Лишь в памяти своей приходим мы сюда. Хроники ХХ-го века. Книга вторая. Родительское гнездо

О других детях Михаила и Насти Металиди у меня информации почти нет. Знаю только, что старшая их дочь Надежда очень нравилась Валерке Суртаеву, но она довольно рано вышла замуж за русского парня, который тоже был выходцем из села Многосопочное. Рассказывали, что Костя и Толик построили рядом дома на улице Элеваторной. Толик женился на девушке из межнациональной семьи Хабаху (он – адыгеец, а она – немка), которая жила тоже по соседству с нами.

2

Наша детская уличная жизнь была очень интересная. Мы, пацанва, всегда были вместе – в кучке. Когда нас выпускали из дома на короткое время, то игры наши проходили в основном на пустыре, который находился в пятидесяти метрах через большую дорогу от нашего дома. Размером он был почти с футбольное поле. Этот пустырь мы называли «поляной». Играли мы во все то, во что в то время можно было играть – футбол, лапта, вышибалы. Кто был постарше, ходил играть в волейбол. Волейбольная площадка, рядом с воротами элеватора, была сооружена еще солдатами, которые работали на его строительстве. После их отъезда она стала общей для нашей округи.

В летнее время, когда нас родители отпускали на более длительный срок, или в выходные дни главной задачей для нас было найти хоть какой-нибудь водоем, где можно было бы всласть накупаться. Пригодные для купания, в нашем понятии, ближайшие водоемы находились в радиусе примерно трех километров. Это были затоны нашей городской речки. Текла она, как Ангара в Иркутске, не в озеро Щучье, а из озера. В поисках этого наслаждения мы двигались только гурьбой, чтобы нас было не меньше шести-семи человек. Только в этом случае можно было избежать столкновения с такой же группой агрессивных мальцов из другого района города. Как правило, на равную или более численную компанию противника никто не нападал. Первым самым комфортным местом купания считался район плотины, который соседствовал с центром города. Но там безраздельно хозяйничала «щучинская мордва», поэтому нас от драки с ними не всегда спасало даже солидное количество – их всегда было больше. Вторым местом был участок речки сразу за железной дорогой. Здесь русло проходило по небольшому естественному углублению (оврагу или каньону), так что глубина водоема очень подходила для купания. Но участок этот был относительно небольшим, а народу на него набиралось со всей округи так много, так что иной раз было просто не протолкнуться. Изредка мы ходили купаться на речку в район аэродрома. Но это место было довольно далеко и идти туда приходилось не меньше часа. Преимущество было в том, что народу там скапливалось не так много, как в городе и за железной дорогой, поэтому купанье наше в основном происходило спокойно без каких-либо неожиданностей со стороны. Правда и там возникали стычки с другими группами пацанов, особенно с ингушами.

Было еще одно место для купания, рядом, сразу за улицей Зеленой. Там, когда строили железную дорогу в щебеночных карьерах, был снят почти метровый слой земли. Плюс к тому же там была естественная низина. Весной и во время дождей это место настолько заполнялось водой, что представляло собой большой пруд. Вода там стояла круглый год. Зимой мы его использовали в качестве природного катка, а летом здесь было раздолье для купания. Глубина этого пруда была небольшая, максимум нам по пояс, но это было рядом, да и ребята были все свои. Этот пруд мы называли «лягушатник». Вместе с нами там купались целые выводки гусей и уток с близлежащих домов. С утра вода в лягушатнике была довольно чистая, но с нашим приходом она превращалась в черную жижу – мы поднимали со дна всю муть. Но это нас не останавливало. Никакая зараза нас не брала, никаких болячек, кроме цыпок, у нас на теле не было. Правда, вечером матери с руганью, а некоторые и с тумаками, загоняли в цинковую ванну или корыто и пытались как-нибудь отмыть.

