Остановка: Созвездие Близнецов. Семейная сага

– Так и что Павел? – спросила она, давая понять, что её мало интересуют подробности рыбной ловли.

– Паша устроился в Луге водителем молоковоза.

– А ты тут при чём?

– Так мы решили пожениться, – Таськины глаза по-прежнему безмятежны, – в июле будет свадьба, сразу после дня рождения.

Ну да, Таньке ведь восемнадцать исполнится… Рита поймала себя – в который раз! – что не сёстрам исполнится, а именно Танюшке. Как будто Валюха не вместе с ней в материнской утробе девять месяцев провела.

– Что ж, поздравляю… – Рита чмокнула сестрёнку в нос, и они вместе, обнявшись, ступили на крыльцо. Всё же были они одной крови – Бологоевской, маманиной. В отличие от Валюхиной, Тимофеевской, тяжёлой по причине закрытости и недоверия к миру.

Свадьбу справляли в клубе, и Рита всё приглядывалась к Павлу, как бы оценивая, потянет ли он её взбалмошную и самолюбивую сестрёнку. И к концу застолья успокоилась: потянет. Парень, на первый взгляд, неказистый, ниже Таньки ростом, песочно-рыжий и по-детски картавит: букву «р» в начале слова раскатывает, а в середине глотает. Серые, галечные глаза с лёгкой косинкой, как отзвук татарских набегов, рыжие ресницы и брови – не Голливуд. Но его достоинства явно перевешивают мелкие недостатки.

Главное, и это ясно без слов, он Таську любит по-настоящему. На пять лет старше, отслужил армию, значит, надёжен. Спокойный, хозяйственный, непьющий – это сестрёнка ещё оценит. А вот гитара уже сейчас завоевала её сердце. И голос – как ни странно, без всякой картавости – мягкий, уверенно берущий и низкие, и высокие. Проникающий до глубин.

Рита смотрела на Танюшку, счастливую, в бледно-зелёном платье из жатого шёлка, с маленькой, как у феи, прозрачной фатой, лихо сидящей на темени. Смотрела и вспоминала слова чудо-психиатра «подростковая форма… пройдёт после замужества». Значит, всё плохое позади, и «чудесное спасение Тани Фомичёвой» произошло в двойном размере. Правда, теперь не Фомичёвой, а Кудряшовой…

А уже через год, сразу после окончания училища, Валюха тоже вышла замуж за Рудольфа Цыкина, с которым познакомилась, проходя дипломную практику в Лужском детдоме, где Рудик работал электриком. Она взяла его фамилию и стала Валентиной Цыкиной.

Рита удивлялась, каким образом Валька смогла подобрать себе в мужья человека, так похожего на Таськиного Павла. Внешне также неказист: ростом не высок, носатый, – зато такой же рыжий, даже ещё более рыжий, оправдывая своё имя Рудик. Как и Паша, спокойный, непьющий. Правда, никакой гитары и песен, и не картавит, а слегка косит и поэтому никогда не смотрит в глаза собеседнику. Но это, скорее всего, от смущения. В целом безобидный, положительный, Валюхе подходит.

Таня с Павлом переехали в Лугу, где первое время кантовались в комнате общежития, а когда Татьяна забеременела, Пашке выделили от молокозавода небольшую квартиру в мансарде деревянного дома. Таня работала на разделке мяса и рыбы, так что семья была при питании. Родилась Ирка, голосистая, с напором, внешне похожая на отца, а характером в мать. И всё у них складывалось хорошо.

Вот у Валюхи так не получилось. Она тоже уехала с Рудольфом в Лугу, но жить ей пришлось вместе со свекровью, Ниной Романовной. Та заревновала невестку, поскольку растила сына без мужа и привыкла считать его своей собственностью. Возможно, со временем они бы и притёрлись друг к другу, тем более что Валя уже была на последнем месяце, а Нина Романовна мечтала о внуке, но тут Валюха поспешила.

Если уж говорить откровенно, поспешность принятия решений была у сестёр Фомичёвых в крови. В родителей пошли, те оба на эмоциях, скорые на слова и действия. Только выражалось это по-разному. Мать с места в карьер лепила всё, что думала, но отходчива была и рукам воли не давала. Отец какое-то время мог посмеиваться или угрюмо молчать, затем взрывался, совсем не безобидно. Если в руках у него нож или топор, лучше не задевать. В посёлке уже были пострадавшие, и Александра Михайловича побаивались.

