Бегущая от Тьмы

И в ответ на свои слова я согласна была на самый беснующийся пожар, но только не на эту жалость, что сквозила сквозь его полуопущенные ресницы.

– Значит, тот синий огонь вовсе не побочный эффект от сорванного Становления. Это твоя врождённая сила, – он делает тяжёлую паузу, пока пытается осознать этот факт.

Я же при этом вновь невольно засматриваюсь на его губы – те самые, что вчера вечером ввели меня в странное подобие транса, где я не понимала ни где я, ни кто я. А теперь, казалось, это были губы палача, который решал: снести мне голову или нет. И я ведь не сомневалась, что он может.

– Я не выбирала, кем рождаться, – произношу я тихо, с едва заметной горечью в тоне, и опускаю ресницы вниз, избегая его взгляда. Ведь чернота его глаз пугала меня так же безумно и неотвратимо, как его пугало осознание того, с кем он связался.

– Конечно же, нет, – голос его мгновенно становится мягче, словно он осознал, что задел слишком глубокую рану. – Однако твоя сила… Эдель, ты должна уметь её контролировать. Вчера вечером, после того как ты расправилась с последними орками, за неимением других жертв ты едва не переключилась на жителей деревни.

Меня невольно передёргивает от ужаса, что стальной иглой впивается в позвоночник. От того, как легко он в этом признавался. И ещё сильнее оттого, что он так и не сказал, удалось мне убить кого-то из людей или нет.

Поэтому я уже не просила, а требовала ответа:

– Но ты ведь успел меня остановить? Скажи, что никто не пострадал! – мой голос дрожит, на мгновение выдавая скрываемый под маской равнодушия страх.

Мне не была безразлична судьба тех людей. Иначе я бы вчера и не ринулась в эту бойню. Однако время, проведённое с ними бок о бок, тот факт, что не все из них были плохими людьми, убивали меня при мысли, чем я могла отплатить за их доброту.

И молчание между нами – ледяное, невыносимо долгое. Данте, внимательно изучая моё лицо, чуть сбавляет обороты, голос становится тише, осторожнее, как будто он боится причинить ещё больше боли, которой я, впрочем, заслуживала сполна.

– Успел. В этот раз, – произносит он на выдохе так, что эти слова приносят не облегчение, а лишь ещё большую тревогу. – Но в следующий меня может и не оказаться рядом. И что тогда? В городе Грёз, Эдель, не потерпят подобных промахов. Стоит один раз пересечь черту дозволенности – и на тебя объявят охоту, где вряд ли я смогу тебе помочь.

Моя бровь при этом медленно, вопрошающе приподнимается вверх. Я не понимала в тот момент, к чему он вёл, но уже догадывалась: его предложение мне не понравится. Вероятно, почувствовав это, я встаю, коротко качаю головой и нетерпеливо фыркаю, легко бросаясь словами:

– Я полгода жила без магии, Данте. Полгода! – Каждое моё слово как клинок, обточенный горечью. – Ни один человек до вчерашнего дня не догадывался, что я не просто несчастная «утопленница», спасённая по счастливой случайности. Я знаю, как скрывать свои силы!

И, вероятно, чтобы хоть как-то занять руки, я хватаю кочергу и начинаю ворошить догорающие поленья в камине так же легко, как и Данте ворошил страхи в моей душе.

– Это было до Становления, Эдель. Теперь всё иначе. И магов в городе, легко читающих ауру, будет предостаточно. Особенно если учесть то, что ты светишься, словно маяк, – время твоего обнаружения будет до смешного коротким. Так что ты не можешь быть уверена в том, что говоришь.

Он делает шаг за мной – и этого достаточно, чтобы по позвоночнику прошёл холодок. Раньше его присутствие казалось щитом. Теперь – угрозой. Потому кочерга, раскалённая добела, взлетает между нами как черта, как барьер.

