Лишь в памяти своей приходим мы сюда. Хроники ХХ-го века. Книга вторая. Родительское гнездо

Встретил я Шурку уже лет через пятнадцать. Передо мной оказался добродушный, приятный, словоохотливый человек. Рассказал мне, что у него очень хорошая жена и двое детей. Имеет трехкомнатную благоустроенную квартиру, работает сварщиком, получает приличную зарплату, стоит в очереди на покупку автомобиля. Чувствовалось, что Шурка искренне доволен своей жизнью и, наверное, даже по-своему счастлив. Я поинтересовался у него, где сейчас тетя Соня и Рая. Он сказал, что тетя Соня умерла десять лет назад, а Рая очень удачно вышла замуж и живет в Кокчетаве.

Другая половина землянки принадлежала казахской семье Дарбаевых. Сам Дарбаев был очень пожилой человек – аксакал. Он редко выходил на улицу – говорили, что болеет туберкулезом. Жена у него была лет на двадцать его моложе. Имен ни его, ни ее я сейчас не помню. У них было четверо детей. Довоенная Сара, потом Серикпай и две маленьких девочки Айман и Шолпан. Жили они на нашей улице недолго, после смерти отца семья переехала к родственникам в Кокчетав.

Самым интересным экземпляром в этой семье был Серикпай, или, как мы его звали, Серик. Он был года на три моложе меня. У него было страшно изуродованное лицо. Громадный рваный шрам шел от уха по щеке, носу и заканчивался на лбу. Говорили, что трех-четырехлетним мальчишкой он подошел к годовалому бычку погладить его, а тот боднул его рогом и порвал все лицо. Естественно, в ауле никто не смог оказать мальчонке необходимую медицинскую помощь, и его лицо на всю жизнь сохранило эту страшную метку.

С Сериком мне довелось встретиться в начале 90-х годов. Я тогда работал уже председателем Щучинского горисполкома. По местной связи мне позвонила секретарь:

– Александр Максимович, в приемную пришел какой-то Дарбаев, заявил, что является вашим другом детства и просит, чтобы вы его срочно приняли.

– Хорошо, пусть заходит.

В кабинет зашел человек, и по большому шраму на щеке я сразу его узнал. Это был Серик.

Я тогда торопился на какое-то очередное совещание, поэтому наша беседа с ним составила всего минут десять. В основном он рассказывал о себе, а я слушал. Он окончил медицинский институт и работал врачом-стоматологом в областной больнице. В Щучинск приезжал к родственникам и решил посетить меня. Есть ли у него семья, он мне не рассказывал, а у меня просто не было времени его об этом расспрашивать. Чувствовалось, что зашел он ко мне для показа своим щучинским родственникам, что у него в их городе есть друзья с высоким общественным положением. Для казахов это очень важно.

В глубине следующего земельного участка также стояла низенькая землянка. Жила там вдова погибшего солдата тетя Шура Сергиенко. Сын ее, тоже Шурка, так же, как и Славка Исаков, был лучшим другом моего старшего брата Анатолия. Они вместе учились в школе механизации, а затем в автошколе. Постоянно ходили вместе. В школе механизации их троицу так и звали – «три танкиста». После службы в армии Шурка в Щучинск не вернулся. Позднее к нему ухала и тетя Шура.

За участком Сергиенко кем-то, я сейчас не помню, очень быстро был построен большой шлаколитой дом под железной крышей. Смотрелся он очень добротно и красиво. В 1954 году этот дом купила наша близкая родственница, переехавшая из Жолымбета, Нина Петровна Треносова. Она была бывшей женой младшего брата моей матери Ильи.

Мой дядя, Илья Иванович Треносов, был 1925 года рождения и в 1943 году должен был быть призван в действующую армию. Но у него врачи нашли какой-то «физический дефект», и он получил «белый билет». Говорили, что этот «дефект» обошелся его отцу, Ивану Треносову, в кругленькую сумму. Сейчас я очень хорошо понимаю своего деда. Получив в самом начале войны похоронку на своего среднего сына Сергея, он сделал все, чтобы сохранить жизнь своему младшему. А младшие, как это всегда водится, у родителей самые любимые. Кстати, информации о том, как погиб и где похоронен Сергей, мы нигде, сколько ни пытались, получить не смогли.