Танюха характером была вся в мать, её несло на чувствах, а всё, что касалось практических дел, тормозило, она затаивалась, выжидала. Валюшка же, наоборот, пошла в отца: поначалу хранила сдержанность, даже многие считали её холодной и рассудочной, зато когда ей что-то шло поперёк, она как с цепи срывалась. Решения выстреливали пулемётной очередью и незамедлительно осуществлялись.

Так получилось и со свекровью. Валька старалась помалкивать и не перечить Нине Романовне, когда та властной рукой указывала невестке на её место под солнцем их общего божка, но рождение сына подвигло Валентину на решительные шаги.

Встал вопрос о прописке Родиона – так назвали новорожденного – и всё бы обошлось, свекровь не возражала прописать внука в трёхкомнатной квартире, но Валя настаивала, чтобы и её прописали вместе с сыном. Причём не просила, а именно настаивала, выдвигая, как альтернативу, уехать с Родиком домой, к родителям, раз ей тут места нет. И уехала, полагая, что Рудольф помчится за ней, а мамаша крикнет вслед: «Вернись, я пропишу!».

Но тут судьба совершила молниеносный кульбит и в лице парторга Ольховки Петра Осиповича явилась к Фомичёвым с ордером на квартиру для «молодого специалиста Цыкиной Валентины Александровны». Посёлку нужна была дипломированная воспитательница детского сада. Родители обрадовались. За ту неделю, что дочь с ребёнком жила у них, они стали привыкать к внуку, уж и комнатку им выделили, а тут – вообще красота! – квартира, да ещё в соседнем доме, забор в забор, окна в окна.

Так Валентина с маленьким Родионом переселилась в собственную квартиру с обязательством два года отработать в детском саду Ольховки. Рудольф приезжал на выходные, потом через выходные. Валька с сыном тоже стала ездить в Лугу, пока не закончился отпуск по уходу за ребёнком. Гостевой брак так бы и длился, все вроде бы к этому привыкли, но тут произошло событие, перевернувшее их размеренное, полусемейное существование.

7.

Родиону исполнилось четыре года. Он ходил в детский сад, болел мало, а если такое случалось – дед с бабкой были на подхвате. А той осенью – то ли ноги на прогулке промочил, то ли осложнение после гриппа – начался у мальчика бронхит. Направили их в Лугу к пульмонологу. От врача освободились быстро, Валя купила лекарства в аптеке и неожиданно оказалась возле парадной свекрови.

Рудольф, конечно, на работе, решила Валюха, а Нина Романовна может быть дома. На звонок открыла высокая, худенькая девушка с полотенцем в руках, и по тому, как она побледнела и убежала на кухню, Валька всё поняла. Значит, не зря её сюда принесло. Она уже и раньше догадывалась, что муж ей изменяет, разные мелочи выдавали и нестыковки, но чтобы в квартире свекрови… Значит, законную жену прописать нельзя, а какой-то прошмондовке жить можно!

Очутившись в квартире бабушки, Родик стал скидывать ботинки, сдирать пальто и шапку, но Валька резко встряхнула его, молча запихала обратно и, когда Нина Романовна с притворной улыбкой вышла в прихожую, то застала лишь уходящую спину невестки и хныканье подгоняемого внука.

Если бы она крикнула им: «Куда же вы, погодите!», – Валька, возможно, и развернулась или хотя бы что-то сказала. Но свекровь лишь глядела с площадки в лестничный проём, неотрывно наблюдая за помпончиком на шапочке, которую она связала внуку.

Рудольф объявился в Ольховке на следующий день, приехал после работы, когда Валя с матерью купали Родика в корыте на кухне. Печь была натоплена, мальчик плескался и посвистывал резиновым дельфином, отца заметили не сразу. А он, с букетом белых хризантем в одной руке и с тортом «Сказка» в другой, стоял в дверях, прислушиваясь к помывочным звукам.

Первой его увидела Надежда Васильевна и весело бросилась забирать цветы, торт, ставить чайник. При этом улыбалась и шутила, то есть, вела себя, как обычно, потому не мог он догадаться, что тёща уже в курсе случившегося. Появилась Валька с сыном, завёрнутым в махровое полотенце, на мужа не взглянула, зато Родик от радости заверещал зайцем. Рудольф подхватил его и стал одевать в развешенное над плитой тёплое бельишко.

