Лишь в памяти своей приходим мы сюда. Хроники ХХ-го века. Книга вторая. Родительское гнездо

В семье Исаковых была большая проблема – дядя Леша пил. Не то чтобы просто пьянствовал, как делали тогда почти все мужики, побывавшие на фронте, а пил запойно, долго и втихую. Когда он уходил в очередной запой, то выносил из дома и пропивал все, что попадало ему под руку. Поэтому в этот период все остальные члены семьи выносили из дома и отдавали на сохранность соседям, чаще всего нашей семье, все имеющие хотя бы маленькую ценность вещи. В то время все жили очень бедно, выходные вещи и взрослых, и детей, как правило, были в единственном экземпляре. На их покупку деньги собирались годами. Да и купить их при тогдашнем дефиците было большой проблемой. В основном вещи покупались с рук на базаре, и часто были уже не новыми. Как сейчас помню, тетя Мотя привела с рынка не новый, но в хорошем состоянии велосипед. Целый вечер перед жителями нашей улицы демонстрировали свою езду сияющие от счастья и достоинства Слава и Роза. И даже Юрке дали прокатиться «под рамой» – для езды на «сидушке» у него не хватало роста. Но через неделю этот велосипед был подло угнан из дому их отцом и пропит.

Старшие, Слава и Роза, были очень дружны с моими старшими, Аллой и Толей. Вместе тусовались, бегали на танцы в клуб железнодорожников. Слава, наш Толя и еще один такой же парень, живший на нашей улице, Шура Сергиенко, после окончания семилетки вместе пошли учиться в училище механизации. После службы в армии дружба Славы и Толи не ослабла – они вместе пошли учиться в техникум.

Роза довольно рано вышла замуж. Муж у нее был из старожилов города – «щучинской мордвы» и намного, как мне тогда казалось, старше ее, так как выглядел он довольно старообразно. Работал он водителем в автотранспортном предприятии. Жили они с родителями мужа в большом деревянном доме в центральной части города. Как сложилась ее дальнейшая судьба, сказать трудно, но дети были. Ходили и слухи, что у ее мужа, как и у многих в то время, была проблема с алкоголем.

Слава, после службы в армии, вместе с моим старшим братом Анатолием окончил Боровской сельскохозяйственный техникум и работал водителем в транспортном предприятии. Женился он, когда ему было уже за тридцать. Не могу точно сказать, были ли у него дети. Но и он не избежал той же проблемы, как и у его зятя, – алкоголизма. Моим «друганом» из этой семьи был их младший сын Юрка. На нашей улице мы с ним были единственные явные ровесники. Поэтому у нас были и дружба, и соперничество, и даже конкуренция за право руководить младшими. Внешне мы чем-то были даже похожи. Оба небольшого росточка, коренастые и очень шустрые.

В этой связи хотелось бы еще отметить следующее. Дети жителей нашей улицы, родившиеся до войны, в основной своей массе были крупными, рослыми. Очень отчетливо это было видно на примере семьи Исаковых. И Слава, и Роза ростом были под метр восемьдесят, если не выше, хотя их родителей никак нельзя было назвать высокими. А мы, послевоенная поросль (1945–1947 годов рождения) в основной массе были мелкими, хотя нас было и много. В школе наши классы были самими переполненными. Наверное, стрессы, недоедание наших родителей в военный период, в конце концов аукнулись на нашем поколении. Да и в нашей семье и отец, и братья ростом были метр семьдесят, а я от них отстал на целых шесть сантиметров. В ранней юности я немного комплексовал по этому поводу, но когда увидел, что данная ситуация проблем с противоположным полом у меня практически не вызывает, потому что мои сверстницы в основной своей массе были такими же коротышками, то успокоился.

В последний раз Юрку Исакова я видел, когда он привозил в мое предприятие на ремонт электродвигатели. Когда он зашел ко мне в кабинет, то я его не узнал. Передо мной был маленький, на полголовы ниже меня, толстый, лысый, седой человек. Хотя ему в то время было около сорока лет, но выглядел он намного старше. Чувствовалось, что у нее не все в порядке со здоровьем. Мы с ним минут пятнадцать пообщались. Юрка рассказал мне, что работает заведующим машинно-тракторной мастерской в одном из совхозов, кажется, Рузаевского района, в который попал по распределению после окончания техникума. Женился на местной девушке, да так там и остался.