Когда мне было уже лет восемь или девять, в станции защитных лесонасаждений отделения железной дороги, или, как мы ее тогда, называли «живзащита», был выкопан громадный, размером примерно 150 × 50 метров, пруд. Целью его сооружения было накопление талых и артезианских вод для полива молодых саженцев фруктовых и ягодных растений. Все время, которое я помню, бессменным руководителем «живзащиты» был наш сосед с улицы Зеленой Николай Жалонко. Его жена (имя уже не помню) была родной сестрой нашей соседки Дарьи Котляр. Позднее я узнал, что эти женщины были двоюродными сестрами моего товарища Виктора Хлыстуна. Наши огороды, пока у нас не отрезали часть участка, граничили друг с другом. Дети Жалонко, Люда и Витя, также участвовали в наших тусовках. И поэтому нам милостиво было разрешено ходить на котлован купаться. Как хороший пруд котлован просуществовал примерно лет пять. Потом он стал зарастать травой, обмелел и превратился в такой же «лягушатник». Но вначале это было самое шикарное место для купания. Купаться сюда приходили не только ребятня с ближайшей и дальней округи, но и взрослые.

В «живзащите» выращивали не только саженцы для лесонасаждений вдоль железной дороги. В ее глубине располагались довольно солидные плантации ягодных кустарников – в основном малины, черной и красной смородины. Поэтому не «посетить» их мы не могли – натура не позволяла. Кстати, надо сказать, что если за «набеги» на частные чужие огороды мы родителями наказывались беспощадно строго, то что касалось государственного добра, на наши действия они смотрели сквозь пальцы. Главным было не попасть в руки охране.

Охранялись эти плантации строго конными сторожами, или, как их тогда называли, объездчиками. Охранять приходилось в основном от детей, поэтому и подбирали на эту работу людей особенно безжалостных. Особенно зверствовал объездчик по имени Гришка. Лет ему было где-то около пятидесяти. Не знаю, как он относился к своим детям, если они у него были, но догнать на лошади и испороть кнутом какого-нибудь мальчишку ему доставляло явное удовольствие.

Вначале он гонял нас, если заставал в кустах смородины или малины. Но потом он стал гонять нас и с котлована. Сейчас уже очень трудно представить себе тот ужас от скачущей на тебя лошади и ту дикую боль от кнута по твоему голому, пупырчатому от холода телу. Но это все было с нами наяву. Я думаю, что проявляемая им такая жестокость по отношению к нам была не только его личной инициативой. Скорее всего, на данный «беспредел» он получил соответствующий карт-бланш от своего начальства. Это продолжалось довольно долго, пока Гришка с какой-то садистской жестокостью не исполосовал до крови какого-то мальчишку с улицы Зеленой. Его отец и еще несколько мужиков в тот же день Гришку изловили и его же кнутом испороли до полусмерти. Жалонко понял, что с охранниками он «перегнул палку», Гришку из объездчиков убрал и опять разрешил всем свободное посещение котлована.

Иногда мы группой ходили в район Омстроя – купаться в забое. Там, в заброшенных каменоломнях, где в конце тридцатых годов и во время войны добывали камень заключенные, за счет родников сформировались небольшие очень чистые водоемы, в которых купаться было одно удовольствие. Да и местные пацаны-«немчата» вели себя дружелюбно. Но бывать нам там удавалось не часто. Во-первых, далеко от дома, а родители нас отпускали из дома, как правило, ненадолго. Во-вторых, неподалеку от этих забоев добывали камень взрывным способом. Еженедельно осуществлялись массовые взрывы, и родители опасались нас одних отпускать туда.

Но мы все-таки ходили, потому что, кроме купания в забое, нас привлекала возможность полазить по уступам отвесных стен каменоломни. С самых верхних уступов открывалась красивейшая панорама с видом на город и дальние окрестности. От этого действа мы получали море адреналина.

Но иногда с адреналином был и перехлест. Вспоминаю один такой случай. Я, Юрка Исаков и Генка Юртаев решили пройтись по уступу самой высокой стены каменоломни. Мне и Юрке было лет десять, а Генка был на три года младше нас. Высота стены каменоломни была около пятидесяти метров. Вначале нашего пути ширина уступа составляла примерно два метра, и идти можно было безбоязненно даже втроем. Потом уступ стал постепенно сужаться, и нам уже пришлось идти гуськом – я впереди, за мной Юрка и замыкающим Генка. Я все равно шел вперед в надежде, что уступ будет расширяться. Но он, как назло, только сужался. Поняв, что мы заходим в тупик, я развернулся и сказал ребятам, что надо идти обратно. Вид у моих друзей был очень напуганный. Лицо у Юрки было белое, а Генка откровенно ревел и панически боялся идти назад первым. Юрка наотрез отказался обходить Генку. Когда я понял, что выход из этой ситуации должен обеспечить только я, ко мне пришла какая-то решительность. Как мог, я их успокоил их и заставил вжаться в стену. Было жутко страшно, но я их потихоньку и аккуратно обошел. Потом повел обратно. Когда мы благополучно сошли со стены, уселись на каменной площадке и все стали бурно выражать свои эмоции по поводу происшедшего, Генка заявил:

– А я ничуточки не испугался.

