Иллиёллы, для очень хорошей и умной девушки, которую внук помнит, наверное, как озорную девчонку «Илли». У неё тоже сожгли дом в ту ужасную зиму, но Илли не заболела и не умерла, подобно приёмной матери. Она созвала сход и объявила испуганным людям: чёрный мор можно смыть горячей водой из озера. Там не колдовской источник открылся, он волшебный и спасительный! Весь город искупался в горячей полынье, той водой окропили дома, и чёрный мор смылся. С тех пор погорелка Илли живёт у бабушки, а возле горячего источника воздвигли Знак Святости, вкопали скамьи для посиделок и дубовый стол для приношения даров лесным духам. Илли уже восемнадцать, ей нужна хорошая одежда, яркая шаль и расшитый дублёный полушубок, она ведь стала писаной красавицей и даже обзавелась женихом, знатным воином из столичной дружины, тоже красавцем и храбрецом хоть куда. Илли истребовала у жениха сильный зарок, как в правильных сказках: семь лет верности и великих подвигов, после чего они поженятся. Тогда Илли уедет из Аъяварта в столицу и оставит старушку, ибо серебряных монет у жены знатного дружинника станет видимо-невидимо. Но пусть внук не печалится, бабушка не заскучает, ибо взяла на воспитание девочку-сиротку Ренирьёллу, четырёх лет сироту, умницу писаной красоты. Сейчас они вместе с Илли пишут это письмо любимому внуку, потому как с глазами стало плохо. Илли показывает на букву, и Рени читает! Очень толковая девочка.

На пергаменте была пририсована весёлая рожица, она подмигивала и высовывала язык. Волнистые линии изображали, видимо, воду вокруг рожицы.

То давнее письмо Дъярр сохранил, как святыню. При имени «Илли» у него всегда колотилось сердце. Когда-то давно, теперь уже девять лет и шестьдесят два дня тому назад, он пришёл с деревянным ведром к озеру, к своему укромному месту, где отгородил кусочек воды живым плетнём и устроил внутри изгороди дырчатое кресло и лежанку; затопленные и горячие, они отлично виднелись сквозь кристальную воду. Бабушка почему-то запрещала Дъярру плавать и вообще лезть в глубокую и холодную воду, но построенной купальней осталась довольна: и неглубоко, и вода как в бане, горячая. Она не знала, что Дъярр уже тогда задумал морозильный камень, чтобы летом хранить продукты в прохладе, свежими, но во время опытов нечаянно соорудил каменья горячие. Испугался и спрятал их в купальне, часть закопал в песок на дне, остальное смешал с глиной собственного изобретения и вылепил из неё кресло и лежанку, которые грелись сокрытым в них огнём и казались каменными, но были мягкими, будто туго набитые тряпьём. И теперь даже самой лютой зимою над полыньёй-купальней держался пар. Дъярр частенько набирал там тёплую воду, поливать грядки. И в тот раз он пришёл с ведром к своей изгороди-запруде, но… оказалось, его упрятанное в дремучей заводи творение всё-таки обнаружили, там купались взрослые девушки, все лет на семь, а то и на десять старше Дъярра. Восторженно хохотали и толпились очередью к его креслу и лежанке, посидеть и полежать на мягком горячем камне, в струящемся со дна потоке тёплой воды. Увидели растерянного Дъярра и завизжали, ринулись наутёк, хватая на бегу одежду с деревянной вешалки в виде рогов лося, которую Дъярр построил на берегу. Лишь одна не шелохнулась. Преспокойно встала с лежанки, отжала длинные-предлинные волосы и вышла к Дъярру без тени стыда, будто одетая. Тихо спросила, наклоняясь к его уху:

– Подглядываешь за девками, клоп лесной?

И вдруг закружилась перед Дъярром, придерживая охапку мокрых волос на затылке:

– Гляди, соседушка.

Остановилась:

– Всё рассмотрел?

Дъярр, обалдев от такой близости с нею, пролепетал:

– Бабушка грядки поливать затеяла… Я тут воду тёплую всегда набираю… Это моё место огорожено, я это кресло построил…

И показал деревянное ведёрко, которое всё время держал за спиной.

Но девушка Илли не смутилась своей оплошности. Покусывая ноготок, обернулась через плечико к изгороди в озере, потом снова к Дъярру.