Папа с сыном вели оживлённый разговор, и, глядя на их вытянутые, с горбинкой носы, рыжие чубчики, скошенные подбородки, всякий признал бы семейное родство. Но хмурая Валька даже не взглянула, а сунув ноги в сапоги и накинув пальто, выскочила на улицу. Она пошла в родительский дом и, воспользовавшись одиночеством – отец дежурил на ферме – нарыдалась от души. Что не мешало ей поглядывать и прислушиваться, не идут ли за ней.

Через час, когда пора было укладывать сына, она вернулась домой, но Рудольфа уже не застала. Вот только ушёл, последний автобус, укоризненно сказала мать, и от этого двойного предательства Вальке стало так плохо, что она в момент успокоилась. Ах, вы так со мной, вы заодно с изменщиком? – как бы спрашивала она и давала себе слово всем отомстить. Свекрови, мужу, матери – всем заговорщикам.

В ближайшую субботу, оставив на ночь Родика у родителей, Валентина пошла в клуб на танцы. Она вспомнила о подаренной Ритой польской косметике, неумело накрасилась, достала выходной костюм, который не одевала после замужества, туфли на высоченных каблуках – свадебный подарок подруг из училища, тоже «ни разу не надёванные». Благоухая цветочным дезодорантом, с сильно подведёнными глазами, Валька явилась пред очи ольховских жителей.

Сверстников было мало: семейные в клуб ходили редко, многие уже покинули родную деревню, перебрались в Лугу и Питер. Зато одинокого старичья – тех, кому за сорок – набралось достаточно. Вальку приглашали танцевать, мужа никто не поминал, из чего она заключила, что народной молвой уже разведена.

В тот вечер Валентина впервые почувствовала себя свободной, и это поначалу её удивило, а потом обрадовало. До самого закрытия клуба она веселилась, уклоняясь от назойливых предложений малолеток «дёрнуть за знакомство», и танцевала, танцевала. От провожающих не было отбоя, но она только хохотала в ответ – как-нибудь, мол, доберусь сама, не украдут. В холле крутанулась на каблуке перед зеркалом, подмигнула отражению и залихватским движением растрепала волосы.

Когда выбежала на широкое крыльцо клуба, не сразу заметила курящего в стороне Налима. Его литая тёмная фигура сливалась с бетонной колонной, обозначая присутствие лишь огоньком сигареты. Мужика этого Валюха знала плохо. Он был не местный, снимал комнату у Волчицы – старухи Волковой, глухой и одинокой, – работал на лесопилке в Каменце, то ли учётчиком, то ли снабженцем. Вообще-то его звали Николаем, а прозвище получил за водянистые навыкате глаза и за редкую способность ускользать из любых передряг.

В клубе он, пожалуй, был единственным, кто совсем не танцевал и Вальку не пытался «клеить». Только смотрел на неё своими глазищами, она это чувствовала и от этого смеялась по-особенному, запрокидывая назад голову. А то, что следом пошёл, легко объяснялось: изба Волчицы стояла на пути к её дому. И догнать не пытался, потому что продолжал курить, это Валентина тоже поняла по запаху табачного дыма. Когда же поравнялся, сказал негромко и мягко: «Сейчас бы чаю с лимоном, духота в клубе».

И эта простая фраза, лишённая всякой мужской игры, Валюху сразу к нему расположила. Она улыбнулась, мельком глянула в его сторону, отметив и добротную, на молнии, куртку, и седеющие волосы, стриженные «стильно», а не у Верки в банной цирюльне. Нравились ей такие немолодые, корпусные мужчины. Может, потому что сама была в теле? Вот только в мужья выбрала дохляка. Во всех отношениях…

Минут пять они шли молча, и Валька уже решила, что вот-вот с ним распрощается… ну и ладно, ну и пусть… Они уже подходили к домику Волчицы, как вдруг Николай взял её под руку и спокойно предложил: «Если не очень торопитесь, угощу чаем. Лимона, правда, нет, зато есть арахисовая халва».

Времени на раздумье не было, никелированная спинка от кровати, служащая калиткой, уже проступала из темноты. Валька, ничего не ответив, пошла рядом по тропинке, ощущая жжение в груди – предвестник астмы. И ещё она постоянно чувствовала его сильную ладонь: направляющую, поддерживающую. Из сеней прошли в коридор, Николай звякнул в замке комнаты ключом, тут же под потолком загорелась лампочка.

