Бегущая от Тьмы

Парень рухнул мне на ноги как могильная плита. Я зашипела, вытаскивая ногу, будто из капкана. Грубо ударила снова – в челюсть, с отчаянием и хрустом. Его зубы клацнули, как пасть промахнувшегося хищника. Кровь брызнула на меня плевком.

– Думал, я говорила про Данте, когда грозилась сломать тебе руки? – прошипела я, а пальцы сжались в кулак так сильно, что ногтями врезались в ладони. – Я лично это сделаю. И моли, чтобы случайно не сломала ещё и шею.

Во мне кипел яд – густой, жгучий, душащий. Мне хотелось раздавить этого слизня медленно, с хрустом и с наслаждением.

И я должна была остановиться хотя бы на миг. Вдохнуть глубже и погасить жуткое головокружение. Но я была слишком зла, чтобы рассуждать здраво. И потому рванулась на него из чистого, слепящего инстинкта: ударить и вцепиться зубами в его глотку, если потребуется.

Он заорал, но не от страха – от азарта. Кинулся навстречу как медведь. И выиграл.

Схватил меня и швырнул на пол, как ничего не весящую куклу. Позвоночник нещадно затрещал. А я зарычала, попыталась вырвать свои запястья. Но его руки были как стальные тиски – огромные, бездушные, – сдавили мои запястья. Он вжимал меня в пол, и на его лице была лишь одна эмоция – предвкушение.

– Значит, по-хорошему не выйдет, – выдыхает он, и в голосе нет злости. Только скупое, мерзко-самодовольное удовлетворение. – Ну и ладно. Сама напросилась.

Звук удара будто разрывает пространство, но тут же тонет в глухом, вязком звоне, что накрывает уши, как толчок воздуха при взрыве. Висок взрывается белой молнией боли, щека горит. Его удар выбивает из меня не то что дух – он тем самым едва не сносит мне пару зубов.

Время теряет структуру: секунда, минута, вечность – всё слипается в серый туман, в котором я уже просто оболочка, дёргающаяся под током паники. Даже настырные пальцы, змеёй вползающие под кожу, не возвращают меня в реальность. Я не понимаю, что происходит, до тех пор, пока подол рубашки не начинает ползти вверх вместе с чужим языком по горлу.

Звук расстёгивающейся ширинки пронёсся по воздуху, как рёв тревоги. И от этого звука во мне что-то щёлкнуло.

Сознание не слушалось, но инстинкты сработали. Я увидела краем глаза – на лавке рядом – тяжёлый чугунный ковш, забытый кем-то из прежней жизни, где вещи были просто вещами.

Сейчас это было моё спасение.

Больше я не думала. Рывок вперёд как последнее усилие утопающей. Металл оказался в моих руках. Я даже не помнила, как смогла поднять его. Только то, как с кристальной ясностью поняла: либо он, либо я.

Удар. И дикий звон пустой черепушки.

Сразу после – его рёв и крик, как у раненого животного. Я услышала его даже сквозь продолжающийся звон в ушах и хлещущую кровь из носа. Он оскалился, осел на колени.

И, клянусь, только потому, что парень был в замешательстве, я успела. Успела ударить снова, на этот раз схватившись за ковш уже двумя руками. Я закричала – больше от ярости, чем от страха, – и ударила снова. В висок. В лоб. Куда попало.

И в следующую секунду всё прекращается в один момент. Сын хозяйки рухнул навзничь, как мешок с гнилым мясом. Его лицо исказилось, а кровь – густая, чёрная в тусклом свете – стекала по полу.

Я стояла, дрожа, обливаясь потом, с шумом в ушах и привкусом железа на языке. На моих руках – кровь. В ногах – он.

Мне с трудом удалось оттолкнуть его тело от себя. Пальцы дрожали ещё сильнее, а ноги превратились в вату, заставляя меня спотыкаться на негнущихся коленях. Но мне было некогда падать. Я сорвалась на бег.

