Остановка: Созвездие Близнецов. Семейная сага

Дом их встретил тишиной, покоем и непонятно откуда взявшимся грибным запахом. Сенюшка спал, и выражение его милой мордочки было самое сладостное. А Кирилл с Родиком сидели на кухне у окна и, болтая, чистили грибы, похожие на опят. Но какие опята в конце ноября? Родька, захлёбываясь от восторга, громким шёпотом сообщил, что в перелеске за домом растут серые зимари, и дядя Кирилл сварит из них грибной суп.

Но Рита сказала, что уже поздно, а им надо ещё в Лугу заехать, навестить Танюшку и мать. Кирилл с видимым сожалением оторвался от грибов, и они уехали. Напоследок Рита шепнула Валюхе: не огорчайся, так даже лучше, а то бы вернулся, наплёл с три короба… нечего с ним время терять…

Ну, уж ты зря времени не теряешь, – с подступившей злостью подумала Валька, провожая сестру. И глядя на хвост отъехавшей «Мазды», вспоминала, как Родик, сияя глазами, рассказывал подробности грибной находки, то и дело поглядывая на Кирилла. Как тот благостно улыбался, попутно направляя ход ножа в руках её сына. Никогда Семён не был так внимателен к Родиону.

И тут Валюха заплакала, коротко и беззвучно.

***

Проиграв общую увертюру – любовь, замужество, дети – судьба развела сестёр по разным вселенным.

Татьяне в придачу к счастливой семейной жизни выдала ремейк детской влюблённости в учительницу. Удержит или не удержит она равновесие?

Валентину судьба оторвала от мужа и бросила в объятия чужого человека. И вот она уже мать-одиночка и ждёт второго ребёнка… Рядом родной и любимый мужчина… Как оказалось, лишь на короткое время.

А у Марго опять кто-то новый. Но пока о нём ещё рано говорить.

Глава третья

15.

Не могла Валентина знать всего, что произошло с сестрой за последний год. Если бы кто-то ей сказал, что эта уверенная в себе женщина, эта королева Марго, рыдает в голос, предварительно выпив бутылку красного Божоле в своей шикарной квартире с видом на монастырь Иоанна Кронштадтского, – она бы сочла это нелепицей. А между тем, так и было. Только эту страницу своего существования на планете Земля Рита пролистывала, не читая. И другим не позволяла туда заглянуть.

Ещё больше поразило бы Валюху известие, что причина этому – тот самый Кирилл, любимец детей, заботливый, охотно исполняющий все просьбы. Но ничего Вальке было не известно о житье-бытье старшей сестры.

Мать с раннего детства приучила их к мысли, что Рита – идеал, на который надо равняться (но вряд ли получится, был следующий намёк). Заодно и дочь её, Алису, записала в идеалы, а уж Ритиных мужей, сколько бы их ни было, полагалось любить и уважать.

Кирилл возник на пути Марго неожиданно. Просто вышел из дверей автозаправки, заметив, что красная «матрёшка», за рулём которой сидит самоуверенная дамочка, задними колёсами встала на выпавший из гнезда шланг. Дамочек за рулём он не переносил органически, самоуверенных – тем более, и намеревался преподать этой растяпе урок, заодно сняв «капусты» за испорченный инвентарь. Когда же постучал в закрытое окошко – мотор уже работал, и нарушительница не сразу его заметила – случилось непредвиденное.

Он узнал девушку из Мухинского училища, которую имел неосторожность пригласить в одну довольно пошлую квартирку, где под прикрытием творческих встреч собирался всякий сброд. С чего понесло его тогда в Муху, уже не помнит. На тот момент Кирилл Карташев знал, что его вот-вот отчислят с факультета театроведения за антисоветскую пропаганду. Видимо, решил напоследок выйти на сцену и перед мануфактурной публикой прочесть любимого Мандельштама. Эта голубоглазая, робкая и дерзкая одновременно, тогда привязалась к нему, а он, как последний идиот, дал ей тот поганый адресок.

