Бегущая от Тьмы

– Просто смотри на меня, как сейчас, и, обещаю, тогда бояться больше не будет смысла. Пусть лучше они боятся нас.

Его нежный поцелуй на моих губах запечатывает его слова, как клятву, отдающую на вкус солью моря. Того самого, где тонут все, кто слишком сильно любит.

И если бы мне когда-нибудь пришлось рассказать кому-то, что значит быть живой – по-настоящему, до кончиков пальцев – я бы сказала: это значит не бояться. Не отводить взгляд.

А любить так, как будто не будет второго шанса. Всегда оставаться упрямо стойкой перед лицом жизни, которую нельзя отрепетировать и прожить дважды.

И пока я слышала в ушах эту проклятую ритуальную песню о горе, я осознанно выбирала сыграть её в реверсе. И потому целовала его в ответ так, будто завтра могло и не случиться.

…Но, хуже, наверное, было то, что оно случилось. Но это «завтра» было слишком безжалостным к нам. Оно не дало нам шанса остаться в той зыбкой сказке, где можно было просто быть рядом.

Оно, словно нарочно, разбило нас обратно на роли – выставило по разные стороны фронта, будто мы снова были всего лишь двумя солдатами на войне. Где чувства – это роскошь, которую мы не могли себе позволить.

Данте утром вновь легко надел на себя маску командира, который отправился отдавать совсем не лёгкие приказы. А я вернулась в ту реальность, где была не просто глупой девочкой с влюблённым сердцем, а тёмной ведьмой, которая осознанно взвалила на себя работу в лаборатории Марка.

И потому на следующий вечер я спешила по коридорам Академии – с растрёпанным хвостом, перепачканными чернилами пальцами после занятий и острым ощущением в груди, что я снова часть мира, в котором Тьма не даёт поблажек.

А иногда даже специально ставит мне каверзные подножки.

И тогда я с треском врезаюсь в появившееся из ниоткуда препятствие, словно в каменную плиту. От удара пострадала, конечно же, больше я сама, чем камень.

Ведь меня грубо швыряет на белоснежный мрамор, о который мои острые колени вспарываются, как о наждак. И в воздух тут же летит рой проклятий, а вместе с ними – все мои книги.

– Не рычи на меня так. Кто вообще в здравом уме будет бегать по мрамору? Здесь же все кости себе можно переломать!

– Вопрос в другом: какой идиот додумался отделывать замок, который будет служить для обучения студентов, этим самым мрамором? Глупость несусветная!

– Мой прадед, знаешь ли… – с нескрываемой усмешкой вставляет знакомый голос. И я только в тот момент понимаю, с кем столкнулась.

Томас, приводя себя в порядок, стряхивает с мантии невидимую пыль, но, заметив, как я шиплю от боли и пытаюсь подняться, всё же смягчается:

– Ты в порядке? Дай посмотреть колено…

То, как я при этом выворачиваюсь, чтобы просто избежать его касания, ярко показывает, насколько сильно я этого не хотела.

Пусть боль вспыхивает под кожей, но я поднимаюсь на ноги сама, несмотря на то что вес приходится переносить на здоровую ногу. Было больно, но бывало и хуже. Оттого в моём взгляде читалось однозначное предупреждение: не смей даже пытаться.

Маг молча поднимает руки, точно сдаётся. Мои книги при этом сами подлетают с пола, складываясь в идеальную стопку прямо в воздухе.

Я стояла, взлохмаченная этой внезапной встречей, в своем любимом чёрном платье, подол которого теперь был безнадежно запачкан багряной кровью. Томас при этом медленно пробегается взглядом по моему дикому образу и использует это в качестве предлога для паузы, чтобы после произнести:

– Я хотел в следующую нашу встречу извиниться за своё поведение в тот раз… Но теперь, похоже, нужно и за это извиняться. Видимо, не мой день, да?

И эта его улыбка с ямочками на щеках была совсем не оправданием сделанному. Потому я даже не пытаюсь сделать вид, что на меня это работает.

– Ты меня как нашёл? – спрашиваю я взамен, при этом невольно прищурив в недоверии глаза.

И в этот момент мимо нас проходит троица болтливых студентов. Зелёные манжеты на их рукавах подсказывали мне, что они, как и принц, учились на факультете королевских магов.