К Данте.

Он лежал в той же позе, в какой я его оставила. Без движения. Слишком бледный, слишком… мёртвый?

Нет. Нет!

Я рухнула рядом, не помня себя. Моё сердце колотилось где-то в горле, а внутри всё заклинало: «Очнись!».

Разбудить его своими силами казалось практически невозможным. Однако я понимала, что теперь в опасности оказалась даже не я, а Ева. И оттого мой мозг начинал соображать активнее, чем раньше.

Запах трав. Я бросаю взгляд на развешанные пучки и понимаю: это то, что спасёт его!

Руки дрожали, я почти не разбирала, что хватаю, но знающие пальцы выбрали нужное. Я разминала горький стебель, словно читала молитву, пока голова нещадно кружилась. Куда сложнее было затолкнуть всё в глотку Данте, заставляя его насильно проглотить хоть что-то.

Вышло не сразу. Однако уже спустя минуту моих манипуляций его инстинктивно выворачивает наизнанку. К счастью, не на меня.

– Ну наконец-то… – только и шепчу я, пытаясь тем временем унять собственную дрожь в пальцах велением воли, пока смотрела, как страдает Данте. Но только из-за этого он наконец-то приходит в себя, сквозь хрип проклиная всё на свете:

– Какого… – рычит маг, прежде чем его вновь выворачивает. На этот раз с ещё более ужасными звуками, чем до этого.

Я морщусь, но вовсе не от того, что вижу перед собой, а от того, что чувствую внутри себя: пульсирующее эхо удара, стянутое в затылке напряжение, глухой колокол боли, отдающий в зубы.

– Данте, послушай… – голос дрожит, но я продолжаю, – нас всех накачали чем-то. Пока ты здесь блюёшь… наверху они, возможно, уже связывают Еву, чтобы ещё раз продать в рабство. Если ты сейчас не возьмёшь себя в руки…

Я не успеваю договорить – его глаза, всё ещё мутные от воздействия яда, резко фокусируются на моём лице. Расширяются.

И в этой мгновенной реакции, в том, как он смотрит на меня – на разбитую, трясущуюся, в рубашке с ужасными пятнами крови, – я вижу, как в нём выключается нечто человеческое. И просыпаются те монстры, что жили на дне его бездонных глаз.

– Кто это сделал… – хрипит он, но я не даю ему продолжить.

– Неважно! Скажи… скажи, что ты сможешь вытащить Еву. Данте, пожалуйста!

И, кажется, мой голос, в котором все больше становились слышны нотки паники, в самом деле действует на него отрезвляюще. Потому что ему больше не нужны были слова. Он молча бросается к выходу.

Рывком натягивает штаны, бросает взгляд на распростёртое тело сына трактирщика – взгляд, в котором нет ни жалости, ни удивления, только быстрый анализ случившегося.

Спасибо, что вопросов он задавать не стал. Потому что в тот момент я вряд ли бы смогла ответить – лишь плестись за ним следом.

Не бегом вовсе, как он, а осторожно, маленькими шажочками, потому что голова кружилась невероятно, а тошнота предательски подступала к горлу на каждом повороте. Я карабкаюсь по лестнице, как будто штурмую башню. Но я слышу… слышу, как наверху гремит бой.

Треск. Удар. Чей-то хрип. И снова глухой удар.

Коридор разбит в щепки. Один из братьев прошиб стену, оставив в ней грубый, грязный пролом. Кто-то выл в одной из комнат, низко и протяжно, как подстреленный волк, но я просто игнорирую эти вопли.

Я точно чувствовала страх спрятавшейся крысы, которая мне была нужна. И с грохотом распахиваю дверь в дальнюю комнату.

Хозяйка таверны стоит посреди помещения, дрожит, как загнанная крыса в мышеловке. Губы плотно сжаты, в глазах – животный ужас.