Она пришла… пришла… И всё, конечно, поняла, и убежала. Сам он мало что запомнил, был уже в крайней кондиции. На другой день хотел её отыскать, извиниться хотя бы, но к нему ввалились с обыском, нашли три пачки книг и порядочно распечаток. Может, всё и обошлось бы, да какой-то доброжелатель настучал, что он втихаря использовал для печати факультетский принтер, и дело закрутилось.

Никакой антисоветщины он не распространял, это были лирические сборники Ахматовой, Гумилёва, Мандельштама, которые Кирилл отдавал в переплёт одному старичку в подвале на Васильевском и первое время реализовывал через этого же старичка, а потом и сам освоил книжные развалы. Денег хватало на скромную жизнь, но, главное, он мог снимать комнату, а не прозябать в общаге.

Его благополучно отчислили, исключив перед этим из комсомола, так что на карьере театроведа и вообще на высшем образовании пришлось поставить крест. Скажи спасибо, что не завели уголовное дело, сказал, выдавая ему документы, комсорг института Лёшка Ботвиньин, по прозвищу Свинья-ботвинья, полученному не за чрезмерную полноту, а из-за сволочной манеры «подкладывать свинью» даже своим. Книжный бизнес тоже пришлось свернуть, и подался бы Кирюха за Урал в бичи, если бы не одна случайность.

Ах, эти случайности! Эти выдающиеся и удивительные стечения обстоятельств! Как мы пренебрегаем ими, не догадываясь, что судьбы людей созданы бесчисленными цепочками этих, на первый взгляд, не связанных событий. И вряд ли видим за ними чёткий, продуманный замысел…

Так вот, в тот весенний день – хотя прошло двенадцать лет, он помнит отлично, что это была пятница, тринадцатое мая, – Кирилл, выбравшись из кришнаитской ночлежки в складах бывшего «Красного треугольника», направил свои стопы в одну подозрительную контору. С её владельцем (или сидельцем) он договорился накануне. Очень хотелось получить аванс и тут же его пропить. А контора обещала ему ещё и подъёмные, но для этого надо было оставить паспорт.

У него будет три дня, потом малой скоростью товарняка его в числе партии старателей повезут в места непуганых идиотов… куда Макар телят гонял… к чёрту на куличики… А впрочем, всё равно – три дня в его полном владении, а там хоть убейте, хоть наградите, воля ваша.

Контора сидельца оказалась закрытой, и Кирилл этому втайне обрадовался. На кружку пива у него ещё было, остальное, как говорится, по ходу пьесы. Он плоховато знал Петроградскую, особенно этот промышленный район, примыкающий к набережной, поэтому решил далеко от неё не отходить. Как назло, никаких пивных баров и ларьков не попадалось, он дошёл до автозаправки и решил хотя бы выпить кофе. Кофейный автомат оказался неисправен – монеты заглотил, а вместо кофе влил какой-то серой водицы.

Холодное бешенство охватило Кирилла. Да что за непруха такая! Аванс не дают, кофе не дают, а тут ещё башка трещит с похмелья! Он чувствовал, что способен сейчас разнести эту чёртову заправку, а первому встречному набить морду.

Первым встречным оказался владелец АЗС, светловолосый и сероглазый мегрел Марат Жвания.

Кто знает, где бы и чем закончился тот день пятницы тринадцатого, не попадись ему на пути Марат… Загремел бы в кутузку или попал в рабство к пройдохе агенту, оставшись без денег и паспорта. Кирилл представить себе не мог, что уже завтра будет здесь работать… Тем не менее, это произошло.

Вот ещё одна случайность: у Марата был день рождения. Каждый год он уезжал в своё абхазское село, и там три дня все гуляли. Но в этот раз уехать не получилось – назревала угроза в виде конкурентной заправочной станции, которая, как гриб после дождя, неожиданно выросла в зоне видимости и действовала на нервы. Владельцем её был грузин Серго Гигаури. И то, что он нагло втёрся в устоявшийся бизнес Марата Жвании, походило на вызов.