– Ты не мог бы и плавучий столик соорудить? А, клоп? Жуть как охота ягод и вишен поесть в тёплом роднике!

И вдруг попросила, просто и обыденно:

– Платье моё достань.

Одна из убегавших, прихрамывая, скомкала и зашвырнула платье Илли высоко на ветки.

– Конечно, – сказал тогда Дъярр.

И бесстрашно полез по качающимся ветвям.

Илли взяла своё платье и ушла, небрежно закинув его на плечо. Ступая, будто одетая. «Спасибо» не сказав.

За три дня Дъярр соорудил удивительный столик, круглый и плавучий, с треножником для свечей и державкою для лучины. Даже настрогал на столик запас лучин; смоляных, пахнущих. Чтобы и ночью можно было купаться без страха, отгоняя смолистым дымом комаров и злых духов воды. Подумав, он счёл такой способ отпугивать мошкару ненадёжным и соорудил отпугиватели мух и комаров, развесив их на окрестных соснах. Но Илли даже не заглянула, чтобы поблагодарить. Вместо неё явился стражник Кегусан, старый знакомец бабушки: Дъярра отправляли в столицу, учиться мудрому ремеслу оружейника. В городе ходили восторженные слухи, будто столичные оружейники стали заколачивать огромные деньги, прям-таки купаются в золоте и серебре. Лопатой деньги гребут.

Дъярр не мог понять, зачем добрая и тихая бабушка согласилась с решением схода отослать его учиться оружейному делу. Не из жадности ведь?! Он сызмальства сторонился оружия и воинов. Дъярр был совсем мал, когда в Аръяварт примчался гонец. Все люди собрались тогда на тревожный сход, судачили о какой-то ужасной битве в степи, где полегло почти всё ополчение и половина княжеской дружины. Бабушка в тот день заторопилась к Вадиръяндру, с целебными мазями и травами, их нёс в большом узле взрослый почти парень, Въендр, воспитанник старого Кегусана. Бабушка захватила и внука, чтобы Дъярр тоже нёс маленький узелок с лечебными травами и медовыми мазями.

Великая река Акдиръянд и величественный город ошеломили Дъярра своей грандиозностью. Но ещё поразительнее был храм Милосердной Ормаёлы, громадный, со сверкающими в лучах жгучего весеннего солнца куполами. Но там, внутри храма… О! Дъярр не чаял, как поскорее выбраться наружу. Храм был наполнен небритыми мрачными мужчинами, они ужасно пахли и лежали на деревянных топчанах. Весь воздух в храме был пропитан невыносимым запахом кровавых тряпок и гноящихся ран. Бабушка мельтешила от одного топчана к другому, Дъярр подавал ей пучки трав и мази, его тошнило.

– Это раненные воины, – строго сказала бабушка. – Терпи, внук.

И Дъярр терпел, слушая разговоры мрачных воинов.

– Что толку от твоих кольчуг, дружина, – басил здоровенный, как стог сена, молодой мужик, с головы до ног обмотанный чистыми тряпками, все в кровавых пятнах. – Ихние стрелы вас наскрозь дырявили, сам видал. Ишь, меч у тебя… Да на хрена тебе тот меч нужон, ежели ты и подойти-то к ним не спроворил?! Из сотни Къядра тока трое и добрались до мечей, остальных в поле положили. Стрелами.

– Будто ты спроворил…

– Не греши на Кожемяку, Дихтаръярр. Наш Кожемяка спроворил. Попёр за Къядром, что твой ёж, весь щит утыкали стрелами. Да разве за конными угонишься…

– Отчего ж замотан весь, ежели в щит били? А, Кожемяка?

– Копьями метательными исполосовали. Эх, будь на мне кольчуга покрепче… Пробился бы я за Къядром!

– Видали-видали, как ты палицей валил их вместе с конями. Что твой коновал шёл к Темгучате.

– Хилые у них лошадки, мелкие, хоть и быстрые. С одного раза окочуривались. А без коня кунвинибл не воин.

– Как же ты выбрался оттуда, ополчение?

– Хват вызволил. У него ж не конь, а птица! И где он насобачился аркан метать?!

– В Агаваре.