И потому каждый из них с присущей ему наглостью и интересом оглядывал вырисовывающуюся картину. Однако их ухмылки быстро сходят на нет, когда они встречают взгляд холодных синих глаз. К сожалению, не моих. Подавившись собственным кадыком, парни заспешили дальше по коридору, так нарочито громко обсуждая свою прошлую контрольную.

При этом принц, чувствуя, что ответ мне не понравится, произносит:

– А если это правда судьба, то что тогда?

– Тогда всё ясно, – фыркаю я, закатывая глаза. – Судьба всегда подсовывает мне какое-то дерьмо.

Я тихо втягиваю воздух сквозь плотно сжатые зубы: колено ныло всё сильнее, отзываясь горячей пульсацией под кожей. Я осторожно приподнимаю край платья, оценивая полученный ущерб: кожа была содрана добротно, но крови было не так уж и много.

Просто рана уже распухала и явно собиралась подарить мне хромоту вплоть до больничного крыла. И эта ноющая боль злила меня куда больше серьёзных ран после моих тренировок с мастером Аароном. Ведь вышло всё до неприличия глупо.

– Ну ладно, – бросает он, будто самому себе. – Раз ты меня так ненавидишь, значит, и это переживёшь.

И прежде чем я успеваю хоть что-то сказать, он резко подхватывает меня на руки. Без какого-либо разрешения. Просто хватает, как какой-то мешок, и в тот же миг сажает меня на широкий подоконник у окна.

– Ты что, Тьма тебя побери, творишь?! Ауч! Ногу отпусти, изверг! – рявкаю я, пытаясь вырваться, но всё происходит слишком быстро. Он ловко прижимает меня к холодному стеклу и разом парализует заклинанием.

Молния магии пронзает моё тело, лишая меня любой возможности врезать в его наглую, самодовольную морду. Он молча берёт дело в свои руки и осторожно укладывает ногу на выступ подоконника, прикладывая ладони к ссадине, точно действительно знал, что делает.

И он действительно знал. Знал, как довести меня до ручки.

Ведь его сила не исцеляла, а практически выжигала из меня боль насквозь. Я при этом за секунду переживаю очередные экстремальные взлёты и падения, когда в меня вливают целый чан силы. Так что мои зрачки вмиг расширяются, как при дозе самых запрещённых трав, а шум в ушах почти стал напоминать прибой.

Ведь как бы мне ни был противен этот пижон, не признать того, что он был силён, нельзя.

Вот только я всё равно замечаю его насмешливый взгляд, который прошивает меня насквозь. С этой его привычной полуулыбкой на губах и мерзкой уверенностью, как будто знал о моих чувствах наперёд. Как будто я всё ещё не больше, чем затейливая задачка, которую он с удовольствием решает.

И что-то внутри меня надламывается – с хрустом, будто сломалась не кость, а сдерживающий механизм.

Я рвусь. Расплетаю заклятие, сжигая его магические нити изнутри самой Тьмой. А после пытаюсь схватить этого ублюдка за горло – резко, на рефлексах. Вспыхнувший на пальцах синий огонь обещал сжечь его дотла. Однако он предусмотрительно отшатывается и пятится назад, только чтобы дать мне пространство.

Но он всё ещё улыбается.

Улыбался, как будто в этой игре всё равно проиграла я.

Ведь моя царапина практически исчезла к этому моменту, а вот злости от того, что он всё вновь вывернул наизнанку, – хоть отбавляй.

– Я всего лишь исправил то, что сам и натворил, – спокойно говорит он с улыбкой обаятельного мерзавца. – Чего ты так злишься, Эдель? Или… тебе просто понравилась моя сила?

Мой взгляд наливается вязкой, масляной яростью – той самой, в которой он так красиво сгорел бы: медленно, с треском, захлёбываясь собственным криком. Я при этом сползаю с подоконника, проверяю ногу. Всё было в порядке, но от этого на душе было только гаже.

– Ты явно не понимаешь по-хорошему, – холодно бросаю я, поднимая на него тяжёлый взгляд, в котором похрустывал тонкий лёд, по которому я ступала.

Томас не двигается. Только смотрит – с неким азартом, почти предвкушая. Будто ждал, когда я подойду ближе. Когда сорвусь. И потому так весело подтрунивает меня:

– Будешь объяснять по-плохому? Я даже не против. Давай объяснишь мне сегодня за ужином?

И пусть я знала, что не одолела бы его никогда в честном поединке, но у меня всегда были свои козыри в рукаве, которыми раньше я умело пользовалась. И я давно до них не опускалась. Но, видит Тьма, он сам ведь напросился.