Ни о каком отъезде не могло быть и речи. Ситуацию необходимо разъяснить не медля, дать понять этому выскочке, кто здесь главный. Но не отменять же свой праздник! И Марат решил устроить сабантуй в Питере. Для друзей неподалёку, во Дворце Молодёжи. А для клиентов натянуть тент на поляне рядом с заправкой.

Марат пребывал в радостном настрое и всех встречных считал своими гостями. Кирилл же хотел первому встречному бить морду. Они сошлись на входе, и Марат первым успел сказать: «Друг! Подходи к столу, угощайся, выпей за мой день рождения!».

К вечеру они уже сидели, обнявшись, в ресторане Дворца Молодёжи и пели что-то мегрельское, мелодичное. Вернее, пел Марат: чепеше… хучашине… чепдже… – так Кириллу слышалось. Он прихлопывал ладонями по столу и повторял после каждого куплета: «маляс козирун» – единственное, что он запомнил из бесед Марата с гостями-соплеменниками. Кирилл понимал, что чем-то понравился Марату, и на следующий день, отмытый, постриженный и побритый, уже работал на заправке.

И вот теперь – ну, разве не совпадение! – он хотел проучить наглую дамочку, намеревался преподать этой растяпе урок, попутно сняв «капусты» за испорченный инвентарь, а встретился глазами с той, которую много лет назад он обидел, и которую искал, чтобы просить прощения.

Рита узнала его мгновенно, хотя отросшие усы скрывали характерный излом губ, а длинные волосы были завязаны в хвостик. Хотелось одного – поскорее уехать, но двигатель заглох, и она скорее догадалась, чем услышала его слова: «Наконец-то я тебя нашёл!». Потом что-то сказал напарнику, вытащил Риту из машины и, взяв под руку, почтительно и уверенно повёл в сторону Дворца Молодёжи.

Можно было бы сказать, что они объяснились, но это не так. Вообще не затрагивали ни выступление в Мухе, где Кирилл, оставшийся в её памяти безымянным, прочёл Мандельштама, ни другую встречу, ужасную, в нехорошей квартире на Московском проспекте.

Они сидели за столом в полупустом по раннему времени кафе, спиртное ещё не подавали, но Кирилла здесь знали, принесли бутылку светло-рубиновой Хванчкары, сыр и зелень. Рита попросила кофе – она за рулём! – но Кирилл мягко накрыл её руку своей, мягко приказал не беспокоиться: машину отогнали в гараж. До вечера он её не отпустит, не для того они встретились. На протестующие междометия ответил спокойно, но твёрдо: «Я ждал пятнадцать лет, удели мне этот день».

И прощения он не просил, а просто рассказал о тех своих безнадёжных обстоятельствах, предшествующих их первой встрече, а также о последующих, вовсе ужасных, которые чуть не привели его в край «золотой лихорадки», а возможно, на край жизни. Сам себя перебивал вопросом: «Ну, а ты, ты как?», – на что Рита только улыбалась и качала головой. И тогда он продолжал.

Впервые с того дня, как взбешённый, похмельный и жалкий, наткнулся он на Марата, никому не рассказывал Кирилл о своих злоключениях. И только сейчас понял: все эти годы он мечтал не прощения просить, а жизнью поделиться с этой голубоглазкой.

Они посидели в кафе, потом гуляли по Каменному острову, катались на лодке, а вечером пошли в любимый Ритин подземный ресторанчик на переходе у Литейного моста. Вечер плавно и незаметно перетёк в белую ночь, они дожидались разводки и сведения мостов, и Рита не заметила, как дошли до её дома. Оба страшно устали, зашли подкрепиться кофейком, а когда легли, не раздеваясь, на её широкое ложе, она всё же кое-что рассказала о себе уже засыпающему Кириллу… И сама вскоре заснула.