– Я ни в чём уже не уверена, знаешь ли! – срываюсь я. – Может, ты прав, и мне просто не стоит идти с тобой? Я – это концентрация всего того, с чем ты привык бороться, Данте. Ну так, может, просто разойдёмся поутру и забудем всё произошедшее, как страшный сон? Могу это устроить!

И хоть говорила я всерьёз, но почему-то от этих слов у Данте на губах появляется странная, до жути мрачная ухмылка, причину которой я так и не смогла понять. Просто, смотря на эту злосчастную кочергу между нами, он медленно, всего одним пальцем, спокойно отводит её в сторону, не боясь, что его обожжёт раскалённый металл.

Данте не боится ожога. Он знает: это его сон, его правила.

И как я могла это забыть?..

От обиды я невольно закусываю губу. И хотела бы я сказать ещё что-нибудь едкое и хлёсткое, но не успеваю. Данте, миновав преграду, как ни в чём не бывало подходит и так осторожно берёт моё лицо в ладони, а после зачем-то так отравляюще мягко прокатывает большим пальцем по щеке.

И сердце в груди совершает кульбит, заставляя хотя бы на миг взять и прислушаться к нему:

– Я не хотел тебя оттолкнуть. Я хотел предупредить. И… предложить выход, – таким бархатным, но слегка царапающим тоном произносит он, пользуясь моей секундной растерянностью и явно наслаждаясь этим.

Потому что одно дело было, когда я играла с ним подобным образом, и совсем иное, когда эти игры начинал сам маг.

– Лучший способ защитить тебя – это афишировать твои способности. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Академию, Эдель. Только там я смогу…

– Нет, – перебиваю я резко, как нож, всаженный в стол переговоров. Мой шаг назад – вынужденная мера, чтобы вновь суметь ровно вздохнуть и добавить: – Если твоя «защита» означает продать меня, как диковинку под увеличительное стекло твоих профессоров, я отказываюсь. Не нужна мне такая опека. Справлюсь сама.

И мои слова его не то чтобы бьют наотмашь, но всё же ощутимо дают под дых. Он втягивает воздух так резко, будто пытается вдохнуть всю сдержанную ярость обратно, чтобы не испортить всё окончательно. В глубине глаз вспыхивают молнии, готовые обрушиться на меня, но я не даю возможности даже слова сказать.

– Это всё, что ты хотел? – безапелляционным тоном спрашиваю я.

Данте молчал и больше не пытался меня остановить.

– Славно. Тогда, пожалуй, я пойду посплю. Путь нам предстоит неблизкий.

И нелёгкий тоже. Я знала это наверняка.

Потому что ускользала от Данте я так же легко, как ускользает сон на рассвете – бесшумно и стремительно. Оставляя за собой лишь холодный воздух, смятую ткань… и пустоту.

Я же уходила с отчётливым, как выжженным на кости, знанием: отныне я буду делать только то, что сама посчитаю нужным.

В моём маршруте, быть может, не было даже финальной точки. Была только дорога – крутая, непредсказуемая, с поворотами и подъёмами, от которых замирает сердце.

И я была готова пройти её.

Лишь бы в этой отчаянной гонке за фантомным, едва осязаемым счастьем меня вновь не настигла Она. Та, чьи когти уже однажды впились в моё горло. Та, что оставила рубец, – не на теле, в душе.

Глубокий. Стылый. Вечный.

Мой старый шрам, что горел напоминанием: стоит лишь оступиться – и ты уже не человек. Игрушка, которую не жалко сломать.

И это был мой единственный и главный кошмар, которого я на самом деле боялась – стать жертвой на алтаре чужих, холодных амбиций. И, засыпая под утро, я клялась себе, что скорее сгорю дотла, но не позволю себя вновь поймать.

Ни Тьме, ни кому бы то ни было ещё.

Глава 11

В небесах разнежился персик – солнце. Его тепло сочилось сквозь тонкую вату облаков и касалось моих щёк с деликатной нежностью поцелуя. А ветер, упрямый и ревнивый, рвал волосы и спутывал их так яростно, словно самый ретивый любовник.

