Холодное полнолуние

– Я агроном со стажем, между прочим.

– Чем думаешь заняться?

– Э-э-э-э…

– Попробуй аккуратно выяснить, кто инициировал отправку дела к нам в ОСС.

– Ворожцова, помнишь, что ты – психолог, а я – оперативник? И старший группы!

– И поищи старушку, которая приходила к Огнии в ночь перед случившимся.

– В выходные на меня не рассчитывай. Меня пригласили в загородный smart-коттедж, вернусь в воскресенье вечером. Надеюсь, что с тобой все будет в порядке.

– Да, папочка. До понедельника!

Рабочая неделя близилась к концу. «Сделано много, но значимых результатов нет», – думала Ася, пока шла к назначенному Маргаритой месту встречи.

Кафе только открылось. Ася, первая посетительница, заняла понравившийся ей столик, но принимать заказ никто не торопился. На девушку не обращали внимания.

В тетради Огнии, которую накануне пролистала Ворожцова, нашлась масса практических упражнений. Многие Ася видела впервые.

«Почему бы не попробовать? Научу-ка я тебя работать!» – улыбнулась Ася, глядя на нерадивого официанта.

Она максимально расслабилась и слепила энергетический снежок. Несколько раз поменяла его цвет и остановилась на голубом. Выпустила сгусток из рук, подняла до уровня глаз, мысленно построила тоннель к голове официанта и запустила шар.

Парень резко повернулся, как будто получил оплеуху, растерянно посмотрел по сторонам, почесал затылок.

Следующий сгусток, синий, прилетел с заказом «Принеси омлет с помидорами и кофе». Парень втянул шею и испуганно оглянулся на девушку:

– Это вы заказали кофе?

– И омлет…

– Сейчас принесу…

«Смотри-ка, эффективное упражнение!» – обрадовалась Ася.

В зал вошла чуть полноватая элегантно одетая брюнетка и направилась к столику Ворожцовой.

– Это вы из полиции?

– Присаживайтесь, Маргарита.

– О… Вам уже завтрак приготовили? – удивилась она. – Обычно они здесь с утра совсем не шевелятся.

– Я их немного поторопила, – пояснила Ася, заметив, как косится на нее официант.

– О чем хотели поговорить?

– Зачем вы отправили ко мне Филиппа Горностаева?

– Как узнали? – растерялась женщина.

– Нашла Филиппа в соцсетях и выяснила, что вы знакомы и даже учились в одном вузе. Кроме того, хотя он и занимается вятским купечеством, но ваши предки его вряд ли заинтересовали бы – малоизвестная фамилия. К тому же молодой человек волновался, что выдавало его личную заинтересованность.

– Принесите мне тоже кофе, что-нибудь перекусить и прямо сейчас пепельницу! – крикнула Маргарита официанту.

Ася не торопила, занялась омлетом.

– Вы правы, это я попросила Филиппа подать заявление в ваш отдел.

– А откуда вы про Отдел странных случаев узнали?

– Как откуда? От Березкиной…

Ася не была готова к такому ответу.

– Поясните.

– Вы же знаете, что Огния со мной работала. Классная тетка, хотя я не сразу это поняла. В первый раз мы даже рассобачились. Я довольно резкая, не люблю, когда мне указывают, – пояснила Маргарита, задумалась, глубоко затянулась и выпустила большое облако дыма в сторону от столика.

– Да, понимаю, – кивнула Ворожцова. Уж она-то лучше других представляла, какое первое впечатление производит Огния.

