Остановка: Созвездие Близнецов. Семейная сага

По направлению от поселкового совета Инга поступила в Ленинградский торговый техникум, а на последнем курсе вышла замуж за Виктора Халонена, представителя финской компании по продаже бытовой техники. За годы своей вынужденной эмиграции он обзавёлся квартирой в Питере, хорошо выучил русский язык и получил второе гражданство. Через год у них родился сын Юрий, но вскоре они разошлись – Виктор оказался пьющим.

Квартиру разменяли, Инга с сыном переехали в Лугу. Там она быстро нашла работу управляющей частным продуктовым магазином «24 часа» и оттрубила в нём пять лет, мечтая об очередном замужестве. Выйти за иностранца, желательно за немца, и уехать, наконец, из этой страны на цивилизованный запад. Пока сын рос, планам её было не суждено сбыться. Всех гостей мужского пола Юра встречал с угрюмым или вызывающим видом, не стремясь ничем понравиться, а, наоборот, нарываясь на скандал.

Наконец, сын закончил институт и сразу женился. Первые годы Инга оплачивала супругам съёмное жильё. К невестке испытывала неприязнь и предостерегала от потомства, предупредив, что в бабушки она не годится. И всей душой, телом и мыслями была устремлена в торговую карьеру, переходя из небольшого магазинчика в сетевой, из одного гипермаркета в другой.

Нынешняя должность зав производством предполагала последующий рост – зам директора по снабжению, потом директором и членом совета директоров торговой сети. Времена жёсткие, реальный владелец рулит из-за бугра, местное руководство прогибается, давит на подчинённых, те – на своих. Инга Тимуровна предпочитала не давить, а подбирать правильные кадры, которыми можно управлять методом кнута и пряника.

С Татьяной Кудряшовой вроде как оплошка вышла. Взяли девчонку в её отсутствие, причём замужнюю, с ребёнком. Благо, есть испытательный срок, всегда, если что, можно сказать: вы нам не подходите. Но после проявленных Таней инициатив, а особенно после победы на конкурсе, всё решилось в одночасье. Кудряшову не просто зачислили в штат производственного отдела, но и назначили старшей по смене, с повышением оклада.

Худшей услуги начальница не могла оказать Татьяне. Товарки, работающие по три-пять лет, попали в зависимость к новенькой «фаворитке», – так они называли Таню между собой, вынужденно продолжая с ней любезничать. А ведь только недавно помогали, искренне любили! Лишь одна, очень добрая Рая-молдаванка из Приднестровья, оставалась ей преданна.

Но Татьяна ничего не замечала, на работу шла, как на праздник, соглашаясь на любые подработки, как все думали, из корыстных побуждений, но тысячу раз ошибались – Таня никогда не была меркантильной. Работать рядом с начальницей, быть полезной, вместе курить, обсуждая вечерние «салатные акции», где она, на равных, помогает продать скоропортящийся товар.

А если повезёт, если Инга Тимуровна пригласит вместе пообедать в кафе, а не в комнате по приёму пищи, то большего счастья и быть не может! Конечно, может. Это прогулка в Лужском каньоне, но времени нет, совершенно нет времени! И Таня кивает: да, работы столько, что конца-края не видно. И пусть. Лишь бы вместе.

Но вместе получалось редко. Всё же дистанция между ними была громадной и по статусу, и по роду занятий, виделись лишь мельком и то по делу. Весь коллектив знал: при Кудряшовой болтать нельзя, всё будет известно начальству. Зато и заступиться сможет при случае. И такой случай настал. В защите нуждалась верная Рая.

Как-то после смены они вышли вместе, и Таня заметила покрасневшие веки подруги. И хотя все уже привыкли к тому, что Райка-молдаванка очень чувствительная, скорая и на смех, и на слёзы, в этот раз всё было серьёзно. Татьяна пристала с расспросами, и Раиса выложила все детали своего «унижения».