И сейчас, когда всё во мне гудело от напряжения, когда гнев, усталость и едва сдерживаемое отвращение сплелись в один, почти искрящийся комок, я позволила себе сделать то, чего долго себе не позволяла: шагнуть за грань. Туда, где игра перестаёт быть игрой. Где каждый жест уже не просто жест, а вызов. И беспощадное оружие.

– Знаешь, – голос мой ложится на тишину, как мёд на кожу: медленно, тягуче, – иногда «нет» – это просто «нет». Без подтекста. Без намёков. Без многоточий. Ты, наверное, с этим словом не знаком, да?

Я приближалась к нему медленно, как ленивый хищник, заранее знавший, что моя жертва не отступит. Ведь Томас, как и положено было принцу, принимал вызов с гордо вскинутым подбородком и видом того, кто уверен, что при любом раскладе вновь победит в любой, даже самой нечестной борьбе.

– Знаком лучше, чем ты можешь представить. Поэтому знаю, какими способами даже самое жёсткое «нет» можно превратить в «да».

И тон его, спустившийся вслед за моим в опасно мурчащие нотки, – лишь часть его вышколенного образа. И я усмехаюсь, подплывая к нему практически вплотную, чтобы взглянуть в это синее озеро тотальной уверенности в его глазах. В нём зажигались удивительно тёмные искры от неосторожно брошенного мной спичечного коробка. И я не была уже уверена в том, кто из нас опаснее.

– А это тебе так нужно? Даже если я действительно всерьёз тебе говорю, что я против? – спрашиваю я тихим, мрачным и убийственно серьёзным тоном, ведь давала ему последний шанс на отступление.

Один-единственный шаг назад – и, может быть, я бы его простила.

Он упускает его, когда его взгляд так невольно соскальзывает на мои губы – и больше никак не мог от них оторваться.

– Я чувствую, что так правильно, – говорит он хрипло. – И… я бы с удовольствием хотел заставить тебя передумать.

И в этот момент я расплываюсь в медленной, угрожающей улыбке женщины, которой подарили право на казнь. И я больше не раздумываю: «А стоит ли?» Ведь адреналин в моей крови, как открытый нерв, заставляет меня действовать необдуманно и наугад.

И маг даже не мигает, когда мои пальцы легко, точно перо, касаются его груди. Скользят выше – к ключицам, под ткань его чёрного пиджака с зелёными лацканами. А после почти невесомо касаются голой кожи его горла в жесте, который говорил ему, что я мечтала в следующую секунду притянуть его к себе и всерьёз поцеловать.

Я чувствовала, как бешено пульсировал его пульс под моей ладонью в миг, когда он и сам подаётся ко мне ближе, точно и не слышал всех моих предыдущих слов.

И мне приходится вернуть его с придуманных облаков на землю – жестокой, как удар под дых, фразой:

– Ну раз ты меня так любишь… – тихо шепчу я, застыв на расстоянии поцелуя и моей тонкой мести, – значит, и это переживёшь.

Мой длинный ноготь легко, как пергамент, царапает кожу его шеи. И Томас даже не моргает – его красивые голубые глаза лишь завораживающе расширяются, когда я накладываю на него своё заклятие.

Принц достаточно умён, чтобы понять: это была даже не пощёчина.

Это – проклятие.

Несмертельное, к его счастью, но куда более изощрённое.

Именно о нём поведал мне пьяный Лиам той ночью, когда мы играли в карты. И тем самым я заставляю Томаса забыть о том, что такое, когда в венах бурлит кровь, а сердце громыхает в груди при чьём-то взгляде. По сути, оно блокировало цепочку гормонов, отвечающих за продолжение рода. А на деле отбивало любое желание и влечение к противоположному полу.

И пусть проклятый принц королевства до конца не понимал произошедшего, но уже начинал чувствовать его действие. Ведь то, как из его глаз по щелчку пальцев исчезает та пьяная дымка желания, говорит мне всё без слов.

– Эдель, ты… ты что сделала?! – прорычал он, хватая меня за руку с такой яростью, будто хотел в следующую секунду впечатать меня в стену. В его голосе звучала откровенная паника, как у хищника, который вдруг осознал, что его лишили клыков.

