Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть I

– Ты зачем парня выкинул с таким ожесточением? Соберёт сход, пожалуется на княжеское рукоприкладство. По нынешним временам это тебе ни к чему.

– А-а-а… – князь с досадой махнул рукой. – Пусть жалуется. Вконец разозлили дураки. Вчера один «чародей» приходил – так он представился – заклинание предлагал купить. Дескать, произнеси я заклинание в полночь, у всех кунвиниблов зубы заноют до утра. Буду произносить полуночное заклинание, произносить… Не выдержат враги зубной боли и уйдут за пустыню, сызнова обращаться в скорпионов, ибо те насекомые зубов не имеют и болеть нечему.

От неожиданности Хват закашлялся смешком.

– Вышиб сукину сыну зубы и выпроводил, – усмехнулся князь. – Тысячу золотых просил за пергамент с тайным заклинанием. Позавчера ещё один кудесник притаранил лошадиный настой. Десять капель на ведро – и любая кляча резвостью обрастает необыкновенной, никакому кунвиниблу не то что догнать её, даже рассмотреть не удастся, столь быстро помчит лошадка. План таков: опаиваем всех мужицких лошадей волшебным настоем, мужики носятся на опоенных лошадях меж врагов и рубят их плотницкими топорами, а нечестивцы и глазом моргнуть не поспевают, не то что лук нацелить в наших сорванцов. Всех кунвиниблов вырубим на огромной скорости. Главное, лошадиного настоя побольше наварить. Этот изобретатель две тысячи золотых заломил за тайну зелья. Велел я Сегинъярру влить этому лекарю весь его настой в глотку, для проверки. Не дался проверке. Умчал прочь вихрем. Наверное, заранее хлебнул.

– Малец-то чего приносил?

– Стеклянный кинжал удумал, – фыркнул князь. – Битым стеклом, известное дело, даже сталь можно оцарапать, стало быть, стекло крепче железного доспеха. Требовал помощников, стеклянные мечи выращивать. Он их растить намерен, оказывается. Но не как репу, на грядке, а в бочке с рассолом. И только в ясеневой бочке меч стеклянный растёт, дубовая не сгодится. Видать, крепость лезвия не та произрастет в дубовой. Не могу понять: почему у Госпожи Великой Сахтаръёлы столько чокнутых?!

Хват перестал улыбаться.

– Дело к тебе такое, сотник, – продолжал князь, уже забыв об инциденте. – Что-то много на Песчаную пустошь прибывает беженцев из Агавары.

Кивнул на окно:

– Гляжу на дымы от костров – ни конца, ни края. Говорят, они шалашей настроили, шатров наставили, тыщ сто агаваров в них обосновались.

– Думаю, уже за сто перевалило, – тактично поправил Хват.

– Тем паче. Город возник у столицы, поболе её самой втрое. Ты их натуру злобную знаешь хорошо, загляни туда, разведай намерения. Сколько там воинов, сколько оружия имеется. Мало ли чего задумают! Наша Большая тысяча ушла с Къядром к Агаваре, следить за умыслами кунвиниблов. Две сотни ушли к Вадиръяндру, на всякий случай. Думаю на днях послать туда ещё сотню. Свою сотню я разослал гонцами по владениям. Так что изо всей нашей дружины всего-навсего одна твоя Сторожевая сотня в столице только и осталась. Ударят холода, надоест агаварам мёрзнуть на песке, двинут штурмом. Разведай, о чём помышляют. И сразу – ко мне. Не тяни! Дело серьёзное.

– Ладно тебе понукать… Сделаю.

Лучше бы ты её в полон увёл…

Гнедой масти скакун легко переступал через ползающих повсюду полуголых детишек. Конь был умён, под стать всаднику. Сотник знал, что всяк входящий в дом агавара должен оставить меч за порогом, ибо хозяин отвечает за священную жизнь гостя своей жизнью. Но это безбрежное море шатров, шалашей, а то и просто шкур, накинутых на ветви, не дом агаваров. Они тут незваные гости.

