Эстер

«Мне так страшно, так не выносимо, это выдуманная иллюзия или нет…?»

Она терпеть не могла, когда на нее повышали голос. И он знал об этом, но упорно продолжал разрывать горло, чтобы казаться громче, и не успокаивался до тех пор, пока силы не покидали его. По вечерам ей приходилось наблюдать за тем, как его энергия накапливалась на протяжении дня, а потом вылетала в пустоту, истощая тело. Она никак не могла помочь ему, не могла спастись. Агрессия, боль, страх, срывы, опустошенность – все это смешивалось и сводило его с ума. Но девушка была слишком слепа, чтобы заменить, чтобы принять, потому что любил его до потери сознания. Чувства всегда заглушали отрицательные эмоции, а она насильно внушала себе, что все хорошо.

Нет, не хорошо.

Оглядываясь назад, девушка видела руины, лежащие за ее спиной.

Она становилась слишком слабой рядом с ним и не могла признаться себе, что больше не хочет с этим бороться. Она просто устала пытаться спасти их обоих, потому что тело было покрыто фиолетовыми, зелеными, черными гематомами, а опухшие лицо из-за бессонницы – нуждалось в отдыхе. Молодой человек говорил, что укроет ее от всех опасностей, поможет. Но она даже не подозревала, что забудет о том, как без боязни дышать рядом с этим монстром. Над ней смеялся, как будто бы весь мир, уничтожал. Девушка чувствовала себя бессильной в данной ситуации. Не смейте осуждать ее за выбор, за то, кого любить.

Ей было удобно даже на ледяном полу, в ванной комнате, потому что боль за любимого человека была сильнее. Его не было рядом неделями, но больше всего она боялась снова заглянуть в глаза, видя в них жажду смерти.

«Что происходило с ним в те жуткие моменты? С моим любимым мальчиком?» – спрашивала она себя, вытирая слезы и обрабатывая раны.

Она молча выходила, когда он засыпал, но это было худшее, что приходилось делать когда-либо. Буквально остерегаться того, кто дал обещание никогда не обижать. Ей было страшно. Безумно страшно забыть, как они жили по-настоящему… Дурацкие слезы жгли кожу, но уже ничего не изменится, потому что сегодня они оказались по обе стороны двери. На грани.

– Прекрати! – она кричала, что есть силы, думая о том, что забудет их историю прошлого. Это не помогало.

Дерево буквально трещало от его жутких ударов. Он ломился в истерике и продолжал сметать все на своем пути, пока девушка, содрогаясь всем телом, не услышала биение родного сердца. Он был рядом, как и обещал. Но не для того, чтобы спасти, а для того, чтобы уничтожить. Тяжелые вздохи полные ненависти терзали уши. В глазах пробежали последние хорошие моменты, которые перекрывались ссорами и очередными побоями.

Через пару минут от двери ничего не осталось, подобие петель вылетело с омерзительным скрежетом. Огромная ладонь схватила за шиворот…

Заметка Э.

Белый шепот стен касался ее уставшего разума. Эстер не могла разомкнуть слипшиеся глаза. Вчера она сидела до последнего, но так и не смогла завершить историю. Ничего не получалось, потому что Гарри не остался в тот вечер, и она продрогла до костей. Её мерзкое существо не согревалось до последнего, и даже состояние выдуманных героев не приводило в норму. Чья-то смерть была уже близко, и от этого не становилось легче. Она впервые ощущала жалость к тем, кого в реальности не существовало, потому что перед глазами был образ хорошего человека. Вдохновение очень злилось, потому что теперь не занимало первое место в её жизни, а делило его с каким-то ничтожным парнем. И наказание, которым Эстер себя наградила, работало против неё.

Первые яркие зимние лучи солнца проникали в комнату и пронизывали тощее тело, неприятно обжигая кожу. Она решила не пойти сегодня в университет, потому что в расписании стояла одна лекция. Не было никакого смысла тратить время впустую. Эта неделя была просто жуткой из-за поджимающих дедлайнов по сдаче работ, поэтому стоило бы притормозить и выдохнуть. Но она не позволяла себе думать о чем-то другом. О ком-то. Рамки давили на виски.