– На всём скаку подцепил меня арканом, как чучело, и поволок к нашим. Орёт: «Глаза береги, дура бестолковая!». Гнусное дело, братцы, за конём волочиться по бурьяну, аки мешок. А за нами толпою кунвиниблы скачут!

– Отчего ж не подстрелили Хвата?

– Ну ты простой, как свёкла… Коня его жалели! Коня они хотели добыть в трофей! Видать, какой-то их начальник восхитился конём и возжелал на таком восседать. А в самого Хвата попасть стрелою невозможно. В седле вертелся змеёю.

– И чё было дале, Кожемяка?

– Да он их порубил всех, едва от войска Темгучаты оторвались мы на полёт ихней стрелы. Меня кинул в бурьян, крутанулся и – вихрем назад, погоню кромсать. Я тока-тока очухался, а он уже рядом, меч вытирает.

– Эх, нам бы доспехи покрепче… – и говоривший, седой богатырь, потянулся к чаше с чистой водою, но обронил её на полпути.

Въендр, помогавший бабушке перевязывать ногу мрачному жилистому воину, ловко подхватил чашу на лету, не расплескав ни капли.

Воины переглянулись, а седой богатырь (он был в дорогой атласной рубахе и с золотой серьгою в правом ухе) спросил тихо-тихо:

– Скока нас тут по топчанам раскидано, мальчуган? Ответь быстро.

Въендр глянул направо, налево, и ответил коротко:

– Двести сорок семь.

Воины снова переглянулись, а седой богатырь крякнул:

– Что-то лицо твоё знакомо мне очертаниями… Прямо скажу: нехорошими очертаниями какими-то знакомо, тревожными… А вот глаза у тебя шикарные: чёрные, девичьи… Матушка красотка у тебя, небось. Ты откеля?

– Из Аръяварта.

Воины опять переглянулись, а совсем мрачный воин приподнял голову:

– Сирота, значит… У кого на воспитании в Аръяварте?

– У дедушки Кегусана.

– Мать-отца знаешь?

– Мать померла при родах, говорят. Отца не видал. Только медальон от него и достался мне через мать покойную. Дедушке Кегусану передали медальон милосердные сёстры.

– Дай-ка медальон. Видал такие погремушки, у знатных вехтов они в ходу… Любят всякими зычными кликухами себя обзывать, вроде «железных всадников», и картинками яркими щиты свои размалёвывать. Гляньте-ка на герб, братцы!

Медальон пошёл по рукам, воины переглядывались.

– Ну ни хрена себе… – выдавил кто-то. – Вот так сынок… А ежели прознает?!

– Трепаться не будем, не прознает.

И тогда мрачный воин спросил:

– Пойдёшь ко мне в дружину?

– Пойду! – обрадовался Въендр. – Пойду! Когда?!

– Да ты уже в ней, коль согласие дал. Как звать?

– Въендр.

– Ты привела? – обратился воин к бабушке.

– Я, родимый. Я.

– Передашь Кегусану: воспитанник его в дружину Береговых владений убыл.

…Давно это было. И вот уже девять долгих лет Дъярр пребывает в кузне. Он смирился с тем, как выросла за это время Илли. Её теперь зовут «госпожой Иллиёллой». Двадцать пятый год девке, как-никак! И знатный жених имеется. Следующей осенью поженятся. Наверняка избранник Илли красив, силён, честен и храбр. Не в пример Дъярру.

От таких мыслей Дъярр всегда всхлипывал и перечитывал письмо от бабушки. Даже обнюхивал пергамент и – как ему казалось – всегда чуял запах рук Илли, невинной девушки из лесного городка Аръяварта. Пергамент Дъярр хранил в кармане рубахи, возле сердца.

Стеклянное оружие шарлатана

В остывшей кузне было тихо и сиротливо. Из зеркала, которым Дъярр проверял добротность шлифовки, уныло глядела заплывшим глазом разбитая физиономия.

«Вот гад, – только и подумал Дъярр, смочив в бочке чистую тряпку и прикладывая влажный ком к лицу. – Никакого соображения не имеет. Как он воевать собирается? Хотя… может, так и воюют настоящие князья? С гомоном и криком шлют шальной народ в битву, а потом удивляются, почему город сгорел».