Илья, после окончания торгово-кооперативного техникума, работал товароведом в райпотребсоюзе. Там он познакомился со своей сверстницей, молодой, кстати, очень красивой девушкой Ниной, которая работала здесь же продавцом. Родом семья Нины была из западного Казахстана, кажется, с Усть-Каменогорска. Создали семью. В 1948 году родилась у них девочка Галя.

Как-то в магазин, где работала Нина, внезапно нагрянули ревизоры. У нее была обнаружена недостача. Молодая женщина получила небольшой, но реальный срок. Из колонии ее освободили перед самыми родами. В 1952 году родилась вторая девочка Ольга.

За время, когда Нина находилась в колонии, Илья нашел себе новую пассию. Это была также молодая девушка Надежда Щеголева. Илья подал на развод, когда Нина отбывала срок. В их разводе мать очень осуждала своего брата, и некоторое время они даже не общались. Нина чувствовала особое отношение своей бывшей золовки к себе, и поэтому старалась быть к ней поближе. Она и переехала в Щучинск и поселилась рядом с нами. К тому времени у нее уже появился новый молодой муж, моложе ее на пять лет. Звали его Касин Борис Васильевич. Был человеком он очень капризным – то уезжал от нее, то возвращался, и только когда у них родился общий сын Сергей, немного успокоился.

Старшая ее дочь, моя двоюродная сестра Галка, стала моим «хвостиком». Если мы куда-нибудь с ребятами настраивались идти, тут же, словно черт из табакерки, откуда-то появлялась она и ревом добивалась, чтобы я ее брал с собой. Иногда даже ребята старались спрятать меня от нее. Ее младшая сестра Ольга не отходила от моего младшего брата Алеши. Обе мои сестры окончили Целиноградский медицинский институт. Об их дальнейшей судьбе я вкратце рассказал в главе «Треносовы».

На самом углу перекрестка стоял в наибольшей степени таинственный для нас дом. Обнесен он был высоким плотным забором. Внутри, по периметру забора бегала на проволоке собака, и при приближении кого-нибудь к забору начинала истошно лаять. Говорили, что внутри был сад, в котором росло все, даже экзотические заморские фрукты – ананасы. Таинственным он был для нас, прежде всего, тем, что мы не могли попасть вовнутрь усадьбы и хотя бы одним глазком посмотреть на этот сад. Жила там мордовская семья Кураевых. Вели они себя очень затворнически. Даже с ближайшими соседями мало общались. Несмотря на то, что их дети тусовались в нашей компании, чужим детям вход на территорию их двора был строго запрещен. Глава семьи работал где-то на железной дороге и постоянно проезжал мимо нашего дома на своем мотоцикле. Здоровался с моими родителями кивком. На этом все общение заканчивалось. Жена его не работала, и ее почти никто на улице не видел. О дальнейшей судьбе чад и домочадцев этой семьи мне ничего не известно.

Где-то в году 1956-м или 1957-м земельные участки домов, которые стояли на границе улиц и вдоль переулков стали урезать, чтобы обеспечить новые участки для застройки частных жилых домов. Так вдоль дороги у нас за домом появились новые соседи – семья Титенко, а за домом Кириенко – Черняевы.

У Черняевых было двое ребят – Колька и Санька. Старший, Колька, был почти одного со мной возраста (моложе меня на год) и мы с ним, по соседству, неплохо дружили. Санька был совсем маленьким. Запомнился мне он тем, что, бегая за нами, постоянно таскал с собой свой маленький трехколесный велосипед, который любовно называл «это мой солопет».

Глава семьи, Филипп Черняев, работал завхозом в ОРСе. Дома он бывал довольно редко. Никто не знал, где и как он зарабатывал деньги, но чувствовалось, что они у него были и немалые. Дом им был построен довольно быстро. Если в то время жители свои дома строили, в основном, силами семьи и им изредка помогали только родственники, то Черняевым дом построили наемные рабочие. Дом был построен в рекордно короткий срок – всего за одно лето. Хотя каркас дома был сделан просто – вылит из шлака, но наружная и внутренняя отделка были выполнены с таким высоким качеством, что все соседи только завидовали.