За эту неделю Эстер ни разу не выходила на улицу, прячась ото всех и от всего. Она намеренно отталкивала от себя подругу и Гарри, в надежде прожить в собственном куполе какое-то время и исцелиться. Если все зайдет так далеко, что она потеряет уверенность в своих текстах – то это уничтожит. Тяжелые решения преследуют человека на протяжении всей жизни: один путь – правильный, второй – тоже правильный, просто необходимо найти в себе силы, чтобы определиться. И перед лицом Леманн не было ничего, потому что самое страшное уже успело произойти. Она обещала себе забыть про мать и отца, и похоронить их в закромах своей памяти, но подарила себе возможность в последний раз вспомнить о них. И это не самые хорошие воспоминания. Эстер укрылась одеялом, чтобы не видеть ничего, кроме лиц когда-то любимых и начала представлять.

В предпоследний учебный год все пошло наперекосяк. Теплые взаимоотношения с родителями испарились. Растаяли, как зимний снег, оставив после себя кучу грязи и трещин на асфальте. Потеря была близка к ней, и тело поддавалось дрожи, когда краски стали ярче. В пасмурный день Оливия Леманн затеяла генеральную уборку. Это стало роковой ошибкой для них, потому что она нашла не только коробку с уликами, запрятанную в глубине за вещами, но и поношенный кожаный блокнот. Позади спины голоса шептали ей не читать личный дневник дочери, как она изначально подумала, но что-то заставило не послушаться. Сомнения долго терзали, но она не могла остановиться, как бы ее не разрывало изнутри. В последнее время Эстер сильно изменилась и не хотела об этом разговаривать, поэтому нужно испробовать все варианты. Смена происходила постепенно и медленно, но слишком заметно для тех, кому было небезразлично. Мать собралась духом и открыла первую страницу, пробегаясь глазами по родному почерку. На страницах присутствовал хаос: над заголовками разместились даты, нарисованные лица смотрели на неё на каждом обороте, а некоторые предложения были полностью перечеркнуты. Знакомые сюжеты всплыли в памяти. Её начало трясти, а слезы скатывались по щекам, попадая на ковер. Оливия сразу же сравнила дни написания и выпуски газет. Все соединялось в единую картину, а страх разорвал внутренности на части. «Двадцать четвертое – тринадцатое. Седьмое – одиннадцатое…» – шептала Оливия, пока не охрипла.

Она была безмолвна, потому что слова застряли где-то между грудной клеткой и горлом, перекрыв остатки вменяемости. Тело перестало слушаться, поэтому она присела на край кровати, не понимая того, как могло такое произойти. «Это никак не коснется нас» – Оливия снова и снова прокручивала эту фразу в своей голове. Казалось, это было не так давно, а все что происходило до этого – ложь, которую Эстер испускала из своего рта в один из вечеров, когда они обсуждали очередное преступление. Она прикоснулась к простыне, чтобы почувствовать тепло, но от неё исходил могильный холод, поэтому оторвав руки, мать ощутила себя потерянной. Никто не знал, сколько она просидела в этом состоянии на краю обрыва. Оливия услышала шаги, но не смогла пошевелиться.

– Эстер! Немедленно подойти ко мне! – Леманн не позволяла себе повышать голос, но это было слишком громко, чтобы быть правдой.

Девочка вернулась домой после долгих скитаний по закоулкам природы. В этот злополучный день, она решила, что впервые оставит блокнот в комнате, чтобы просто насладиться воздухом и дать свободу собственным мыслям. Ошибка. Эстер зашла в приподнятом настроение, едва уловимо поднимаясь по лестнице. Она не подозревала о том, что мама все еще держала в руках никем ранее невиданные обрывки и плакала не переставая.

– Что случилось? – первое, что пришло в голову – маме могло стать плохо, поэтому ей хватило каких-то секунд, чтобы прибавить скорости и подняться наверх.

Она вбежала в комнату, и увиденное потрясло ее. Все было на своих местах, кроме одного. Оливия резко отвернула лицо к окну, чтобы не смотреть на чудовище, которое предстало перед ней. Она могла бы совладать со своими эмоции и быть немного сдержаннее, но что-то пошло не так. Самое страшное, что могло произойти с этой семьей – произошло. Мать уже понимала, что их отношения окажутся вязаным свитером, который потянули за нитку, и его существование уже обречено на конец. Не стоило рассчитывать на то, что Оливия спокойно сможет отреагировать на обстоятельства.