Он выпростал из мешковины кинжал и подкову, положил их на деревянную колоду. И надолго задумался.

– Отзовётся ли кто-нибудь из здешних кудесников, повелителей горячего и холодного металла? – в открытую дверь, осторожно озираясь, вошёл купец-работорговец.

– Нет, – буркнул Дъярр. – Никого нет дома.

Купец спрятал улыбку. В руке он держал, как большого червяка, обрубок серебряной цепи.

– Я купец Грой, смиренный торговец из Линглы. Благородный юноша, нет ли в тебе желания поразить мой ум тем кинжалом, которым ты изрубил эту дорогую цепь?

– Никакого желания, – сразу ответил Дъярр. – Тут крови будет полно. Хотя поразить тебя надо бы. Пополам раскромсать. Ты враг свободы, купец. Ты людьми торгуешь. Продал уже девчонку, гляжу. Значит, двоих надо поразить. Тебя и покупателя. Ничего, наши ему хвост накрутят на сходе.

Грой улыбнулся:

– Юный чародей кузнечного искусства, остуди свой горячий пыл молодости и позволь мне завершить мысль об испытании твоего чудо-кинжала. Такое действо требует большой дотошности. Я вижу негодную подкову рядом с твоим кинжалом. Могу ли я изрубить её?

– Ты что, подковы рубить сюда пришёл?! – возмутился Дъярр. – Нет.

– Друг мой, – вздохнул купец, – я открою тебе секрет: ваш князь выспрашивал, не могу ли я продать ему сколько-нибудь оружия? И будь у меня сотня таких кинжалов…

– Так-таки и спрашивал? – замер Дъярр. – Ну и гад… Меня даже слушать не стал.

– Вот видишь! – многозначительно заметил Грой. – Искусство торговли тоже значит немало. Князья ищут оружие у хитрых купцов и не гонят их в шею, как честных и наивных оружейников.

– Тогда испытывай, – неуверенно согласился Дъярр. – Ежели не гонят. Может, сообща убедим скотину эту драчливую.

В нём затеплилась надежда представить-таки кинжал князю. Стараниями купца. А что? – заплатить купцу пару медных монет, и готово. Купцы ведь жадные. Пусть даже три монеты запросит! У Дъярра оставалось аж шесть. Вообще-то сперва их было пятьдесят, его ученическая доля от продажи серебряной кольчуги какому-то знатному воину, но Дъярр купил для бабушкиной помощницы Иллиёллы новое платье: тёмно-синее, с чёрным поясом и чёрным подбоем. Очень дорогое. Такую одежду носили в столице юные девушки и цветущие женщины. Дъярр прятал подарок в ящике, вместе с мешком сушёных трав. И терзался. Он не знал, как сподручнее преподнести свой дар той, кого теперь зовут «госпожой Иллиёллой», время от времени коря себя за распутство ума. Выставит дураком, наверное! И правильно сделает. Или вообразит чего. Подумает, например: ну как это намёк на то платье, что повисло в ивах? И влепит затрещину.

Купец никак не мог вынуть кинжал из ножен, чем рассмешил Дъярра:

– Гляди, купец Грой: надо нажать на красный камень, тогда откроется замок. И ножны освободят лезвие.

– Какая простая и умная идея… – изумился купец. – Нажимаю…

Изрубив подкову, купец долго рассматривал на свет прозрачный клинок. И задумчиво вымолвил:

– Продай мне этот замечательный кинжал, юноша. Даю десять золотых.

На десять золотых можно было купить пару молодых коней и шикарные крытые сани, с печкой. И кататься в Аръяварт зимою, по льду реки. Ездить верхом Дъярр не умел.

– Шиш тебе, – мрачно отрезал Дъярр. – Совесть народа не продаётся. Нынче она вся в этом лезвии. Вот так-то, бессовестная твоя морда. Я оружейник, а не работорговец какой-то.

– Какие замечательные слова… – изумился Грой. – Но тогда давай устроим обмен! Ты подаришь мне совесть народа, чтобы я обрёл её вместе с кинжалом, а я подарю тебе богиню ночи. У неё хватит совести на два народа. И все будут довольны.

– Не понял… – Дъярр и впрямь не понял купца. – Это как?

– Рабыня в обмен на этот кинжал, – коротко и деловито предложил купец.