Я дал команду, чтобы ему выдали вне очереди взамен готовые отремонтированные двигатели и дополнительно загрузили его автомашину любыми дефицитными электроматериалами, какие он попросит. Пригласил его к себе домой на обед, но отказался, сославшись на то, что еще не был у матери. Распрощались мы с ним тепло, так что уехал он от меня очень довольным. Но через полгода до меня дошло известие, что через три месяца после нашей встречи с ним случился обширнейший инфаркт и он умер.

В следующем доме от Исаковых, по нашей стороне жила молодая мордовская семья Махаловых. Выходцы они были из села Дорофеевка. Хотя их дом располагался в середине нашего переулка, но построен он был года на два позже нашего дома. В то время пошла волна уплотнения частной жилой застройки – часть площади земельных участков между соседними домами вырезалась, а затем отдавалась под застройку нового дома.

Семья Махаловых была тихая и спокойная. У них был единственный сын Вовка. Родители его были очень высокого роста, поэтому и он рос немаленьким. Так что, хотя он и был моложе на два года моего младшего брата Алеши, но в играх ребят его возраста практически участвовал на равных. К своему стыду, имен старших Махаловых я вспомнить не смог. Знаю только, что Махалов являлся родным братом тети Зины Юртаевой, матери члена нашей команды Генки, о которых я расскажу чуть позже.

Далее, по той же нашей стороне, стоял деревянный небольшой домик, который время от времени перепродавался. То ли в 1955-ом, то ли в 1956-ом году его купила бездетная украинская семья. Хозяин дома был уже довольно пожилой, очень худой человек с болезненным лицом. Нигде не работал и практически не появлялся на улице. Через месяц после заселения он весь двор оборудовал стеллажами с кроличьими клетками. Его жена, наоборот, оказалась женщиной общительной и очень словоохотливой. Правда, у нее был один недостаток, который несколько связывал ее в общении с соседями, – она совершенно не могла изъясняться по-русски, а говорила только на «украиньской мове». Все лето с утра до вечера на тележке она возила траву в мешках с территории лесопитомника для корма кроликов. Там ей директор лесопитомника Жалонко разрешил заниматься неоплачиваемой добровольной прополкой молодых саженцев от сорняков. Часто останавливалась около нашего дома, чтобы поговорить с моим отцом на «мове». Жили они довольно тихо, ни с кем не контактировали, ни к кому в гости не ходили и никого к себе в дом не приглашали. Мне кажется, что никто из соседей даже не знал их фамилии и имен. У них были просто уличные прозвища – «хохол» и «хохлушка». Отец, когда как-то дома зашел о них разговор, шутливо высказал предположение, что «хохол» «скрытый бандеровец».

Следом за ними стояли две землянки. Первая из них постоянно перепродавалась. Одно время в ней жили ингуши, потом цыгане, потом какие-то приезжие молдаване. Затем эту землянку купили родители для молодоженов. Молодожены прожили в ней только зиму и тоже куда-то съехали. Землянка потихоньку ветшала, обмазка с ее стен обваливалась, вид ее становился очень неприглядный. Когда я учился уже на последнем курсе техникума, эту почти развалившуюся землянку купили немецкие переселенцы из какого-то села нашего района. Эти развалины снесли, и на ее месте очень быстро построили большой красивый дом. Но новые обитатели этого дома меня уже мало интересовали.

Во второй землянке жила «разведенка» тетя Зина Юртаева с двумя сыновьями Генкой и Ленькой. Генка, хоть и был моложе меня и Юрки Исакова на три года, был мальчишкой рослым и входил в нашу возрастную группу. Ленька был на три года младше своего брата и по возрасту входил в детскую команду, где был и мой младший брат Алеша.

Когда мы стали жить в своем доме, семья Юртаевых была еще полной. Выходцами они были из расположенного в пятнадцати километрах от города мордовского села Дорофеевка. Переселились они в Щучинск где-то в самом начале 50-х годов. Денег им хватило только на строительство маленькой землянки. Глава семьи Юртаевых (кажется, звали его Павел) работал в строительной организации плотником. Он был намного старше своей жены и, к тому же, «разженей». После войны для молодых сельских девчонок выйти замуж было пределом мечтаний. Но сверстники их почти все погибли на фронте, так что выбирать особо не приходилось. Когда молодая девчонка выходила замуж за мужчину более старшего по возрасту, ее всегда успокаивали шуткой: «Тебе ведь не варить его придется». Но вскоре они разошлись. Причиной развода стало то же, что и в подобных им семьях, – пьянство и рукоприкладство мужа. Генка, плача, мне как-то показывал на спине следы отцовского «воспитания».