Его пальцы вцепляются в моё запястье, но я даже не пытаюсь вырваться. Лишь смотрю на него с невинной, почти ласковой улыбкой, когда делаю к нему ещё шаг ближе. Мои губы при этом касаются его уха, а голос звучит шёпотом, в котором скрывался мёд с каплей яда:

– Ну а что не так, милый? Разве… я тебе вдруг разонравилась? – лишь умильно хлопая ресницами, спрашиваю я.

Осознание случившегося медленно прорастает в его взгляде. И в следующую секунду он отшатывается, будто я – прокажённая, точно прикосновение ко мне уже начинало прожигать его изнутри.

Я же в ответ громко и зло смеюсь, как настоящая тёмная ведьма, которой нечего было терять и у которой было всё, чтобы наконец выиграть.

– Исправляй это. Быстро!

– Ты же у нас такой умный, сильный, – тяну я нарочито кокетливо, будто ничего страшного и не произошло. – Неужели не разберёшься сам? Ну вот, теперь один и справляйся с этой лихорадкой, – произношу я, строя из себя полноценную дурочку.

И в ту же секунду его лицо искажается. Принц перестаёт быть флиртующим гадёнышем – и становится настоящим королевским отпрыском: разъярённым, униженным и потрясающе бессильным. С него срывает все маски, словно шторм – листья с дерева. Он зарычал почти по-звериному, но прикоснуться ко мне уже при всём своём желании не мог.

Поэтому Томас спасается бегством.

Да-да, именно спасается – разумной, своевременной капитуляцией, исчезая из коридора так стремительно, словно его никогда и не было здесь. Ни взгляда, ни слова мне на прощание.

А я продолжала стоять и нехотя расплываться в улыбке, как самая злобная из черных ведьм. А уже через секунду, едва подавив дикий счастливый визг, я неслась по коридору – не ведьма, а самая обычная девчонка, спотыкающаяся от восторга.

Спешила рассказать другу, как посмела проклясть местного принца. И, что самое прекрасное – умудрилась сделать это красиво!

Глава 28

Я летела почти вприпрыжку в лабораторию, воодушевлённая до кончиков пальцев, на которых ещё чувствовался отголосок тёмной силы, только что вложенной мной в проклятие.

– Ты чего так улыбаешься, а? – хмыкнул Марк, едва я появилась в проёме. – Ты либо по уши влюбилась, либо гадость какую-то сделала.

Я только шире улыбаюсь, делая вид, что не слышу, хотя по лицу моему всё и так было заметно. Ведь только полные идиоты ходят по коридорам Академии с выражением такой недозволенной радости, как у меня сейчас.

– Возможно, всё и сразу, – мурлычу я, уже натягивая фартук и с ловкостью надевая перчатки.

Мои руки сами тянулись к ступке, к сушёным травам и к бутылочкам со знакомыми составами. Алхимия была моим любимым оазисом: здесь всё имело структуру, смысл и цель.

И я бы с удовольствием нырнула в работу, но Марк невольно заряжается моим настроением и потому всё же не может не уточнить:

– Ну и? – с нажимом выпытывает друг, шлифуя всё своей широкой улыбкой. – Признавайся, вижу ведь: тебя распирает. Что натворила?

Улыбчивый блондин ради моей истории даже отвлекается от собственной работы, складывая руки на груди и всем своим видом показывая мне, что готов слушать. Я же оборачиваюсь к нему и с ленивой важностью поднимаю в воздух ступку, точно священный артефакт.

– Я прокляла местного принца! – объявляю я с абсолютно неприличным восторгом на лице.

Моя улыбка расползается до ушей, хоть казалось, дальше некуда. Улыбка Марка, напротив, тает на глазах.

– Какого из принцев?.. – только и спрашивает он вдруг пересохшим горлом.

– А их разве много? Томаса, конечно же. Наслала на него проклятие, отбивающее у него любые желания плотского характера, – произношу я почти с гордостью, а после добавляю: – Теперь он не только от меня будет шарахаться, но и от всех девушек подряд. Пусть пострадает, может, хотя бы время для учёбы у него появится. Как думаешь, Марк?

Марк не думал. Он просто оседает обратно на стул и смотрит на меня с выражением чистого, неприкрытого ужаса. Его взгляд говорил яснее любых слов: «Ты с ума сошла?»

Я фыркаю, закатываю глаза и небрежно отмахиваюсь рукой, будто речь идёт о мелкой шалости.

– Не смотри на меня так. Через неделю проклятие рассосётся само, без последствий. А ему – полезно.