– Чего-чего?! – опешил Дъярр.

Но купец, полуобернувшись, уже подзывал кого-то в открытую дверь кузни. И Дъярр едва не упал от неожиданности: в прокопченную мастерскую вошла, закутанная в шёлковый плащ, та самая рабыня, которую купец приводил в княжескую цитадель. Она теребила длинными пальчиками обрубок цепи и как-так робко, совсем по-детски улыбнулась Дъярру; так беспомощно, что у него защемило сердце.

– Эта девушка стоит очень дорого, – тихо произнёс купец.

– Ты сдурел, купец?! – упавшим голосом произнёс Дъярр. – «Дорого, дёшево»… У нас людьми не торгуют!

– Да, знаю… – купец Грой горестно вздохнул. – Придётся увезти её обратно и продать там, за озером Лангаррад. Её купит старый сластолюбец и растлит это невинное создание.

– Ты не стони, а отпусти её, – мрачно предложил Дъярр. – На волю.

– Но куда же она пойдёт?! – изумился Грой и развёл руками. – Она не знает ни слова из языков, известных тут, в наших странах. Гляди: она совсем не ведает греха, даже не понимает, почему надо стыдиться наготы. Она как невинное дитя. Что же ей, просто стоять на улице нагишом? Среди мошенников, которых развелось множество? Её обманом завлекут в сети разврата. Друг мой…

И купец, легонько обняв Дъярра за плечи, подвёл к девушке.

– …она с далёкого острова за тёплыми морями, откуда её выкрали злобные морские разбойники-виданоры. Я увидел её на невольничьем рынке, избитую и жестоко связанную грубыми корабельными верёвками. Сердце мое застонало, я занял много денег, чтобы заплатить золотом за испуганную, исхудалую, измученную девушку. Кормил и поил, как родную дочь…

– Ну и оставь её у себя, дочерью, – неуверенно предложил Дъярр.

– А как же моя родная дочь?! – всплеснул руками купец. – Если я не уплачу долги, их обеих продадут на невольничьем рынке!

– Скотские у вас законы какие-то… – пробормотал Дъярр.

– Бесчеловечные… – понурился купец. – Я так надеялся пристроить её в свободной Сахтаръёле, где она не пропадёт, не угаснет и не увянет без присмотра, не станет голодной и страдающей дикаркой…

– У нас не покупают людей! – с отчаянием завопил Дъярр.

– И правильно делают! – воскликнул купец. – У тебя благородное сердце и чистая душа, друг мой. Я просто оставлю несчастную девушку у тебя. Навсегда. Ты же в благодарность подаришь мне кинжал. Вот и всё.

– Во как… – растерялся Дъярр. – Зачем она мне? Куда я её дену, бесстыжую-несчастную-голодную?

– А где твоя семья? – промурлыкал купец.

– В Аръяварте, – печально сообщил Дъярр. – В Лесных владениях. Отца-матери у меня нет, но зато там живёт моя бабушка. Она уже старенькая. Я единственный внук. Состою в учении при оружейных мастерских.

– Одинокая старушка заботится о себе сама, в тёмных лесных чащах?! – ужаснулся купец. – Поднимает опухшими руками тяжёлые деревянные вёдра?! Носит заиндевелые дрова, утопая в сугробах драными валенками?! Копошится в огороде?! Добрая одинокая старушка вечерами сидит одна у замёрзшего окошка, в могильной тишине, и всё ради того, что бы ты, её любимый и единственный внук, стал мастером, выбился из нужды в люди?! Честный юноша, а вдруг ты не успеешь отплатить ей добром за её добро, ведь люди смертны! Особенно одинокие, старые женщины, измученные непосильным трудом по хозяйству.

У Дъярра навернулись слёзы. Он вспомнил: Илли скоро выходит замуж, бабушка останется одна у тяжёлых вёдер. Девчушке Рени она не позволит таскать дрова и воду! Той и двенадцати нет, поди.

– Отплати ей добром сейчас, – купец понизил голос, доверительно наклоняясь к уху Дъярра. – Подари бабушке заботливую внучку. Обе будут счастливы.

– Да? – встрепенулся Дъярр. Мысль поразила его своей простотой.