Потому сотник был в кольчуге. На неё и на длинный меч восторженно глазели босоногие детишки, босоногие же подростки косились враждебно. Все смуглые, черноволосые. Ни на одном не было сапог, ни один не имел кинжала или меча, только лук и колчан с тростниковыми стрелами за спиной. Сотник помнил, что в селениях агаваров даже подростки носят детские кольчуги и щеголяют дорогими кинжалами. Нынешняя нищета показалась ему странной.

– Хват! Это ты, Хват?

Лысый старик ухватился за стремя.

– Узнаёшь ли меня, Хват?

Сотник натянул поводья.

– Что-то не припомню…

– Разве не ты был у меня в доме тридцать лет назад? Я узнал твой меч. Этим мечом ты искал тайный схрон в стенах. И не стал позорить мою дочь. Я объявил тебя другом за твоё благородное великодушие. Неужели не узнаёшь старого друга?

– А-а-а… Ну, без волос тебя узнать трудно.

– Зато тебя просто, ты хорошо сидишь в седле, как встарь. Даже лучше наших воинов, а ведь они прирождённые наездники. Помню тебя отчаянным юнцом. Кто ты теперь?

– Сотник. Командую Сторожевой дружиной.

– Очень большой человек. Сотник и начальник!

– Сказать чего-то хочешь?

– Да. Слазь с коня. Идём к моему шатру.

У большого истрёпанного шатра, на стволе подрубленной берёзы, сидела женщина. Покачиваясь из стороны в сторону, она тихо напевала и зачем-то тёрла указательным пальцем переносицу. Завидев незнакомца, несколько женщин постарше заслонили лица широкими рукавами и поторопились скрыться в шатре, расхватав ползающих по затоптанной траве малышей и на ходу приказывая что-то молодым женщинам, почти девчонкам. Те засуетились, оглядываясь на Хвата. Скоро осталась только сидящая на стволе берёзы.

– Гляжу, ваши девки перестали таскать мешки поверх корзин.

– В мешке далеко не убежишь, Хват. Стыдливых догнали и съели.

– Не понял. Как так «съели»?

– Всё расскажу. Узнаёшь мою дочь?

– Как не узнать такие глазищи… Небось, лет сорок пять уже? А выглядит молодо, девка-девкой. Чего с ней такое? – мозоль натёрла на носу.

– Её покинул разум. У неё было пять сыновей и дочь, моя внучка Гелтавери, самая красивая девушка селения. Моя единственная ненаглядная внучка. Тем утром Гелтавери обрядили воином и она ушла вместе с братьями и дядями. На неё пал жребий перевязывать их раны. Я отправил весь наш род в горы, тайными тропами. И ждал возвращения воинов, в селении, вместе с дочерью. Но в полдень приехали грязные всадники с огромными луками и мешком. Их было очень много. Помнишь мой просторный двор? Заполнили весь. Они втыкали копья по кругу и насаживали на древки головы моих сыновей. И головы моих внуков. Потом втащили в тот круг мою Гелтавери, живую, они достали её из грязного мешка совсем голую и привязали к двум брёвнам. Мы прятались в схроне, я зажимал рукою рот дочери. Они хохотали. Те, кто разводил огонь под большим котлом. Помнишь, у меня в доме над очагом висел огромный котёл? Одни вытащили его во двор, другие развели под ним огонь, третьи наполнили котёл водою из моего колодца. Они всё время менялись, насилуя мою Гелтавери. Когда они насытили желания, то разрубили её на куски и сварили в моём же котле. Один взял голову Гелтавери за уши и разгуливал у копий, показывал её моим сыновьям и внукам, дразнил мёртвых. Остальные ели тело моей внучки и смеялись: вкусно. Вкусная девушка. Утром кунвиниблы ушли, и я похоронил то, что осталось от Гелтавери, от сыновей и внуков. Дочь не помогала мне. Она пела. Как теперь. Иногда разум подходит к ней совсем близко и тогда она воет волчицей, пугает детей. Тогда глаза её плачут.

Старик надолго замолчал.

– Чего ты хочешь? – сумрачно спросил Хват и огляделся: вокруг собралась большая толпа из стариков и подростков. Воинов не было. – Послушал я тебя, дальше чего?