– Я тогда со своим все время ругалась, нервная была… Да и на работе проблемы, продажи продукции встали. Березкина мне правду-матку режет, что во мне мужского больше, чем женского. Взорвалась я… Полчаса орала, а ей хоть бы что… Усмехнулась и говорит, мол, нечего обижаться, природа тебя наградила мощной энергетикой. Ну да, мужской. Поэтому и руководитель ты – отличный. Платье, в котором на встречу пришла, женщиной тебя не делает. А вот если бы в костюме пришла, эмоции сумела бы придержать. Поэтому крутые костюмы для себя пошей да и производство их наладь. Сама же знаешь, как сложно купить такие стильные, удобные, красивые и модные вещи. Да и в родне, говорит, у тебя портные были, не зря ты к этому делу тянешься. Чем больше я занималась с Огнией, тем лучше себя понимала. Березкина объяснила, что в отношениях мне нужен мягкий, покладистый, мужчина. Права оказалась, теперь я в этом убедилась. Развожусь со своим Румяным…

– Выглядите прекрасно.

– Отказалась от того, что носить никогда не умела, опять же по совету Березкиной. Стала собой.

– А как разговор о родных зашел?

– Решила навести справки, был ли в семье портной. Поехала к единственному родственнику, оставшемуся в живых – Геннадию Евгеньевичу Сорокину. Про портных он тоже ничего не знал, но в разговоре выяснилось, что наши родные умирали тридцать первого мая.

– И вы об этом Березкиной рассказали?

– Да. Она близко к сердцу историю приняла и на следующей встрече велела ехать в новый столичный отдел, который занимается расследованием таких странных случаев. Я всерьез не отнеслась, все же люди немолодые умерли, да и причины смерти разные. А к Филиппу обратилась, потому что он много в архивах работал. Попросила нашу семью посмотреть: интересно было узнать, нет ли в родне портных. Вы представляете, он нашел! Мой прадед – Николай, здесь, в Вятке, шил суконные брюки, рубашки, сюртуки и визитки.

– Я поняла. Когда вы убедились, что Березкина не ошиблась, то решили воспользоваться рекомендацией – обратиться к нам в ОСС?

– Да, поэтому и обратилась к Филиппу с просьбой.

– Материалами, которые удалось найти в архиве, поделитесь?

– Легко! Напишите мне вечером, куда прислать.

– Так проект «Потомки вятских купцов» существует?

– Конечно! Только мои предки действительно для проекта не представляли большого интереса, но обосновать обращение Филиппа получилось неплохо. Правда?

– Пожалуй, – согласилась Ася. – Маргарита, чего-то необычного вокруг себя в последнее время не замечали?

– Что вы имеете в виду?

– Новые люди в окружении, случайные знакомства, сообщения в социальных сетях, ощущения какие-то непривычные?

– Надо подумать. Вы, действительно, думаете, что мне что-то угрожает?

– Я не знаю. А вы?

– Когда Огния погибла, я очень расстроилась, но с собой это никак не связала.

– Мне нужно знать, где вы провели тридцать первого мая последних трех лет.

– С алиби мне повезло. Тридцать первого мая мы большой компанией традиционно отмечаем в Сочи день рождения Румяного.

– Кто еще, кроме Филиппа, вас и Геннадия Евгеньевича, знает о странных обстоятельствах смерти ваших родных?

– Да как сказать… С одной стороны, никто, а с другой, разговаривали мы в компании моих белошвеек и моделей, и вокруг стояло много людей. Исключить, что кто-то еще нас слышал, нельзя. Это происходило на городском мероприятии.

– Когда? Как оно называлось?

– Минутку, – Маргарита поискала в телефоне. – Фестиваль на Театральной площади десятого сентября. Все творческие коллективы города участвовали, осенние коллекции показывали, а Огния за нашей «кухней» наблюдала. Потом классный разбор сделала.

– Последний вопрос на сегодня: как мне встретиться с Сорокиным?

– Да сейчас и договорюсь. Вам когда удобно?

29. Не евоный энто саквояж

Губернский город Вятка. Май 1910 года

Жандармский ротмистр Степан Никрашевич снова и снова мысленно прогонял первый допрос Августы Тимофеевой.

– Только вышли из вагона, попрощались с попутчиками. Иду за Игнатом и спрашиваю, мол, когда же вы саквояж успели поцарапать. Вижу, белеет приказчик. Ну а дальше, вон, полицейский знает.