Черняевы, пока строился дом, жили рядом с ним в сколоченной из досок маленькой времянке. Колька с нетерпением ждал завершения строительства дома. Почти ежедневно он заводил меня в него и показывал свою (отдельную!) с Санькой комнату. У нас на улице ни у кого из ребят не было отдельной комнаты. Меня поражали белые, не грубо мазаные, а идеально ровные оштукатуренные стены, большие двухрамные, с форточками, окна, филенчатые двери и многое другое, о чем я до этого даже не имел представления. Правда, мой отец, оценивая темпы строительства дома Черняевых, только качал головой. После первого посещения еще не достроенного до конца дома Черняевых, когда я поделился с отцом своими впечатлениями о том, как быстро и красиво его строят, он сказал:

– Сынок, запомни мои слова. Каркас дома перед штукатуркой не был высушен как следует. Дом будет сырой, и стены постоянно будут покрыты плесенью. Поэтому эта «красота» быстро исчезнет. Да и сам дом долго не простоит – развалится.

– Почему?

– Основная причина кроется в следующем. Дом поставлен около воды (мимо их дома бежал с гор ручей, который весной разливался довольно широко) и на очень слабом фундаменте. Хорошей гидроизоляции между фундаментом и стенами также не сделано. Фундамент будет постоянно сырой, поэтому от него будут постоянно сырыми стены и все это приведет к очень быстрому их разрушению.

Хотя мне в то время было всего лишь лет десять, урок этот – как не надо строить – я запомнил на всю жизнь.

Жена Филиппа Черняева, мать Кольки и Саньки, была лет на десять его моложе. Кажется, ее звали Анной, точно не помню, нигде не работала. Женщина она была веселого нрава и очень приветливая, во всяком случае, по отношению ко мне. Когда я приходил к ним в дом она еще спала. Стол всегда у них был завален остатками еды, немытой посудой. В доме постоянно был страшный беспорядок, создавалось ощущение, что здесь никто и никогда не прибирает. Колька ставил на стол хлеб и молоко – это был их с Санькой завтрак. После братья Черняевы шли на улицу, где проводили целый день. Часто в обед их кормила моя мать.

Но в то же время, если Анна шла в город или к кому-нибудь в гости, ее было не узнать. Нарядам и внешнему косметическому антуражу она всегда уделяла должное внимание.

На почве патологической лени Анны у нее и Филиппа постоянно вспыхивали скандалы. Филипп все чаще и чаще стал по ночам не приходить домой, и вскорости они разошлись. Филипп ушел из семьи, а она еще с полгода жила с ребятами в этом доме. Потом они дом продали и куда-то съехали. На этом мои контакты с Колькой Черняевым оборвались.

Уже работая в райсельхозуправлении, я случайно встретился с Филиппом и спросил его о ребятах. Он рассказал, что они живут с матерью в другом городе, кажется, в Макинске. Оба закончили техникумы и работают. Колька недавно женился. На этом разговор и закончился.

С соседями, которым досталась половина нашего участка, семьей Титенко, нам повезло. За все время соседства у моих родителей с ними не возникало никаких осложнений во взаимоотношениях. Да и с другими соседями мои родители умели устанавливать и сохранять добрые отношения.

Семья Титенко переселилась в Щучинск из села Успено-Юрьевка нашего же района. Дом они поставили тоже очень быстро – привезли готовый бревенчатый сруб, и в течение двух дней уже стоял каркас дома. Еще пару недель ушло на устройство крыши, установку окон и дверей. В постройке дома помогали братья и родственники. В общем, как говорится, не успели оглянуться, как соседи стали жить рядом.

Николай Савельевич Титенко сразу по приезде в Щучинск устроился на работу водителем автобуса в пассажирское автохозяйство, которое находилось в пяти минутах ходьбы от наших домов. Кстати, после армии в это предприятие устроился работать и мой старший брат Анатолий.

Его жена Мария нигде не работала – занималась воспитанием детей и обеспечением уюта в доме. Николай Савельевич всегда был у нее опрятно одет, сытно накормлен. В огороде, а им занималась в основном Мария, всегда был идеальный порядок – грядки все по линеечке, а на них ни одного сорняка. Но человеком она была не особенно общительным. Я не помню, чтобы она с кем-нибудь из соседок поддерживала дружеские отношения. Если у них и случались застолья, то в них принимали участие в основном только близкие родственники из Юрьевки. Справедливости ради надо сказать, мои родители тоже несколько раз были у них в гостях.

Самый яркий атрибут Николая Титенко – это его усы. Роскошные, смоляные, копия – «буденовские». Благодаря своим усам Титенко стал настоящей достопримечательностью Щучинска. В Кокчетаве, куда совершал рейсы его автобус, именно по его усам всегда определяли автобус на Щучинск.