Меня тоже трясёт, но не от страха. В моих руках – дрожь ярости. В венах лавой закипала задушенная болью и наркотиком магия.

– Не тех людей ты выбрала, – произношу я глухо, как приговор. И прохожу мимо неё, будто она уже мертва. Я молча оглядываю её самодельную лабораторию с грязными колбами, которые хозяйка заведения так недавно использовала. – Однако признаю: яд ты скрываешь в зельях хорошо. Даже слишком. Как, не подскажешь?

Я направляюсь к лабораторному столу. Глаза скользят по порошкам, настойкам и стеклянным склянкам с выцветшими наклейками. Знакомые компоненты: дурман, хвост лисицы, алые лепестки мака – яркие, словно капли моей крови, оставленные намеренно… На них мой взгляд и задерживается.

Страшный пазл складывается: даже здесь была замешана Она. И ком, что встал в горле, впервые был соткан из непролитой соли слёз.

– Я… я… заглушаю вкус с помощью артефакта, – заикаясь от судорожных рыданий, простонала женщина.

Та, что была одной из сотен чёрных ведьм, служивших моей Матери. И она жутко лебезит передо мной, произнося бессмысленный для меня уже ряд слов:

– Вот он! Только… только не убивайте меня, я прошу! – её голос срывается на истерический писк, когда она бросает мне под ноги блестящий кулон на чёрной нити.

Я же только мимолётно взглянула на него – и тут же не задумываясь отшвырнула его ногой назад. Вовремя.

Кулон взрывается с приглушённым хлопком, будто от хрустнувшего позвонка. В следующую же секунду из него вырывается веер тонких магических игл.

Я не успеваю даже вздрогнуть – иглы впиваются в лицо и грудь женщины с хищной точностью, будто ждали этого момента. Она падает, запутавшись в собственных ногах, и больше не пытается подняться.

Трясти её начинает сильнее, чем меня сейчас. Судороги идут волной, как по канату, натянутому между жизнью и смертью. А капилляры в глазах один за другим лопаются, и вместо слёз по её щекам текут тонкие ярко-красные струйки.

Мне оставалось лишь смотреть, как она умирает в одиночестве, в луже собственной крови. Тихо. Без финальных слов.

Подходя ближе к умирающей, я смотрю только на распахнутый артефакт – кулон. В чёрном камне словно затихала потревоженная сила Тьмы. Она, судя по всему, всё это время и скрывала ауру ведьмы от наших глаз. Я поднимаю его без страха и пару секунд внимательно вглядываюсь в оружие, которое меня так глупо чуть не прикончило.

Выхожу из транса только тогда, когда за спиной раздаётся топот и в комнату врывается Данте. Его волосы растрёпаны, взгляд – всё ещё острый, хотя я вижу, как сильно отравление выжгло его силы. Он окидывает взглядом сцену и задаёт лишь один вопрос:

– Ты в порядке? Нам нужно убраться отсюда. Срочно.

Я только киваю. На этот раз – без слов. Потому что он прав. Потому что стоять здесь, среди сломанных людей и вещей, становится невыносимо.

Мне был нужен воздух – и срочно.

И, уходя, я надеваю на шею выгрызенный у смерти артефакт.

После этого с Данте мы собираемся быстро, в молчании. Я дрожащими пальцами помогаю ему закрепить сумки, пока он вытаскивает обмякшее тело Евы. На предложение привести её в чувство я тут же ответила отказом.

Не хотела, чтобы она знала, насколько всё было плохо. И не только ведь со мной.

Пусть маг старался не подавать виду, но я же видела его неестественную бледность. Просто он, как и я, знал: нам нужно уезжать. Ведь уже второй раз мы покидали деревню, оставляя за спиной трупы.

Теперь маг держал Еву перед собой, словно ребёнка, не давая ей соскользнуть с седла, а я молча ехала за ними следом.