Я упиваюсь этим чувством свободы, окрыляющим без всяких чудес, и мчусь с лошадью дальше, легко пересекая открытую поляну. Моё дыхание – бурное, неровное, пьяное от вседозволенности и простора.

Только голос позади всё упрямо пытается умерить мой пыл:

– Эдель, ты лошадь так загонишь к обеду!

Этот холодный, вьюжный голос никак не вязался с жарким, летним днём. И я лишь фыркаю, не желая подчиняться, но, сделав круг по полю, разворачиваю лошадь – даю ребятам шанс меня настичь. И волком смотрю на то, как Данте с Евой догоняют меня.

Этим утром я настояла на том, чтобы мы поменялись местами, и обрекла тем самым свою подругу на общество с магом.

Сначала она испугалась до дрожи, назвала это ужасной идеей, но я лишь отмахнулась, сделав вид, что не слышу. Сухо отрезала, что так будет честнее, – и первой взобралась на лошадь, не оставив Еве иного выбора, кроме как общаться с магом вместо меня.

На самом же деле мне просто нужно было пространство. Воздух. Дистанция.

От него. От полуночного взгляда, прожигающего меня насквозь. От рук, чьё касание всё ещё жгло кожу фантомной болью той ночи. От его голоса, где каждое «я хочу тебя защитить» звучало как «я хочу тебя контролировать».

Поначалу эта сцена – Ева с Данте – казалась до смешного нелепой.

Подруга боялась его, как и любой здравомыслящий человек, обладающий хотя бы зачатком инстинкта самосохранения.

Данте же не знал, с какой стороны лучше подойти к ней, чтобы не испугать ещё больше. Потому и ехали они медленнее, осторожнее, чем мы вчера.

Тем не менее к обеду им, судя по всему, удалось найти какое-то общее комфортное положение, после чего они легко стали перебрасываться фразами друг с другом. И смех Евы звучал как перезвон колокольчиков на ветру, сливаясь с пением птиц, словно ещё одна мелодия леса.

Девушка вся была соткана из тепла, света и пряного запаха заморских специй. Тёмная кожа сияла на солнце, как растаявший шоколад, а кудри – распущенные и непокорные – спадали на плечи густой волной. Настоящая экзотическая красавица

Вот только для Данте её внешность казалась привычной, а разговор на южном языке не вызывал у него ни малейшего затруднения. Его фразы звучали с тем же изяществом, с каким он вёл любой бой. И маг точно знал, когда нужно человека поддержать, а когда просто улыбнуться в ответ.

И он улыбался ей. Ей.

А я стою на той поляне с застрявшим камнем под рёбрами, который становился тяжелее с каждым их шагом в мою сторону. И вдруг отчётливо понимаю: меня раздражает его рука на её талии.

Я, равнодушная раньше к её флирту с Кайлом – спокойная, понимающая, с принятием относящаяся к лёгкой влюбчивости подруги, – сейчас едва сдерживалась, чтобы не вонзить ногти в ладони. Для злости – тихой, иррациональной, туго скрученной внутри – не было никаких оснований, но тем не менее она не отпускала.

От этих чувств в груди с глухим гулом медленно поднималась лавина магии, грозя снести всё на своём пути: самообладание, лицо. После Становления она больше не подчинялась мне так, как прежде.

Тьма текла по венам тяжело, точно смола, и отравляла во мне мою суть. Она жаждала вновь вырваться наружу, а я порой даже не замечала, как пальцы мои начинали слабо светиться, как воздух вокруг них дрожал и плавился, становясь зыбким, как от дыхания пламени.

И мне оставалось только сжать челюсть до хруста, прогоняя мысли, которые вспыхивали в голове одна за другой, как искры в сухой траве. Я заставляла себя дышать ровнее, глубже, будто могла выдохом вытолкнуть из себя всё: силу, ревность, обиду, Тьму.

Ведь у меня не было ни малейших прав, чтобы ревновать его.

