Бегущая от Тьмы

– Это не значит, что я тебя простила, Данте. Это вообще ничего не значит, ясно?

Моё послание остаётся без ответа, но… мне показалось или я, даже не глядя на него, знаю, что он сейчас улыбается, глядя мне вслед?

Не знаю. Зато чувствую, как он молча двинулся за мной.

Русалки, что всё это время наблюдали за нами из-за рифов, словно тени, рассыпаются в разные стороны, смех их – звонкий, колкий – режет воду. Всплеск хвостов сверкнул в лунном свете, как отпечаток сна, который прощался с нами.

Глава 18

Я выходила из воды, подгоняемая волнами, которые опять так красиво целовали своей ажурной пеной берег. Шла, тяжело дыша, с мокрой, прилипшей к телу белой сорочкой, всей насквозь пропитанной морем, злостью и упрямством.

Меня трясло. Не от холода: стояла жара, вечер был тёплым, воздух – густым, как мёд. Но внутри что-то подрагивало, будто я только что прошла сквозь магический шторм, который всё ещё не покинул моё сердце.

Я собирала свои вещи молча – быстро, резко, почти агрессивно. Рубашку я натянула прямо на мокрую кожу, не заботясь о том, где она прилипнет, где перекрутится. Я не хотела комфорта.

Я хотела забыть.

И именно с этой злостью, не глядя ни на кого, я направилась к бару – к эпицентру света, смеха и шума, где уже давно сидела Ева. Я слышала её голос задолго до того, как её увидела, – весёлый, раскатистый, слегка хрипловатый от долгого смеха.

Она чувствовала себя прекрасно. Особенно в компании обаятельного мага, чьи пальцы уже успели обжиться на спинке её стула.

Когда я подошла к барной стойке, завешанной по периметру светящимися лентами, Ева застыла, не донеся до губ свой коктейль. Я не знала причин: это потому, что я выглядела как мокрая кошка с растрёпанными волосами? Или же из-за моих ещё более растрёпанных чувств, заставляющих мои глаза сверкать в отблеске ламп?

– Заплыв не удался? – с усмешкой на губах спросил блондин, вольготно опираясь при этом рукой на барную стойку и тоже оценивая моё взвинченное состояние.

Его ухмылку я стёрла тем, что нагло забрала его пойло и махом выпила рюмку чего-то обжигающего. Злого. Приятно отвратительного.

– Жадина. Не подавись.

– И не подумаю. Ещё есть?

Бармен, судя по выражению его лица, колебался между восхищением и непониманием. Я смотрела на него с самой широкой, самой наглой улыбкой из всех, что у меня были, и тянулась за бутылкой.

– За его счёт.

И, отсалютовав ему бутылкой, делаю глоток с горла.

Сначала один – за гнев. Второй – за гордость. Третий… какая, в сущности, уже разница, за что пить?

Блондин, не произнося ни слова, чуть наклоняет голову, словно разглядывая живописную картину. Его глаза блестят от интереса, но он, конечно, ничего не говорит. Марк просто смотрит – с тем характерным выражением, с которым наблюдают за хищником, соскользнувшим с цепи.

Но вмешалась не он, а Ева. И это стало неожиданностью.

Словно сработал какой-то древний, инстинктивный женский механизм защиты подруги от самой себя. Она, не сказав ни слова, вытягивает у меня бутылку на четвёртом – самом крупном – глотке, легко и мягко, как будто уговаривает котёнка перестать точить когти.

– Что с тобой, Адель? – почти невинно говорит она. – Ты ведь не любила пить.

Тон у неё лёгкий, почти шутливый, но я-то знаю, к чему она клонит.

К тому вечеру, когда Кайл в очередной раз уговаривал меня выпить бокал вина «за нас». И я, как упрямая каменная глыба, не поддавалась. Тогда – нет.

Ведь я боялась, что это спровоцирует потерю моего контроля над Тьмой. Теперь же я осознанно хотела его потерять.

Поэтому, глядя на приближение шторма, который каким-то неведомым образом так легко привёл себя в порядок, я невольно начинала завидовать его невозмутимому виду.

Как будто и не было этого погружения в пучину, как будто не было боя, не было горячих поцелуев и ещё более горячей злости. Он снова невозмутим. Даже волосы высушил и одежду в порядок привёл, мерзавец. Вплоть до всех застёгнутых пуговиц на рубашке. Хотя я точно помню, что рвала их с остервенением. Только вот я всё равно фыркаю и, поворачиваясь обратно к подруге, произношу:

– Ты танцевать со мной пойдёшь или же мне брать с собой Марка?