Лишь поздним утром они обнаружили друг друга в томительной близости. Рита смутилась, Кирилл молча и аккуратно стал снимать с обоих всё лишнее, мешающее, и они понеслись… понеслись… Урывками хватали с огромного синего блюда что попадалось под руку, выпили всю минералку из холодильника и только к вечеру спохватились, вспомнили о реальности, о брошенных делах.

Добрались до заправки, и Кирилл, как ни в чём не бывало, ушёл за стойку обслуживать клиентов, а Рита села в свою красную «матрёшку». Они расстались, догадавшись на сей раз обменяться телефонами.

Дома она сразу встала под душ и, выпив таблетку алказельцера, легла в постель. Эти сутки, проведённые вместе, показались ей длинной чередой дней, уходящих в прошлое. А что сейчас? Кирилл ей нравится не меньше, чем пятнадцать лет назад. Пожалуй, теперь, после всего, что произошло, даже больше.

Быть вместе им нельзя – он женат, двое детей, разбивать семью она не станет… Не встречаться – мука смертная. Что же тогда? Стану любовницей, подумала Рита, засыпая и погружаясь в тёплый сон, где ей по-прежнему семнадцать, а впереди невероятно прекрасная жизнь…

16.

Сообщив Валюхе, что едет в Лугу к матери и Танюшке, Рита сказала не всю правду. Сначала надо будет завезти Кирилла домой к жене и детям. Они живут в Гатчине, в двухкомнатной квартирке старого панельного дома. Крюк небольшой, двадцать километров, а потом пили и пили до Луги по прямой. Главное – эти двадцать проехать без ругани.

Валькины перипетии, двое её милых пацанов отвлекли их от привычной перебранки, в которой она доказывала, что всё уже, всё, надо что-то решать или расставаться. Ещё летом уверенная, что семью разбивать ни за что не будет, спустя полгода Рита поняла – она не может без Кирилла.

Особенно доконал её октябрь, когда, отправив семью на две недели в Турцию, Кирюха переселился к ней на Петроградскую, благо от её дома до заправки четверть часа ходьбы. За эти две недели Рита убедилась, что Кирилл Карташев – тот человек, с которым ей хочется быть рядом всю оставшуюся жизнь. Никто из её бывших мужей и любовников не вызывал и отблеска подобного чувства.

Она по-прежнему декларировала своё нежелание разрушить семью, предлагая расстаться немедленно. Но за этим «немедленно» стояла подлинная страсть, которую Кирилл без труда считывал, поскольку разделял. Вот только детей своих он очень любил, потому всё тянул с решением, тянул… А когда понял, что она готова к его разводу, просил ещё немного обождать, чтобы сын при нём школу закончил.

В этот раз всё прошло мирно. Пока они ехали, Кирилл восторгался Родиком, его сообразительностью и терпением, умилялся Сёмушке и совсем не интересовался результатом их с Валюхой поисков. Рита сказала, что Семён уехал домой в отпуск, а детали не обрисовывала, чтобы не затрагивать тему неверных мужей и брошенных детей. Слишком больную тему.

Высадив Кирилла на улице, ведущей от вокзала – не у дома, вдруг заметят! – Рита вскоре выехала на автобан и через час с небольшим была у Татьяны. Она сразу поняла, что явилась не вовремя – в гостях была Танюхина начальница Инга Тимуровна. Эту женщину она не любила, и та отвечала тем же. На самом деле, Рите до неё не было дела, при других обстоятельствах они, возможно, и сошлись бы, но Таська стояла между ними, вызывая взаимное раздражение.

Рита догадывалась, что их отношения находятся где-то за рамками общественной нормы, но плевать она хотела на все нормы, когда речь шла о сестре. Любовь к Танюхе поначалу готова была излиться и на её подругу. Не тут-то было! Колкие замечания, нервная говорливость, активное нежелание перейти на «ты», хотя и возраст, и общественный статус этому способствовали, – вся искусственность Инги была неприятна.