После развода родственники Зинаиды, в первую очередь ее брат Махалов, очень быстро построили ей рядом с землянкой небольшой, но очень добротный домик на две комнаты. Попыталась она устроить и свою личную жизнь. Взяла на квартиру примерно ее же возраста мужичка, приехавшего на строительство элеватора. Через некоторое время они стали часто появляться на людях вместе. Зинаиду стало не узнать. Раньше мы в ней видели старушечьего вида женщину, всегда одетую летом в серое платье бесформенного типа и повязанную наглухо неопределенного цвета ситцевым платком, а зимой – в старую ватную телогрейку черного цвета. Теперь перед нами оказалась высокая, стройная, с великолепной фигурой красивая женщина. Особенно поражали ее волосы – иссиня-черные, с толстой длиной косой. Как-то моя мать, когда Зинаида со своим ухажером проходила мимо и приветливо поздоровалась, тихо, участливо бросила ей вслед: «Как расцвела. Пошли, Боже, этой женщине бабьего счастья».

Но «бабьего счастья» в полной мере Зинаиде так испытать и не пришлось. В один из вечеров в дом ввалился с родственниками или с дружками пьяный Павел, и они избили ухажера Зинаиды до полусмерти. На следующий день тот срочно уехал из Щучинска, а Зинаида, на этот раз уже навсегда, обрядилась в свои монашеские одежды.

За домиком Юртаевых, на углу переулка, за глухим высоким деревянным забором, стоял дом, в котором жила немецкая семья Шермахеров – мать, тетя Марта, и трое ее детей. Двое детей были довоенные – взрослая девушка лет двадцати (звали ее то ли Герта, то ли Линда) и сын Виктор (он был ровесником моему старшему брату Анатолию). Самый младший Вовка (он был 1943 года рождения) был в нашей команде. По натуре он был добродушным малым, физически очень крепким, но несколько заторможенным в мышлении. Учеба ему давалась с большим трудом. По этой причине он по два, а то и три года сидел в одном классе. Даже один год учился со мной в одном, кажется, третьем классе. Я как другу помогал ему делать домашние задания, но его это не спасло, и он в очередной раз остался на второй, а точнее, на третий год. Директор нашей школы Пономарев убедил тетю Марту забрать его из школы и определить в ПТУ, потому что он уже в то время выглядел как взрослый парень, что смотрелось резким контрастом на фоне нас – малявок. Вскорости после того как Вовка бесславно закончил учебу в школе, они продали свой дом ингушской семье, кажется, Хамхоевых и купили себе дом в поселке Щебзавода № 2. В простонародье этот поселок назывался «Западным Берлином», так как его население составляли в основном, немецкие семьи. В дальнейшем с Вовкой я встретился, когда уже работал в райсельхозуправлении. Он был водителем в СпецПМК «Сельхозстроймонтаж», передовиком, его фотография висела на Доске Почета предприятия. Передо мной стоял почти двухметрового роста и весом примерно в полтора центнера мужик, но на лице у него была та же добродушная улыбка нашего детского дружка Вовки Шермахера. Жизнью своей он был очень доволен – женат, двое детей, в семье неплохой, по тем временам, достаток.

Чуть вглубь переулка, сразу за домом Шермахеров, стояла землянка. Я сейчас уже не помню, кто в ней жил. В 1956 году или в 1957 году эту землянку купил попавший под первую волну хрущевского сокращения армии, затем приехавший работать на целину капитан Навдуш. Меньше чем за год на месте землянки стоял уже добротный дом. Сын его Вовка тоже оказался в нашей команде. Правда, прожила семья Навдуша в Щучинске недолго, где-то около четырех лет, и уехала на какую-то новую стройку. Более подробно об этом человеке я написал в главе «Сестра».