– Извольте, Клим Матвеевич, – разрешил жандарм вступить в беседу уряднику.

– Я аккурат на посту на платформе перрона стоял. Завсегда в енто время там народу гимзит. Слышу… мужик орет, будто лешего узрел. Я со всех ног туды… Не, не лешего… Девку енту за руку держит. Вроде особа спокойная, неподозрительная. Привел обоих в участок. Мужик назвался Игнатом Никулиным, приказчиком Зарянова купца. Точно! Видал я ево в городе. Вез, говорит, товар из самой Москвы, глаз не смыкал всю дорогу. Давеча проверял – все в наличии было. Вышел из вагона, а-а-а… Как бишь… Ну… – незнакомое слово вылетело из памяти.

– Саквояж? – подсказал ротмистр.

– … саквояж не евоный. Стибрили, значится. Пошто, спрашиваю, на барышню думаешь? Отвечает, что боле и некому.

– Клим Матвеевич, досмотр провели с соблюдением инструкции?

– Само собой. Девица-то в слезы. Мол, проверяйте, согласна я. Ну и приказчику выговаривала, что обидно ей, давно он ее знает, а напраслину возводит.

– Понятых пригласили? – поинтересовался Никрашевич, не желая получить от товарища прокурора замечания.

– Не сумлевайтесь. Николай Куклин с женкой. Об ответственности за ложное показание им объявил. Гумага имеется. Чай не впервой.

– Что обнаружено?

– Дак енто… Смотря у кого.

– У Тимофеевой.

– В корзине одежа, ломоть хлеба да пряники – гостинчик сладкий. Запазушника у девицы не имелось.

– И личный досмотр провели? – не унимался ротмистр.

– А то. Не впервой.

От греха подальше Никрашевич решил не спрашивать, кто и как осматривал девицу.

– Теперь про приказчика доложите, – попросил ротмистр, хотя знал ситуацию куда лучше урядника.

– Расшеперил приказчик свой… штоб ево… саквояж. Гляжу, а тама-а-а-а… литературка запрещенная. Меня не провести, сколь мы в девятьсот пятом ентого перевидали… И-и-и-и… Уж и не упомнить.

– О какой именно литературе речь?

– Знамо какой! Десять листов прокламаций «Ко всему трудящемуся люду» да «Христос и попы».

– Как пояснил происходящее Игнат Никулин?

– Как понял, что у него в саквояже-то лежит, криком закричал… Не мое, мол, на кой ляд мне ента литература? Вез-то, грит, изделия драгоценные из золота да серебра. Вон оно че.

– Августа, а что вы пояснить можете? – поинтересовался ротмистр.

– А что я могу пояснить? Ехали рядом. Правда. С Игнатом знакома. Заметила, что царапина на саквояже, да сама же и поплатилась. Обыскали с ног до головы. За что мне такое унижение?

Хоть приглашенный в кабинет товарищ прокурора Окружного Вятского суда и был против, ротмистр уговорил оставить девицу в камере.

– Нет оснований барышню задерживать. При отсутствии признаний невозможно привлечь Тимофееву в качестве обвиняемой. Что тебя смущает, Степан? – не понимал товарищ прокурора.

– Да мелочи… Слишком уверенно себя держит для гимназистки в такой ситуации.

– Ну, знаешь, молодежь ныне иная, чем мы с тобой в их годы.

– Матвеич, сколько гостинцев в корзинке? – ротмистр тронул за плечо закемарившего урядника.

– Пряников-то? Два-а-а-а, – зевнул Клим Матвеевич.

– Вот, пряников два, а сестер три! Неужто бы тетка пряника для еще одной сестры пожалела. То-то…

– Странно, но не более того, – возразил товарищ прокурора, наблюдая, как в приоткрытую дверь кабинета просунулась рыжая кошачья морда.