Был у них в отделе один общий воздыхатель, финский водитель Юсси Йокинен. Раз в две недели он приезжал на склад, привозил товар, кое-что набирал по выгодной цене и обязательно проставлялся упаковкой пива с рыбной закуской. Юсси был не молод и не стар, лысый, маленького роста, с животиком и руками, густо покрытыми светлым волосом. Он был ровно любезен со всеми, девчонки с ним флиртовали, и никто не знал, что он ночует у Раи. Даже Таня не знала, так Райка боялась спугнуть своё счастье.

Но однажды Инга Тимуровна застукала парочку на чёрной лестнице, когда Рая передавала Юсси ключи от квартиры. Был учинён допрос, Рая во всём призналась и, опасаясь нагоняя, приврала изрядно, что финн просто квартирует у неё, вещи свои держит, но никакого интима между ними нет. Ведь начальница сама имеет на Юсси виды. Более того, раньше он останавливался у Инги, а на время отпуска она выселила его вроде как в гостиницу. Теперь всё открылось, и эта курва грозит увольнением.

Чем больше она говорила, тем сильнее у Танюхи перехватывало горло, так что под конец было непонятно, кто больше расстроен и кто кого должен утешать. Рая заметила, что подруга побледнела и глаза опустила, но приписала это стыду за поступок любимой начальницы. Желая как-то разрядить обстановку, она принялась рассказывать, что Юсси её любит, даже обещал жениться, и пусть её увольняют, скорее в Финку уедет.

А Таня думала о своём. Юсси останавливался у Инги… она имеет на него виды… От этого открытия у неё засосало под ложечкой – всегда от волнения сильный жор нападал. И вдруг она сообразила: это ведь происходило до их встречи! Ну конечно, они же познакомились после отпуска, и финн уже квартировал у Райки…

Да и разгон Инга сделала из самолюбия, за то, что Раиса ей не доложила про их с Юсси отношения. На душе сразу полегчало, и Танюха предложила Рае зайти к ней в гости, выпить по шампусику с пирожными, бутылка с Нового года осталась. Муж на работе, Ирка у бабушки в Ольховке, никто им не помешает.

Рая выпить любила, особенно шампанское, уговаривать не пришлось. Шипучий напиток ударил в головы, и Танька, сама не помня как, призналась, что последние выходные они с Ингой провели вместе, у неё на даче, и что ей обещано место старшей в кулинарии. А ещё заверила, что имеет влияние на их начальницу и Раю в обиду не даст.

Тут с работы вернулся Павел, и Рая засобиралась домой: там Юсси наверняка пришёл, будут держать совет, как жить дальше. На что Танька велела ничего ему не говорить, а то спугнёт и потеряет. А завтра вместе с ней ехать к Инге на дачу – там тьма одуванчиков и улиток, будет возможность проявить свой талант и подладиться к начальнице. Раиса была непревзойдённым мастером прополки и скучала по своему огороду, оставленному в родной Протягайловке.

И действительно, всё обошлось. Инга Тимуровна, хоть и подняла удивлённо бровь, завидев стоящую рядом с Татьяной бессовестную Райку, в скором времени оценила её услужливость и, сочтя за раскаяние, даже похвалила под конец, когда они усаживались в её новенький чёрный «Хёндай». Стояла ночь, полная луна неправдоподобной громадиной висела низко над лесом, с любопытством заглядывая в их распаренные лица.

Раиса превзошла саму себя, работала в саду за троих и старалась не замечать перекрёстных взглядов, прикосновений, особых тембров в разговоре этих двоих, понятных даже постороннему человеку характер их отношений. А также стопленную по жаре баню, куда она пошла уже после всех, сожранная комарами, испачканная, как чушка, землёй и соком одуванчиков. Пусть себе забавляются, думала Рая, лишь бы ведьма оставила их с Юсиком в покое.

13.