– Конечно! – воскликнул купец. – Представь, как заботливая внучка укутывает старенькие ноги твоей бабушки тёплым одеялом, развешивает на верёвке бельё, которое выстирала молодыми сильными руками. Твоя бабушка улыбается и угощает обретённую внучку жареными грибами, ибо внучка совершенно не умеет жарить грибы. Только собирать. Но быстро научится жарить! А какое занятие для одинокой старушки зимними вечерами… О! Учить внучку новой речи! Истинное занятие для мудрой старушки.

Говоря это, купец вынул откуда-то из бездонных карманов чернильницу, перо и пергамент.

– Никто никого не продаёт и не покупает. Всего-навсего надо подписать этот пергамент.

– Давай! – лихо решил Дъярр.

И впился глазами в текст.

– Ты понимаешь наш язык? – удивлённо спросил купец.

– Да чего тут понимать! – отмахнулся Дъярр, пробегая строки. – У хозяина кузни ваш купец покупал умывальные штукенции, пять дней торговались. Охрипли оба от жадности.

– И ты за пять дней выучил язык? И грамоту? – заинтересовался Грой.

– Дело плёвое, – пожал плечами Дъярр. – Хозяин велел, надо было прочесть купчую, чтобы без обмана. Мы не о том говорим, купец; тут написано: «Продана рабыня около семнадцати лет». Как понимать «продана рабыня»? Ты же сказал: «просто оставлю несчастную девушку». А тут «рабыня» какая-то! Да ещё и «продана».

– Это всего-навсего пергамент, благородный юноша, – терпеливо принялся объяснять купец. – Смотри: отправит твоя бабушка её на рынок за покупками, а там иностранные купцы. Знаешь, какие среди купцов Гильдии бывают пройдохи! Сразу объявят: «Наша рабыня! Украдена!». Или ещё хуже: «Она беглянка»! Позовут стражу. Как твоя бабушка объяснит свою темнокожую внучку? Никак. Но! Если вынуть этот пергамент и предъявить страже, то можно…

– …каждому жадному иностранцу заехать в харю, – задумчиво произнёс Дъярр. – С размаху. И не раз. Так, чтоб юшкой истекли.

– Именно так! – восхитился купец. – Впиши вот тут и тут своё имя. И вот тут и тут, где «купил…».

– Не буду я ничего вписывать, – заносчиво произнёс Дъярр. – У меня личная печать имеется! Сам сделал!

– О-о-о… – с уважением протянул купец, пряча улыбку: печать Дъярра была всего лишь медной пластиной на вырезанном из дуба массивном шаре, в отличие от печатей мастеров, отлитых целиком из меди. Или печатей богачей, из серебра или даже золота. – «Дъярр из Аръяварта, ученик оружейника»? Отлично. Теперь я поставлю сумму нашей сделки. Не удивляйся, это чистая условность. Не могу же я написать: «отдал даром»! Это легкомысленно. Меня накажут в Гильдии за мотовство. Чтобы такое вписать… Может, «одну медную монету», а?

– Отлично, – согласился Дъярр. – Пиши.

Купец задумался, совершил замысловатый круг по кузне, внимательно посмотрел на прозрачную кольчугу, которая висела на деревянном истукане и которую Дъярр изготовил на пробу: ведь если прозрачное лезвие рубит всё, прозрачную кольчугу не должно разрубить ничто!

Грой произнес перед кольчугой, как бы размышляя вслух:

– Позавчера слышал я на улице некий горячий спор. Один ваш горожанин бросил другому: «Тебе цена – медная монета». Это большая похвала?

– Это обида, – мрачно буркнул Дъярр. – Смертоносная. За такое в морду бьют.

– О-о-о… – изумился купец. – Но тогда мы смертельно обидим девушку, если напишем, что цена ей – одна медная монета. Так ведь?

– Верно… – растерялся Дъярр. – Поди, всё равно, что «блудницей» обозвать. Впиши «десять золотых», что ли…

Оглянулся на рабыню и вскипел:

– Для такой красоты и сто золотых обидой будет! Нельзя писать «десять золотых»! Это оскорбление!

– У тебя благородное сердце, юноша, – купец расчувствовался и вытер влажные глаза рукавом. – Как ты думаешь, «тысяча золотых» не будет ей обидой?