Ответ подруги – молниеносный. Ева резко вскидывает бровь вызовом и уже через секунду вскакивает со своего стула с такой решимостью, будто её позвали на дуэль.

Улыбка на моём лице становится хищной и предвкушающей. Хватаю её за запястье одной рукой. Другой – возвращаю себе бутылку. И мы не просто уходим – мы сбегаем на танцпол. Туда, где царит музыка, белый песок и удивительно звёздная ночь.

Парочки, что толпятся на песке, тесно прижимаясь друг к другу и двигаясь в такт под ритмичный стук барабанов, с ухмылками косятся на нас двоих. Ведь я изображаю местного сердцееда – с плавными, широкими движениями и с нескрываемой наглостью в каждом шаге.

Ева хоть и пугается вначале, но потом пляж сотрясается от её громкого, заливистого хохота.

И всё же…

Даже несмотря на то, что я сбежала, я зачем-то оставила «подслушивающий маячок» у бара, куда всё-таки пришёл за выпивкой синеволосый маг. Блондин встречал его уже с новой бутылкой и неизменной улыбкой на губах – такой же яркой, сколь и масляной.

– Смотрю, улов не удался? Даже вон цапнули слегка. И с каких пор местные русалки научились кусаться?

Данте лишь бросает на меня пронзительный взгляд агатовых глаз, подлавливая на шпионаже, и, пока я поспешно отворачиваюсь, делая вид, что мне совершенно всё равно, он легко уничтожает мой жучок за секунду.

Обидно не было, потому что я сама так глупо попалась.

Я не слышу, что он говорит Марку, но вижу, как после забирает бутылку. Быстро, резко. Сжимает её в руке, будто удерживает не напиток, а повод не сорваться. Его губы двигаются сдержанно, коротко, но тон, с которым он что-то произносит, не оставляет сомнений – это не шутка.

По губам я читать не умела – и не хотела учиться. Оттого я быстро теряю к парням интерес и вновь переключаюсь на улыбчивую подругу.

Мы смеёмся. Танцуем. Дышим этим густым воздухом, в котором смешались табак, специи, костровой дым и соль прибоя.

Музыка становится ритмичней, звёзды – ярче, небо – ниже.

Расслабившись, мы обе просто наслаждаемся начинающимся штормом, что бесновался в эту ночь вместе с нами.

Эти танцы на белом песке, который так настырно лип к босым ногам, венок из ромашек на голове и приторно-горький ром – отпечатались в моей памяти яркими вспышками удовольствия. Они возносились вверх вместе с искорками горящего костра, что освещал нам эту бархатную ночь.

И не хотелось ведь большего в тот вечер.

Только нарочитая ветреность, которой правили смешливые бесы внутри меня, выпущенные мной с пьяной руки наружу. Хотелось только ускользающих осколков лета – пьяного воздуха, обугленного песка под босыми ступнями и глупого смеха, что рождался с полувзгляда и цеплялся за губы, как соль с краешка стакана.

И этот смех становится только ярче, только звонче, когда Марк вдруг врывается в наш танец, разрывая связь между мной и Евой. Вплетает себя в неё – легко, без усилий, словно изначально танец был его, просто мы этого не знали. Он танцует сразу с нами обеими – ловко, с грацией и нахальством, заставляя нас кружиться, как огонь и ветер.

Подруга едва ли не визжала от восторга, когда Марк синхронно закрутил нас по кругу так, что в итоге этого па мы обе оказались в жарких объятиях мага. Я пьяно смеялась им в унисон, когда откидывала голову и смотрела в глаза цвета выпитого мной виски. Внутри них плясали огоньки – узнаваемые, игривые и дразнящие.

– Достаточно остро? – шепнул он мне на ухо жарким шёпотом, пока я, пьяная и возбужденная от этой ночи, не засмеялась вновь в ответ на его слова. Слишком пьяно и легкомысленно.

Ну и зачем начала играть в эти игры? Сама не помнила.

Наверное, потому что меня до чёртиков забавлял тот взгляд со стороны – ревнивый, тёмный и пылающий, как буря на горизонте. Потому что вокруг всё было слишком насыщенным, слишком живым, чтобы останавливаться.

Ночь стала каруселью. Всё вокруг переплеталось, покрываясь пеленой и рябью от смешения разных чувств. И так лето цвело во мне яркими красками, позволяя творить на своём холсте некоторые глупости, о которых я впоследствии благополучно забуду.