– А еще вот какая незадача… Брошюрки, хоть и запрещенные, но актуальность свою подрастерявшие. Прав Матвеич, мы их лет пять назад вылавливали. Чего бы эту макулатуру Никулину из Москвы везти?

Ко второму допросу Никрашевичу пришлось основательно подготовиться.

– Значит, барышня, за правду страдаете? – насмешливо обратился к Августе жандармский ротмистр. Он стоял спиной к девушке и что-то сосредоточенно рассматривал в узкое грязное оконце.

Отвечать она не посчитала нужным. Ее глаза привыкали к полутьме небольшого помещения, в котором не было ничего лишнего: стол и два стула.

– Подойдите.

Она не сдвинулась с места.

– Подойдите, – повторил он, не повышая голоса.

Августа продолжала стоять, но конвоир грубо толкнул ее в спину, и она повиновалась.

Жандарм и головы не повернул в ее сторону. Августа почувствовала неловкость. От мужчины приятно пахло. После двух суток в камере она не могла этим похвастать и сделала шаг в сторону.

Никрашевич усмехнулся.

– Привыкайте. Тюремный запах особый, он впитал себя безнадежность и скорбь. Въедается в кожу, и вытравить его будет непросто.

Она закусила губу и продолжала молчать.

– Посмотрите в окно. Что вы там видите?

В тюремном дворе к белой голубке с обеих сторон бочком подбирались две вороны. Несколько точных ударов мощными клювами, и тушка бедняжки разодрана в клочья.

У девушки перехватило горло.

– Дело даже не в том, что у птахи не было шансов. Обратите внимание на тут же разгуливающих голубей. Августа, они ничего не сделали для спасения подруги.

Жандарм, наконец, повернулся к ней. Долго рассматривал ее профиль, пока девушка не задрожала всем телом. Тогда он склонился над ее ухом и шепотом, словно доверяя большую тайну, сообщил:

– Женат. Нет, нет, вам не послышалось. Женат, подлец! Уже три года. Она прехорошенькая и такая же глупенькая, как вы. Им бы детей делать, а не бомбы. Кстати, зовут его Петр, но не Шестаков, а Верухин. Из университета отчислен. Мещанин, внебрачный сын дворянина и бывший студент.

Августа пошатнулась, но жандарм поддержал ее под локоток и усадил на стул.

– Я вам не верю, – силы покинули ее.

– Придется поверить, голубушка. Я расстрою вас еще больше…

Девушка настороженно взглянула на ротмистра, не понимая, что может быть ужаснее услышанного. «Как он смеет говорить гадости про Петю!»

Никрашевич был примерно одного возраста с ее отцом, но, в отличие от добродушного, стремительно набирающего вес папеньки, был подтянут, свеж, выбрит и внушал страх не только Августе, но и застывшему, как телеграфный столб, конвоиру.

– Я не буду щадить ваши чувства, вы должны отчетливо понимать, в какую неприятную историю вляпались, – жандарм достал из ящика стола папку, раскрыл и придвинул к задержанной.

Она узнала Петра, хотя фотографию сделали года три-четыре назад. Молча глотала написанное, не позволяя смыслу пробиться.

Жандарм перевернул страницу, другую.

– А вот… Это мое любимое. Не торопитесь, читайте внимательно.

Строчки расплывались перед глазами.

– Да, вот так неромантично. Верухин, он же Шестаков, состоит на жалованье Санкт-Петербургского жандармского управления. Можете полюбопытствовать, какие доносы пишет этот агент. А сейчас, прихватив саквояж, бежит со своей красавицей-женой за границу. От нас и от вас… – ротмистру удалось произвести эффект. – Конвой, уведите арестованную.

Августу вернули в камеру.

В коридоре зло матюгнулся младший унтер-офицер, и через минуту Никрашевич услышал характерное шкрябанье по дверям.

