bannerbanner
Бегущая от Тьмы
Бегущая от Тьмы

Полная версия

Бегущая от Тьмы

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
11 из 29

Я прохожу мимо них, будто они мебель. Усаживаюсь на скамью рядом с Евой, вытягиваю ноги и пытаюсь согнать с плеч остатки нервного напряжения. Спина ныла от долгой дороги, а седло оставило на теле столько отметин, точно я дралась с ним.

– Что они говорят там, Адель? – тихо спрашивает меня Ева, всё ещё не понимая до конца общего языка, но чувствуя себя под этими взглядами так же некомфортно, как и я.

– Удивляются тому, что в этот раз маг "привёз добычу поинтереснее", нежели в прошлый раз, – бесстрастно перевожу я подруге последнюю услышанную фразу.

– Ох, так вы тоже южанка, мисс? – хозяйка словно выныривает из-за угла, как коршун. Её голос – мёд, сдобренный перцем. Улыбка – натянутая, как старый корсет. – У вас чудесные белые волосы! Точно луна одарила вас своим светом.

Я же смогла наконец-то рассмотреть женщину повнимательнее. Пожилая, но ещё не старая, со следами былой красоты на лице, которую она так старалась подчеркнуть. Казалось, она изо всех сил пытается нам понравиться и, выставляя на стол закуски, чуть тише добавляет, глядя мне прямо в глаза:

– И простите великодушно моих сыновей. Они не знают, что такое хорошие манеры. К нам редко заезжают гости издалека. Ах, а я так скучаю по столице… Вы ведь туда направляетесь, верно?

– Верно, – в разговор вмешивается Данте. – Поэтому нам нужен ужин и баня. Желательно без задержек.

Одного его вида хватило, чтобы хозяйка опустила голову и залебезила на каком-то новом уровне.

Я странно косилась ей вслед, но сказать больше ничего не решилась. Слишком уставшей я была после поездки. Всё же мне было привычнее проводить весь день бегая по лесу, нежели подолгу трястись в седле.

Но стоило мне услышать слова «ужин» и «баня», как мой мозг благополучно забыл об осторожности. Особенно когда рядом со мной уселся до безобразия красивый маг в этом своём странном амплуа недогероя, рвущегося всех спасать.

Хотя… может, и не всех.

– Эдель, ешь давай. Вряд ли в ближайшие два дня нам удастся поесть нормальной еды, – предупреждает меня это стихийное бедствие, заботясь почему-то о том, чтобы я наполнила свой желудок как следует.

Забавный. Однако хотя бы здесь я не собиралась спорить. Я нехотя наклоняюсь к тарелке, однако еда кажется мне безвкусной. А вот чужие взгляды, пронзающие спину, были куда ощутимее и горячее, чем этот пресный ужин.

Любопытство со стороны множится, словно плесень по тёмным углам таверны. Местные завсегдатаи, выползающие на свет, как насекомые на сладкое, щурятся, пьют и косо глядят в упор.

Я смотрю на свою тарелку и, сама не зная отчего, так нехотя копошусь в ней ложкой, пока Ева с Данте, явно не собираясь дожидаться меня, быстро уплетают свои порции. Всё, к чему притронулась моя рука, – стакан с холодным морсом, который подала мне не слишком-то расторопная хозяйка.

– Пойду проверю наши комнаты, – в итоге произношу я, отодвигаясь от стола. Внутри всё ещё зудело неясное предчувствие, но объяснить его я не могла: оно пряталось в груди, точно заноза.

– Эдель… – тихо окликает Данте, и в его голосе звучит сдержанная тень тревоги. – Если что – зови.

И моё молчание он, похоже, расценивает как согласие, провожая меня взглядом до того момента, пока я не скрылась из виду.