А главное – поведение Тани в её присутствии. На сестру было больно смотреть, так она старалась угодить, не рассердить, ограждать от возможных нападок. Стоило начальнице скривить рот или презрительно отвести глаза, Танька засыпала её вопросами: тебе не дует? ты не устала? как запеканка, понравилась? И обязательно уводила Ингу, лишь только чувствовала её недовольство.

История с учительницей физики, докатившаяся до Риты невразумительными обрывками, поневоле всплывала в памяти. Трогать это было нельзя, и Рита не трогала. Так же, как она ни словом не обмолвилась о Семёне, подло бросившем Вальку. Рита вообще не сказала никому, что заезжала в Ольховку, а тем более, с кем заезжала.

Всё минные поля… Марго не должна знать… У Марго такого не может быть… Но почему? Они же сёстры!

Она не так поймёт… Осудит с высоты… Своя, конечно, но у них мало общего…

Особенно Риту расстроил запах спиртного. Нельзя Таньке пить – её сразу тянет на подвиги. Правда, на следующий день никакого похмелья, взор ясный, энергии тьма, все мелкие нарушения, допущенные накануне, виртуозно объясняются, косяки ликвидируются – вот она, как прежде, любящая всех и всеми любимая!

Но сейчас Танюха нарывалась. Инге, видать, это было не впервой, презрительным взглядом она проводила покачнувшуюся в дверях Таську и усмехнулась, глядя Рите в глаза. Ну уж нет, сестру она не предаст, и Рита отвела взгляд.

Пришёл с работы Павел, и Танюха сразу засобиралась – они едут к Инге на дачу, надо там… Что может быть надо на этой даче в конце ноября? Но Инга с победным видом встаёт, в руках ключи от её «Хёндая», и они уезжают под общее молчание.

Сверху спускается Ирка, она будто ждала, когда мать уедет. Греет отцу суп, весело рассказывая об экскурсии в Диснейленд, но Паша не улыбается, молча ест, глядя в тарелку. Из спальни появляется мать – тоже, видать, пережидала гостью – и присоединяется к зятю. А Ирка всё щебечет, щебечет, и сквозь её напускную весёлость проскакивают спазмы сдерживаемых слёз.

С матерью можно говорить открыто, но Маргарите сегодня не до этого. Что хорошего она может ей сказать про себя, про Валюху? О Тане лучше сейчас вообще не затевать разговор, не готова она услышать новые подробности, ей хватает увиденного. Жаль Павла, жаль Ирку, да и маму жалко. Но… ничего не поделаешь, каждый будет выбираться в одиночку из своих передряг.

Павел выходит на крыльцо её проводить, значит, намерен что-то сказать. Уже совсем стемнело, мелкий дождик, сопровождавший всю дорогу от Ольховки, усилился. Рита садится в машину, и Паша, картавя больше обычного, подтверждает: да, надо серьёзно поговорить, в среду он будет по делам в Питере, заедет к ней.

Среда выдалась насыщенной событиями. Как обычно, в обед зашёл Кирилл – в своё дежурство он всегда забегал хоть на полчаса, иногда оставался подольше, предупредив напарника. Их днём была – в зависимости от рабочего графика – суббота или воскресенье, целые сутки. Дома знали, что он на халтуре – дежурит в охране Дворца Молодёжи. Только Рите всегда после этого «дежурства» потом было тоскливо, хотелось выть, и она давала себе слово: завязать с этим долгоиграющим приключением.

Помогали дневные краткие свидания, дружеские, без интима и ссор. Но в этот раз у Кирилла было явно что-то на уме. Ссылаясь на усталость, он потащился в спальню и Ритку за собой потащил, и отработал знойный квикстеп, какого давно между ними не случалось. И уже после, на кухне, поведал о решении Марата взять его в дело. А что, красиво звучит: «Жвания и Карташев, автомобильный сервис»!