Ольховка зазеленела, прошлогодний сушняк скрылся под буйными зарослями сныти, на смену которой встали стеной лопухи и крапива. Совхозные поля, третий год не паханные, ощерились самосевными сосенками, лишь на частных наделах рядами тянулись картофельные всходы.

Для Валюхи лето прошло как в угаре. Больничный плавно перетёк в длинный детсадовский отпуск, а там уж и декретный подоспел. Свекровь всё же добилась, и Родька часть лета провёл в Луге, с отцом съездил в Сочи. Но, даже находясь в Ольховке, мальчик почти всё время проводил с дедом и бабкой, благо жили они рядом.

С Семёном у них отношения не складывались. Мальчик тянулся к нему, но только в отсутствии матери. При ней игнорировал, и Валька расстраивалась, сознавая, что все рычаги управления в руках Сени. Родик прилип бы к нему, как миленький, приложи тот хоть малейшее усилие. Но Семён усилий не прилагал, с Родионом был ласков, как с котёнком, которого можно погладить, а можно и сбросить с колен. И последнее происходило нередко.

Родик ревновал мать к «чужому дядьке», оттого бывал в её присутствии капризен и даже дерзок. Тут-то ему и доставалось, а если Валька пыталась оправдывать сына, Семён холодно пожимал плечами и делал вид, что никакого Родьки не существует. Его, действительно, в их жизни почти не существовало, лишь редкие эпизоды. А потому Валя облегчённо вздыхала, оставаясь с Семёном наедине.

Она была счастлива и настоящее внедрение отчима откладывала на потом, когда родится маленький Сеня. Ультразвук, совсем недавно появившийся в роддоме Луги, определил мальчика, и Валька сразу решила дать ему имя любимого человека. Она как бы заранее женила на себе Семёна, следуя малоросской традиции называть детей именами родителей.

Родик не понимал, как это возможно, что дядя Сеня бреется у зеркала на кухне и одновременно сидит у мамы в животе. Видимо, он пытался расспрашивать бабушку Нину, и это ещё сильнее укрепило в ней уверенность, что Валька-лахудра носит хохляцкого выблядка. Пожалуй, именно Нина Романовна первой заговорила о необходимости развода, но выяснилось, что суд развести не может по причине беременности супруги. «Вот увидишь, повесит эта шельма на тебя своего выродка, ещё и алименты будешь платить за двоих», – донимала она сына.

Рудольф не верил в такую подлость, он знал Вальку как честную и принципиальную комсомолку, и, положа руку на сердце, продолжал надеяться, что ребёнок всё же от него, ведь они в тот период жили вместе, а хохол появился гораздо позднее. Ничего, думал он, вот родится, тогда посмотрим, на кого похож. Если будет таким же, как Родька, значит, нечего гнать волну.

Валентина придерживалась однажды сказанного: это мой ребёнок, остальное никого не касается. Мать пробовала выяснить правду, на что Валюха честно отвечала: «Конечно, ребёнок не Сенин, но возможно, будет называть его отцом», – намекая на скорое замужество.

Она часто об этом мечтала, как только Семён уходил к своему сварочному аппарату. Мечтала и опасалась. Вот-вот появится малыш, как Сеня поступит? О женитьбе между ними слов не было сказано. Может, он считает, что разговоры тут лишние: живут вместе, хозяйство общее – полноценная семья. Что ещё надо? Да и какая женитьба, если она формально замужем?

А он? В паспорт заглянуть пыталась, так нет его у Семёна. Говорит, отдел кадров забрал, как у всех военнослужащих. Но он-то не военный, паспорт может в любой момент понадобиться. Вот хоть посылку или письмо заказное получить. Но никаких посылок и писем Сене не приходило.