На лестнице ко второму этажу – темноватой, скрипучей и пахнущей пылью – меня останавливает фигура. Тот самый долговязый сын хозяина, что час назад прибивал голову кабана к стене. Вблизи он выглядит ещё более отталкивающе: худощавое, вытянутое лицо и глаза-пилы. Однако было в нём, помимо этого, ещё нечто отвратительное.

…Вероятно, запах изо рта.

– Мать просила передать, что баня растоплена, – произносит он гнусавым тоном, указывая кивком на дверь, ведущую во двор. Там действительно через окно виднелось строение со светом за запотевшими стёклами.

Я сухо киваю в знак благодарности на ходу и, легко миновав его по краю, поднимаюсь по лестнице вверх, собираясь взять чистую одежду и осмотреть ночлег.

Вот только внезапно этот верзила грубо хватает меня за руку, вынуждая остановиться на лестничном пролёте силой. В ответ я оборачиваюсь к нему с холодной яростью, которая поднимается во мне неудержимой волной Тьмы, готовой сожрать его в следующий миг. Она ещё не прорвалась, но если понадобится…

– Если захочется увидеть в своей постели настоящего мужика – заходи в последнюю дверь слева. Я оставлю для тебя её открытой, – не то угроза, не то предложение поступает мне от того, кто смотрел на меня точно так же, как на то чучело в гостиной, – как на обычную тушу.

И не то чтобы меня всерьёз разозлило его предложение – скорее искренне насмешило. Потому что я прокатываюсь взглядом по нему и, кроме сплошного недоразумения, ничего не вижу.

– Не думаю, что на эту фразу хоть раз повелась какая-нибудь девушка. Так что придумай в следующий раз что-нибудь получше, мальчик. А сейчас руку отпусти, пока её тебе кто-нибудь не сломал, – с обманчиво мягкой улыбкой на губах произношу я, но в голосе звенит сталь, а в глазах царит ледяная пустошь.

И то ли его впечатлил этот контраст, то ли он изначально не собирался нарываться всерьёз. Вот только сын хозяйки всё же демонстративно поднимает руки и щербато ухмыляется:

– Смейся, но в итоге всё равно сама прибежишь ко мне.

Я не сомневалась в своём рассудке, но его слова были настолько омерзительны, что маска-улыбка всё же сходит с лица, когда я смотрю на то, как он разворачивается и с ухмылкой победителя уходит в закат.

– Идиот… – сухо выдаю я для себя короткий вердикт, просто чтобы вмиг выбросить из головы этот инцидент.

И, сбросив с плеч налипшее отвращение, я молча направляюсь в свою комнату. Она, как я и ожидала, оказалась крошечной. Не клетка, но и не приют. Пожалуй, уютной её делала лишь моя накопившаяся усталость.

И всё же лучше, чем потрёпанный лежак Геральта на остывающей земле. С этими мыслями я провела некоторое время внутри комнаты, расстилая кровать и размышляя, не пора ли смыть с себя весь этот день.

Баню найти было легко. Убедившись, что всё работает, я разделась и с радостью зашла внутрь. Там вкусно пахло еловыми вениками, тёплым камнем и знакомыми сухими травами, развешанными вдоль стены. Горячий пар струился, как заколдованная дымка, обволакивая плечи и понемногу заставляя забыть все мои страхи и тревоги.

Я погрузилась в горячую воду с лёгким стоном блаженства. На время исчезли шум, голоса, давление чужих взглядов и собственной Тьмы. Осталась только вода.

Здесь, в этом пышущем жаром месте, мне удавалось быть просто телом – уставшим, больным, но живым. Я позволяла себе роскошь не думать. Только медленное, размеренное дыхание и жар, выплавляющий меня изнутри в новые формы. Слишком хорошо, чтобы пугаться стука в деревянную дверь.

Голос за ней я узнала сразу:

– Эй, Адель, ты здесь?