– Возьми меня в свою сотню. Я буду мстить. Месть стала мне дороже жизни.

– Да какой из тебя боец на мечах, старый ты хрыч?! – разозлился Хват внезапно. – «Мститель» нашёлся, ёлы-палы… Сколько тебе? – под семьдесят? – меня князь на смех подымет, ежели я такого вояку к нему приведу. Переговорщик и законник ты знатный; помню, вешал нашему старому князю брехню на уши. Воином ты и в те года не был, а теперь и подавно. Не смеши людей на старости лет.

– Тогда меня возьми в твоё войско вместо него, – раздалось сбоку.

Вокруг говорящих толпились молодые босоногие ребята. Подросток лет шестнадцати глядел твёрдо.

– Ты по-нашему разумеешь? – удивился сотник. – Кто таков?

Молодые агавары, как правило, не знали языка сахтаръёлов. После разгрома, учинённого тридцать лет назад князем Госпожи Великой Сахтаръёлы, обиженные старейшины Агавары запретили юношам посещать страну врагов, пока не свершат месть за обиду отцам и дедам.

– Он научил, – подросток указал на хмурого старика, собеседника Хвата. – Я воин Садри из рода Ургиварров. Я хорошо говорю и пойму твои приказы в битве.

У юноши за спиной висел огромный лук, новый, совсем не отполированный ладонями.

– Да что ты говоришь? – хмыкнул сотник, вынимая из ременной петли на поясе боевой топорик. – На, лови.

Подросток ловко поймал топорик.

– Теперь руби меня со всего маха. Не робей, я в кольчуге. Брехать, визжать, да на испуг брать – это вы мастера, ты силу покажи свою агаварскую.

В толпе прошло движение, там сообразили: чужой воин затеял испытание.

Взмах топорика, короткий выкрик, и… «воин Садри из рода Ургиварров» кувырком покатился по листьям. Сотник, крутанув топорик вокруг кисти, всадил его в берёзу:

– Выдерни топор, агавар. Справишься с первого раза – и топор будет твой, и тебя беру в конную сотню.

Размазав кровь по лицу, подросток обеими руками рванул топорище. Ещё раз. Ещё.

– Хватит, – сотник легко, левой рукой, выдернул лезвие из ствола дерева, к которому стоял спиной. Повесил топорик на пояс. – Теперь понял, «воин Садри из рода Ургиварров», почему ты мне в битве не нужен?

В глазах у подростка стояли слёзы, из носа текла кровь.

– Тебя убьют сразу, – смягчился сотник. – Никто не заметит и не вспомнит, какой такой «Садри из рода Ургиварров» топтался при битве. Ибо толку от тебя в ней никакого, одна помеха.

Обернулся к старику и вдруг спросил:

– Почему у вас вся ребятня босая? И на девках браслетов золотых нету. Даже старики обуты в рваньё какое-то.

Отличное оружие и хорошие сапоги были непременным атрибутом воина Агавары. Воин должен сверкать голенищами, его жена звенеть золотым ожерельем, дочь сиять золотыми браслетами.

– Приходили купцы, – хмуро произнёс старик. – Не ваши. Старейшины договорились с ними. Купцы обещали увезти нас за море и потребовали плату вперёд, золотом и железом. Мы отдали золото и оружие. Но платы не хватило. Купцы согласились взять нашу обувь. Сапожники Агавары умеют делать хорошую обувь. Ты знаешь это, Хват, ты забрал новые сапоги моего старшего сына. Помнишь? Они висели в тайном схроне. У молодых воинов ещё нет старой и поношенной обуви. Старые сапоги только у нас, стариков. Такие не нужны купцам. Кто их купит?

– Куда ж это вас прельстили уплыть босыми? – удивился Хват.

Подумал и добавил:

– Сапожки были стоящие, сносу не знали. Лет десять носил нещадно. Совсем не протекали.

– Если бы не моя любимая плачущая дочь, я бился бы с тобой за те сапоги насмерть. Мечом. В схроне был спрятан меч моего деда, ты не нашёл меча.