Но Тьма – вязкая и клейкая: липнет к ладоням – не оттереть. Она рокочуще посмеивалась, когда мы пытались избежать её компании, но вот – неизбежно – вновь сами шли в её лапы. А густые низкие деревья, что поутру просто раздражали, во тьме превращались в диких чудовищ.

Как у Данте хватало сил поддерживать сразу несколько заклинаний, ограждая нас и от веток, и от мрака с помощью крошечного светлячка, – я не понимала, но была благодарна ему за это.

Ведь я ехала, сильно согнувшись к шее своей сивогривой лошади. И вела её сейчас скорее не я, а она – меня. Потому что в моей груди хороводом сменялись яркие вспышки эмоций.

Боль. Жар. Облегчение. Тошнота. Опять боль.

Голова раскалывалась. Мышцы сводило в спазмах. В животе клубился голод – не телесный, а какой-то глубинный, с привкусом магии и химии. Как будто вся я – изнутри – выгорала до золы.

Всё это не со мной происходило. И не я вовсе сползала с седла, вот-вот собираясь упасть. Держалась «не я» как могла долго, а после всё же, как сотни забытых цивилизаций, внезапно рухнула. И уже не думала вставать.

– Эдель, твою мать… Эдель!

Вот именно – мою Мать.

Голос мага доносился до меня как из колодца, – такой знакомый и глубокий, что в нём хотелось утонуть. Но я всё равно тянулась к нему как к спасательному маяку.

А потом ненавидела себя за это.

Потому что ему не стоило видеть меня такой. Ему было лучше не знать, как меня выворачивало и трясло.

Как медленно съедал меня тёмный жар, расползающийся по моему телу отравой. А в голове моей дурной при этом всё катилось кувырком, стоило ему лишь протянуть ко мне руки.

– Не трогай… меня… пожалуйста, – не слова, а шипение вырывается из моего рта, пока я жалко цеплялась за последние остатки гордости.

Откуда я находила в себе силы подтянуться на локтях и просто с ненавистью посмотреть на это черноглазое чудовище – я не понимала. Были бы силы – я бы ударила его за его наглость, но на деле моя голова лишь запрокидывается с глухим стоном, полным не то боли, не то удовольствия, когда он тупо игнорирует мои приказы. Как всегда.

– Ты себе шею едва не свернула, дура. Хоть бы сказала что-нибудь, прежде чем лезть на коня… Ты… Да чем тебя накачали? – раздражённо выдыхает он и вдруг обрывается, касаясь тыльной стороной руки моих щёк.

Холодная кожа встречает мой раскалённый, лихорадочный жар.

И в этот момент я ломаюсь. Сама тянусь к нему, чтобы, как побитый пёс, прильнуть к его холодной ладони и едва ли не заскулить от облегчения.

Но стоило мне приоткрыть глаза, просто чтобы вновь взглянуть в его лицо, как я вижу в нём проблески понимания. Потому что зрачки мои сейчас явно были расширены до максимума вовсе не из-за тусклого сияния светлячков, окружавших нас небольшим роем.

– Ладно… – бормочу я, словно наркоман. – Можешь трогать…

Я перехватываю его руку – жадно, с дрожью – и провожу ею по своей раскалённой добела шее, вниз, к груди. Его магия текла сквозь меня, как патока, сладкая и ядовитая. И я жадно впитывала её, как иссушённая земля. Она сейчас была мне нужнее, чем ему. Потому что голод душил меня здесь и сейчас слишком жестоко.

То, как Данте резко отдёргивает руку, было на порядок суровее. И я застонала уже совсем по другой причине. Мне было мало. Откровенно мало его.

– Эдель, нет, – и этот его серьёзный тон совсем не успокаивает моих порывов в этой ситуации.

Потому что голод уже разорвал в клочья разум. И всё, что осталось, – это желание. Оно пульсировало в крови, отзывалось той же дрожью в кончиках пальцев и толкало ближе к нему со страшной силой. И, утратив малейшие признаки разумности, всё, что я на самом деле хотела, – это губы.