Я кутаюсь в полотенце, перебираюсь на верхние ярусы бани и приглашаю подругу внутрь. Ева была рада очиститься от грязи и пыли не меньше меня и, к моей зависти, вовсе не обременена такими понятиями, как стыд. Она спокойно скидывает одежду, пока ждет, что в ванной по новой наберётся чистая горячая вода. Сквозь жар и пар я наблюдаю, как тусклый свет лампы красиво ложится на её тёмную кожу – как чёрное золото, приглушённое дымкой.

– Данте там сидит с местными. Говорят, в лесах рядом что-то творится. Нечисть вроде как совсем озверела, – произнесла она, погружаясь в воду. Голос её был расслабленный, но в интонациях я всё же уловила тревожную искру. Ту самую, что никогда не гасла во мне после той ночи.

– Летом всегда так. Чудовищам тоже хочется насладиться погодой и… жертвами, что так легко забредают в лес, утратив любую бдительность, – меланхолично, растягивая слова, произношу я.

А после моя кисть взлетает вверх, позволяя золотистому свету лампы пробиться сквозь мои пальцы. Они выглядели слишком прозрачными на фоне яркой Евы.

Мне не удавалось сиять как она, – ни кожей, ни душой. Но я всё ещё пыталась хотя бы просто не погаснуть совсем.

– Говоришь так, словно знаешь наверняка. Часто сталкивалась в лесу с нечистью во время охоты с Кайлом, да? – не думая спрашивает Ева.

Но тепло её слов касается меня обжигающим холодом. И всё внутри сжимается в маленький болезненный комок. Моя рука вздрагивает, и свет лампы, прежде игравший между пальцами, вдруг становится слишком резким.

Кайл.

Его имя влетает в воздух и остаётся висеть как тень. Его зелёные глаза вспыхивают в памяти болезненно ясно. Я вспоминала, с какой растерянностью он смотрел на меня в ту последнюю секунду. Ведь не понимал, за что. Не понимал, как я могла просто уйти.

Не попрощаться. Не объяснить. Не выбрать его.

Боль под ребром и глубже заставляет меня очнуться, но всё же и ответить на поставленный вопрос честно: «Я с ними жила»– я не могу себе позволить. И оттого медлю нарочно, когда Ева, наблюдая за помрачневшим выражением моего лица, прибавляет:

– Мне же ведь ещё можно произносить его имя вслух, правда? – И, судя по задумчивому взгляду подруги, она сама невольно предаётся меланхолии. – Тот факт, что нам пришлось уехать, не значит, что он перестал быть нашим… другом.

Мой голос в ответ выходит хриплым, ненадёжным, как тонкий лёд:

– Конечно, можешь. Просто… мне жаль. Жаль, что всё вышло именно так. А ты… – я делаю вдох, пытаясь взять себя в руки, – ты не жалеешь, что поехала со мной? Ты ведь привязалась к тому месту. И… не только к нему, – мягко, но вполне прозрачно даю ей понять: я знаю о её чувствах к Кайлу, которые она всё пыталась скрыть.

Хотя зачем, я так и не поняла. Я всегда говорила ей: Кайл не станет для меня кем-то большим, чем напарником на охоте. Другом, которого я незаслуженно предала.

– Адель, я ведь сама напросилась в путь. Думаешь, я стану жалеть о своих словах? – тихо, с оттенком горечи говорит Ева, погружаясь почти с головой в воду, будто прячется от собственных мыслей. – Я знала, что без тебя не выживу. Какими бы добрыми ни были те люди, что приютили меня, – терпели меня они вовсе не потому, что я им была нужна.

Она делает паузу, затем бросает на меня взгляд своих глубоких янтарных глаз и, тяжело вздохнув, признаётся:

– Но это всё равно не значит, что я не буду по ним скучать. Такая уж я – мягкосердечная.

Я не могла ей тут же не возразить, честно произнося то, что думала:

– Ты чудесна, Ева. Такая, какая ты есть. И если кто-то когда-нибудь скажет тебе, что чувствовать – это слабость… просто ударь его в нос.

Ева усмехается устало, но искренне.