В голову Валюхе лезло всякое. Вдруг Сенюшка станет раздражать Семёна, как раздражает порой Родик? Соберёт вещички и назад, в общагу. Или другая уже на примете, запасной аэродром. Но стоило звякнуть дверной щеколде, как эти назойливые мысли вмиг улетучивались, и накатывала волна счастья. Счастья и доверия. Обмолвился недавно, что детскую кроватку лучше не ставить в комнатке Родика, малыши все горластые полуночники, старший не будет высыпаться. Кроватку купил сам, собрал и пристроил рядом с их кушеткой. Чего ещё надо, каких доказательств?

Роды начались в полночь, Семён сам вызывал скорую и, отпросившись с работы, сопровождал стонущую Вальку до роддома, сидел в длинном коридоре приёмного покоя, ожидая известия. Уже в палате уставшей, но счастливой Валюхе нянечка принесла букет гладиолусов, бутыль молока и записку: «Поздравляем с новорожденным. Поправляйся. Ждём».

Потом чередой пошли дни, наполненные заботами: кухня, Сёмушку кормить и с ним покемарить, стирка, глажка, Родика кормить, кроликов и кур покормить, уборка, Семёна кормить… И ночи с прерывающимся сном, очумелыми вскакиваниями и спокойным, родным голосом: спи, я покачаю.

Приходя с работы, Семён первым делом заглядывал в спальню и уж потом садился к столу. С Родиком он заметно помягчел, а тот, чувствуя перемену, возился с братиком, понимая, что этот сопящий и орущий «новенький» теперь главный в доме. Он избегал называть брата по имени, не доверяя раздваиванию людей, а придумал ему меткое прозвище Квакен. Во время купания Сёмушка бил по воде руками, сучил ножками и издавал радостные, квакающие звуки.

Так прошёл месяц. Бабье лето сменилось унылым очарованием поздней осени, и это уныние разливалось по округе холодными, моросящими дождями, ранними сумерками, вороньим карканьем. Первым почувствовал это Родик. Он стал капризным, не желал больше играть с братом, ныл и просился в Лугу. И Валька решила отправить его с матерью в ближайшие выходные.

Надежда Васильевна вернулась озабоченная и злая, внука привезла обратно. Сватья ей такого про Вальку наговорила, что теперь между ними всё кончено. И, главное, при Родике! Только это удержало её от ответной брани. Но больше к ним ни ногой. Она пыталась было расспросить дочь о главном: собирается ли Семён жениться, но, глянув на поджатые Валюхины губы, поняла, что выяснять не время.

Валька чуяла неладное и жила, будто в зале ожидания. Семён стал тихим и задумчивым. Нет, не хмурым, а будто мысль в голове обкатывал. Вдруг стал курить. Однажды вынул из кармана пачку и, как бы вспомнив о чём-то, накинул ватник и вышел во двор. Может, понимает – надо на что-то решиться? От этой его задумчивости даже Сенечка умолкает, а Родик в глаза ему заглядывает: я хороший мальчик? С Валькой по-прежнему нежен и заботлив, ночью встаёт, малыша успокаивает. Но Сеней ни разу не назвал, вслед за Родионом повторяет: Квакен то, Квакен сё. Не принял, значит?

Ребёнку уж второй месяц пошёл, а Валюха к Семёну с главным разговором так и не подступилась. Поначалу ждала, пусть сам первым заговорит, это было бы по-мужски. Потом искала повод и верные слова. Ведь не скажешь в лоб: давай поженимся. Такое и представить невозможно. Не сваливать же на стыд перед людьми.

И тут помог Родик. Как-то Семён пришёл с работы поздно, и от него сильно пахло калёным металлом, а на лице будто пороховинки в кожу въелись. Валька испуганно к нему бросилась, он усмехнулся и небрежно так произнёс: с той войны мина достала. Родик с вытаращенными глазами к нему кинулся: «Папка… ты ранен?!». И тут же, смущённый, в детскую убежал.