И тогда Валюха сообразила, что сейчас может наделать глупостей. В общем-то она уже начала их делать: среди ночи пришла в дом к малознакомому мужику. В конце концов, не станет же Налим к ней приставать! Как не станет, конечно, станет… Нет, насильно не станет, она ведь и закричать может. Кричи-не кричи, старуха-то совсем глухая…

А тот уже лез в буфет за чашками, за халвой, Валька кинулась помогать, руки их столкнулись, и пакет с халвой упал на пол. «Не поваляешь – не поешь», – назидательно изрёк Налим и впервые улыбнулся. Лицо его приблизилось, при свете лампочки Валюха заметила два выступающих клычка по краям рта и отчего-то испугалась. «Ну, что ты, глупенькая…», – прошептал он сдавленным голосом…

Чай они так и не попили. Николай вдруг ткнулся ей в шею с каким-то детским всхлипом и стал мелко и подробно целовать, одновременно снимая свою куртку, сдирая с неё пальто. Валька вяло помогала, она вообще стала вдруг вялой и безвольной, как чем-то опоённой. Ни одной мысли не мелькало в голове, будто всё происходящее было сном, течением тёплой реки, несущей её тело – тело большой серебристой рыбы – вдоль водорослей, к водопаду.

И когда стремительный поток обрушился с высоты, Валька закричала от страха и восторга, впервые в жизни ощутив долгую, утомительно-долгую сладость, какую с мужем ей ни разу не пришлось изведать. А следом – торжество и гибельность падения…

Она лежала неподвижно, восстанавливая дыхание. Николай уже был одет, курил у форточки, отодвинув ситцевую занавеску и глядя в темноту ночи. Щелчком выбросив хабарик за окно, всё так же мягко и негромко заметил: «Тебе пора домой… провожу…». Валька покачала головой – не хватало ещё, если кто увидит их вместе, – быстро оделась и уже через минуту шагала по тропинке, сокращающей путь к дому.

Только наутро она осознала, что приступа астмы так и не случилось. А вечером приехал Рудольф и со словами: хватит уже поврозь жить, – забрал их с Родиком и отвёз в Лугу.

8.

Ольховка жила размеренной, провинциальной жизнью. Происходящее в столицах докатывалось с опозданием – как хорошее, так и плохое. Супруги Фомичёвы-Задорины, слегка постаревшие, остались вдвоём. Валька с Танюшкой приезжали в гости на выходные – то поодиночке, то скопом, вместе с мужьями и детьми. Рита теперь наезжала редко, присылала на летние каникулы Алису, а сама крутилась в бизнесе, меняла мужей, болталась за границей то по делам, то в гости. То есть вела жизнь настолько далёкую от их провинциальной обыденности, что казалась существом из другого, параллельного мира.

Как-то Рита сунулась в гороскоп – модная была одно время тема – и вдруг поняла, что знак «Близнецы» совершенно размытый. Будто речь идёт о двух разных людях с противоположными характерами. Это объясняло несхожесть сестёр-двойняшек, но себя в этом знаке узнавала с трудом. Правда, сёстры родились в середине июня, а Рита была майская, зацепила прагматичного Тельца. Не кидало её никогда от любви к войне, и упорства ей было не занимать – планомерно шла к цели.

Семья гордилась своей удачливой родственницей. Вернее, мать, Надежда Васильевна, гордилась Маргаритой, выросшей в Ленинграде. Застарелая вина – бросила дочку ради новой семьи – переросла в безусловное восхищение и оправдание любых её поступков. И мужья-то у Марго все интересные, не чета Танькиному жмоту Пашке и косоглазому Рудику. И красавица-то Рита, и умница, и рукодельница.

Возможно, именно поэтому обожание и безусловная любовь к старшей сестре со временем вылилось у близнецов в плохо скрываемую ревность. Разгореться ей мешала редкость общения – каждый жил своим домом, своими интересами. Наезды Марго – всегда краткие, стремительные – выбрасывали на их унылый берег лишь материальные щепки, доказательства заботы о родственниках.

Они к этому так привыкли, что помощь её воспринимали как должное. Если надо было крышу перекрыть или Пашка задумал машину купить, обращались к Марго, и крыша перекрывалась, а машина покупалась. Да и сама Рита к деньгам относилась равнодушно. Просто радовалась, что городская жизнь дала ей большие возможности. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Теперь она очень редко вспоминала об этом несчастии. В прошлое ушли обиды и детские слёзы при расставании с мамой, тоскливое ожидание каникул, когда электричка, а потом нудный автобус доставят её, с рвотным пакетом в руках, в любимую Ольховку, к любимой мамочке. Всё это осталось в прошлом. Бурное кипение страны втянуло её в свою преобразующую кухню.