– Помолчи, законник, – улыбнулся Хват. – Ишь, «бился насмерть»… Прибил бы я тебя и обулся в сапоги твоего сына. И забрал бы меч твоего деда, да и твою дочь заодно. Ты сохранил и меч, и дочь, хитрец.

– Лучше бы ты её в полон увёл, – неожиданно сказал старик. – Знаешь, почему мы не голодаем? К нам приходят полонянки, которых мы давно оплакали, как несчастных рабынь ваших воинов. Они приносят много вкусной еды. Их дочери одеты в дорогое и не прячут лиц. Полонянки живут в больших домах из дерева, их купают в банях, их дочери называют себя ровней мужчинам, спорят с ними без страха и жалеют нас. Их сыновья служат вашему князю и презирают беглецов. Считают нас трусами.

– Куда вы намылились плыть босиком? – повторил вопрос Хват.

– В Линглу, любопытный сотник, – раздалось сзади. – Далеко-далеко, на край света. Так и доложи своему князю.

Высокий седобородый старик с посохом глядел властно и неприязненно. Он был в дорогих сапогах и в парчовом халате, опоясанный белым шёлком. За поясом поблёскивал кинжал в серебряных ножнах.

«Главный из старейшин», – сразу догадался Хват.

– Там мы выкуем себе новое оружие и сошьём воинам новые сапоги. И будем смеяться из-за моря, глядя, как ваших жён и дочерей насилуют и поедают вшивые всадники. Когда они истребят вас и уйдут, мы вернёмся. Будем жечь ваши пустые деревянные города и петь песню мести.

– Смотри, как бы тебе к ней в подпевалы не угодить, старый дурак, – Хват кивнул на сумасшедшую; та, раскачиваясь, тихо выводила заунывный мотив из какого-то своего, другого мира. – Полоснул бы тебя нагайкой за глупый твой язык, да не хочу позорить старика перед пацанятами. Незваный, а всё ж таки гость.

Влетел в седло, гикнул. Конь с места взял намётом.

* * *

– Ну как, разведал намерения?

Князь глядел на столичную гавань, полную кораблей и мачт.

– Нету там вояк, князь. Своей конной сотней разгоню всех, ежели затеют смуту. Старики древние всем заправляют, из ума давно выжили. Мелюзги много, самому старшему и семнадцати нет. Из оружия только луки и тростниковые стрелы с костяными наконечниками, кольчуг не пробьют. Баб полно измученных, девок растрёпанных. Плюнули на обычаи и лиц боле не прячут. Молодёжь босая вся. Железо, золото и новую обувку отдали заморским купцам, те обещают агаваров в Линглу переправить. Оттель намерены они радоваться нашему злосчастью. Вот такое у них главное намерение.

– Скатертью дорога.

– Рано дух переводишь, князь. Где ж это видано: в корабли такую прорву народа запихать? И десятую часть не осилят взять купцы, корабли-то уже гружёны товаром, какой от нас повезут. Однако-сь плату взяли за всех и наперёд. Даже сапогами не побрезговали. Ободрали агаваров, будто ворьё чужих покойников.

– И? К чему мысль ведёшь?

– Гляжу, ты простой, как пареная репа, – усмехнулся воин. – Да смоются купцы ночью всей своей Гильдией, с дармовым наваром!

– Так ведь… – растерялся князь – …через год-другой сызнова приплывут на торг. Тут-то им агавары и наваляют по шеям за обман.

– Через год-другой, князь, – без улыбки произнёс воин, – купцы надеются туточи торг вести с господами-кунвиниблами. Покупать у них этих самых агаваров и агаварок в рабство. Вот так-то.

…Наутро в речной гавани оставался только один иностранный корабль, «Фец Гигант».

Ученик оружейника

Из княжьего замка Дъярр приплёлся в Оружейную слободу, как побитая ни за что ни про что бродячая собака. На него одного оставалась кузня, ибо хозяин велел: «Храни и блюди! Я отбываю товар наш продвигать на заморские базары. Надобен, понимаешь ли, размах». И дальновидный хозяин, прихватив жену и сыновей, уплыл в Вехту, пережидать возможное нашествие. Все оружейники, как известно, отчаянно робкие люди, а хозяину посулили золотые короба за чешуйчатые панцири, которые удавались ему особенно крепкими. Панцири расходились среди воинов Сахтаръёлы, как свежая клубника зимою.