Губы его – поближе, пожалуйста.

Я поднималась как во сне, как в бреду, вытягиваясь вверх, лишь бы добраться до его губ.

И забавно было то, как легко его можно было победить без драки. Не нужна была никакая магия – лишь один порыв, одно движение навстречу. Мне казалось, что стоит податься вперёд – и он утонет в моих губах так же быстро, как я сама тонула в нём.

Только вот этот чёртов маг не захотел проигрывать мне так просто.

Один его лёгкий жест, как будто он хотел стереть с моего лба непослушную серебряную прядь перед поцелуем, но… вместо этого его пальцы ложатся точно на висок, незаметно вплетая в волосы заклинание сна.

– Прости, но сейчас тебе лучше побыть без сознания.

Я была категорически с ним не согласна. Совершенно! Всё моё нутро взвыло от протеста. Тело жаждало движения, силы, касания. Сердце несогласно колотилось, как запертая птица, которую снова сажают на цепь, не дав даже взлететь.

И мой жалобный стон обрывается на полутоне, когда я медленно оседаю обратно на землю, наблюдая, как светлячок, назойливо кружащий надо мной, почему-то с каждой секундой светит всё тусклее.

А Тьма, до этого молчаливый зритель, выходит из тени и, как всегда, с ленивой жестокостью вцепляется в мои волосы. Она, мрачно посмеиваясь над моей глупостью, вновь милосердно утаскивает меня за кулисы – в мои любимые кошмарные сны.

Глава 13

На стоп-кадрах беспамятства – болезненно хо-ро-шо. Как в дурмане: никаких мыслей, никаких тревог. Жаль, что это не могло длиться вечно. Потому что свет упрямо бьёт в глаза. Он не спрашивает разрешения, не даёт отсрочек – просто вторгается, настойчивый, дерзкий, будто знает: внутри меня нет сил сражаться.

Значит, снова прощай, самый сладостный мой кошмар, раствориться в котором мне не хватило духу.

Я открываю болезненные глаза и, сощурившись, всё же поднимаю голову – смотрю своему кошмару прямо в лицо. А потом безудержно смущаюсь и решаю, что для встречи в реальности прошло ещё слишком мало времени.

Дайте мне ещё одну бесконечность, пожалуйста.

Но моё шевеление, увы, всё равно замечают.

– Адель, ну наконец-то! Я уж думала, ты сутки проспишь, – голос Евы звонкий, встревоженный, слишком громкий для моей больной головы. Я жмурюсь и крепче прижимаюсь к боку мага.

Я ненавидела сидеть по-женски в седле. Однако спать так было, без сомнения, удобнее – чем я и пользовалась. А это каменное изваяние даже не смотрит на меня в ответ, слишком сосредоточено на дороге, но его рука всё так же уверенно держит меня за талию, словно моё падение обратно в бездну сна – вопрос времени.

– Голова гудит, как улей, – нехотя признаю я и устало утыкаюсь лицом в плечо мага.

Его запах – пропитанный солнцем и ветром – слишком приятен. И он навевает мне те воспоминания, связанные со вчерашней ночью, которые я бы предпочла не помнить. Но тут не поможет ни клин, ни пойти напиться.

Сколько ещё мне можно было вот так ехать с ним сквозь лесную чащу? Надеюсь, до конца пути. Или чуть дольше.

– Адель, не спи. Может, хоть скажешь, что произошло вчера? – не отстаёт Ева. Её голос, обычно певучий, сейчас режет по живому. – Я же уснула в кровати, а проснулась в лесу. Данте молчит, как пень. Мол, так нужно было. Но ведь ясно: просто так из дома по ночам не бегут!

Я приоткрываю глаза и выдыхаю. А потом выкладываю всё начистоту:

– Всё просто. Меня пытались изнасиловать, тебя – продать, а его – убить. Пришлось пожертвовать комфортом ради жизней.