Вот только должна я была быть готова и к тому, что, конечно же, веселье не сможет длиться вечно. Потому что налетевшая вьюга слишком быстро меняла палитру всех пьяных моих красок. И Данте не пришёлся по вкусу тот коктейль, что я намешала в себе: ни вкус весёлых танцев, ни пряность флирта, ни крепкий градус легкомысленного протеста.

Дальше – всё по шаблону: жаркая ссора, холодная ярость и ком в горле. Где мы с ним вдвоём – это хаос, взрыв и полный кавардак.

А апогеем и концом нашей схватки послужило то, что у мага резко закончилось терпение возиться со мной. Так он просто хватает и уносит меня прочь, как свою пойманную добычу, не спрашивая при этом моего разрешения.

И всё с ним куда-то движется, смазывается, бессовестно расплывается, как краски по мокрому стеклу. Мои разъярённые крики, удары кулаком в его спину – глухие, беспомощные – он игнорирует по умолчанию, как надоедливый шум фона. Как будто я не пьяная ведьма в бешенстве, а сумка через плечо, которая вообще говорить не должна.

Как мы добирались до академии, я помню как в тумане, будто эпизод сна, где сюжет прерывается на середине. Но одно воспоминание всё же сохранило чёткость.

Как он, не произнося ни слова, сменил хватку: снял с плеча и легко подхватил на руки, когда пар вышел из меня с последним всхлипом. Когда я сдалась – не ему, а себе.

Так я и лежала на его руках – нагло, вольно, распластавшись в своём бессилии. Только откинула голову назад, позволив пьяной тяжести затопить всё. И болтала ногами в воздухе, пока пальцы лениво цеплялись за его шею, а голос – тот, который должен был разумно молчать, – тоже болтал всякую бессмысленную околесицу:

– А знаешь, она даже разрешила мне влюбиться. Представляешь? – фыркаю и смеюсь я, но в смехе моём нет веселья. Там только мелкая морская соль, посыпанная на открытую рану.

Я смотрю на стены Академии, где мелькают перевёрнутые картины. И считаю про себя, как будто это могло вернуть мне хоть немного контроля: восемьдесят пять… восемьдесят шесть…

– А разве это под силу кому-то запретить? – голос его, вьюжный, вибрирующий, отдаётся где-то внутри меня странными импульсами.

Я лишь ухмыляюсь в ответ. Медленно и лениво – так, как улыбаются пьяные, потерянные и немного счастливые. Пальцы, не зная, что так нельзя, бездумно прокатываются по кромке его волос на шее. То, как он напрягается при этом, внимательно меня слушая, я не могу осознать, пока мой мир кружится с такой быстротой.

– Она может и не такое. А тут… Представляешь, какая щедрость напоследок? Я даже думала взять на эту роль тебя, но передумала, – ещё больше озадачиваю я мага своим пьяным бредом.

Он не спотыкается от этих слов, но я чувствую, как в ритме его шага появляется одна лишняя доля секунды – достаточно, чтобы это зафиксировать. Он поднимается по ступеням, а его магия беззвучно отпирает замок. Дверь сама по себе открывается с тихим, вкрадчивым щелчком.

Я была впечатлена, но виду не подаю.

– И почему же, могу узнать? – всё же интересуется Данте, неспешно занося меня внутрь и стараясь не приложить головой о косяк двери.

Ради такого я даже поднимаю голову, чтобы взглянуть на него сквозь вязкий, мучительный круговорот, в котором так стремительно вращается мир.

Мои серебряные волосы распущены – непослушным каскадом волн, как буря, затихающая в прибое. Они липнут к шее и щекам, тяжёлые от соли. И я фыркаю, сдувая белёсый локон с лица, и, прищурившись, почти серьёзно смотрю в это красивое лицо напротив, произнося:

– Разве не очевидно? Не хочу тащить тебя за собой.

Слова повисают в воздухе, застывают между нами, будто сгусток тумана в полумраке комнаты. И мне, о чудо, позволяют наконец сползти с его рук – без сопротивления, без лишних слов. Я встаю на ноги, слабо пошатываясь, и молча иду вперёд, точно зная, куда хочу: большая кровать в полумраке комнаты так и манит меня.

Потому моя рубашка слетает с плеч легко, как листья в лесу по осени. Я стягиваю её через голову и не глядя запускаю в сторону. Она с мягким шелестом падает на абажур, накрывая его свет и затягивая комнату приятным полумраком.