Оказалось, на стрельбище в подземном переходе стойка подгнила, он взялся заменить ржавый участок, уже откопал изрядно. Хорошо, отошёл к проёму, собираясь рубильником отключить электричество – в опасных местах работал с налобным фонарём, – а тут и бабахнуло. Отделался лёгким испугом…

– Так, может, мина не с той войны, а нынешняя? – спросила Валюха, накладывая Семёну тушёную капусту с сардельками и не переставая думать о реакции сына.

– Минёры смотрели, маркировка немецкая… всё гнилое, а вот поди ж ты, сработало через сорок лет.

И глядя Валюхе в глаза, произнёс негромко: «А не отошёл бы, не видать мне сыночка…».

Валя так и вспыхнула, хотела обнять, прижать к себе его белобрысую голову, но только рукой своей его руку накрыла, промолвив: «И второго, что папкой назвал…».

В эту ночь, глянув вопросительно, Семён крепко обнял Валюху, она сказала: можно, – и он, чуть помедлив, с осторожностью приступил, двигаясь неспешно, отступая и замирая, будто и впрямь переходил минное поле. Валька плакала от счастья и нежности, а он целовал её мокрые щёки и гладил плечи шершавыми руками.

14.

Утром Валюха проснулась от плача Сенечки. Было уже довольно поздно, Семён ушёл по-тихому, не разбудив её, что случалось теперь нередко. Стопив печь, он заботливо натаскал и разложил на просушку дрова. За окном сквозь сумерки ноябрьского рассвета качался на ветру фонарь. Ночью шёл дождь, его тяжёлые капли висели на проводах новогодней гирляндой.

Весь день прошёл в хозяйственных хлопотах. Пока Сенюшка спал, Валька сбегала в магазин, купила бутылку рябиновой настойки и завезённой накануне полтавской колбасы. Ей хотелось посидеть вечером, когда дети уснут, вдвоём с Семёном и обговорить до конца волнующую тему. А после и на развод подавать. Так просто не разведут, придётся идти в суд. Алиментов ей никаких не надо, они с Семёном обойдутся, как-нибудь потянут двоих детей.

Будто чувствуя важность момента, Родик тихонько занимался за своим маленьким столиком, показывая Квакену карточки с картинками и буквами – в детском саду их учили азбуке. Подражая голосу воспитательницы Лидии Егоровны, называл предмет и букву, подбадривая братика: «Ну, смотри, это легко запомнить – слон, значит сы».

Сенюшка гукал и квакал, Валька улыбалась, поглядывая на старые часы в деревянном футляре, с боем и маятником… Вот автобус подъехал к мосту, вот на гору взбирается… к остановке подходит. Семён обычно первым выскакивает, до дома ему семь минут ходу. И она замерла, прислушиваясь к уличным звукам.

За окнами разливалась чернильная темень, лишь пятачок под фонарём проступал знакомыми деталями: угол сарая, калитка, край поленницы. Валька не спускала глаз с этого пятачка, ожидая увидеть фигуру в стёганой куртке, с сумкой на ремне, огоньком сигареты, которую Семён всегда докуривал за калиткой, кидая бычок в жестяную банку из-под краски.

Она не сразу услыхала плач Сенюшки и только тут сообразила, что пропустила его кормление, а памперс наверняка весь промок. Пока мыла и переодевала малыша, пока кормила, прошёл час, а Семён всё не появлялся. Там что-то случилось, и он не успел на автобус. Так уже бывало, и тогда ему приходилось четыре километра идти пешком, если не подхватит попутка.

Валька прислушивалась к уличным звукам, а руки машинально делали всё, что нужно, ноги шли из кухни в детскую, она успокаивала маленького, давала указания Родику: почистить зубы и лечь спать, – а сама в это время шла вместе с Сеней по раскисшей грунтовке, потом по асфальту, переходила мост, и луна светила им, выглянув из-за туч, и ветер холодил губы.