– А чего тогда ревел?

– Просто не хотел идти дальше, и, если бы я не заплакал, вы бы не стали возвращаться.

Зимой на наших огородах наметало огромные сугробы снега. Это нам давало возможность строить большие крепостные сооружения. Мы в них проводили время, пока не замерзали до синевы. Потом отогревались на печи. Кроме того, катались на коньках и лыжах.

Коньки и лыжи крепились на валенки. Коньки привязывали ремешками из сыромятной кожи. Сил затянуть крепко эти ремешки, у нас не хватало, поэтому выполнить это мы просили отцов или старших братьев. Зачастую они от нас отмахивались, и нам эту процедуру приходилось делать самим. Хорошо, если тебе помогал привязывать коньки товарищ, тогда еще появлялась надежда, что ты все-таки покатаешься. Если привязывать приходилось самому, то не было никакой гарантии в том, что коньки сразу же, как только немного проедешь на них, не слетят с валенок.

С лыжами было гораздо проще. Их крепление представляло собой простое кольцо из кожаного или брезентового ремешка, прибиваемое маленькими гвоздиками непосредственно к лыже. Все просто – вставил валенок в это кольцо и… поехал. Правда, они тоже часто слетали, но нам это ничуть не мешало получать удовольствие от катания. Сами лыжи в основном были самодельными, сделанными из березы отцами, и довольно тяжелыми. О лыжах и коньках на ботинках мы тогда даже не мечтали.

Была у нас еще одна зимняя забава. По дороге из школы, когда тебе уже не надо торопиться, мы играли в «коробочку» – своего рода «дорожный футбол», в котором роль мяча выполняли замерзшие конские «кофтюхи». Валенками мы их перепинывали друг к другу.

На старый Новый год и Рождество небольшими группками и ходили по дворам своей и близлежащих улиц «посевать» и «колядовать». Для этой цели взрослые учили нас всевозможным стишкам типа:

Сею, вею, посеваю,С Новым годом поздравляю,Открывайте сундучки,Подавайте пятачки.Колядин, колядин,Я у мамки один,Коротенький кожушок,Подавайте пирожок.Щедрик-ведрик, дайте вареник,Ложечку кашки, кильце ковбаски,Этого мало, дай еще сала,Выноси скорей, не морозь детей.

Давали нам, как правило, домашнюю сдобу, конфеты, иногда и мелочь – копейки. Некоторым удавалось получить даже бумажные деньги – рубль или даже три. Это считалось очень большой удачей.

Весной, когда с полей сходил снег, и земля уже начинала прогреваться, наша мальчишеская команда уходила в степь, которая была за «живзащитой». Тогда она еще не была распахана – целина. В прогалинках стояла талая вода. Мы ее набирали принесенными с собой консервными банками и выливали из нор мышей-полевок. Мы гонялись за ними по полю – когда ловили, когда не ловили. В общем, занятие, как я сейчас понимаю, было не из хороших, но удовольствие нам приносило.

Просыпающая степь неповторима. Уже начинают звучать веселые голоса зимних и рано прилетевших птиц. Появляются звонки, трели и трещотки всевозможных жучков и других разных букашек, писк мышей-полевок. В это время степь пахнет по-особому. Запах какой-то пронзительный, он дерет нос, но страшно милый и приятный. До сих пор этот запах и звучание просыпающей степи я забыть не могу.

На Пасху мы собирались на улице с полными карманами крашеных яиц и устраивали состязание «чье яйцо крепче». Тогда яйца красились в один цвет – коричневый. Для этого их варили в луковой шелухе. По правилам биться разрешалось только носиками (острым концом) яиц. На острие носика яйца самая крепкая кожура. Порядок был такой – вначале ты подставляешь для битья свое яйцо – бьет противник, а потом он подставляет свое яйцо – бьешь ты. Но некоторое нарушали правила – «хлюздили» и старались ударить носиком своего яйца не в центр носика яйца противника, а в бок, где кожура тонкая. Чтобы этого не случилось, стараешься так обжать яйцо руками, чтобы торчал только край носика. В этом случае у противника мало шансов стукнуть твое яйцо в бок. Выигравший в качестве трофея забирал разбитое им яйцо противника.