Он был свободен. И у него не было причин не смеяться в ответ на шутки Евы так, словно между нами и не было той ночи. Тех слов, сказанных шёпотом в темноте. Тех касаний, что жгли сильнее любого заклинания. Словно всё это просто выдумка.

Теперь мы с Данте всё больше отдалялись и предпочитали общаться не словами, а взглядами – короткими, будто случайными, которые то и дело пересекались в тишине леса, но никогда не задерживались надолго.

Никто из нас не решался сделать первый шаг. Так мы и существовали – в этом тяжёлом, натянутом до предела молчании, которое, вопреки всему, устраивало нас обоих.

Пока что.

Жаль только, что вечно держать дистанцию я не могла.

Тёплые просторы – с ветром, солнцем и иллюзией личного пространства – сменились плотным лесом, где лиственные своды переплетались над головой, отсекая небо. Где тени клубились гуще, превращаясь в живые щупальца Тьмы по углам. Где мне пришлось всё же сбавить темп.

Густые ветки на давно забытой тропе так и норовили ударить по рукам, по лицу, по моему самолюбию. Каждый удар – мелкая, но назойливая пощёчина за беспомощность, за раздражение, за то, что Данте – невозмутимый, как всегда, – ехал впереди, легко парируя удары зелёного безумия тонким, гибким щитом.

Я даже невольно залюбовалась. Вновь.

Его плетение сил казалось действительно идеальным. Заклинание было сложным, трёхступенчатым, но он соткал его так быстро, что я даже невольно прикусила язык, оценивая и подсчитывая, сколько бы мне потребовалось времени, чтобы повторить такое на ходу.

Вывод, увы, меня не утешил. Хоть моя магия, рычащая внутри диким зверем, была со мной категорически не согласна.

Вот только я знала: скорее всего, я бы даже и не подумала решать такую мелкую, незначительную проблему магией. Я упрямо продолжала бы отбиваться от веток руками. И от веток, и от мыслей: о нём, о себе, о нас.

Так Данте опять оказался на шаг впереди меня. Даже в таком пустяке. Даже в этом.

Глухое раздражение звучало во мне с утробным рычанием Тьмы. Пальцы на мгновение мрачно засветились, и мне снова пришлось усилием воли тушить синее пламя, которое поселилось во мне после той ночи.

– Вау… – Ева тоже засмотрелась на игру света в полупрозрачном куполе. – Ты так легко удерживаешь заклинание. Кажется, ты действительно силён. Не зря нашу Академию считают лучшей на всём континенте.

От её слов меня передёрнуло. Под вуалью любопытства подруги сквозило очарование. А я же буравила спину мага с раздражением, потому что понимала: рассказал. Он точно рассказал ей о нашей ночной ссоре, пока я вновь пыталась убежать от внутренней Тьмы.

– Я была в Академии однажды, – мечтательно продолжала Ева, не замечая, как я вся напряглась. – До сих пор помню, какой она была. Словно каждый возведённый кирпич был сделан не из холодного камня, а из чего-то эфемерного и тёплого.

Говорила она тихо, с трепетом, будто это место было её детской мечтой. А я ехала позади и молча вдыхала аромат хвои, терпких лесных трав, летнего ветра и всё больше прислушивалась к чужому разговору.

Данте всё так же размеренно вёл лошадь вперёд, а его голос в этой утренней тишине звучал почти интимно – ровный, глубокий, по-мужски спокойный:

– Это из-за магии, вплетённой в сам камень. Она непрерывно работает в качестве самого сильного из существующих магических барьеров. Потому-то он и светится изнутри.

Он замолк на мгновение, а потом, будто между делом, спросил:

– А ты что делала в Академии, Ева? Насколько я знаю, простым горожанам туда вход заказан.

И лицо подруги теплеет, словно воспоминание всё ещё грело её изнутри. Она с радостью рассказывает нам о том, как у её младшего брата нашли магические способности. Как пировала их семья, надеясь, что в будущем он станет для них опорой.