В два таких доспеха, пока незавершённых, были обряжены деревянные колоды, напоминающие фигуры воинов. Дъярр намеревался закончить панцири и передать их дружине безвозмездно, внеся тем свою лепту в дело разгрома врага, если тот сунется. Работы было немного и весьма несложной, тем более, что именно Дъярр и придумал эти самые чешуйчатые панцири, еще на втором году обучения, изобретя скользящее крепление броневых пластин на кольчужную основу. Первый год Дъярр выносил помои и мыл посуду, ему лишь на бегу удавалось глянуть, как куют оружие и плетут кольчуги. И только ночами удавалось пробраться в мастерскую, немного попробовать инструменты в деле. Но тихо-тихо, чтобы никто не проснулся в ученической, где в два яруса громоздились нары и воздух был затхлым, оттого спалось плохо и чутко. Старую виданорскую кольчугу он нашёл в куче железа, назначенного в перековку. Очистил от ржавчины, заштопал здоровенную дыру в левом боку, и полгода крепил к ней стальные пластины, но так, чтобы острие копья не могло пройти меж ними и поразить тело воина. Кольчугу он потихоньку превращал в «живой панцирь» и прятал за огромной бочкой, в углу мастерской.

Но однажды попался.

– Ты что здесь творишь, паразит? – угрюмо спросил хозяин, после княжеского пира у него болела голова и не спалось, вот и зашёл в мастерскую, вдохнуть воздух творчества и ополоснуть голову в бочке. – Лучины зазря палить? А я-то гадаю, кто лучину изводит! Вычту из жалованья.

– Вычитай, – согласился Дъярр. – Ты всё равно не платишь жалованья.

– Из будущего жалованья, – подумав, уточнил хозяин, морщась.

– За будущие лучины? – поинтересовался Дъярр.

– Помолчи, – простонал хозяин. – Ты чего сотворил тут? В игры играешься с моим железом? Накажу!

– Сперва панцирь мой пробей, – дерзко возразил Дъярр. – Я выйду в своём, а ты в своём. И поглядим, кто кого накажет ударом копья.

Хозяин оторопел и на миг потерял дар речи. Но не раскричался и не поколотил Дъярра, дух истинного мастера взял в нём верх.

– Ты, козявка, вот эту нескладуху виданорскую разукрасил железяками и супротив моих панцирей тягаться ею замыслил? – скучным голосом огласил он. – Скажу кому, засмеют. Дай копьё. Гляди, зяблик. Мой удар ни один панцирь не держит! Даже доспех собственного изготовления пробиваю. То-то, мышонок аръявартовский.

И, морщась, саданул в творение Дъярра копьём. Панцирь висел на деревянном истукане, на дубовом столбе, врытом глубоко. Брызнули искры, острие копья скользнуло по пластинам, и хозяин едва не упал, потеряв равновесие.

На стальной пластине осталась большая вмятина, но меж пластинами рожон копья не проник и не вошёл в истукан.

– Это я на пробу, – торопливо произнёс хозяин и ударил копьём вновь, уже целясь в стык и со всего маху.

Панцирь отразил и этот удар.

Хозяин разозлился и принялся бить и бить, выкрикивая что-то про лучины и жалованье.

Наконец, он устал.

– Ты все пластины помял, – пожаловался Дъярр. – Как теперь продать? Будто негодный трофей из битвы.

Хозяин глянул на него ошалело, подошёл к бочке и погрузил в неё голову. Потом долго пил воду. Вытер голову тряпкой, что висела на деревянном гвозде, ею наводили лоск на лезвия мечей. И принялся изучать творение Дъярра. Потом напялил измятый панцирь на себя.

– Хм… – произнёс он задумчиво, помахав руками и подвигав плечами. – Сидит ловко. Я ж в стыки метил! Как так не попадал? Понял, кажись… Пластины эти одна к другой удар передают, ибо при ударе скользят внахлестку… Сами по себе вроде не внахлёстку, а при ударе внахлёстку. Я что, своим собственным ударом вроде как собираю их в кучку?! Получается, бью не по одной, а во восьми сразу… Это ж всё равно, что в стальной щит колотить копьём! Так?