Рыжий давно стал своим в жандармерии. Кота полюбили и даже, шутя, «произвели в ефрейторы». Мордоворот, как умел, выражал признательность, одаривая личный состав полудохлыми мышами.

– Что, брат, соскучился? Проходи… Опять Зыкову мышу притаранил? – ротмистр взял кота на руки, почесал его за ухом. Потом достал из ящика стола припасенную для «ефрейтора» банку кильки фирмы «Леесман», приобретенную специально для него в лавке братьев Лаптевых.

Всю ночь Августа металась как в бреду. Почти до утра тяжелые думы мучили ее. Сны были рваные, картины сменялись резко.

Вот Петр привел ее в крохотную съемную квартирку друзей. Едва успела снять пальто, повалил на кровать, зашептал горячо, покрыл сладкими, как липовый мед, поцелуями. Отозвалось истомой тело. Не оттолкнула, допустила. А потом явилась прелестница и захохотала, уставившись на них. Скинула с себя одежду. Мол, смотри, как выглядит по-настоящему красивая и свободная женщина: вот какой белой должна быть кожа, вот такой пышной – грудь. Петр согласился и уже ее целовал, ей, бессовестной и манящей, говорил на ушко нежности. Обида закипела в груди Августы. Петр обернулся и рассмеялся: «Не ревнуй, это же Революция!» В тот же момент искусительница показала свое настоящее лицо: обернулась в дышащее огнем чудище.

Зайдясь в крике, Августа проснулась и тут же получила под ребра от соседки по камере:

– Да ты очумела, новожилка, то стонешь, то кричишь… Спать токмо мешаешь. Еще раз пробудишь – как следоват наконделяю.

Сутки, которые Августа маялась в камере, ротмистр провел на ногах. История не давала ему покоя, скребла, как домовая мышь. Разузнал все про барышню. Гимназистку преподаватели хвалили. В ведомственной картотеке, как неблагонадежная, не числилась. Игната Никулина знала, потому что к подруге, Дуне Заряновой, в гости ходила. «Дурак ты, Степан!» – обругал сам себя Никрашевич. Метнулся к шкафу, достал отчеты филеров. Наконец, нужный документ нашелся, и он вчитался в текст.

Агент «Сотников» докладывал о неудачном визите эсера Костылева. Студент из Казани искал в Вятке надежных людей, но отправился из города ни с чем. «Понятное дело – все эсеры под наблюдением, после мартовских арестов поджали хвосты и практически бездействуют», – подумал ротмистр. Филер довел Костылева до вокзала, отметил, что эсер остановился возле молодых людей, которые тоже ожидали поезд. Один из них оказался сыном купца Зарянова, а второго опознали как Петра Верухина, за которым несколько лет назад пытались установить наблюдение.

В жандармских документах фамилия Верухина мелькала часто. В одна тысяча девятьсот седьмом году кто-то из «лбовских» опознал его среди прибывших на Урал вместе с «Сибиряком» – эсером-максималистом Дмитрием Савельевым. В ноябре того же года от начальника Пермского Охранного Отделения было получено сообщение о нахождении в Вятке члена «Уральского боевого союза» – Лбова, который несколько месяцев водил всех за нос, меняя паспорта и адреса. Тогда же был замечен в городе и Верухин, но и ему удалось скрыться от жандармов. На фоне всеобщей истерики после покушения на губернатора Горчакова ротмистр получил первый и единственный нагоняй по службе «за нерасторопность», и его назначение на должность помощника начальника Вятского губернского жандармского управления состоялось лишь двумя годами позже. Кстати, и товарищ прокурора мог остаться вечным помощником секретаря суда. Маменька его умудрилась сдать комнату «мужчине приятной наружности», а оказалось – политически неблагонадежному Верухину. Тот ускользнул, и, хотя был замечен позже на Стефановской, поймать его не смогли. Удача изменила бывшему студенту в Санкт-Петербурге, и Петр согласился стать агентом, но, как показало время, действовал исключительно в своих интересах.