Всё будто замирает, как перед грозой.

– Тащить куда? – с уже очевидной усмешкой в голосе спрашивает парень, при этом отчего-то всё равно следуя за мной по пятам.

Повернув голову вполоборота, я тоже хмельно улыбаюсь, будто заразилась этой дурацкой привычкой от Марка и теперь не могу от неё отделаться. И, признавая свою слабость и неизбежные изменения в себе, я оттого так легко признаюсь в страшном вслух:

– Во Тьму, конечно же.

И, не дожидаясь его ответа, я без спроса падаю на мягкую, огромную кровать, которая так легко принимает меня в свои объятия, словно только этого и ждала. Я же едва не замурчала от удовольствия, обнимая руками перьевую мягкую подушку.

Таких роскошеств в храме у меня не было. Ни мягкости, ни тепла, ни ощущения, будто ты кому-то на самом деле нужен. Оттого я так легко игнорирую Данте, присевшего у края кровати, даже когда он молча помогает мне снять обувь, набитую до краёв горячим, цепким песком.

– Знаешь… Мрак ведь не бывает беспросветным.

Я же лишь вздыхаю и не нахожу в себе сил для ответа, позволяя ему в этот раз одержать негласную победу в этой битве слов. Потому что в тот миг я решила: то, что мы не скажем вслух, нам не раз ещё будет сниться.

Потому что в глубине, там, где скрываются желания, которые страшно озвучить, я действительно хотела верить, что он прав. Что где-то в этой бескрайней, вязкой темноте есть щель. Просвет. Искра. И выход.

Так, теряя связь с реальностью, я даже не замечаю того, как быстро проваливаюсь в объятия Морфея. И только надежда – та самая, что я боялась признать, – остаётся со мной.

Надежда, что однажды я проснусь, и в этой Тьме действительно будет свет.

Глава 19

Я возвращаюсь к будням, к своей реальности со скоростью щелчка пальцев. Просто подскакиваю на месте так, словно кто-то меня ужалил, и с испугом и неким непониманием оглядываю незнакомую мне комнату.

Я лежу одна среди смятых льняных простыней, с сердцем, колотящимся так, будто только что сорвалась с высоты. Комната казалась чужой и слишком красивой, чтобы быть настоящей. Глаза невольно метались и ловили детали.

Она была втрое больше кельи, в которой я когда-то ютилась в храме. Здесь не было каменных стен и сырости одиночества – только мягкие, тёплые оттенки: бежевые, сливочные, золотистые. Свет как густой мёд лился из окна, медленно растекаясь по комнате. И вся обстановка вокруг будто шептала мне: «Ты в безопасности». Но я ей не верила.

И пока взгляд мой скользил по комнате, меня медленно, но неумолимо начинало накрывать эхо – глухое, глубокое, как отголосок колокола. Эхо вчерашней ночи.

Желание рухнуть обратно в кровать, с головой укрывшись этим тяжёлым одеялом, было просто невыносимым. Голова шумела недослушанным вчера куплетом прибоя, не собираясь униматься.

Однако любопытство во мне всё равно оказалось сильнее.

Я поднялась, босыми ступнями – на цыпочках – скользнула к окну, к распахнутым шторам и замерла, словно статуэтка. Передо мной раскинулось море – бескрайнее, живое, сияющее синим стеклом под утренним светом. И в этот момент моё сердце сжалось – не от страха и не от боли, а от какой-то первозданной, хрупкой красоты, в которую не верилось.

Потому что всё вокруг казалось неправдоподобным: слишком светлым, слишком мягким, слишком… идеальным. Будто бы это всё не более чем обманчиво красивый сон, не успевший ещё трансформироваться в кошмар.

А может, я действительно всё ещё сплю и Тьма вот-вот накроет меня с головой? Я не знала. Не верила.

И даже горячая вода в душе не смогла окончательно убедить меня в обратном. Я, прижавшись лбом к прохладной плитке, позволила себе остаться в этом состоянии бездумной неги дольше, чем планировала. Время стекало по коже вместе с водой, и всё во мне – от мыслей до дыхания – растекалось, размягчалось, утихало.

Я будто исповедовалась, позволяя каплям сделать то, чего не смогла сделать вчерашняя ночь: стереть. Вымыть из меня остатки его прикосновений, недосказанности и перепутанных желаний.

Когда я наконец решилась выйти, завернувшись в одно полотенце, я ожидала увидеть всё что угодно: пустую комнату, солнце на подушках, чай на прикроватной тумбе… но никак не незнакомца.