По другой стороне улицы ближайшим к нам был стоящий напротив дом Николая и Анны Кириенко. Очень хорошие были соседи. У моих родителей с ними никогда не было никаких конфликтов. У них было четверо детей – Витька, Галка, Танька и Колька. Двое старших по возрасту были ближе ко мне – Витька на год и Галка на два года младше меня. Танька была на год младше моего брата Лешки, а Колька был совсем ребенком.

Дядя Коля Кириенко всю войну пробыл в плену. Многие побывавшие в плену затем оказывались и в наших лагерях. Но он этой участи избежал, так как командир части, освободившей их из плена, сразу зачислил всех в действующий состав своих подразделений. Демобилизовался Николай Кириенко с чистыми документами фронтовика. Поэтому об этой, пленной, части его биографии знали очень немногие. Про войну он никогда сам речи не вел, да и не поддерживал разговоров с другими собеседниками. Но как-то я, будучи почти выпускником техникума, все-таки вывел его на разговор про плен. Не знаю почему, но ко мне он относился очень уважительно и, наверное, поэтому все-таки раскрылся. Конечно, многого он мне не рассказал. Но информация для меня оказалась, по тому времени, очень интересной. Попал он в плен в первые дни войны. Немцы тогда еще находились в эйфории «блицкрига», им нужна была дармовая рабочая сила, поэтому к военнопленным относились довольно лояльно. Их загрузили в вагоны и отправили в Германию. Он считал, что ему очень повезло, так как сразу попал в качестве батрака в богатую немецкую крестьянскую семью. В гитлеровской Германии был установлен порядок – крестьянской семье взамен ее члена, призванного в армию, в обязательном порядке выделяли работников из числа военнопленных. В то время он был двадцатилетним парнем, по натуре очень покладистым и работящим, поэтому, вероятно, такой работник вполне устраивал немецкого хозяина, и он в этой семье прожил практически всю войну до самого освобождения. Своего немецкого хозяина дядя Коля плохим словом никогда не вспоминал. Говорил, что работой не «гнобили», кормили тем, что ела и хозяйская семья. Кроме того, хозяин отбил несколько попыток местной комендатуры отправить его концлагерь.

Работал дядя Коля машинистом дизельной насосной станции, которая располагалась на озере Щучье и поднимала воду в резервуар, который стоял на малой сопке (первой со стороны казачьего района города). Оттуда вода по трубам текла в район железной дороги. На дежурство он ездил на своем мотоцикле с коляской, кажется, это был ИЖ-49, и иногда брал своего старшего сына Витьку и меня с собой на целый день. Удовольствие от таких поездок было просто необыкновенное. Мы целый день купались, заплывали загорать на громадные валуны, торчащие среди воды на солидной глубине. Единственное, что нам запрещал дядя Коля, – купаться вблизи заборных труб насосной, чтобы нас не затянуло на глубину водопотоком.

Сказать, что мои родители очень близко дружили с Николаем и Анной Кириенко, я не могу. Не помню, чтобы они проводили с ними и совместные застолья. Но Анна Кириенко, мы, ребятня, звали ее тетя Нюра, как отмечала моя мать, была хорошей соседкой, никогда ни с кем не ссорилась, от нее никогда не исходили уличные сплетни. Ко мне относилась очень приветливо. Правда, вспоминается один случай, когда она на меня очень здорово «наехала». Родители мои были где-то в отъезде, и мне пришлось устроить разборку с моим младшим братом по поводу его неудовлетворительной учебы в школе. Лешка уж так слезно и громко (на всю улицу) обещал мне больше двоек не получать, что она прибежала к нам домой разбираться со мной по якобы жесткому, по ее мнению, воспитательному процессу, проводимому мной с моим младшим братом.

Рядом с ними жила семья Петра и Анны Суртаевых. Возраст их в то время был уже довольно солидный. У них было четверо сыновей. Старшие сыновья уже имели свои семьи и жили отдельно в других городах. Самого старшего сына, кажется, звали Алексей, я видел только раз, когда он приезжал в отпуск к родителям. Двоих, Николая и Сергея, я знал хорошо. Сергея я помню приезжавшего на побывку в форме моряка. По окончании службы он женился на местной девушке и остался жить, где и служил. Николай женился рано (сразу после окончания школы), потом служил в армии. Сноха с маленькой дочерью жила в доме родителей мужа. После службы в армии Николай работал в предприятии водоснабжения на железной дороге, заочно окончил институт, построил на родительском участке себе хороший дом с баней. Именно после помывки в этой бане я отвез свою жену Галину в роддом. Чуть позже его перевели в Кокчетав начальником предприятия водоснабжения отделения железной дороги.