– Эдель… Ты вообще понимаешь, с кем ты связалась? После такого он точно не отстанет, – голос друга был сух, как пепел. – Ты бросила кусок мяса в пасть льву, а потом вырвала его обратно, когда он уже почувствовал его вкус. Представляешь, насколько ты его разозлила? Иди сейчас же к нему и снимай всё. Я бы пошёл с тобой вместе, но…

– …Не драматизируй. У львов эго слишком велико, чтобы признать, что добыча им оказалась не по зубам. Он скорее подавится собственной гордостью, чем признается, что я смогла его обойти, – на полуслове перебиваю я Марка, не давая ему даже договорить.

Потому что я хотела поделиться этим с другом как достижением. Пусть глупым, пусть дерзким – но достижением. Однако даже солнечный Марк растерял все свои улыбки и начал критиковать меня и читать нотации.

И я понимала, конечно, насколько опасной была моя затея. Понимала и принимала. Но жалеть о сделанном? Нет. Ни капли. Я была уверена, что он получил по заслугам. В следующий раз дважды подумает, прежде чем навязывать свою кандидатуру тем, кому он попросту не интересен.

– Давай просто делать то, зачем пришли, – говорю, стараясь вернуть себе спокойствие. – Подай мне алоэ и хватит сверлить меня этим своим укоризненным взглядом. Раскаиваться я не собираюсь.

Блондин пробурчал себе под нос что-то – кажется, что-то про ведьм и глупость, но, слава Тьме, тему не продолжал, вернувшись к работе.

Вот только та приятная атмосфера лёгкости исчезла, будто её и не было. Она испарилась, как пар над котлом, оставляя после себя только сухой осадок. Молчание между нами с Марком становится почти свинцовым, и я, чувствуя на себе этот тягостный вес, невольно съёживаюсь.

Так и доработала своё – сжала зубы, отвела глаза и сварила больше двух десятков зелий – механически и без вдохновения. В конце концов я вышла из лаборатории с раздражением, перемешанным с усталостью, – тем самым коктейлем, от которого хочется только одного: кровати, тишины, забвения.

Но я успела сделать всего шаг или два, как мой мир резко пошатнулся. Чья-то рука – резкая, сильная – схватила меня сзади, зажала рот, не дав даже вдохнуть перед криком. Всё произошло настолько стремительно, что я не успела ни ударить, ни вырваться.

Лишь на миг перед глазами мелькнула пелена телепорта, вырывая меня из моей реальности за доли секунды. И единственная мысль, успевшая промелькнуть в моей голове, звучала так:«Тьма, а я в нём… ошиблась».

Мы падаем на пол незнакомой гостиной – тяжело, больно, как два мешка с костями. Воздух вокруг пахнет горящим камином и чем-то резким, магическим. Я в панике пытаюсь вскочить, вырваться, но он опережает меня – а после с каким-то мерзким, отрепетированным изяществом царапает мне шею. А потом в качестве жестокой насмешки я слышу мелодичную вязь древних рун на мёртвом языке:

– Ex morituro flammae nox descendat… – слова шипят мне в ухо, заставляя проникать их в сами кости.

Проклятие. Настоящее. Целенаправленное.

Этот подонок посмел меня проклясть в ответ! И я задыхаюсь от сдавившего мою грудь осознания последствий.

Мой удар головой назад и вспыхнувшая синим огнём кожа – идеальный вариант, чтобы избавиться от нагло удерживающих рук. Брюнет послушно отскакивает от меня в сторону, даже не пытаясь сделать вид, будто это случайно.

– Думаешь, если во мне нет ни капли чёрной крови, то я не знаю, как использовать вашу магию, малышка? – его голос льётся медленно, вязко, как густой яд, просачивающийся под кожу и мешающий мне дышать свободно. – Меня слишком часто пытались убить твои сородичи, так что за это время я тоже кое-чему научился.

Каждое его слово словно хлёст по открытой ране. Но он отступает – неторопливо, но без страха. Я, напротив, стою, пошатываясь, с оглушённым сердцем, что билось где-то в горле. Воздух всё ещё пропитан колючей, терпкой магией.

А в висках у меня звенит, будто кто-то пустил в мою голову тонкую, вибрирующую струну. Но мой острый взгляд всё равно внимательно пробежался по незнакомому месту. Я была рада хотя бы тому факту, что мы ещё были с ним в Академии.

– Ну и что это за проклятие? – спрашиваю я нарочито спокойным тоном, но на деле жутко боюсь услышать его ответ.