Реакция была мгновенной. На грани инстинкта – я атакую. Сгусток синего пламени вырывается из моей ладони так, будто всю ночь только и ждал сигнала. Он свистит в воздухе, словно раскалённый кинжал, и с поразительной точностью устремляется в спину рыжему самозванцу, который посмел войти без стука.

Он оборачивается слишком поздно, чтобы уйти с пути огня, но слишком рано, чтобы быть застигнутым врасплох. И вот уже моё пламя – моё – замирает в его руках. Он ловит его. Голыми руками. Как будто оно просто мяч в детской игре, а не сгусток чёрной магии, способной испепелить плоть до костей.

И он не просто гасит мой огонь. Он делает его своим! Приручает, как дикого зверя. И теперь с каким-то почти научным интересом рассматривает его у себя в ладонях, склонив голову, будто наблюдает за чем-то необычным под магическим стеклом.

Синий огонь струится меж его пальцев – мягко, спокойно, подчинённо, словно забыл, кому он до этого принадлежал.

– Интересный способ познакомиться. Впрочем, от чёрной ведьмы я меньшего и не ждал, – с ледяной ноткой в голосе произносит маг, будто комментирует погоду, а не тот факт, что на него только что совершили нападение. – Здравствуй. Я – Лиам, один из твоих новых учителей. И ты, между прочим, безбожно опаздываешь на наш первый урок.

Я стою на пороге ванной – мокрая, с тяжёлым полотенцем на плечах, распущенными волосами, с которых капает вода, и полным недоверием в глазах. И никак не могу понять: мне сейчас закричать на него или же засмеяться.

Потому что передо мной стоит рыжий болван – да ещё и с самыми дерзкими глазами, какие я когда-либо видела, – и он без капли смущения оценивает меня. Не с плотским интересом, но очень внимательно. И, судя по тому, как его взгляд чуть сощурился, он явно любуется. Не мной. Моей аурой. Тьмой, что в ней скрыта.

И я вдруг понимаю: он такой же, как я. Настоящий чёрный маг. Ошибиться было невозможно: я слишком легко узнаю то, как вибрирует Тьма в сердцевине его ауры, как тянет к себе, давит и клубится. Потому я лишь увереннее показываю наглецу на дверь:

– Вон из моей комнаты. Живо!

Маг в ответ лишь выгибает хищную алую бровь, прищуривается – и, судя по всему, даже не думает, что мне есть чего стыдиться. Более того, ему явно было смешно.

– Так она не твоя, а Данте. Так что подождём его и спросим, что делать? – едко бросает он, скрестив руки на груди и не двигаясь ни на шаг. – Или ты перестанешь тратить моё время, соберёшь остатки гордости – и мы начнём урок?

Я была готова швырнуть в него что-то потяжелее слов.

Потому что этот тип даже и не думает уходить. Наоборот, совершенно открыто достаёт из внутреннего кармана чёрного пиджака пачку сигарет. Вытаскивает одну и небрежно подносит к губам, явно собираясь закурить.

Но ждать, пока он устроит себе перекур в моей комнате, я не собираюсь. Потому мгновенно сжигаю сигарету прямо у него в пальцах своим синим огнём.

Чёрный маг, словно заранее предвидя это, лишь стряхивает язычок пламени с ладони, даже не поморщившись.

– Уже видел, – лениво бросает он, явно невпечатлённый. – Удивишь чем-нибудь, кроме дешёвого пафоса и огня? Скучновато.

И он зевает. Зевает! И, не дождавшись моего ответа, вздыхает почти с сожалением:

– Ладно, раз ты такая нервная, подожду снаружи. Но поторопись. Через полчаса у меня встреча. Намного приятнее этой.

Я едва дышу от злости после его лениво-насмешливого взгляда. Мне остаётся лишь стоять и молча наблюдать за тем, как он выходит из комнаты. Хлопок двери – оглушительный, обидный, почти оскорбительный – не приносит облегчения.

И, вероятно, моё замешательство можно было бы объяснить просто: я ведь никогда не сталкивалась с чёрными магами. И тем более с теми, кто носит Тьму не как клеймо, а как украшение: с достоинством, с вызовом и внутренним спокойствием, будто это было не проклятие, а дар.

И, если быть откровенной, я даже не подозревала об их существовании. В моём мире, в том, откуда я пришла, Тьму несли женщины – проклятые ведьмы, изгнанные, обласканные лесом и болью. Сила в женских руках казалась привычной. Тьма – тем более.