Марго жила втрое, вчетверо быстрее своих родственников и, пролетая над Ольховкой на бреющем полёте, еле успевала соприкоснуться с ними душой. Ей везло по жизни, как будто в компенсацию за сиротское детство её вели короткой тропой к поставленным целям, оберегали и наставляли.

С давних пор она вывела для себя формулу удачи: дружелюбие, интуиция, открытость, беззащитность. На вид совсем не деловой набор, но в сочетании с врождёнными качествами, доставшимися от матери: отходчивость, искромётный юмор, равнодушие к деньгам, – и другими, доставшимися, видимо, от отца: быстрота расчётов, хорошая память, ответственность, – эти качества выстраивали её маршрут в море бизнеса с точностью бывалого лоцмана.

Опытные, матёрые волки финансовых махинаций, акулы жёсткой конкуренции, приближенные к власти и бюджетным потокам, вся эта сорвавшаяся с поводка свора – каким-то непостижимым образом обтекала Марго с её девчачьим бизнесом, почти не затрагивая и почти не мешая сбываться мечтам.

Совместное предприятие с Орестом фон Визелем, некогда русским, а теперь французским подданным, вынесло салон «Мастер и Маргарита» на международный уровень, превратив из шикарного, но всё же ателье пошива, в уникальную фабрику театрального костюма. И немалую роль в этом сыграл Дом актёров, где проживали Рита с мужем Андреем, администратором Филармонии.

Тут надо немного расшифровать затёртое слово «администратор», к тому же не каких-то там гостиницы или сайта, а учреждения культуры. Администраторы возникли на волне Перестройки с появлением хозрасчёта. То есть, что заработал, то и получи, актёр, музыкант, художник. А люди искусства не умеют зарабатывать, зато умеют творить. Лишь бы кто-нибудь позаботился о них.

Андрей Первушин был успешным администратором. Он специализировался на зарубежных гастролях, владел тремя европейскими языками в необходимом объёме и, что самое главное, имел дружеские связи с директорами филармоний и концертных площадок в разных городах и странах. Артисты на него только что не молились, и салон его жены Маргариты обрёл в их среде огромную популярность.

Поначалу актрисы и жёны актёров шили у неё одежду для торжественных случаев, которую надевали один раз. А тут Рита предложила им сэкономить: брать напрокат – для новогоднего корпоратива, свадьбы, юбилея – исторический костюм из выставочной коллекции, которую они с бароном успешно возили в течение года по Германии. Это был рекламный тур основного бизнеса Ореста Петровича – компьютерного.

Дамы и кавалеры из прошлых эпох дефилировали по подиуму, сопровождая новую разработку фирмы Samsung – домашний кинотеатр. Фоном на больших мониторах крутились игровые ролики с персонажами, наряженными в костюмы исторической коллекции. Придумал такой сценарий сосед по Дому Актёра, режиссёр Аскольд Баранчик, спец по рекламе и одновременно худрук нового экспериментального театра «Сегодня и Завтра».

Не стоило бы и упоминать этого Баранчика, но его участие не прошло для Маргариты без последствий. Как это принято говорить, далеко идущих. То, что в течение совместных командировок Аскольд частенько оказывался у Марго в постели, значения не имело – обычная практика в богемной среде. Но тут случилось непредвиденное. Не довольствуясь гонораром и десятком зарубежных командировок, Баранчик потребовал своего партнёрского участия в деле.

Барон фон Визель с немецкой педантичностью объяснил несостоятельность его претензии, но Аскольд закусил удила. Похоже, он сам был удивлён успехом своего сценария, в его театре ничего подобного не случалось. И тогда Марго придумала ход: они выплачивают Аскольду премию по итогам турне, а потом открывают новое направление, куда Баранчик войдёт полноправным членом. При условии, что договорится с питерскими театрами, чтобы все театральные костюмы шились в их салоне.

Баранчик договорился не только с питерскими, но и с десятком провинциальных театров сразу после того самого новогоднего бала, который прошёл в Филармонии. Артисты в исторических костюмах произвели впечатление на приглашённых Баранчиком нужных людей. Так салон «Мастер и Маргарита» укрепился в новом амплуа – «Фабрика театральных костюмов».