У них было двое детей. Старшая девочка (имени сейчас вспомнить не могу) и года на два младше ее мальчик. Звали его Вовка. Держали их родители, в основном мать, в большой строгости. Участие в наших тусовках они принимали очень редко. Правда, дружбу водить с моим младшим братом Алешей Вовке не запрещалось.

Сам Николай Савельевич Титенко был ровесником старшему сыну моего отца Михаилу. Поэтому к моему отцу относился с большим уважением и, я бы даже сказал, с сыновьим почтением. Был он нормальным добрым человеком, всегда отзывался на просьбы. Очень высоко котировался на работе, постоянно его фотография висела на городской Доске Почета. Уважал его и водительский коллектив. Не чурался он выпить с товарищами рюмку водки после работы.

Кстати, несколько слов насчет товарищеских «посиделок». Напротив автобазы находилась рабочая столовая элеватора, в буфете которой на разлив продавались и пиво, и вино, и иногда даже водка. Днем там обедали водители, которые привозили из совхозов зерно на элеватор, а вечером после работы часто тусовались работяги с ближайших предприятий, в основном, из пассажирского автохозяйства.

В то время люди всегда старались найти работу поближе к дому – и быстрее дойти домой, чтобы что-то сделать по хозяйству, и быстро перекусить, так как на общепитовскую услугу не у всех были деньги. Поэтому жены, если муж долго не приходил с работы, всегда знали, где он находится.

По данному поводу даже гуляла одна байка – то ли быль, то ли анекдот.

«Один водитель, живший в двухэтажном многоквартирном доме элеватора, перебрал свой лимит времени пребывания в столовой – подобралась хорошая компания. Его жена, прекрасно зная, где он находится, командировала за ним сына – мальчика лет семи. Мальчишка подбежал к отцу и стал его дергать за полу пиджака:

– Пап, пап, айда домой. Мамка зовет.

– Отстань. Иди домой и скажи ей, что я сейчас приду.

– Мамка наказала, чтобы ты сейчас шел.

– Я тебе сказал, что скоро пойду. Иди домой.

Но мальчишка не переставал канючить, и над мужиком уже начали посмеиваться собутыльники. Тогда он не выдержал и сунул сыну свой стакан с водкой:

– Пей.

– Не буду.

– Пей, кому я сказал, а не то я тебя сейчас ремнем выпорю.

Мальчишка хлебнул из стакана, закашлялся, на глазах появились слезы, и он решительно поставил стакан на стол:

– Я не буду пить.

– Почему? Что не вкусно?

– Да. Она горькая и противная.

– Так иди и скажи матери, что мы здесь не мед пьем».

Но надо сказать правду – Николая Савельевича Титенко в этом заведении видели крайне редко.

По нашей стороне на углу улицы Зеленой, параллельной нашей улице, тоже в начале 50-х годов, поселилась молодая семья Журавлевых. Выходцами они были из какого-то села нашего района. Его звали Прокоп, а ее Вера. Они довольно быстро построили большой красивый дом. Он особо выделялся на фоне большинства неказистых приземистых строений нашей улицы – наружные стены его были окрашены (побелены) в светло-голубой цвет, большие окна с синими ставнями и крышей из оцинкованного железа. Когда они поселились в нашем краю, у них было трое детей, а потом появилось еще трое. Прокоп работал, кажется, на железной дороге. Был очень высокого роста, худой, с очень длинной шеей. Все лето он ходил в самодельных парусиновых тапочках. Брюки носил полотняные широкие и почему-то всегда короткие – по щиколотку. Мне интересно было наблюдать, как Прокоп, в одно и то же время, не шел, а практически бежал домой с работы – брюки его, как паруса, трепыхались на ветру. Вера не работала – занималась детьми и хозяйством. В домашних делах оба были примерными работягами. После работы и в выходной день (выходным день тогда был только один – воскресенье) они постоянно что-то делали в доме или в огороде. Несмотря на то, что у них было много детей, в доме и на территории их участка всегда была идеальная чистота. Для всей нашей уличной округи они были примером семейной идиллии.