Но вот он, рыжий, наглый и с Тьмой внутри, выстроенной, как каменный храм, никак не вписывающийся в мои рамки. И потому маг так сильно мне не нравился.

Оттого собиралась я быстро, сбивчиво, сквозь остатки гнева и пульсирующего унижения. Мне даже пришлось позаимствовать рубашку из гардероба Данте. Моя была безвозвратно испорчена вчерашним купанием в море и следами от вина. Но я с облегчением убедилась в том, что хотя бы мои штаны остались в приличном состоянии. Так, закручивая ещё влажные волосы в тугой жгут на затылке, я бросила последний взгляд в зеркало – и вышла, всё ещё не до конца придя в себя.

А он, конечно же, ждал.

Прислонился к стене у раскрытого настежь окна, как будто никуда не торопился. Сигарета в его пальцах медленно тлела, точно он собирался затянуться этим утром не воздухом, а моим терпением. Его зелёные, змеиные глаза скользнули по мне снизу вверх – цепко, без капли приличия, – и он, не удостоив меня ни улыбкой, ни кивком, произнёс с тотальным равнодушием:

– Спасибо, что не в платье. Итак, на чём мы остановились? Ах да. Идём. Будем испытывать тебя на прочность в тренировочном зале.

Маг не спросил, готова ли я. Не предложил сходить на завтрак, даже не поинтересовался, как меня зовут. Просто развернулся и пошёл широким, уверенным шагом.

Мне пришлось почти бежать за ним. Он не сбавлял темпа, как будто моё присутствие вообще не имело значения. Только сигаретный дым вился за ним лёгким следом, рассекая воздух, словно тень от его равнодушия. И когда он в очередной раз затянулся, то, даже не оборачиваясь, бросил прямо в лоб:

– Мне сказали: у тебя был опыт работы наёмным убийцей. Это правда?

Я оступаюсь. Прямо на ходу спотыкаюсь о собственную память, холодею и замираю, не зная, что сказать.

Потому что это слово – наёмный убийца– звучит для меня как ложь. Как карикатура. Я никогда не называла себя так. И Мать не называла.

Она говорила: «Мы наводим порядок», «Восстанавливаем равновесие». Но суть оставалась той же: я убивала по приказу Тьмы. И потому не в силах произнести ни да ни нет я просто киваю.

– Славно. Значит, можно с тобой не церемониться. Сама что скажешь о своей магии? То, что ты привыкла полагаться на основную свою стихию, я уже понял. Что ещё? – бесцветным голосом интересуется маг, пока мы сворачиваем на узкую, но длинную лестницу.

Я смотрю себе под ноги, чувствуя, как пульсирует где-то под висками головная боль. Странно давящая, как похмелье от несказанных слов. И всё же я говорю:

– Я не использовала магию больше полугода. Совсем.

Почему-то мне показалось, что это важно сказать. И, конечно же, я была права, потому что даже эта ледышка невольно замедляется, чтобы суметь бросить на меня всего один мрачный взгляд. Его бровь слегка приподнимается.

– Серьёзно? И почему же?

– Скрывалась, – отвечаю коротко, сдержанно, почти с вызовом, будто заранее защищаюсь от осуждения.

– Дай угадаю: срыв спустя такой период был более чем внушительный, да?

Я лишь нервно дёргаю уголком губ и не произношу ничего в ответ. Маг же лишь фыркает и качает огненной головой:

– Ясно. Работы будет больше, чем я надеялся.

В ответ я лишь глубоко вздыхаю – и впервые согласно киваю.

Я и сама ощущала: прошедшее время оставило не просто отпечаток на моей магии – выжженное клеймо.

После становления мой резерв, конечно, вырос, словно река, ставшая глубже, но течение в ней замедлилось по моей воле. Заклятия больше не вспыхивали по щелчку, не ложились в руки как родное оружие. Я слишком долго училась жить без неё, чтобы теперь пользоваться ею с той же уверенностью.

Я думала об этом с глухой тревогой, когда мы выходили из жилой башни и пересекали цветущий сад с розами. При этом мой взгляд невольно зацепился за один-единственный цветок – сорный, неправильный и чужой.

Кроваво-алый мак, проросший прямо у подножия каменной клумбы, врывался в эту картинку, как крик в молитву. Сорняк среди этой безупречной симфонии.

И я поняла со спокойной обречённостью: Она уже здесь. Ни на шаг не отступает от меня. Всё ещё следит за мной, всё ещё прячется под рёбрами и дышит моим же воздухом.