И я думаю о том, что тоже хотела бы скорбеть по тому, что оставила позади… но нет. Я слишком хорошо знала: Кайлу будет проще без меня. Я знала, что силы, которые я в нём пробудила, помогут ему выжить. Даже без меня. Особенно без меня.

Пусть вначале ему будет так же горько, как сейчас Еве, свернувшейся в калачик в воде, будто в кокон из собственной печали.

– Пойдём в дом. А то ты скоро тут уснёшь, свернувшись как котёнок, – поддразниваю я Еву, наклоняясь к ней.

Подруга противиться не стала, ведь по ней и невооружённым взглядом было видно, как она устала. Глаза у неё действительно закрывались на ходу, даже когда, наспех одевшись, мы быстро пересекали двор.

И если Ева сразу пошла в комнату, чтобы упасть на кровать и забыться, то я медлю у двери напротив, где должен был находиться Данте. Я ощущала его движение внутри – магию, что оставляла лёгкий след в ткани пространства. И всё же я колебалась ровно секунду, прежде чем поднять руку и дважды стукнуть по дереву.

– Входите, – отзывается он, и я толкаю дверь.

Комната внутри почти не отличалась от нашей: те же потёртые стены и скрипучие половицы. Данте с его габаритами было откровенно тесно здесь. Его фигура, вырисовывающаяся в полумраке у треснувшего зеркала, совершенно не вписывалась в картину. Слишком необычный. Слишком выделяющийся. И слишком… притягательный.

Взгляд мага скользит по мне – по влажным белёсым прядям, по покрасневшим от жара щекам. И по чужой рубашке на моих плечах. Рубашке Кайла – той самой, что когда-то случайно затесалась среди моих вещей и в какой-то момент стала любимой.

– Мы освободили баню. Вода почти набралась. Если не поторопишься – остынет, – буднично сообщаю я, пока он молча разглядывает меня, устало опершись бедром о комод. Я уже собиралась закрыть за собой дверь, как его голос останавливает:

– Эдель…

Я замираю в проёме, не отпуская из напряжённых пальцев жестяную ручку двери.

– Что?

Данте медлит, глядя мне прямо в глаза, будто хочет удержать на минуту. На ночь. Навсегда. Просто чтобы вот так смотреть на меня и, казалось, нарочно смущать этим взглядом полуночных глаз. Однако спустя ещё секунду он и сам лишь устало качает головой и тихо произносит:

– Постарайся выспаться.

– Ну, если позволишь.

Только и усмехаюсь я, закатывая глаза от того, как глупа была эта сцена. И он, кажется, это тоже понимал. Оттого, хватая свои вещи, в тон мне наигранно-серьёзно добавляет:

– Не обольщайся. Это только на сегодня.

И я всё ещё улыбаюсь – той нелепой, смущённой улыбкой, что прорывается сквозь усталость и странное, неуёмное тепло в груди.

Если бы я только знала, что эта ночь уже пошла трещинами, что тишина, которую мы побоялись потревожить тихими словами, скоро разорвётся криком – я бы не ушла в тот момент.

Я бы осталась, но… Он даже не попытался меня остановить. И дверь, скрипнув, закрылась.

Глава 12

Когда я возвращаюсь в комнату – Ева уже спит. Подруга свернулась клубком, поджав руки, и тихо посапывала, уткнувшись в подушку так, будто мир по-прежнему был прост и безопасен.

А у меня же, как назло, не было сна ни в одном глазу.

Потому я устраиваюсь на подоконнике, подтягивая колени к груди. С улицы уже тянуло вечерней прохладой, и я обнимаю себя, будто боясь распасться на части, пока вглядывалась в ночное небо.

Полная луна ярко освещала залитый светом внутренний двор. Раскинутые фруктовые деревья в саду тихо шелестели кронами, а звёзды, казалось, сияли лишь для меня.