Аскольд бросил свой худосочный театр и писал сценарии для других театров, новых клиентов фабрики «Мастер и Маргарита», в которых Марго иногда доставалась какая-нибудь мелкая роль, зато в шикарном наряде. На амплуа любовницы она больше не претендовала, убедившись в невозможности совмещать чувства и расчёт.

А в это время…

Да, неплохо бы спуститься с высот театрального олимпа в действительность областного захолустья. Впрочем, никто никуда не спускался, а сами жители провинции ни на какие олимпы не забирались. Изредка Марго приглашала сестёр с мужьями – то в театр, арендованный под корпоративное торжество, то на борт корабля, выкупленного на вечер её юбилея, – но это случалось так редко, что и речи быть не могло о слиянии двух миров. Всё так же, на бреющем полёте, еле успевая прикоснуться душой, Маргарита пролетала над семейным гнездом, таким далёким…

В то время как Марго раскручивала своё очередное дело, сёстры её, Татьяна и Валентина обустраивали семейный быт.

Таня, отработав два года на мясокомбинате и подпортив свои ноги и руки – стоячей работой и разделкой замороженной рыбы – после декретного отпуска перешла в гипермаркет, тоже в рыбный отдел, но уже продавцом. Это был шаг в карьере: работа неизмеримо легче, коллектив с отбором, культурный, зарплата выше. Продавать всегда выгоднее, чем производить.

Дочку Иру Татьяна устроила в ясли рядом с домом. Павел, ввиду повсеместного исчезновения коров, а вместе с ними и молока, пересел с молоковоза на лесовоз и гонял в Финляндию. Зарабатывали оба неплохо, жили дружно.

У Валентины с Рудольфом после воссоединения семьи наступил медовый месяц, продлившийся всего две недели – такой отпуск смогла Валька выпросить в детском саду. Потом всё откатилось назад, воскресный муж и папа, – то в Ольховке, то в Луге у свекрови. Но маячила перспектива: через год совхозные полдома перейдут в Валюхину собственность, можно будет уволиться и на деньги от продажи прикупить квартирку в Луге. Тогда и заживут полноценной семьёй.

***

Не правда ли, всё хорошо?.. По крайней мере, стабильно. Мужья, дети, работа – а что ещё женщинам надо? Каждая по-своему счастлива, горизонт чист, перспективы намечены.

Сейчас самое время остановиться и с независимой читательской высоты посмотреть на наших героинь, на трёх сестёр, на их семьи, заботы и удачи. Никогда не знаешь, что случится в следующий миг, на каком повороте судьба бесстрастно и решительно изменит траекторию движения. Одним даст невиданный карт-бланш, другим смешает уже выданные карты. Или объявит всем: осторожно, двери закрываются!

Глава вторая

9.

Весна в Ольховку не торопилась. Оттепели сменялись морозами и даже такими снегопадами, каких и в январе не бывало. Валька не вылезала из бронхита, кашляла с астматическим свистом, так что пришлось брать больничный и сидеть дома. Ко всему прочему, навалилась слабость, всё время хотелось полежать и попить чего-нибудь кисленького. Последнее насторожило мать, и она поинтересовалась, когда у Вальки были «дела».

В их семье, да и у всех деревенских, всё, касаемое женского естества, не проговаривалось. Слова «месячные», не говоря уже о медицинском термине, избегали. Говорили «дела» или «гости», а девчонки между собой – «красная армия». Валька задвигала губами, подсчитывая, и вдруг побледнела. «Гости» должны были прийти три недели назад. Задержки бывали и прежде, так что беспокоиться было рано, но Валюха как-то разом поняла, что «залетела». Матери сказала, что вот-вот должны прийти, а сама прислушивалась к своей утробе, замечая всё новые признаки беды, и уже через неделю знала твёрдо, что попалась.

Нежданная беременность привела Валентину в состояние шока. Только этого не хватало! Временна́я разница между «девятым валом» в избушке Волчицы и примирительным супружеским актом в Луге составляла не более суток. А потом две недели только с мужем, и они предохранялись. Хотя и это не всегда спасает.

В конце концов, время ещё есть, она сумеет всё правильно организовать, чтобы у Рудольфа не возникло подозрений. Если ребёнок от Налима, он родится здоровущим, как она сама. Все будут говорить: пошёл в мать. Про Родика ведь говорят: весь в отца, такой же худющий, рыжий и носатый.