– Угу, – подтвердил Дъярр.

И хозяин гордо объявил:

– Кладу тебе три медяка жалованья. Работы по хозяйству прекрати, от кухни освобождаю, неча тебе репу варить и помои выносить.

– Где ж мне питаться, – приуныл Дъярр, – ежели от кухни отстранён? Неудобно перед ребятами: они варят, а я трескаю?

– «Трескать» с моего стола будешь, дочке моей велю обеды-ужины тебе в кузню приносить. С завтрашнего дня поручаю тебе вон ту кольчугу обратить в подобный панцирь. Сам не натирай до блеска! Найду, кому поручить сию муторную работу. Учти: никому ни гу-гу про секрет панциря. У нас, у оружейников, секрет мастера – дело святое. Спать будешь в той каморке, завтра велю очистить от хлама. Неча тебе портки грязные нюхать. В свежую голову мысль лучше идёт.

Так Дъярр обрёл жалованье, личную каморку и восьмерых недругов из подмастерий. Новинка же возымела оглушительный успех: удобна и легка, как кольчуга, а не пробить копьём. Хозяин принимал заказы и потирал руки, в мастерской проходу не стало от матёрых княжеских дружинников. От них Дъярр наслушался всякого. Могучие воины, примеряя доспехи, всегда похохатывали над рассказами какого-нибудь своего товарища, как тот заманил молодую купчиху в свежий стог, как упарил юную вдову в липовой баньке, как отличить нетронутую девку от бабы. Последнее пользовалось особым спросом у подмастерий хозяина, ибо никто не желал быть вторым у будущей жены. Порченых девок все называли коротко: «блудница». Десятилетнего ученика не стеснялся никто, в шуме и звоне мастерской того будто не существовало для рассказчиков.

В один из таких дней мастерскую навестил знаменитый на всю Оружейную слободу мастер, нестарый ещё оружейник, и долго разглядывал пластины панциря, цокал языком, понапрасну силясь понять, каким колдовским образом они скользят по кольчужной броне и всегда сбираются – мгновенно, глазом не углядеть! – крепким двойным, а то и тройным слоем туда, где нанесён удар.

– Во так, во так, а потом во так устроено, понимаешь ли! – пытался объяснять хозяин, но знаменитый оружейник лишь крутил головой. И внимательно поглядывал на Дъярра, как тот подправляет зубилом крепление на броневой пластине. Все подмастерья и сам хозяин вечно ошибались в работе, ибо никто и никак не мог взять в толк хитрую задумку. Дъярру пришлось смириться с этим и лично исправлять чужую ошибочную работу. Ошибочной она была вся.

В лязге мастерской какой-то дружинник, высокий и уверенный воин лет эдак под тридцать, с ленцой в голосе рассказывал своим «дружбанам» и хихикающим подмастерьям, каким удивительным ласкам обучена пришлая из Танлагемы молодая знахарка. Всем шлюхам шлюха. Зато какая!

– Да какая б ни была! – впервые не сдержался Дъярр. – Нету чести воину о том трепаться и позорить деву. Не по-мужски это.

Воин почему-то внушал Дъярру отвращение, и звонкий голос юного ученика расслышали все. Мастерская притихла.

– Ты, щенок чумазый, учить меня чести вздумал? – удивился дружинник. Шагнул к Дъярру и ловко «отвесил леща», так называли сильный шлепок ладонью по шее. У Дъярра долго горела шея после этого удара. – Пшёл помои выносить!

И – хозяину:

– Чтоб этого ублюдка я тут больше не видал. Гони взашей.

– Прости мальца, Свирд, сирота он, – засуетился хозяин. – Пропадёт в столице. Ему ж десяток лет всего. И потом: он мне в учение даден из Аръяварта. Кто ж его возьмёт, ежели выгоню?

– Я возьму, – вдруг произнёс знаменитый оружейник, очень твёрдо. – Пойдёшь ко мне в подмастерья, пацан, ежели выпрут? Тебя как кличут?