Ведь внутри уже вспыхивает тревожная догадка. Потому что… я чувствую, как мир будто становится острее. Воздух – гуще, а свет – ярче, как будто кто-то на моих глазах выкрутил контрастность до предела, заставляя детали прорезаться болезненно чётко.

– Противоположность твоего, Эдель. Нравится? – отвечает мне Томас, лениво облокачиваясь на подлокотник дивана, словно завсегдатай в театре, пришедший на первый ряд в самой кровавой пьесе. Потому он так показательно складывает руки на груди и, кажется, действительно наслаждается ситуацией.

Я нервно усмехаюсь и качаю головой, чувствуя, как в груди завязывается тугой узел раздражения вперемешку с восхищением к его невероятной наглости.

– Значит, мы оба решили сыграть ва-банк. Великолепно, – произношу негромко, будто подводя итог.

Ведь теперь всё становилось предельно ясно: ни он, ни я не сможем избавиться от этих проклятий в одиночку. Мы связаны. Сшиты. Закольцованы друг на друге – магией, упрямством и кровью. И развязать этот узел сможет только перемирие… или чья-то особенно жестокая смерть.

– Думаешь, это смешно? – голос мой режет воздух, как лезвие. И зачем-то я сама делаю к нему шаг, даже не замечая, как в глазах начинает пылать тот самый голубой лёд, который зажигался в моих глазах лишь в редких случаях.

Но этот шаг – ошибка.

Потому что спустя мгновение я осознаю, как медленно, но неотвратимо теряю контроль над собственным телом. В груди что-то замирает – а потом вспыхивает, разгорается со страшной силой, как пламя, желающее сжечь в своих объятиях весь мир.

И всё внутри меня сжимается, разжимается, точно взведённая пружина. А сладкое, густое, почти животное желание разливается по венам и цепляется за каждый нерв, как огонь за сухую траву. И я чувствую, как всё моё естество выворачивается наружу с предательским трепетом и злой готовностью сдаться.

Оттого я судорожно хватаюсь за ближайшее кресло – пальцы вгрызаются в ткань, словно в мою последнюю надежду, и только это мешает мне упасть. Потому что голова гудит, а глаза уже предательски ищут его – уже не как врага, а как решение.

И от этих мыслей становится действительно страшно.

– Весьма, – произносит он с ироничной усмешкой, наблюдая за моей внутренней борьбой с наслаждением маньяка. – Особенно учитывая, что мне даже не хочется на тебя смотреть.

В его голосе не злорадство – нет, хуже. Там – равнодушное веселье, как у человека, который сломал игрушку и теперь с любопытством наблюдает, как она красиво трещит по швам.

А мне было совсем не смешно.

Я горела. Плавилась. И, кажется, начинала всерьёз сходить с ума, потому что парень, стоящий передо мной, вдруг перестал казаться мне отвратительным. Даже наоборот – его черты размывались, но манили меня безудержно. Мне до боли хотелось засунуть собственную гордость поглубже во Тьму и вцепиться в это красивое лицо в долгом чувственном поцелуе.

Куда же делись мои чувства к другому? Это была просто пыль на фоне проклятия, вызывающего настоящую одержимость.

И я вспарываю обивку кресла ногтями, почти не замечая, как ломаю их до мяса. Хриплю. И принимаю единственно здравое решение – сдаться, пока не потеряла лицо. Повернуться. Уйти. Забиться в тень и спрятаться, чтобы сломать проклятие в одиночестве, сжав зубы и глотая стыд.

Пришёл мой черёд разворачиваться и позорно сбежать с поля боя, оставив за спиной разорванную в клочья гордость и пульсирующее проклятие, которое, казалось, с каждой минутой всё больше начинало срастаться с моими нервами.

– Нет-нет, милая, – его голос отзывается в спину раньше, чем я делаю второй шаг. – Уйти я тебе не дам. Даже не пытайся взломать замок.

Я замираю, тяжело дыша. То, как от его голоса замирал мой пульс, – почти извращённая пытка. И она заставляет меня слушать каждое. Его. Слово.

– Будем мучаться вместе, – продолжает он, и в его голосе – щедрая усмешка, как будто он предлагает не пытку, а пир. – Честно. Что скажешь?

И я стояла там, где буквально минуту назад была дверь – настоящая, вырезанная в камне, со стальным замком и тенью спасения, – а теперь передо мной осталась только гладкая, равнодушная стена. И я вглядываюсь в неё, как в настоящего предателя.