В майские праздники мы довольно большой ватагой (к нам присоединялись девчонки) брали с собой еду и шли на целый день в горы, или, как мы тогда говорили, на горы. В это время все склоны гор были густо усеяны первыми цветами – подснежниками. В центральной России цветы подснежников какие-то маленькие и очень невыразительные, а за Уралом (в Сибири и Северном Казахстане) – крупные, как кувшинки. Расцветка цветов представляет целый спектр – от белого до темно-фиолетового. Густота и разноцветье подснежников просто поражало своей красотой. Кроме того, в это время можно было уже полакомиться заячьей капустой, диким луком и чесноком, напоминающим чем-то по вкусу кавказскую черемшу.

Набегавшись до одури по склонам горы, мы собирали все принесенные с собой съестные припасы в общую кучу, и начинался пир.

Кроме ребят со своей улицы, у нас был и дальний круг общения. Это детвора близлежащих улиц – Зеленой, Луговой, Лесной, Горной, Степной, Рабочей, Щучинской. Взаимоотношения с ними, как правило, были всегда нормальные – мирные. С ребятами с этих улиц мы учились в одной школе, купались вместе на котловане, ходили в кино.

Основным очагом культуры почти для половины жителей города был клуб железнодорожников. Детские фильмы тогда демонстрировались только в выходной день – воскресенье. Сеанса было всего два – в 12 и в 2 часа дня. Мы старались не пропустить ни одного детского фильма, поэтому уже с 9 часов утра вокруг клуба скапливалось большое количество ребятишек – занимали очередь за билетами. Хотя билеты на детские сеансы продавались без указания мест, но клуб не резиновый, поэтому их было определенное количество. Как правило, билеты в кино мы приобретали на всю нашу группу мальчишек и девчонок, в очереди за билетами стояли по очереди. Считалось, что нам очень здорово повезло, если смогли купить билеты на первый сеанс, тогда уже в два часа мы были дома и могли нормально поесть.

После того, как приобретались билеты в кассе, необходимо было уже всем занять очередь в кинозал поближе к входу, чтобы успеть сесть на комфортное место, с которого виден весь экран. Самыми лучшими считались средние места двух первых перед экраном рядов. Из-за места иногда в очереди возникали потасовки между группировками пацанов, но, когда мы попадали в кинозал, все обиды тут же забывались. Если в кинозале места в первых рядах нам занять не удавалось, то мы располагались в полулежащем положении на полу перед экраном.

В кинозале по обе стороны экрана висели два больших, во всю высоту экрана, портрета – Ленина и Сталина. Ленин был изображен на фоне Кремля в цивильном костюме, кепке и в ботинках, а Сталин в кабинете, в мундире генералиссимуса и в сапогах. Среди нас ребятишек ходила такая байка. «Вопрос – почему Ленин в ботинках, Сталин в сапогах? Ответ – Ленин обходил лужи, а Сталин шел по лужам напрямик». Все-таки какой-то подтекст в этой байке был.

После просмотра кинофильма целую неделю шло его обсуждение. Положительным героям мы, как правило, подражали. А имена отрицательных героев давали в виде кличек некоторым своим нехорошим товарищам. Если фильм был военным, и он на нас производил впечатление, то мы на основе его сюжета сочиняли свою игру, которая культивировалась в нашей среде до тех пор, пока мы не смотрели нового такого фильма, на основе которого тотчас же создавалась новая игра.

В этих случаях нашим фантазиям не было границ. Мы разрабатывали и изготавливали столько всевозможного оружия, что впору было им вооружить хорошую средневековую дружину или банду разбойников. Из латунных трубок старых автомобильных радиаторов мы делали прекрасные сабли, мечи и кортики. У каждого мальчишки в обязательном порядке были лук и самострел. Большого прогресса мы достигли в технологии производства огнестрельного оружия – «пугачей» и «поджиг». Мы стали прекрасно разбираться, какого качества медная трубка может идти на их изготовление, а также – какой порох и в каких условиях лучше применять. В связи с этим мне вспоминается один случай.