Но вот уже дети уложены и мирно сопят, фонарь, мигнув два раза, погас, и только ночник над кроваткой Сенюшки мягко светит голубым. Постукивает маятник часов, да мышь за печкой скребётся, недовольная тем, что хозяйка никак не угомонится, всё ходит и ходит – из комнаты в сени, из сеней на кухню. Вот уже пробило полночь, и Валюха, не раздеваясь, легла поверх одеяла, продолжая прислушиваться и всматриваться в темноту за окном.

Поначалу просыпалась от каждого шороха, потом заплакал Сенечка, она перенесла его на кровать, приложила к груди, и тогда окончательно уснула вместе с сыном. Не чувствовала, как он кряхтит и разевает рот, но тут же успокаивается, наткнувшись на материнский сосок.

Рано утром, ещё по-тёмному, Валька очнулась и с колотящимся сердцем вскочила с постели. Сенечка моментально заквакал, из детской подал голос Родион – жалобный и хриплый. У него болело горло, и Валюха разрывалась между мальчиками, требующими её внимания и помощи.

Надо было сбегать за фельдшером Ниной Петровной, пусть какого полосканья даст, переодеть Сенюшку. И ещё провернуть массу дел: затопить остывшую печь, накормить детей и самой чего-то перехватить – вчера она ведь так и не поужинала.

Наверно, там какая-нибудь авария, и Семёна оставили ночевать в общаге, между делом соображала Валюха. И вдруг вспомнила про взрыв в подземном переходе на стрельбище. А что если опять… С этой минуты ею овладело одно желание – поехать в Каменец и всё выяснить. Но как бросишь ребят: Сенюшку и больного Родика? Отец в санатории, мать, как назло, уехала погостить к Танюшке, оставить не с кем.

В прихожей послышались шаги и голоса, и сердце Валюхи забилось скачками. Голос Риты узнала сразу, а второй, мужской, был не знаком. Главное – теперь есть с кем оставить ребят! Спутник Марго был средних лет, высокий, худощавый, с лицом открытым и симпатичным. Сёстры обнялись, и Рита сказала: «Знакомься – Кирилл».

Пожав Валентине руку, тот принялся доставать из объёмистой сумки подарки и угощения, Рита комментировала, но, заметив расстроенное лицо сестры, потащила её на кухню. И там Валюха всё ей выложила и попросила побыть с детьми, пока она смотается в Каменец, автобус через полчаса. Но Марго решила по-своему: с ребятами останется Кирилл, он опытный папаша, а они поедут вместе на её красной «матрёшке», последнего Риткиного приобретения. Но сначала поесть.

Кирилл, по всему видать, тоже последнее приобретение Марго, оказался хозяйственным да к тому же любимцем детей. Валюха таких мужиков знала: к ним ребятня так и липнет. Вот и Родик заулыбался и даже встал с кровати, а Сенюшка, глядя на чужого дядю, сразу затих. Пока он хороводился с детьми, Ритка с Валей быстро соорудили салат и погрели привезённое мясо. Наскоро перекусив, сели в блестящую красную «Мазду» и уже через пару минут выехали на асфальт.

По пути Марго задавала вопросы и, слушая пространные Валькины ответы, всё больше мрачнела. Про Семёна она знала и раньше, но, даже не встречаясь с ним никогда, испытывала к нему неприязнь и давно ожидала подвоха. Настораживал её тот факт, что под разными предлогами этот умелый хохол избегал, так сказать, встречи с родственниками. Вот и Танюха говорит: шифруется.

Вообще вся эта Валькина эпопея с тремя мужиками – о Налиме была наслышана от матери, в основном, нелестного – казалась Рите умело разыгранным фарсом, имеющим цель отвратить сестрёнку от мужской половины рода человеческого. Поэтому Валькины предположения о взрыве и прочих ЧП, равно как и о ночёвке в общаге, игнорировала, а вот отсутствие паспорта и объяснения по этому поводу очень её заинтересовали.