Вера была очень добрая и приветливая женщина. В хороших соседских отношениях была с моей матерью. Мать довольно часто меня к ним посылала – что-нибудь взять или что-нибудь отдать. Тогда такая соседская взаимопомощь была очень в ходу. Но постоянная работа в огороде и в доме дала свои неприятные плоды – Вера заболела экземой. Руки у нее были постоянно перебинтованы. Не знаю, что повлияло – то ли эта болезнь Веры, то ли еще что-то, но Прокоп вдруг ушел из семьи и уехал из города с другой женщиной. Для всех соседей это было, как гром с ясного неба.

Вера Журавлева, почти полный инвалид, осталась одна с 6 детьми. Казалось бы, такой удар раздавит ее в лепешку. Но, к счастью, этого не произошло, она оказалось стойкой женщиной. Царившую на тот момент обстановку в их семье я хорошо помню, потому что старшие ребята из этой семьи были в нашей уличной компании. Их жизнь была, даже по тем меркам, очень нелегкой. Замуж она больше не вышла, оставшуюся жизнь прожила одна и всю себя отдала детям. Всехв оспитала как надо – никто из них не пошел по «наклонной дорожке». Всем дала образование, помогла каждому из них создать семью. Последний раз с Верой Журавлевой я встречался на поминальном обеде, который организовал мой племянник Сергей Новиков по случаю установки надгробного памятника на могиле своих дедушки с бабушкой (моих родителей). Годы и тяжелая жизнь ее не сломили. Хотя это была довольно пожилая женщина, но в словах ее по-прежнему звучали оптимизм и задор.

С начала освоения целины, когда в срочном порядке потребовались квалифицированные кадры, в нашем городе появилось довольно много дипломированных специалистов из числа спецпереселенцев. Для этого им разрешили покидать поселения в Чкаловском, Келлеровском и Красноармейском районах, куда они были в 30-х годах высланы из Украины и Белоруссии.

В основном это были люди породистые – дворянских (шляхетских) кровей и имеющие высокий специальный образовательный уровень. Среди них было много инженеров, экономистов, педагогов, врачей. К тому же, как правило, они все прекрасно владели русским языком. У Журавлевых, так же, как и у нас, отрезали часть приусадебного участка и отдали его под строительство дома примерно такой семье польских специалистов по фамилии Скибинские.

Имен их я, к сожалению, не помню. Знаю только, что сам Скибинский работал прорабом на строительстве элеватора. Скибинская, кажется, была врачом. Она умерла очень рано от онкологии, когда ей не было и тридцати лет. Скибинский после смерти жены стал сильно выпивать. У них была дочь, очень красивая девочка. Звали ее Галя. Она на год была моложе меня. Мне в то время было тринадцать лет, но гормоны уже играли, и я стал оказывать ей знаки внимания. Один раз даже сводил ее в кино. Как-то я решил зайти к ним домой – она меня пригласила, но нарвался на пьяного Скибинского, который, не разговаривая, выпер меня из дома. Родители покойной его жены забрали Галю жить к себе на другой конец города, а сам Скибинский продал дом и вообще куда-то исчез из города. С Галей мы больше не встречались. Знаю только, что она вышла замуж за водителя такси из пассажирского автопредприятия, русского парня по фамилии Огоньков, который жил по соседству с ее дедушкой и бабушкой.

В переулке между нашей улицей и улицей Зеленой стоял домик без крыши (землянка), у которого мы собирались довольно часто. Жила там семья Металиди. Хозяин ее – дядя Миша – был из понтийских греков, высланных из Крыма в 1944 году. Вначале он попал в село Многосопочное, в сорока километрах от Щучинска. Был ли он ранее женат, я не знаю, но в селе Многосопочное он сошелся с солдатской вдовой Настей, муж которой погиб в самом начале войны. У Насти от первого брака было две дочери.

Сразу после войны они переехали из села в город и купили землянку. Вероятно, помог в этом переезде Михаилу его старший брат Константин, который на тот момент работал старшим товароведом в ОРСе отделения железной дороги. Дядя Миша стал заведовать керосиновой лавкой, которая находилась в полуподвальном помещении рядом с железнодорожной столовой. Электричества тогда в наших домах не было, поэтому керосин был единственным энергоносителем или, точнее, носителем семейного комфорта. Для освещения мы пользовались керосиновыми лампами, в летнее время пищу готовили, в основном, на примусах и керогазах, поэтому керосин нужен был каждой семье как воздух.