Уже наступил вечер, поэтому едва ощутимые лучи солнца проникали и попадали прямо на нежные и постаревшие за секунду руки матери. Единственное, что кольнуло в груди у обоих – предательство. Отвратительное чувство, которое может подарить только самый близкий человек. Оно эхом отзывалось где-то под сердцами этих двоих. Что-то щелкнуло и прорвало наружу спрятанные негативные эмоции. Что-то чуждое завладело ими в потерянном времени, расставив по разным углам. Минуты тянулись бесконечно.

– Как ты посмела рыться в моих вещах? – она никогда не позволяла себе говорить в таком тоне, но что-то необъяснимое управляло ей. – Немедленно положи все на место! Ты никогда не должна была это увидеть.

– Рыться? Ты вообще представляешь, что натворила?

– Я натворила? Ты не имела никакого права врываться в мое личное пространство. Тебя об этом никто не просил, – она не могла пошевелиться, как и мама несколько минут назад, которая переступила через себя, чтобы не разрывать зрительный контакт, когда правда воткнет в них нож. – Прошу тебя, выйди из комнаты.

– Я не сдвинусь с этого мета, пока ты мне все не объяснишь. Надеюсь, что мне не нужно повторяться.

– А что, мама, ты испугалась? – Эстер стала невозмутимой и грубой, отдаленной и противной.

– Прекрати себя так вести и дай мне ответ, как взрослый человек, – она стояла, как статуя, не способная прекратить весь этот цирк. – Прошу тебя, скажи мне, что все это ложь и что ты просто описывала эти происшествия. Сейчас же!

Эстер лишь смотрела на нее с таким страшным холодом, что мурашки побежали по телу, и молчала. Мягкие и красивые черты лица очерствели за минуты и мерзкая ухмылка сбивала с толку. Оливия ждала объяснений и ответов, но проходило слишком много времени. Но она продолжала ждать и ждать, потому что просто не верила… Не верила ни себе, ни дочери, которую любила больше жизни. Но что-то ей подсказывало, что услышанное разобьет нечто хрупкое между ними.

– Я не обязана перед тобой оправдываться.

– Я не буду повторяться, сейчас же объяснись, что все это значит? – ей было нереально страшно говорить следующие слова, но снова увидев иллюзию и несуществующего человека перед собой, которого она будто бы никогда не знала, пришло осознание. Леманн была умна, поэтому легко сложила два элемента воедино. Хотелось только одного – впервые услышать правду от дочери и подтвердить или опровергнуть предположения, которые уже начали вызывать головную боль.

– Господи, Эстер… Ты обо всем знала и продолжала писать? – недоумение и страх. После этой встряски она не будет чувствовать абсолютно ничего к этому миру.

Вопросы заполняли пространство – ответы находились за гранью всего этого безумия.

– Быстро же ты догадалась. Хочешь услышать всю правду? Так получай, – она была уже вне себя, но что-то сдерживало ее, чтобы не сорваться и не навредить. – Мне был дарован талант, от которого я не могла отказаться. Либо быть лучшей, либо вообще не существовать. Я их сотворила и убила. Мне не жалко этих людей. Это просто какие-то ничтожества и наброски, ничего более, – с легкостью произнесла она, даже не пошевелившись.

– Действительно, – она была так зла, что начала разрывать статьи из газет. – Глупая девчонка! И чего ты хотела этим добиться?

– Успокойся и прекрати кричать на весь дом. Папа не должен об этом узнать.

– И как мне скрывать от него такое? Хочешь, чтобы он жил в неведении и продолжал любить тебя? – недоумение просто выбивало из колеи. Оливия никогда не знала своего ребенка.

– Постарайся сделать хоть раз то, о чем тебя просят. Мне не нужна Ваша любовь, – девочка сделала акцент на последнем предложении. Тогда она еще не осознавала недоразумение своих желаний.

– Как ты смеешь так со мной разговаривать? Неблагодарная! – обрывки падали на пол. Оливия кричала так, словно ее вопли могли что-то изменить. Словно могли воскресить мертвых.

– Уходи. Я тоже не хочу больше повторяться, – едва выпалила Эстер, вытирая тыльной стороной ладони горячие слезы. Ей больно.