Я замечаю, как из таверны быстрым шагом выходит Данте. Вопреки доводам разума взгляд сам тянется за ним, скользит следом до запотевших окон бани. Он растворяется там, в паре и тишине, а я остаюсь.

Остаюсь – с собой. И со своей памятью, которая, как назло, была сегодня ко мне беспощадна. Воспоминание приходит медленно, как горечь от проглоченной настойки.

Этот запах – терпкий, пронзительный, хвойно-горький. Шалфей, мята, иссоп, лаванда – зелья, что мы варили вместе, пока снаружи выл ветер, а Мать, хмуро улыбаясь, всё ещё казалась тогда мне почти живой.

Я любила даже те редкие минуты, когда она просто вспоминала, что я существую.

Иногда мне казалось – и этого было достаточно для счастья. А уж когда Она начинала рассказывать свои сказки – певучим шёпотом, таким, каким владеют только ведьмы и сирены, – мне казалось, я могу умереть от восторга. Я жила в этих историях.

Но со временем Тьма забрала у неё даже этот голос.

И всё же он остался прежним в моей памяти – чистым, гипнотическим. Сейчас он звучал у меня в голове пугающе отчётливо:

– Никогда не влюбляйся, милая. Бойся любви как огня. Потому что она всегда забирает куда больше, чем отдаёт. У меня она отняла многое, если не всё: мою молодость, медный цвет волос и то, что ещё оставалось от души.

В такие минуты её глаза – кристально-голубые, почти стеклянные от той вечности, что ей удалось пережить, – вдруг мутнели, наливаясь невообразимой тоской.

– Так что запомни, маковка: сердце – главное поле боя. Защищай его баррикадами, холодом и огнём, если потребуется. А если вдруг поймёшь, что теряешь контроль, – беги. Беги без оглядки! Только так ты, может быть, останешься в живых.

– А как можно проиграть бой за своё же сердце? – маленькая я тогда хмурилась, искренне не понимая, как подобное может случиться. И боялась этого. До ужаса боялась, что это действительно со мной произойдёт.

– Обычно случайно… оступишься, оглянешься – а там не успеешь понять, как застрянешь по колено в своей любви, —и её голос – тихий, пропитанный фантомной болью и сожалениями, – казался эхом, отдающимся у меня в голове.

Вздох срывается тяжелее, чем должен был. Я до сих пор ведь боялась «оступиться». Но теперь… теперь я куда яснее понимала, что имела в виду Мать.

После Становления всё, что произошло на той поляне, казалось мне «случайностью» – ровно той, о которой Она говорила с такой горечью в голосе. Только эта случайность заела внутри меня, как рваная плёнка. Каждое его прикосновение, поцелуй и стон отпечатались в моей памяти железом – и теперь будто несли в себе клеймо, которое нельзя стереть.

Наверное, именно поэтому теперь я была к нему так нетерпима. Я не могла позволить себе потерять своё сердце.

И всё же почему-то я ещё сидела на том подоконнике и мучилась от воспоминаний о той ночи.

Бабочки? Нет. Внутри было что-то совсем иное – тревога с острыми краями, точно кто-то изнутри скрёбся в мои рёбра, не давая мне сосредоточиться ни на одной мысли.

Но никак не мог мне нравиться этот проклятый маг!

Только голос его… запах… и губы.

А ещё – совсем чуть-чуть – его глаза, что тянули меня на дно. И, возможно, волосы цвета тёмной лазури, в которые было так приятно зарываться пальцами.

Я пресекаю эти мысли разом, вырубая на корню заразу. Вот только… казалось, я всё равно ничего не могла с собой поделать. Его образ – живой, упрямый, слишком яркий – оживал при каждом вдохе, будто отпечатался на сетчатке моих глаз, как шип.

И – не знаю зачем, в каком бреду я находилась, – но выхожу из комнаты на цыпочках. Без ясной цели. Лишь с тревожным желанием, которому пока не находилось имени.