Голова у Риты ещё кружилась, сердце стучало воробьём, но душа пела… Милый Марат, только и могла она сказать в ответ. Кирюха ещё что-то рассказывал об окладе, который со следующего месяца увеличится вдвое, о серебристой «Хонде», которую он уже смотрел и выбрал, и берёт в кредит на льготных условиях. Но это ещё не всё, в конце года выплата дивидендов, там такие суммы… Марго вполуха слушала, и единственное, что возникло в её голове: вот и прекрасно, жена будет довольна, дочь сможет учиться в гимназии… а им и так хорошо…

Павел приехал к вечеру. От обеда отказался, Рита сварила кофе и молча ждала откровений. Что бы он сейчас ни сообщил о Таньке, она сестру не предаст. Родная кровь, хоть и половинная. Он, конечно, мужик хороший, заботливый отец, любящий муж, но сестра есть сестра, и любое оскорбление в её адрес Марго сочтёт личным оскорблением.

– Вот как думаешь, Рита, Таська меня любит? – начал он издалека.

Вопрос не требовал ответа, Таня, безусловно, любила своего мужа. Рита кивнула и спросила о главном: «Давно Танюшка стала закладывать?». Именно это её интересовало, а не какая-то там любовь-морковь. Оказалось, попивает Таня, как в «Карусель» перешла работать, то есть уже третий год. Но последнее время – с лета, уходит в запой. Ей надо куда-то бежать, бутылки прячет. Пробовал одежду отнять – удрала в ночнушке. Так и бегала по городу, люди видели, рассказали.

Паша смолк, глядя на свою коленку, и неожиданно сказал твёрдо, что будет на развод подавать и Иришку отсуживать. Терпение его кончилось, носиться по городу, искать её среди ночи надоело. Последний раз каблучищем по причинному месту так заехала, думал, что уже не мужик.

– Ты же знаешь, Рита, я совсем не пью, – сказал Паша, стоя в прихожей, – поэтому Таську пьяную на дух не выношу. Мы уже третий месяц не спим вместе. Все друзья, а у нас друзья общие… так вот, все друзья в один голос: бросай её, пока молодой, найдёшь себе.

– У тебя кто-то есть? – спросила Рита.

– Есть, – вздохнув, ответил Павел, надевая куртку, – серьёзная женщина, с двумя детьми. Обманывать её не хочу… а что так-то ходить? Надо или с ней завязать, или жениться. Так вот я хотел, чтобы ты знала. Может, повлияешь на сестру?

Да… она повлияет… Разве что вместе с ней напиться может… А про Ингу ни слова не сказал, только о пьянстве. Неужели не понимает?

17.

С каждым днём Валентина утверждалась в мысли, что Сенечка – сын Николая, которого вся Ольховка зовёт Налимом за умение вывернуться из любой ситуации. Те же водянистые навыкате глаза, то же корпусное, монолитное тело, которое она могла бы признать своим телом, если бы не его вёрткая подвижность. Ну, чистый налим! – как-то воскликнула мать, когда внучок чуть ни выскользнул у неё из рук. Сказала и осеклась, ведь она никого не имела в виду… такая поговорка. И по красным пятнам на лице дочери поняла, что угадала.

Валька ждала приезда Семёна. Зачем? Ведь и так всё ясно: у него на Украине жена и ребёнок, там его сердце. Но в душе теплилась какая-то глупая надежда, что всё может пойти по-старому, если она смирит себя и не признается, что его тайна раскрыта. А что, он же вернётся, деньги надо зарабатывать, семью кормить. Приедет и к ней. Почему нет? Как Марго говорила: приедет и наплетёт с три короба про свой внезапный отъезд…

Ну и пусть… пусть! Зато рядом будет до следующего отпуска. А там посмотрим, что перевесит… Хорошо Марго говорить: нечего с ним время терять… Для Валюхи это было самое лучшее время – когда Семён рядом и мальчики. Ну, уедет опять, так возвратится же! С женой месяц, а с ней – считай, год. Только бы выдержать и не признаться. Никаких намёков и вопросов – лишь про мать и сестру. И поскорее с разводом решить. Вдруг что – она свободна.