Мама перестала быть авторитетом ровно тогда, когда залезла в то, во что не должна. Нельзя надеяться на то, что раскрыв чей-то секрет – останешься в безопасности. Это противоречит природе. Обратного пути нет. Отпечаток оставил след и открыл щель для того, чтобы злость на мир прокладывала себе дорожку. В эту секунду Эстер перестала сопротивляться. Насыщение собственными текстами превратилось в сущий голод. Она не хотела останавливаться продолжать писать. Нанесенный урон безвозвратен. Персонажи, диалоги, места, сюжеты – бежали красной нескончаемой строкой перед глазами. Девочка больше не упрямилась, не ненавидела, не испытывала чувства стыда. Любовь разрывалась красными нитями.

– Не смей даже приближаться ко мне, – она закрыла дверь перед лицом матери и упала на ковер, утонув в собственных слезах.

Разбитая, слабая и никчемная.

Эстер решила окончательно добить себя сегодня. Под одеялом нечем дышать, но она не собирается вылезать из своего укрытия, прокручивая продолжения ужаса, который воцарился в доме из-за нее. Ей необходимо испепелить все связанное с ними.

С момента их ссоры прошло несколько месяцев, а безмолвная атмосфера только накалялась и не предвещала ничего хорошего. В тот роковой день, когда были сказаны самые уничижительные слова и порваны все связи, Оскар Леманн просто уснул на диване. Этот проступок непростителен для него. Он не слышал ссоры и криков, забывшись от усталости.

Он даже не подозревал, что упустил самое главное, потому что никто не рассказывал всей правды и не подпускал его. Они приняли решение игнорировать. Тишина поглотила их и утащила вглубь. Оскар уехал на конференцию в другой город, надеясь на то, что положение изменится. Происходящее было просто невыносимо. Находиться с ними под одной крышей напоминало такое заболевание как рак, которое поглощало и уничтожало жизнь в чем-то живом. Леманн старший оказался третьем лишним и был рад, что сможет провести неделю, а может и даже больше вне дома. Попытки достучаться до близких казались никчемными и бессмысленными: собраться вместе, просто поужинать втроем, а не в разное время, перекинуться словами – казалось недостижимой вещью. Семья развалилась на три отдельные составляющие. Едва уловимый запах пенки для бритья и одеколона напоминали, что изредка он здесь появлялся и снова уходил. Со стороны это было похоже на желание и борьбу бросить пить или курить – если ты слаб, то не стоит ожидать никакого результата от своих действий. Не сказать, что это на сто процентов совпадало с его состоянием, просто случается так, что все быстро начинает выматывать. Иссохшие руки опускались. Он собрал сумки, пока все спали, и бесшумно ушел, не попрощавшись. Прекрасно понимая, что этого никто не заметит. На прикроватной тумбочке осталась гнусная записка, показывающая остывшую заботу к своим родным: «Не знаю, когда вернусь. О.Л.». И ничего более. Но даже после его отъезда, им обеим нечем дышать в двухэтажном доме. И им не спастись.

– Поговори со мной, – надломлено просила Оливия, засыпая на ходу. – Ничего не изменилось, я все также люблю тебя.

– Что ты хочешь услышать от меня?

– Я просто хочу услышать прежнюю Эстер… Дорогая, посмотри, что происходит со всеми нами? Что происходит с отцом, разве тебе плевать?

– Ты никогда не знала настоящую Эстер! Ты бы не смогла её принять и не смогла бы смотреть нормально мне в глаза. Господи, ты бы не смогла её любить. – она посмотрела на маму, которая опустила взгляд вниз. Все слова подтверждались простыми действиями. – Я тебе уже говорила и повторю еще раз – не смей подходить ко мне, – жесткость в голосе разбивала без остатка. Но так будет правильнее для них всех.

– Поговори со мной… – последняя просьба, последняя мольба.

Эстер прошептала: «никогда», но это уже было не услышано. Она выбежала на улицу, не удосужившись обернуться. Укрывшись в лесу и упав на землю до неё дошло, что ей временно наплевать. Прошел еще один месяц, прошел год, прошло время бывалой привязанности и любви.

Она перестала появляться в поле зрения уже давно, потому что они старались не находиться в одних комнатах, в одном пространстве. Их взгляды были колкими, тяжелыми и вызывали ненависть. В моменты пересечения – одна убегала в противоположную сторону, а вторая выдыхала пустой воздух и горесть. И наоборот. Слова застревали в горле, даже тогда, когда хотелось сказать примитивные вещи. В то время, когда Оливия работала – Эстер гуляла и продолжала творить. Когда Эстер гуляла и творила – Оливия бесшумно передвигалась и существовала. Ко всему прочему прибавились потеря вкуса к жизни и бессонница. Её терзало то, какие ужасные вещи она могла тогда сказать. Любовь родителей всегда безусловна, и никто не вправе говорить такое.