– Пойду, – зло ответил Дъярр знаменитому оружейнику. – Только я не «даден», я свободный сахтаръёл Дъярр и послан сходом Аръяварта учиться оружейному делу, а не для битья какими-то здоровенными паскудниками. Будешь брать подмастерьем, учти. «Лещей» не потерплю.

– Молодец… – удивился знаменитый оружейник. – Молодец!

И в тишине обратился к разгневанному дружиннику, тот намеревался, видимо, дать ещё и пинка Дъярру:

– Тут у меня Хёнгебарт Имденхорд гостит, Свирд. Прослышал про сахтаръёльские новые панцири удивительные и приехал, раздумывает: не приобрести ли десяток-другой для своих оруженосцев? Ужас до чего занятный вояка: о наших сахтарьёльских бабах ни гу-гу и о-о-очень к ним трепетно относится. Смех: как ни войдёт моя жена в залу, он тотчас встаёт и голову склоняет, будто княгиню надменную узрил. Ну слуга слугой перед простою горожанкой! Может, ты Имденхорду «леща» отвесишь за такое почтение к бабьему племени? Шея и поза у него на момент почтительности самые что ни на есть подходящие для твоей длани богатырской.

Дъярр не понял, почему все дружинники грохнули оглушительным хохотом, посмеивался даже хозяин, но отворотясь.

Лишь Свирд потемнел лицом:

– Придёт время, отвешу и ему.

– Вот до того великого времени… – неожиданно громко и властно посоветовал знаменитый оружейник – …ручонки свои на привязи и придержи! И язык заодно. Гляжу, ты мастак при несмышлёных похваляться своим развратом и тех же несмышлёных бить; то не удаль молодецкая, Свирд, ты с бабьим угодником Имденхордом на мечах потягайся. Этот не откажется морду твою свирепую в опилки кровавые ткнуть. Тупые мечи для шутейного поединка выдам обоим. Ну, а ежели тебе перед молодыми ребятами невтерпёж позадираться, отвесь «леща» Въендру из Береговых. Или Къядру из Вадиръяндра. Брешут, тоже расшаркиваются перед бабьим племенем и пакостей с девками не позволяют никаких. Хоть и молоденькие ещё те вояки – по вашим богатырским меркам! – однако-ся о них Имденхорд уже осведомляется осторожненько, не о тебе.

И знаменитый оружейник обвёл взглядом веселящихся воинов:

– Чует матёрый вехтский волк, кто из вас волкодав, а кто кобелюга-пустобрёх.

Все воины оборвали смех, а знаменитый оружейник обратился к хозяину:

– Жду вечером. Панцири захвати.

– Буду, Полсиярр, буду… – засуетился хозяин, отворяя перед знаменитым оружейником дверь.

Ближе к полуночи, когда Дъярр собирал свои пожитки в узелок, чтобы уйти на постоялый двор, в его каморку при мастерской заглянул хозяин. Увидал узелок, замахал руками:

– Что ты, что ты! Не глупи. Неужто поверил, будто я тебя выгоню?! Ты ж парень умный, вот и рассуди слова Полсиярра с умом: столичной дружины воины – они ж боевым псам подобны, либо глотку рвать недругу, либо за сукой блудливой бегать. У них другого разумения в мозгах нету! Забудь ты про этот глупейший случай. Я наши панцири очень удачно продал. Сам Хёнгебарт Имденхорд облачился в твой панцирь! Чуешь?! Первый меч Вехты! Великая честь оружейному мастеру. И хвалил! Говорит, видна строгость линий и чистота работы. На пробу обрядили свежее чучело, потыкал он мечом в каждый стык как-то хитро, а он мастак мечом дырявить доспехи – ну ни царапины на чучеле! Подивился и скупил все панцири. Это, братец, не хухры-мухры. Теперича слава о наших доспехах по всему миру загремит-покатится! Воины, они ж как завистливые девки на выданье: непременно панцирь возжаждут, в каком сам Имденхорд настрополился в бой. И решил я тебя наградить за твою великую задумку, за скользящую броню. Ну и… смягчить обиду…