Пройти в тапочках по лестнице было, может, и не лучшей идеей, однако всё равно на пути мне никто не встретился. Да и, судя по доносившимся голосам, к этому времени всё больше и больше людей разбредалось по домам. Поэтому я выскальзываю на улицу незамеченной – и там, ёжась в одной рубашке до колена от ночного ветра, твёрдо шагаю вновь по знакомой тропе.

Данте не выходил из бани уже час. И я думала, что если и помешаю ему наслаждаться отдыхом после тяжёлого дня, то хотя бы смогу поговорить с ним всерьёз.

Ни во сне, ни в присутствии слушателей, а один на один – в реальной жизни. Пусть и в такой дурацкой обстановке.

Только теперь, заходя внутрь, я всё равно стопорюсь в предбаннике и отчего-то замираю с поднятой рукой перед дверью.

«Глупости…» – мысленно шиплю я себе. – «Ты – всесильная ведьма. Пройди и скажи, что думаешь!»

Но голос Тьмы внутри всё никак не затыкался. Он шептал мне эхом её искорёженные временем слова:

«Сердце – поле боя. Ты опять ступаешь туда без щита».

Я злюсь на саму себя. И потому последовавший грохот и стук показались мне в этой тишине несоизмеримо громкими. А моё сердце, не успев успокоиться, стучало с той же яростной настойчивостью, когда я произнесла:

– Данте, к тебе можно? Поговорить нужно…

Мой голос старался звучать невозмутимо, но дыхание почему-то предательски дрожало, как и мои пальцы.

– Если ты раздет, я просто брошу тебе полотенце и всё равно зайду… Данте?

Однако даже после повторного стука и моего недовольного тона мне всё так же в ответ звучала объёмная, громкая тишина.

Мой взгляд скользнул по его одежде и обуви, аккуратно оставленным у скамьи. Это вызвало во мне недоумение, но я, не желая больше ждать, сама зашла внутрь без приглашения.

Дверь поддаётся с хриплым стоном, и влажный пар окутывает меня сразу же. Свет в бане ещё горел, ванна стояла полной, а зеркала были запотевшими.

И Данте всё же оказался внутри.

Он сидел на одном из нижних ярусов, раскинув руки по верхнему, словно на троне из камня. На бёдрах небрежно повисло махровое полотенце. И, будь я кем угодно, только не собой, тут же бы развернулась. Потому что даже мрак, пляшущий по стенам, не скрыл бы того, что его тело не просто красиво. Оно было будто выточено из камня.

И я прокатываюсь взглядом по тугим мышцам пресса, груди, рукам – и на миг забываю, зачем пришла.

Голова мага была расслабленно запрокинута назад – можно было бы подумать, что он просто сидел, глядя в потолок. Однако его размеренное дыхание и мирно вздымающаяся грудь говорили мне иное.

– …Серьёзно? Ты уснул здесь? – тихо, почти с обидой пробормотала я, глядя на эту странную картину.

Я поразилась тому, как крепко он спал, не шелохнувшись даже от моего громоподобного стука. Насколько же нужно было вымотаться, чтобы так отключиться?

Но, вероятно, даже металл устаёт. И Данте – при всей своей непробиваемой силе – не был сильнее металла.

Мысль эта внезапно вызывает во мне колючую и тихую вину. И потому я подхожу ближе, просто чтобы разбудить его и отправить в постель.

Вот только при взгляде на высеченные тугие мышцы на его теле, которые так красиво вырисовывались под жёстким светом дымно-оранжевых ламп, у меня в голове горячими вспышками стали проноситься образы той ночи.

Я видела не его тело, а то, как оно прижималось к моему. Слышала не дыхание, а шёпот, срывающийся с губ. Память, как предатель, играла со мной в свои игры. Жар от них в моём животе, как гремучая змея, сворачивался где-то внутри и душил меня, не давая дышать спокойно.