Женщина перестала спокойно спать по ночам. Точнее, абсолютно разучилась этой простейшей потребности. Снотворное, которое ей выписали несколько недель назад, не работало должным образом: на красивом лице появились морщины и глубокие впалые черные ямы, обрамляющие глаза. Оливия перестала быть похожа на человека. Скорее, вырисовывалось то, что Эстер зачастую описывала и зачеркивала, так как этот персонаж и его описание казались жалкими. Хм, жалкий. Какое неподходящее и одновременно подходящее слово. Возможно, она стала одним из них, так и не узнав того, что случится с ней дальше.

Стрелка перевалила за полночь. Она предварительно выпила лекарства и поудобнее устроилась на подушке, которая полностью повторяла форму головы. Мягко, но не достаточно хорошо, чтобы провалиться в крепкий сон. Оливия отсчитывала от 100 до 0 и ждала покоя, в то время, как одеяло жадно душило.

99, 98, 97…

Чугунные веки сомкнулись от усталости, и темнота незаметно окутало пространство. Но не та, которая давала возможность ничего не помнить на утро. В этой было нечто рваное и грязное, пугающее и страшное. Находясь в какой-то прострации между реальностью и сном, женщина начала блуждать по тонкой грани, в которой на постоянной основе находится Эстер. У них был ни один шанс понять друг друга, но сгоревшие дотла эмоции не способны возродить былые взаимоотношения и сблизить вновь. Это все прокручивалось в помутневшей голове непрерывно, с каждым разом становясь тяжелее.

96,95,94…

Ужасы мерещились повсюду. Очередной кошмар подкрадывался и поедал остатки плоти. В несуществующей черной комнате не было света, поэтому Оливия пробиралась наощупь, держась за шершавые стены, когда запястья и кисти рук начали кровоточить. Минуты превратились в часы, когда она пыталась преодолеть расстояние. Ничего не изменилось, только сгустки красной жидкости оставались на бетонном полу.

Казалось, что выхода не существовало, пока вдали не послышался знакомый голос ее малышки, совсем крошечной и хрупкой. Эстер хаотично взвизгивала и нарочно смеялась, прям как в детстве. Все настоятельно не давало ей найти источник криков. «Иди вперед» – с сухостью во рту выпалила Оливия, двигаясь к центру. Ничего другое её больше не волновало. Конечности болели, все тело чесалось от свежих ран, но ничего не могло остановить. Еле передвигаясь по темным коридорам, она наконец-то смогла разглядеть источник света. Глаза будто бы начали вытекать от большой яркости. Ноги вросли в пол, когда тысяча прожекторов осветили серую стену, с замурованными в ней неизвестными людьми. Они вопили и кричали невнятные слова, как и Эстер. Она находилась слишком далеко, чтобы разобрать то, что они говорят. Слишком далеко и слишком близко. Её начало лихорадочного трясти, когда плач ребенка заставил остановиться. Ноги прилили к полу, когда жидкий цемент прикоснулся к коже. Холодный, липкий, мерзкий. Заткнув уши, она пыталась пройти еще немного, чтобы прикоснуться к ребенку и успокоить его, пока жидкость окончательно не засохла. «Мама рядом» – со слезами, задыхаясь, Оливия шла, оставляя куски кожи по пути. Кажется, она ничего не боялась и наблюдала за картиной, осознавая то, что незнакомцы указали на нее пальцами. Взглянув на них, ее охватил ужас – у них отсутствовали лица, но хорошо виднелись и были раскрыты рты. Теперь стоны становились яснее и четче: «Убийца, ты сотворила убийцу! Так поплатись же за это!». Через минуту из их горл вылетели мухи, летящие по направлению к Оливии. Насекомые облепили ноги, живот, грудь, шею, лицо. Все кровоточило и зудело. Больше не слышно детского плача. Она не могла говорить. Только молиться про себя, чтобы это кошмар закончился. Стены разрушились. Кирпич за кирпичом падали вниз, а обломки ломали чьи-то кости. Хруст. Крики резали уши, но Оливия продолжала стоять на месте. Она осталась одна, проиграв в этой битве. Ребенок умолк и исчез из виду. Наступила другая темнота. Оливия проснулась в слезах, прячась под одеяло, будто все еще находясь в опасности. Чудовище.