Приближалась дата возвращения Семёна из отпуска, и Валюха всё более укреплялась в своём намерении. Выяснила, что иностранцам – а Семён иностранец, кто бы мог подумать! – полагается отпуск 28 дней, что разрешение на работу действительно год, потом заново оформлять. Она ещё много чего узнала о гастербайтерах и поняла, что им, пожалуй, в России неплохо живётся.

Это открытие её обрадовало – у Семёна все резоны работать здесь, в Каменце, где его ценят, и жить в Ольховке, где его любят. А та семья пусть существует на его заработки, спокойно и безбедно. Валюхе не жалко. Пусть только Семён появится, она его заботой окружит. Сготовит ему, наконец, борщ, а Сенюшка, ангел, заменит сына.

Но вот и декабрь перевалил за половину, а о Семёне не было никаких вестей. Валька повторно навела справки и узнала, что могли дать отпуск за свой счёт по семейным обстоятельствам. Она решила ещё раз, уже без Марго, навестить воинскую часть и добиться определённости. И если не удастся разыскать Семёна Лавочкина… то есть Гутько, найти того солдатика, который с Сеней в одной комнате жил, Алихана Тарбеева. Уж тот наверняка что-то знает.

В декабре темнеет рано. Оставив ребят у матери, Валька села на трёхчасовой «школьник», который привёз из Каменца ольховских детей после уроков и теперь возвращался в гараж части. Впервые после рождения Сенюшки она накрасила глаза, навела голубые тени, надушилась французскими духами. Кроме неё в автобусе ехало трое военных: высокий, сухопарый старший лейтенант с невозмутимым смуглым лицом и густыми бровями, и двое рядовых. По оживлённым репликам Валюха догадалась, что солдатики обсуждают новогодний концерт для военнослужащих.

Они сошли у клуба, и Валька, будто по наитию, шмыгнула следом. Ей как-то предлагали поучаствовать в этом концерте, но было не до того. Зато сейчас она может представиться, завязать на эту тему разговор и, слово за слово, разговорить вояк. Старший лейтенант обернулся к ней и с улыбкой спросил: «Вы тоже на репетицию приехали?». От улыбки лицо его преобразилось из-за ямочек на щеках. Она кивнула. Получилось удачно.

В клубе уже было полно народу, ольховские активисты обрадовались появлению Вали, им позарез требовался аккомпаниатор. Пианино было в меру расстроенное, певцы и репертуар ей знакомы, и Валентина увлеклась, не заметив, как прошло два часа. А она ещё ничего не узнала! И вдруг вспомнила: Семён ведь чудесно поёт украинские народные песни. Вот и зацепка!

Валюха подошла к ведущему – тому самому старшему лейтенанту, которого звали Илья Кузнецов, – и, как бы между прочим, спросила о Семёне Гутько, будет ли выступать на концерте, слышали, мол, что голос хорош. Кузнецов обратился к солдату, игравшему роль волка: «Тарбеев, ты не в курсе, Гутько приехал?».

Волк поднял маску и, с интересом взглянув на Валю, ответил, что Семён не приехал и не приедет как минимум год. «А почему?» – не удержалась от вопроса Валюха, выходя из роли. И Алихан ответил, глядя на старшего лейтенанта: «У них там беспорядки». «Точно, – спохватился Кузнецов, – Пока не утрясётся, гастербайтерам въезд закрыт». Валька, как сомнамбула, села за пианино, едва расслышав сказанное Алиханом: «На его место уже другого взяли», – и ответ Кузнецова: «Жаль, хороший сварщик был»…