Я втягиваю воздух, пытаясь унять бешеное сердце, и всё же набираюсь смелости – мягко касаюсь его плеча дрожащими пальцами.

– Данте, ты выбрал не лучшее место для сна, – тихо говорю я, но, не видя ни малейшей реакции, начинаю злиться: – Да проснись ты уже!

Моё касание оборачивается толчком – и маг заваливается набок, как безвольная кукла.

Щелчок в голове. И очевидное понимание: он не мог так крепко спать. А значит…

Моя голова резко поворачивается на звук скрипнувшей вновь двери. В проёме – запыхавшийся, взъерошенный парень два метра ростом и с гадкой ухмылкой на лице.

Сын хозяйки, которого я отшила на лестнице.

– Вот ты где, милая! – протянул он с мерзкой тягучей хрипотцой, как у пьяницы, смакующего последнюю каплю яда. – Я уж стал думать, что ты сбежала. Мать вновь ошиблась в расчётах? Бежать ты должна была не к дружку своему, а ко мне в ручки, глупенькая.

И я сначала даже не поняла, что именно он сказал. Потому что сознание отказывалось принять это за правду. Только вот шагающий в мою сторону бугай был пугающе реален, и, судя по его волчьему взгляду, он хорошо понимал, что делает.

– Вы… отравили еду? Зачем? – мой голос ломается и звучит чуждо, а взгляд непроизвольно срывается к Данте.

Без сознания он был слишком уязвим. Потому я без раздумий встаю между парнем и магом, преграждая путь надвигающейся угрозе.

– А ты казалась умной, малышка, – продолжал этот выродок, ухмыляясь. – Я тебя захотел. Есть у меня слабость к блондиночкам, знаешь ли. Особенно к таким гордым.

Парень делает нарочито медленный шаг, как хищник, у которого нет нужды спешить. Он и так знает, что ты уже загнана.

И в его голосе слышится жирная насмешка, которую он растягивает, будто медленно облизывает ложку с моим страхом.

– Твоя подруга тоже ничего. Но для неё мы ещё найдём щедрого покупателя. Ну а твоего паренька я с радостью закопаю в саду под яблоней. Будет хорошим удобрением для урожая.

Я чувствую, как внутри всё сжимается в клубок. Лёгкие будто забывают, как дышать. В горле встаёт густой горячий ком ярости.

Но тело – предатель – всё равно замирает.

– Ах да, морс тебе понравился, да? – продолжает он с тем мерзким довольством, которое просачивается в уши, как тухлый мёд. – Снадобье знатное. Мать сама варила. Обещала: никакого сопротивления, только эйфория и жар под кожей. Как тебе? Нравится эффект?

И в ту же секунду всё становится пугающе логично. Омерзительно ясно: все те чувства, мысли и желания были просто набором химических реакций, которые творили с моим телом то, что хотели.

И эта дрожь не страх. Это слабость. Липкая, подлая, предательская слабость, накатившая на меня новой волной действия зелья. Я в панике тянусь к нитям силы, к своей Тьме в отчаянной попытке собрать себя обратно, но они скользят.

Я была в стельку пьяна отравой.

И, когда парень двинулся, я даже не сразу поняла, что произошло. Ведь он буквально протаранил меня своим весом, закидывая на плечо, как тряпичную куклу, выбивая из меня весь дух, но при этом лишь подливая в костёр моё тупое желание жить.

– Не дёргайся, красавица, – ухмыльнулся этот олух, пихая меня через порог. – Если мне понравится, может быть, я буду даже нежен, – гогочет это чудовище, когда понёс меня прочь из клубящейся от пара бани.

Тут-то я и включилась по-настоящему, ясно осознав, что всё – всерьёз.

– Какой же ты кретин, – прохрипела я сквозь зубы.

И ударила. Не магией – локтем в затылок. С той яростью, что рождается только в безысходности. Пусть я и не вырубаю его, как хотела, но он валится на месте, будто я подрезала нитки.

На страницу:
11 из 29