«Действительно, чудовище» – осознала Эстер, почувствовав, как намокли щеки и простынь. «Но иначе ничего не получилось бы» – шепотом. Она довела себя до исступления и была довольна. Такая встряска выместила все мысли о Гарри и придала уверенности приступить к новому тексту. Если до этого перед глазами показывались расплывчатые блики, то сейчас все потемнело и слова сами начали появляться в мыслях.

У нее получилось.

19

Гарри очень зол. Точнее, он просто в бешенстве.

День не задался с самого утра: он проспал, пролил кофе на чистую футболку и забыл эскиз для сдачи промежуточного экзамена, зато взял с собой нечто важнее этого. Но это было только малой частью того, что происходило. Эстер не появлялась в университете на протяжении двух недель после того инцидента с поцелуем и столько же не выходила на связь. Он действительно был сильно напуган, потому что думал, что могли произойти вещи разного характера, в особенности плохие. Нельзя так резко, ни сказав ни слова, пропасть из виду, когда вокруг есть люди, которые волнуются. Нельзя так играться с ним. Как будто бы сложно открыть телефон и отправить три дурацких слова: «Я в порядке», но даже на это она была не способна. Гарри пора было бы привыкнуть, что её сущность не изменчива и что Эстер с легкостью может пропасть, уйти, перестать разговаривать, испариться. Но не тогда, когда он так привязался к ней, к кому-то еще после… Все время его голову посещали ужасные мысли. Он представлял, что она сделала что-нибудь с собой и поступила также, как и та, кто все еще держит его в своих руках и своем сердце. Загадочная стена, в которую он стучался изо дня в день, по имени Эстер – не впускала никого лишнего. Гарри как будто смотрел на свое отражение в зеркале, только долго не осознавал этого, а может и вовсе не хотел принимать во внимание, потому что страдания были тем единственным шансом чувствовать себя по-настоящему живым среди живых.

Все попытки найти её не увенчались успехом – он каждый день заглядывал в кафе, где она могла прятаться, проверял все этажи в университете перед уходом и искал среди книжных полок в библиотеках по близости, писал и звонил. Любой след исчез. Складывалось ощущение, что её вовсе не существовало, и все было выдумкой в его голове. Это сводило с ума. Да, возможно, он что-то сделал не так и был чересчур настойчив, но никто не заслуживает такого явного игнорирования и избегания. Будто Гарри был болен чем-то неизлечимым и являлся изгоем не только для неё, но и для всего человечества. Ему уже пришлось пережить огромную потерю, на вторую он не соглашался.

После полудня железное небо, укравшее последнее тепло, окутало город. Резко похолодало. Чувство злости Гарри усилилось, когда знакомый силуэт появился перед глазами. Он все еще стоял и смотрел на нее, не сдвигаясь с места, после того, как Леманн столько не появлялась в институте. Для него время невыносимо тянулось, когда он бродил по коридорам и искал встречи с этими бездонными глазами или когда работал над очередным проектом, и не мог сосредоточиться. И все эти образы крутились в голове, проедая плешь.

Эстер стояла, как ни в чем не бывало, и болтала с одногруппником, которого он видел впервые. Его влюбленный взгляд и одновременно злой был виден за километр. Еще никогда зрачки не были такими черными. Все его существо говорило о том, что ему нравится девушка, которая то и делала, что приближала к себе, то откидывала назад. И все эти действия были однобокой игрой, которая, по правде говоря, начала надоедать и истощать её. Когда Эстер была в приподнятом настроении и писала до самого утра, чувствуя некий разряд изнутри, она то и дело появлялась в его поле зрении и всячески была приветлива с ним. Но как только чувствовались провалы, её ненависть не знала границ: пропуски лекций и семинаров стали систематичными, жизнь теряла краски, и Эстер просто закрывалась в своей комнате на замок, игнорируя любые попытки Полли хоть как-то отвлечься. Ничего не помогало, потому что она просто не могла справиться со своими эмоциями. Чувство вины отсутствовало, потому что безразличие приятно вибрировало под кожей. Он ничего о ней не знал, но уже падал в бездну.