О дяде Пете и тете Нюре Суртаевых я рассказал в главе «Сестра». Единственно, что хотел бы добавить, так это то, что если дядя Петя был мужиком с душой нараспашку, то тетя Нюра бы женщиной очень замкнутой, даже в некоторой степени высокомерной. Ни с кем из соседок приятельских отношений не поддерживала. В семье она была не просто лидером, а скорее диктатором. Их младший сын Валерка, с которым я был в близких приятельских отношениях, страшно ее боялся. Валерка был 1942 года рождения, то есть на четыре года старше меня, но так как его сверстников на нашей улице практически не было, то наиболее близким уличным дружком для себя он выбрал меня. Я довольно часто бывал у них дома – тетя Нюра разрешала ему приводить меня в дом, хотя на вход в их дом других пацанов с нашей улицы был наложен запрет. Дом Суртаевых, по меркам того времени, был «крепкий» – большой деревянный. В доме было две очень больших комнаты, так что порезвиться нам места хватало. Но когда в это время в доме находилась тетя Нюра, мы вели себя тише воды, ниже травы. Только одна ее фраза: «Ну-ка прекратили пакостить», сразу охлаждала наш пыл. Слово «пакостить» она произносила по-кержацки с буквой «о» в первом слоге и с ударением на последнюю гласную. Все стены комнат у них были завешены фотографиями. Фотографии формировались в больших рамах по определенным временным периодам. Даже сейчас у меня перед глазами стоят два рамника, заполненные пожелтевшими, немного выцветшими, но не помятыми и очень чистыми фотографиями старомодно, но очень прилично одетых людей. Валерка объяснил мне, что на фотографиях его прадедушки и прабабушки и снимки сделаны еще в XIX веке.

Учился Валерка в школе № 160, но после того как в Копае построили новую школу № 31, учиться, как и все ребята и девчата нашей улицы, стал в ней. Пошел в школу он поздно, кажется, в восемь или девять лет. Я думаю так, что в школе он учился на два класса старше меня. Учился он неважно, особенно тяжело ему давалась математика. Но парнем он был спортивным. Занимался легкой атлетикой, был чемпионом школы по прыжкам в высоту. Наверное, это увлечение физкультурой определило его дальнейшую жизнь. После окончания десяти классов он не стал поступать в институт, а пошел учиться в Щучинское педучилище на физкультурное отделение. После его окончания работал учителем физкультуры в той же школе, которую окончил. После службы в армии стал специализироваться как преподаватель допризывной военной подготовки. Женился на девушке, с которой вместе учился в педучилище. Она также работала в этой школе. Родом она была из села Райгородок нашего района. Жили они вместе с матерью Валерки. Дядя Петя к тому времени уже умер. Родили девочку. Но семейная жизнь не задалась, то ли по причине скверного характера его матери, то ли его самого. Знаю только, со слов моей жены Галины, что женский коллектив учителей школы, где они на тот момент оба работали, в их разводе жестко осуждал только его. После этого у него было несколько ни к чему не обязывающих, как сегодня говорят, «гражданских» браков, но нормальной семьи он больше не создал. Жил Валерка в отцовском доме бобылем. После распада Советского Союза уехал на Алтай к родственникам. Говорят, что вскоре после переезда умер.

Далее от дома Суртаевых стоял небольшой бревенчатый домик. В нем жила пожилая пара Жуковых. Дети и внуки приезжали к ним довольно редко. Мой отец поддерживал приятельские отношения с Жуковым, поэтому они несколько раз зазывали меня к себе в дом и всегда чем-нибудь угощали. Но эта семья мне больше запомнилась другим случаем. У Жуковых в конце огорода стоял очень аккуратный, легкий, сделанный из фанеры, да еще к тому же и покрашенный, туалет или, как тогда говорили, уборная. Бегая по ручью, который тек с гор на тыльной стороне огородов, мы стали замечать, что время от времени жуковская уборная меняла место своего расположения. Оказывается, как я потом узнал, Жуков не копал большой выгребной ямы, а делал небольшой приямок и, по мере его наполнения, копал новый и на его место переносил уборную. На месте старого приямка потом появлялись какие-нибудь садовые растения – куст или деревцо. Своими наблюдениями я поделился со старшим братом Толей.