Грубо, но правдиво. Я облекаю информацию всего лишь в несколько предложений. И, судя по окаменевшей руке на моей талии, даже Данте такие трактовки не понравились.

Ева же… Она захлёбывается молчанием. Глаза – круглые, как монеты. Вдох – резкий, как будто её ударили под дых. И только потом она судорожно прикрывает рот рукой, будто пытается удержать внутри весь ужас, который мог вырваться наружу.

– Но ведь всё закончилось хорошо, да? Так что не о чем беспокоиться, – добавляю я уже мягче. Почти как извинение.

– У тебя сотрясение. То ли из-за падения с лошади, то ли из-за удара по голове. Так что не знаю, о каком «хорошо» ты сейчас говоришь, – хмуро констатирует факты тот, кто вообще не хотел смотреть куда-либо, кроме пыльной дороги.

Он словно был обижен на меня. Или… считал виноватой.

– Тогда на правах больной на голову приказываю остановиться. Слева – водоём. Дайте мне полчаса, чтобы прийти в себя, – заявляю я в тон ему. И пусть на деле в густом лесу было довольно прохладно, но из-за лихорадки меня всё ещё бросало то в жар, то в холод.

Данте, конечно, это чувствовал. Возможно, поэтому и не спорил. И вскоре мы провели лошадей сквозь плотные заросли, желая выбраться на поляну, но, кажется, попали в другой мир – тот, в котором всё ещё можно дышать.

Дикие цветы рассыпались вокруг как пролитое ведро радуги: мелкие, нежные, невесомые. А в центре, будто сердце миража, билось кристально чистое озеро – прозрачное, светящееся изнутри. Его гладь лишь дрожала от порывов ветра, отражая небо. Голубая вода манила свежестью, а тихое кваканье лягушек успокаивало даже мои расшатанные нервы.

Было почти жаль, что мы не могли здесь остановиться надолго.

Я же, проигнорировав протянутую руку Данте, сползаю с лошади сама – гордая, как дура. И тут же расплачиваюсь за свой «героизм»: мир качается, трещит и плывёт у меня перед глазами.

– И куда ты собралась? Ты на ногах едва держишься, – раздражённо бросает Данте, но голос его не режет. Я знаю, что это не злость, а усталость.

Однако, несмотря на ворчание Данте, зов кустов всё же был сильнее. Поэтому, отмахнувшись от мага, как от надоедливой мухи, я на долгое время скрылась в зарослях.

Теперь пришёл мой черёд вытряхивать из себя душу раз за разом. Симптомы сотрясения были налицо.

Минут через пятнадцать Ева всё же пришла посмотреть, жива ли я. Оказалось, что частично.

– Так всё правда?.. – тихо спрашивает она, глядя мне в лицо. – Они действительно собирались это сделать?

Её речь была прервана звуками, которые сами говорили за себя. Брюнетка поморщилась, но всё же подхватила меня за руку, когда я встала, вытирая рот рукавом, и, бледная как смерть, пошла обратно с ней на поляну.

– Внешность обманчива, Ева. Я думала, ты это уже поняла – хотя бы на моём примере, – усмехаюсь я, заваливаясь ей на плечо. Она не жаловалась. Только хмурилась всё больше и качала головой.

– Неправда. Ты хорошая, Адель, не спорь, – её голос мягкий, но упрямый.

Я и не стала. Сил не было. Последние их крохи ушли на то, чтобы стянуть с себя рубашку и, шатаясь, попытаться дойти до воды.

Озеро встретило меня безмятежной тишиной. Его гладь, похожая на расплавленное серебро, нежно плескалась у берега. Вода была тёплой, как парное молоко. Обволакивала, ласкала кожу, отмывая не столько пот и пыль, сколько дурные мысли и осколки страха.

Переодевшись в чистое, я тяжело рухнула обратно в траву. Она пахла пыльцой и полевыми цветами. Больше я ничего не чувствовала. Даже собственного тела. Всё внутри меня было выжжено, оплавлено. Я просто лежала, как брошенное на землю знамя.