«Вот и ладненько, – успокоился ротмистр. – Не зря птичка сидит в клетке».

Августу вызвали на допрос только следующим вечером. Никрашевич поморщился, отметив ввалившиеся глаза и помятое лицо вошедшей. Девица поежилась – слишком колюч и холоден был взгляд жандарма.

– Тимофеева, поясню без политесов. Мне воровки неинтересны. Передам вас местному полицмейстеру, а уж он разберется: под суд вас или только выпороть. слава богу, не мне решать.

Он помолчал, наблюдая за ее реакцией.

«Воровка! – омерзительное слово припечатало и обожгло. – Как это унизительно. А если суд? Каторга? Позор! Все узнают… Маменька с папенькой не перенесут».

– Осознаете глубину своего падения? Понимаете, кто вас скинул в эту пропасть? Желаете поквитаться с жуликом и негодяем?

«Неужели есть шанс? Что делать? Я так молода, я не хочу на каторгу!» – мысли Августы скакали. Она отчаянно пыталась найти выход.

– Все еще можно поправить, но есть условие. Вы как на духу расскажете об ограблении приказчика купца Зарянова и все, что знаете про Шестакова-Верухина. О чем говорил, с кем встречался, какие адреса называл. Иначе я за вашу судьбу хлопотать не стану.

– Можно подумать? – сжалась на стуле девушка.

– Пока я курю трубку, – бросил Никрашевич и отошел к окну.

«Девица наивна, но неглупа. Таким нужна грубая мужнина сила, чтобы напрочь выбить блажь из хорошенькой головки. Гнильца уже подточила этот плод. Уверен, что за приверженностью революционным идеям кроется обычная зависть. Моя бы воля – исполосовать прилюдно плетьми и замуж в глухую деревню за купца-самодура. Чтоб с утра и до вечера по хозяйству хлопотала, а с вечера до утра – в кровати с неповоротливым толстяком – Степан припомнил-таки меткое вятское словечко – мехряком».

Ротмистр уже знал ее ответ. Он намеренно сгущал краски и слегка перегибал, но жалости не испытывал. Служба лишила его этого недостатка. Ему нужен был результат, иначе девицу придется отпустить. Он докурил, пригласил урядника и сел за стол.

Глубоко вздохнув, Августа начала рассказывать:

– Про то, что Игнат Никулин за товаром собрался, я знала. К Дуне, почитай, каждый день заходила. Да и Петр у Заряновых гостил. Саквояж, с которым приказчик ездил, я и раньше видала. Сначала думали в поезде его напугать, чтобы добровольно драгоценности отдал. Револьвер у Петра был. Но я оружия боюсь, потому проще вариант предложила: подсесть к нему в вагоне и подменить саквояж в самом конце пути. Долго мы придумывали, как это сделать. Разыгрывали сценки, как в театре. Все мелочи предусмотрели.

– Отколь узнали, колды Игнат в Москву поедет и тем паче, колды вернется? – спросил урядник.

– Так Петр с Сергеем и Игнатом до Вологды вместе ехал. Потом их дороги разошлись. Он вместо Петербурга направился в Москву, следил за приказчиком. Сестру дружка своего привлек.

– Фамилия? – прохрипел ротмистр.

– Чухнова Василиса, – ответила Августа и заметила, как сверкнул глазами и удовлетворенно кивнул жандарм.

– Так все вместе и обратно ехали, только Игнат о том не знал. Петр устроился в вагоне третьего класса. Актерствовал: диакона играл. Чухнова подсела к приказчику и представилась дочерью судьи Вятского окружного суда.

– Однако, – не сдержался Никрашевич. – Какова же ваша роль в этой драме?

– Я в Котельниче ждала. Специально у родителей к тетке выпросилась на выходные. Пока весточку от Петра не получила, сказывалась больной. Когда в поезд зашла, Игнат удивился мне. Желтый вагон-то, второй класс все же, – пояснила она. – Сослалась на тетку. Дескать, не отпустила одну в вагоне третьего класса. Да и пригородные тарифы не так кусачи. Поверил. Обрадовался. Все же не раз видал меня у Дуни, считай, знакомцы.