И вот как-то старшие ребята нашей улицы, мой брат Толя, Славка Исаков и Шурка Сергиенко, возвратившись уже после полуночи с танцев, были в поисках ночных приключений. Было большое желание что-нибудь «учудить». У кого тогда возникла эта идея, трудно сказать, но воплощение она получила. Эти хохмачи перетащили жуковскую уборную с огорода на крыльцо дома Жуковых и поставили ее перед входной дверью.

Старику Жукову не надо было по нужде идти в огород – открыв входную дверь дома, он сразу оказывался в уборной. Не знаю, как у других родителей, но у моего отца смеха такая «шутка» не вызвала. За эту выходку мой старший брат Толя неделю не мог спать на спине после отцовской экзекуции. Кроме того, отец заставил его идти к Жукову и просить прощения. А Славке и Шурке сказал, что, не дай бог, после следующей подобной выходки сам пойдет к родителям и будет требовать для них самого жестокого наказания.

За домом Жуковых стояла низенькая землянка на два хозяина. С одной стороны землянки жила татарка тетя Соня Фахрутдинова с двумя детьми – Раей и Рашидом. Муж у нее то ли погиб на фронте, то ли умер после войны. Кстати сказать, тогда довольно частым явлением была ранняя смерть мужчин, прошедших войну. Умирали от старых ран, от болезней, которые преследовали ослабевший организм. Жили Фахрутдиновы очень бедно. В их половине дома было две маленьких комнатки, практически совершенно пустых. В первой был столик и несколько табуреток, на стене висела полка для посуды, а в углу на полу стоял примус и большой медный кувшин для воды. Во второй комнате из мебели был только сундук и круглый казахский стол на маленьких ножках. На стене было несколько фотографий. Дощатого пола в комнатах не было, его еженедельно мазали глиной с конским навозом и устилали домоткаными половиками. Но тетя Соня была очень радушным человеком. Когда мы, ребятня, заходили к ним в дом, то обязательно получали от нее по кусочку курта – засушенного конского или овечьего творога. Он был очень кислым, что сводило рот, но мы его с удовольствием сосали – в то время курт исполнял функции конфет.

Рая была довоенного рождения и, естественно, была в компании наших старших братьев и сестер. В нашей команде был Рашид. Звали мы его все на русский манер – Шуркой. Он был на два года старше меня и Юрки Исакова, но моложе на два года Валерки Суртаева. Как и Валерка Суртаев, занимался спортом, но для себя. Для своих лет был дольно хорошо накачанным парнем. Но по складу своего гордого и довольно жесткого характера именно он, а не Валерка, был нашим лидером. Причем лидерство он не заслужил, а захватил. Если нам приходилось драться с другой компанией ребят, а это иногда приходилось делать, он никого не боялся, был решительным, бил жестоко, никого не щадил. За трусость бил даже своих. Поэтому в драке у нас была суровая дисциплина – никто даже не пытался ее нарушить. Если Шурка говорил, что сегодня будем драться, мы без ропота собирались и шли драться.

Но именно из-за такого жестокого своего характера симпатии он никакой у нас не вызывал, более того, в общем-то, всех нас тяготил. Мы старались как можно меньше с ним общаться. Был он какой-то закрытый, весь колючий. Близко к себе никого не подпускал, никому ни в чем не уступал. В обращении со взрослыми был грубым, на контакт не шел. В школе учился плохо, по два года сидел в нескольких классах, а в 15 лет вообще бросил учиться. Тетя Соня устроила его, кажется, в локомотивное депо, учеником газоэлектросварщика, и он уже практически перестал принимать участие в наших тусовках. Сейчас, вспоминая его, я думаю, что, скорее всего, на манере его поведения, сказывалось то, что рос он без отца и в глубокой бедности. Эта злость ко всему окружающему его миру была своего рода защитным панцирем.

Наши дороги разошлись, когда я поступил в техникум. У меня появились новые друзья среди моих однокашников по техникуму, и я уже не стал так часто общаться старой компанией. Через некоторое время семья Фахрутдиновых продала свою половину землянки и купила маленький домик в другом районе.