Это произошло весной, перед майскими праздниками. На улице было уже довольно тепло и почти все днем ходили легко одетыми. Наша тройка – я, Юрка Исаков и Генка Юртаев – после школьных занятий, а это было где-то в районе трех или четырех часов дня, пошли к Генке домой поиграть в карты. Генкина мать, тетя Зина, с работы домой должна была прийти не раньше семи-восьми часов вечера. То есть до ее прихода с работы времени у нас было, как говорится, целый вагон. Поэтому, играя в карты, мы вели себя довольно вольготно – покуривали дешевые папиросы «Прибой», пуская дым в открытую дверцу топки печи, чтобы в доме не держался табачный запах. Вдруг в окне мелькнула чья-то тень. По ее высоте мы сразу поняли – это тетя Зина, которую мы так рано никак не ждали. Реакция наша была мгновенной – мы сунули руки с недокуренными папиросами в карманы и пулей на улицу. Я мял в кармане непотушенную папиросу, горячий пепел жег пальцы, но я этого не чувствовал – в голове стояла неразрешимая задача, как потом мне уничтожить запах табака в моих штанах. Вдруг я увидел, как у Юрки из кармана, в который он сунул папиросу, вырвалось пламя, и поднялся большой вонючий клуб сизого дыма. Тут я понял, что Юрка подорвался. Как раз перед этим он хвастался, что где-то достал целый карман дымного пороха и теперь его арсенал огнестрельного оружия надолго обеспечен необходимым боеприпасом. Юрка визжал от боли как резаный. Это услышала тетя Зина и тоже выскочила на улицу. Мы трое попытались освободить его от обгоревших штанов, но они снимались вместе с кожей, и от наших действий Юрка орал еще сильней. Мы уложили Юрку на землю, и Генка побежал за Юркиной матерью тетей Мотей. Кроме нее, еще на помощь прибежал сосед Исаковых Махалов, брат тети Зины. Из ближайших домов сбежались соседи. Кто-то побежал к ближайшему телефону (в автобазу или на элеватор) – вызывать скорую помощь. Скорая помощь – полугрузовая, на базе ГАЗ-51, окрашенная в желтый цвет, с большими красными крестами на бортах машина подъехала минут через двадцать. К этому времени Юрка уже не орал. Лицо у него побелело, скривилось от боли, и он только тихо постанывал. Правда, тетя Мотя, с красными от слез глазами, с пристрастием все допытывалась – у кого он взял порох. Но Юрка молчал как партизан. Увезли его в железнодорожную больницу.

Дня через три, где-то ближе к вечеру, мы пришли в больницу его проведать. Дежурная медсестра к нему в палату не пустила, а вывела его к нам. Юрка сильно хромал, но шел самостоятельно. Его правая нога была полностью перебинтована до пояса и едко воняла какой-то мазью. Медсестра милостиво разрешила «герою-подрывнику» погулять с нами во дворе больницы. Когда мы вышли из дверей больницы, первый его вопрос был:

– Курево у вас есть?

– Обижаешь. Ну как мы могли без курева прийти проведать своего товарища. Конечно, принесли.

Мы зашли на тыльную сторону больницы. Покурили. Юрка сильно сетовал на то, что теперь не знает, где брать порох.

– А что ты не хочешь брать, где раньше? – спросил я его.

– Мне они уже не дадут, побоятся – ответил он.

Пролежал Юрка в больнице около месяца.

Иногда играли на деньги – в «чику» и «об стенку». Надо сказать, что поголовного увлечения в игре на деньги у нас не было. Интерес в этой игре был только спортивный. Меркантильного интереса не было, потому что изуродованную игрой мелочь в магазине не принимали.

Одно время среди мальчишек было повальное увлечение еще одним соревнованием. Оно заключалось в подбрасывании внутренней стороной стопы небольшого лоскутка овчины с длинной шерстью с пришитым к нему плоским кусочком свинца. Данный спортивный снаряд назывался «зоской». Победителем считался тот, кто больше всех раз подбросит «зоску», не уронив ее на землю. На серьезные соревнования мы на эту ногу специально надевали валенок, чтобы было не так больно. Счет подбрасываний иногда велся на сотни.