– Продолжайте, – кивнул ротмистр.

– Я в вагон с корзиной зашла. В ней точь-в-точь такой же саквояж, не считая царапины на боковине. Задача была на подъезде к городу в суете подмену учинить. Ну и сладили дело. Ловко получилось. Даже не ожидала. Перед самым прибытием я молоко, что от тетки везла, и на Игната, и на Василису пролила как будто случайно. Времени мало, нервничают все, я суечусь с извинениями и помощью. Пока Никулин пытался свой пиджак почистить, пока Василиса блузку переодевала, а он прикрывал ее все тем же пиджаком, я саквояжи местами и поменяла.

– А пошто ему на подмену указала? Нешто дотумкала, что за такое непотребство и отпаздерить могут?

– Э-э-э нет, Матвеич, простая твоя душа. Тут в другом дело. Обелить себя хотела, чтобы и подозрения на нее не падали. Продолжай, Тимофеева! – скомандовал Никрашевич.

Августа не скрывала более ничего, особенно, после того как жандарм предъявил ей фотографию Василисы Верухиной, жены Петра, Чухновой в девичестве. Припомнила Тимофеева, и куда ее водил «Шестаков», и с кем здоровался, и о чем говорил.

Пояснила, как ловко обмен на перроне устроили, прежде чем она окликнула Никулина. «Дочь судьи» с Игнатом попрощалась и растворилась в толпе. Скромный диакон ждал на перроне с такой же корзиной, встал около вышедшей из вагона Августы. Поставили одну корзину, забрали другую. В суете никто и не заметил. Не зря репетировали.

Вопросы о Заряновых девушку не беспокоили. Категории «порядочности» и «благодарности» гимназистку волновали куда меньше, чем уязвленное самолюбие и понимание, что ею воспользовались, как женщиной, и кинули.

То, что ограбление приказчика прошло без крови, и Тимофеева осталась жива, было сродни чуду и наводило Никрашевича на размышления: «Может, действительно, эсер влюбился в гимназистку?»

30. Как все переплетается

Областной город Киров. Двадцать второе декабря 2023 года, пятница

Ася приехала в отдел полиции в хорошем настроении. Потихоньку дела двигались. Она радовалась, что снова работает в одиночестве. Метод «ИСИДА» требовал сосредоточенности и тишины.

Едва она расположилась за столом, раздался стук.

– Москвичи на месте?

Ворожцова открыла.

– Добрый день, Сан Саныч! Проходите.

– Ты одна? Вот и ладненько! Пошли ко мне, у меня есть новости, – взволнованно сказал Рудич.

Только зашли в его каморку, Саныч не утерпел.

– Нашел я, кажись, нужную заковыку.

– Что? – не поняла Ася.

– Вот, смотри… В государственном областном архиве есть раздел дореволюционных документов. А там и про отдельных купцов можно найти сведения, и про торговые обороты, и про лавки, и про приказчиков. Так вот… Накопал я там в списках купцов и нашего Зарянова. Читаю? – Саныч надвинул очки на нос: – «Купец третьей гильдии Михаил Семенович Зарянов имеет три лавки, ведет торговлю стеклом, фарфором и глиняной посудой, галантереей, часами, золотыми и серебряными вещами, чаем, сахаром, табаком. Торговлей занимается приказчик, вятский мещанин Игнат Никулин «по договору о найме сроком на три года, засвидетельствованному у публичного нотариуса четвертого марта одна тысяча девятьсот восьмого года под номером сто двадцать восемь». Ну и еще указаны два приказчика из крестьян тоже с официальными договорами. Так вот, запомнила? Зарянов наш был женат на вятской мещанке Любови Алексеевне Никулиной. Соображаешь? В приказчики родню взяли.