Зарплата у продавца керосина была маленькая, но «навар», наверное, был очень неплохой. Все покупатели керосина знали, что дядя Миша «чуть-чуть» недоливает. Но он никогда не перешагивал черту дозволенного и, при необходимости, всегда мог отпустить керосин «в долг», поэтому такие маленькие «шалости» ему прощали. Маленький недолив керосина каждому покупателю суммировался ему в хороший «приварок», который позволял дяде Мише содержать свою большую семью.

А его семья действительно росла как на дрожжах. Поздний брак Михаила и Насти оказался на редкость плодовитым. Почти каждый год у них рождался новый ребенок. Сегодня я уже имен всех их детей перечислить не смогу. В общей сложности, у них было, кажется, то ли двенадцать, то ли четырнадцать детей. В нашей тусовочной компании были в основном старшие дети дяди Миши – Надя, Иван, Костя, Степан, Толик. Имен всех остальных я, к своему сожалению, сейчас уже не вспомню.

Где-то в середине 50-х годов тете Насте присвоили звание Мать-героиня и наградили соответствующим орденом в форме Золотой звезды. Некоторое время эта награда была самой интересной игрушкой для детей семьи Металиди. Показывали ее всем. Я сам держал в руках этот золотой орден. Потом кто-то из соседей посетовал Михаилу и Насте, что они уж очень вольно обращаются с такой наградой и тем более с золотой. Орден был изъят из вольного обращения и спрятан от детей. Кстати, моя мать также получила «Медаль материнства» II степени.

Для справки

В 1944 году указом Президиума Верховного Совета СССР были учреждены ордена «Мать-героиня», «Материнская слава» и медаль «Медаль материнства». Многодетной считалась семья, в которой воспитывалось пятеро детей. В период с 1944 по 1991 год многодетным матерям вручались награды:

Медаль «Медаль материнства» II и I степеней – вручалась матерям, воспитавшим 5 и 6 детей;

Орден «Материнская слава» III, II, I степеней – вручался матерям, воспитавшим 7, 8 и 9 детей соответственно;

Орден «Мать-героиня» вручался матерям, воспитавшим 10 и более детей.

По состоянию на 1 января 1995 года орденом «Мать-героиня» награждено приблизительно 431 тысяча женщин.

Когда дядя Миша, вероятно, достаточно «заработал» на керосине, он довольно быстро построил большой дом под четырехскатной железной крышей. Мы, всей гурьбой, часто собирались на лавочке возле дома Металиди. Дядя Миша и тетя Настя были очень добрые и приветливые люди. Когда мы там засиживались допоздна, нас не разгоняли, а, наоборот, тетя Настя часто выносила нам чего-нибудь поесть. Дядя Миша, когда приходил с работы «на поддаче», садился вместе с нами на лавку и рассказывал всевозможные байки из своей жизни.

Наиболее близким из этой семьи мне товарищем был их старший сын Иван. Не знаю, почему уличную кличку мы ему дали «Норец». Была у нас в округе такая знаменитость Иван Норец. Служил он на станционном рынке базаркомом – базарным комендантом (или комиссаром), который собирал взносы за торговое место со всех, кто выносил на рынок что-нибудь, произведенное на личном подворье, продать. Примечательность его заключалось в отсутствии ноги, оставленной на фронте, и в том, что он был крайне требователен к торговцам. Плату за место, как правило, всегда заставлял платить вперед и, если у торговца на этот момент еще не было денег, без разговора сразу лишал базарного места. А так как наши родители довольно часто выносили на рынок молоко, сметану, ранние огурцы, зелень, яйца и т. п., то фамилия Норец была на слуху практически в каждом доме. Я думаю, что, скорее всего, Ванька Металиди данную кличку получил из-за своего имени. А раз Иван, то тогда и «Норец».

В школе Иван Металиди не был ни в отличниках, ни в хорошистах, но восемь классов закончил. Довольно рано пошел работать – то ли на стройку, то ли грузчиком, скорее всего, в торговую организацию, где работал его отец. Зная его характер и трудолюбие, думаю, что работником он был очень неплохим. Позже по комсомольской рекомендации он пошел работать в милицию. Служил во вневедомственной охране, потом дежурным в медвытрезвителе. Когда мы с ним последний раз виделись, он был уже в звании старшего лейтенанта и руководил нашим городским медвытрезвителем. Женился он на девчонке нашего круга, моей соседке, Галке Кириенко. Они построили дом и нарожали двоих или троих детей.