– Ты хоть фамилию его знаешь? – спросила Рита, выезжая с моста на дорогу, ведущую в военный городок.

– Лавочкин, так он сказал, – нахмурясь, ответила Валя. Она уже пожалела, что согласилась на план Риты, явно настроенной против Семёна. Надо было на автобусе ехать, сейчас бы уже обо всём знала.

– Семён Лавочкин, авиаконструктор, ага, – с иронией в голосе откликнулась Марго и надолго замолчала.

И потом, уже серьёзно: «Ты вещи проверила, все на месте?».

– Да какие у меня вещи?! – чуть не плача, вскрикнула Валюха, – нечего у меня воровать!

– Да его вещи. Они на месте?

И тут Валька сообразила, что со вчерашнего дня не видела рюкзака. Рубашка, что она дарила ему на день Морского флота – он сказал, что в морской пехоте служил – рубашка в шкафу висит, Семён и одел-то её один раз. Валюха не ответила, лишь сильнее поджала губы. Но они уже подъезжали к воротам части, и Рита скомандовала: «Говорить буду я, ты стой рядом и слушай. Если потребуется, я сама тебя спрошу».

Выйдя из машины, они направились к будке охранника. Тот вышел им навстречу, строго и вопросительно разглядывая дамочек. Их появление тут было не редкостью, особенно после увольнительных в выходные. Погуляли мальцы, а бабам продолжения подавай. Но Марго быстро перестроила ход его мыслей. Достав из кармана какую-то бумажку, уверенным, деловым тоном произнесла: «Так… сварщик Семён мне нужен. Как его найти?».

Охранник помедлил и холодно буркнул: «Семён Гутько? Он в отпуске». И, заметив подходящего к ним солдата, добавил: «Вот Тарбеев, он с ним в одной комнате живёт, спросите».

Рита насмешливо взглянула на Вальку, – как же, Лавочкин! – потом перевела взгляд на чернявого, коренастого, смуглого парня, со следами оспин на лице, и дружелюбно воскликнула: «Вы-то нам и нужны! Я – Маргарита, это моя сестра Валя, а ваше имя?».

– Алик… – солдатик остановился и, поймав кивок охранника, внимательно разглядывал двух женщин.

– Алик… Алим или Алихан? – спросила Марго.

– Алихан, – улыбнулся парень.

– Вот какое дело, Алихан, – лицо Риты приняло озабоченное выражение, – мы с Семёном договорились на небольшую халтурку… трубу от котельной провести… Он уже почти всё сделал, пустяки остались – и со вчерашнего дня пропал. Там делов-то на час, не больше, но отопление не работает, и не рассчитались мы с ним. Может, что у него случилось?

– Случилось! – радостно ответил Алик, – телеграмму из дома получил – сын у него родился! Взял недельный отпуск и домой поехал… Такое событие!

И тут же осёкся, заметив, как у Вали изменилось лицо.

Она не умела скрывать эмоций. Не то что Марго, которая, узнав, что бывшими партнёрами на таможне захвачено японское оборудование, только засмеялась: дурачки какие, что за детские игры! Позвонила в службу безопасности, и спецназ разобрался, швейные машины мигом вернули.

Валюха продолжала угрюмо молчать, а Рита со вздохом сказала: «За Семёна мы рады, а вот за себя нет. Такие холода… у сестры двое маленьких детей. Передайте, как вернётся, чтобы доделал, тогда и расчёт получит».

И схватив Вальку за руку, потащила её к машине.

Весь обратный путь Валя молчала. Сидя на заднем сидении, глядела на привычную смену пейзажа: голый, сквозистый березняк, поляна почерневшей осоки, переходящая в болотце, серые заросли кустарников, будка стрелочника, шлагбаум переезда, речка, узкая и глубокая… Смотрела и ничего этого не видела. В голове бегущей строкой проносилось снова и снова: сын у него родился… сын у него родился… сын у него…