Но тишина длилась недолго. Опять – его рука. Мягкое, уверенное прикосновение к щеке. Дежавю. И я вновь льну к его ладони, забывая, где кончается жар и начинается жажда.

Как вчера. Как всегда.

От этого осознания меня передёрнуло, и я очнулась, увидев, что бездна чёрных глаз смотрела на меня с толикой жалости.

– Нужно ехать. Если поспешим – успеем до темноты попасть в город. Тебе нужен врач получше. Мои силы ограничены, когда дело касается мозга, – и голос его мёдом расплывается где-то глубоко внутри меня, дарит надежду и просит ещё немножечко потерпеть.

Мой ответ – тяжёлый вздох. Я просто позволяю ему поднять меня в седло и отвезти туда, где, возможно, нас ждёт помощь. Или новые проблемы. Какая теперь разница? У меня не осталось ориентиров, которые казались бы мне верными.

И, наверное, именно это чувство потерянности снова поднимает со дна памяти Её голос. Той, чей взгляд прожигал меня насквозь, кто учил сжимать зубы и идти вперёд, даже если земля под ногами проваливалась.

Под зорким взглядом материнских глаз это даже приобретало какой-то смысл: быть лучшей во всём и везде, потому что иначе – никак.

И я, не думая, перекраивала себя под её лекала, обрезала лишнее, оттачивала углы. В итоге – становилась пустой. Я натягивала на себя маски, костюмы, роли – всё, лишь бы заслужить её взгляд и мифическое одобрение. А после вновь училась глотать горький яд вины, когда мне говорили:«Снова подвела».

Это было правилом, которое я выучила в детстве одним из первых: мир – жесток, а любовь всего лишь красивая форма безумия. Ни к чему мне всё это было раньше. И сейчас – ни к чему.

И всё же… сидя в этом седле с ним, я чувствовала, как маятник между безразличием и неуёмными чувствами внутри меня сдвигается. Хотя он даже не говорил – просто был, но в тот миг я могла поклясться: его плечо было создано для того, чтобы я на нём спала. Слишком уютно, тепло и безопасно я чувствовала себя в кольце его рук.

Счастье, которое, по законам жанра, не могло длиться долго.

И я была права.

Этими воспоминаниями в бреду, мучая свой же разум и не находя покоя в тишине собственного сознания, я словно сама её и призвала.

Так странно и глупо было всё в этот раз. Потому что она воспользовалась его оружием и вошла в мой сон нежданной, непрошеной гостьей.

Однако пришла. Создала это солнечное кафе с красными маками на милой веранде – и сидела теперь за столом, положив ногу на ногу. Делала вид, будто её волнует несуществующая чашка с кофе в руках.

Забавно то, что Тьма предпочла из всех обликов выбрать именно этот – где моя Мать ещё была похожа на себя. Рыжие волосы сверкали под ярким, безоблачным солнцем, отливая настоящей медью.

Тонкая линия шеи и кроваво-алые губы – всё это слишком элегантно и нежно смотрелось в совокупности. Только льдисто-голубые глаза – точное отражение моих собственных – выдавали её притворство. Потому что, глядя в них, ты понимал: за душой у неё не было ничего. Только красивая оболочка, как фантик, радовала глаз.

А я? Я сижу напротив. Такая же, какой она меня и сотворила: острая, горящая, но сейчас – ощутимо уставшая от борьбы с собственной головой.

Потому Она молчит – ведь я не задала очевидного вопроса. Я молчу, потому что устала в своё время их задавать.

Сколько можно кричать в пустоту, искать в пустых глазах хоть тень сожаления и ждать, что однажды прозвучит: «Прости. Я была не права».

Оттого мы лишь оглушающе тихо смотрим друг на друга – сквозь время, боль и тысячу незаживших шрамов, которые мы нанесли друг другу.