Вечером собирались у нашего дома «на бревнах». Отец хотел перестроить сарай для скота, привез из лесхоза машину довольно толстых бревен и сложил их на улице у нашего забора. Сооружение это представляло собой своего рода широкую лестницу со ступеньками. Сидеть «на бревнах» было очень удобно. «Оккупировать» бревна отец нам не запрещал, а иногда даже выходил из дома, садился рядом с нами и что-нибудь рассказывал интересное.

Наш детский «треп» «на бревнах» тоже носил развлекательный характер. Рассказывали в основном анекдоты и всевозможные байки на тему «нечистой силы». Политических анекдотов в то время не было. Героями, в основном, были Пушкин, Лермонтов и Крылов. Анекдоты были примерно такие:

«Пошел как-то Пушкин прогуляться в Летний Сад. Там пристала к нему некая девица:

– Александр Сергеевич, можно, я с вами вместе погуляю?

В то время воспитанным людям не принято было в чем-то отказывать дамам, и Пушкин милостиво разрешил ей идти с ним рядом. Но девица оказалась назойливая, и, когда они проходили мимо колбасной лавки, сказала:

– Что-то уж сильно кушать захотелось. Александр Сергеевич, купите мне, пожалуйста, колбасы.

Пушкина передернуло от такой наглости девицы, но колбасы он ей купил. А девица никак не хотела угомониться. Когда они остановились у портрета Крылова, она опять стала приставать к Пушкину:

– Александр Сергеевич, сочините для меня какой-нибудь стишок.

Пушкин был уже вне себя:

– Хорошо, слушайте.

И он продекламировал ей тут же сочиненное им стихотворение:

Перед образом КрыловаСтоит рыжая короваС бородавкой на носуИ жрет чужую колбасу».

Чуть позже, когда наступила «хрущевская оттепель», в качестве основных персонажей анекдотов добавился еще Василий Иванович Чапаев с Петькой и Анкой.

Сюжеты баек о нечистой силе, которые рассказывали «на бревнах», был настолько невероятен, что ему позавидовал бы сам Николай Васильевич Гоголь. Почему-то считалось, что главное скопление нечистой силы нашего района находилось в деревне Черноярка. Именно там было больше всего ведьм и оборотней.

Ближе к ночи нас уже тянуло на шкодливые проделки. Одна из них заключалась в следующем. Выбирали дом, хозяевам которого мы не очень симпатизировали, перелезали через забор в палисадник, тихонько подкрадывались к окну и крепили к раме окна, но так, чтобы не было видно, маленькую картошку на пружинке. Далее к пружинке привязывалась крепкая, или как тогда говорили «суровая» нитка, которая затем протягивалась на другую сторону улицы или дороги в «схрон», откуда нас не было видно. Время от времени мы дергали за нитку. Картошка под воздействием пружинки стучала по раме, и для хозяев дома создавалось впечатление, что кто-то пришел и стучит в окно. Они выходили из дома, убеждались, что никого нет, и возвращались обратно. Мы повторяли процедуру. После второго или третьего раза хозяин понимал, что его «разводят» и находил этот источник стука. По нитке он пытался и нас поймать, но мы вовремя успевали сбежать.

Потом были их жалобы нашим родителям, но наша вся команда стойко держала оборону, доказывая всем, что на совершение такого хулиганства мы не способны.

3

Самым вкусным лакомством для нас было мороженое. Когда у тебя появляется заветный рубль в кармане, то он жжет не только твое колено, но и всего тебя. Чтобы избавится от такого состояния, ты бежишь бегом на пристанционный рынок – там продается мороженое. Мороженое было двух сортов – молочное и сливочное. Изредка появлялось даже шоколадное. Порция (100 граммов) молочного мороженого стоила один рубль, а сливочного – полтора рубля. Отпускали мороженое по мерному металлическому стаканчику на листик пергаментной бумаги. В процессе его поедания оно растекалось по бумаге, поэтому в конце эту бумагу приходилось тщательно вылизывать. Твое лицо при этом покрывается клейкой молочной сладостью. Конечно, сливочное мороженое было вкуснее молочного, но наши финансовые возможности позволяли есть только молочное. Петушками из расплавленного сахара в основном баловалась мелкота.