Лишь в памяти своей приходим мы сюда. Хроники ХХ-го века. Книга вторая. Родительское гнездо

После каждой темы занятий мы были обязаны выполнить и сдать своему преподавателю домашнее задание – контрольный чертеж. Из-за своей лени я все затягивал со сдачей. У меня накопилось уже шесть несданных работ. На все ее замечания я реагировал обещаниями, что на следующее занятие обязательно принесу готовые к сдаче работы. Наконец, она не выдержала и вкатила мне двойку, и как раз перед тем, когда подают в бухгалтерию списки для начисления стипендии. Правда, сразу после получения двойки, за неделю бессонных ночей, все мои долги были готовы и представлены Кубасовой. Ее вид, с каким она рассматривала мои чертежи, говорил о том, что она очень довольна качеством исполнения моей работы.

– Ты что, за шесть дней сделал все эти шесть чертежей? – не удержавшись, спросила она меня.

– Точнее, за шесть ночей, – съязвил я.

На мою иронию она отреагировала равнодушно. Вероятно, в ее преподавательской практике попадались экземпляры и похлеще.

– Ведь можешь же. Даже очень профессионально можешь чертить, а ленишься. Вынудил меня поставить тебе двойку, – продолжала она меня воспитывать.

Получил я за свои чертежи очень высокие оценки, но, как говорится, поезд уже ушел. Из-за этой двойки в список нашей группы на получение стипендии, естественно, я уже не попал.

Дома точно знали срок получения мною стипендии, и когда мать поинтересовалась, почему я в это время не принес ее домой, пришлось отчаянно врать про какие-то финансовые неурядицы в бухгалтерии. Она недоверчиво на меня посмотрела, но так как я излучал почти ангельскую чистосердечность, ничего не сказала. Два дня я старался как можно позже возвращаться из техникума домой, мотивируя тем, что у нас ввели дополнительные пары занятий. Дома отец и мать как-то по-особенному стали на меня смотреть, но пока ни о чем не спрашивали. Я прекрасно понимал, что рано или поздно необходимо признаваться, но трусость и стыд не давали мне этого сделать. Где-то дня через четыре после ужина, когда я уже попытался вышмыгнуть из-за стола, отец остановил меня и спросил:

– Ну, а теперь, сынок, скажи нам с матерью, за что тебя лишили стипендии?

Конечно, я уже давно ждал такого вопроса, но здесь он застал меня врасплох. Я глядел себе в ноги, не зная, что сказать в ответ родителям.

– Ну что ты молчишь, как партизан на допросе. Выкладывай по какому предмету у тебя двойка, – голос отца звучал спокойно, но в нем проскальзывали суровые нотки. – А хочешь, я угадаю по какому? Черчение?

Я мотнул головой.

– То-то, я смотрю, что ты целую неделю ночами не спал, все чертил. Не успел, значит?

– Не успел.

– Ну зачем врал-то. Я не ожидал от тебя такой трусости. Ведь понимал, что все равно придется признаваться?

– Понимал.

– Конечно, ты нас здорово подвел. Мы с матерью очень рассчитывали на твою стипендию. На нее мы тебе же хотели на весну новые ботинки купить. Но ты сам себя лишил обновки. Что ж, будешь ходить в старой обуви, пока не получишь стипендию.

Я молчал, но слова отца обливали меня то кипятком, то ледяной водой. Мне было очень стыдно, что моя лень и безделье так негативно повлияли на и без того мизерный бюджет нашей семьи.

– И давай, сын, договоримся вот о чем, – голос отца стал звучать строже. – Чтобы больше ты нам никогда не врал. Понял?

– Понял, – промямлил я.

С этого дня я дал себе зарок в таких неприятных для себя моментах стараться не трусить и говорить только правду, какой бы она ни была.

Как бы то ни было, учебу на первом курсе я завершил успешно. Но численность нашей группы сократилось почти наполовину – на втором курсе нас уже было 24 человека. Кого-то отчислили за неуспеваемость, кто-то уехал в другой город, кто-то перевелся в другой техникум.

Вспоминая весну 1961 года, я не могу не сказать об одном очень знаменательном событии, которое произошло в то время. 12 апреля, по какой-то причине, сейчас уже не помню, я довольно рано – часов в 12, пришел из техникума домой. На улице я увидел своих соседских ребят Юрку Исакова и Генку Юртаева. Мать Генки, тетя Зина, была на работе, и ребята позвали меня на часок перекинуться в картишки «в дурачка», а заодно и перекурить. Я быстро что-то перекусил и побежал в дом Юртаевых. В доме у Генки на стене висел репродуктор городского радио. Мы играли в карты, а репродуктор сопровождал нас какой-то музыкой. Где-то, в час дня музыка вдруг резко прекратилась, и в репродукторе раздался голос Левитана. Этого диктора все, даже мы, мальчишки, знали по голосу. Говорил Левитан примерно следующее: – «Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем срочное правительственное сообщение. Сегодня на околоземную орбиту впервые выведен космический корабль с человеком на борту. Пилотирует корабль гражданин СССР майор Гагарин Юрий Алексеевич. Полет проходит нормально».

Это сообщение было громом среди ясного неба. Карты и курево было сразу забыто. Мы выскочили на улицу. Тут же на улицу из всех домов стали выбегать взрослые. Несмотря на то, что более половины жителей находилось на работе, собралась довольно внушительная толпа. У всех лица сияли от счастья. Было состояние какой-то немыслимой эйфории, дикой народной радости и гордости за свою страну. Я потом спросил у матери, как она сможет охарактеризовать то чувство, когда она узнала о полете Гагарина. «Близко к тому ощущению, которое пережила я, когда услышала о победе в 45-м году», – сказала она.

Ближе к Новому году нас, так называемую «несоюзную молодежь», то есть тех, кто еще в школе не стал комсомольцем, скопом срочно приняли в комсомол. Для этой цели даже провели в техникуме выездное заседание бюро райкома комсомола.

3

Мой второй год учебы в техникуме также начался с сельскохозяйственных работ. Нас опять направили в Злато-польский совхоз, только не на уборку картошки, а на более солидное занятие – работать на зернотоку 1-й полеводческой бригады, которая находилась примерно в трех километрах от села Вороновка.

Поселили нас в бригадном общежитии. Данное помещение представляло собой времянку, стены которой изнутри и снаружи были обиты горбылем, а внутри засыпаны опилками. Сооружение простое, но, как я потом в холодные ночи понял, достаточно теплое. Времянка, была разделена на две половины – спальное помещение для сезонных рабочих и кухню-столовую. Внутри спального помещения стояли двухэтажные нары примерно человек на шестьдесят.