А ещё, что немаловажно, с ним пришёл их шанс на безбедную жизнь. Ведь когда детей забирали в Академию, семьям обычно хорошо приплачивали, чтобы им было легче расставаться со своими детьми. Поэтому последний раз подруга видела брата как раз на прощальном пиру, который ежегодно устраивали для родных поступивших. Это был единственный раз, когда Ева видела замок изнутри.

– …На следующий день, – продолжает она с паузой, – когда мы вернулись домой с деньгами, нас уже ждали разбойники. Кто-то пронюхал и сдал нас. Они забрали всё, но главное – жизни моих родных. И мою.

Она запинается, голос глохнет, теряет окраску. Радость мгновенно вытесняется тяжестью. Но несмотря на это, Ева заканчивает быстро и честно: три года рабства и случай в горах, который свёл её судьбу со мной.

А когда она начинает рассказывать, какая я замечательная и как самоотверженно спасала её, пока другие отворачивались, я невольно морщусь. Просто не желала видеть всё в подобном свете.

– Большинство из тех разбойников уже мертвы, Ева. А ты теперь свободна, – не могу не сказать я то, что было на самом деле важно. – А когда мы приедем в город, то начнём всё сначала и брата твоего обязательно найдём.

И почему-то в моём задумчивом голосе не было и намёка на сомнение. Ева же, казалось, состояла из них.

– Если бы всё было так просто, Адель. Правила не разрешают видеть родственников до конца обучения. Так что, если повезёт, увижу его года через три. – Она тяжело выдыхает, но произносит уже не столь радужным тоном: – Как раз будет время начать всё заново. Не находишь?

Я лишь хмыкаю. Листва мелькает сбоку, как водоворот моих мыслей, которые я старательно гоню прочь. И всё равно взгляд тоже непрошено возвращается к макушке – синей, словно ночное небо в шторм. Тьма его побери.

– Бред, – выдыхаю я. – Любые правила можно обойти. Пусть тебе об этом расскажет тот, кто каким-то образом смог навестить своего отца, пока сам ещё учится.

Ева от этой мысли заметно подскакивает в седле. Потому и косится на мага с затаённой надеждой:

– Действительно. А как тебе удалось договориться о посещении отца, Данте?

Маг не сразу ответил. Его молчание – не неловкость, а сдержанность. Словно он решал, сколько правды мог позволить себе выдать на этот раз.

– Можно сказать, я исключение из правил. Хотя того и не хотел. Так что, прости, со встречей я вряд ли смогу помочь, Ева. Мне действительно жаль.

Казалось, сказано это было искренне. Но мне всё же хотелось увидеть не его ровную спину, а выражение лица. Потому что я знала: именно там будет сказано больше, чем он осмелится озвучить вслух.

Но добродушная Ева лишь фыркает и машет рукой, будто ей и вправду всё равно, и без стеснения произносит:

– Ну, раз уж ты исключение, расскажи, как ты им стал. Мне тоже ведь интересна твоя история.

В её голосе ни капли стеснения, одна только искренняя любознательность. Мне же вряд ли бы хватило смелости задать такой вопрос. Не потому, что не хотела знать, – наоборот. Просто между мной и Данте всегда был этот невидимый барьер, черту которого я боялась переступить.

А Ева – простая, светлая, бесхитростная – просто выложила свою историю на ладони и теперь ждала ответ.

Ну а Данте и не думал ей отказывать. Потому так легко и начинал свою историю с того, что его путь мало чем отличался от истории её брата. Кроме того, что нашли его не благодаря проведённым тестам специалистов, а из-за дурной славы, что расползлась по соседним сёлам о мальчике, который не умел контролировать свою силу.

– Значит, не с пустого места всё же началась нелюбовь к тебе деревенских, – не удержавшись, прокомментировала Ева, усаживаясь в седле поудобнее.

– Конечно же, нет. Ребёнком у меня часто случались неконтролируемые вспышки магии. И пусть Геральт все равно не хотел отдавать меня в Академию, но его заставили. А я не сразу понял, что это к лучшему.

Данте продолжал рассказ тихим голосом о том, как было нелегко поначалу бороться с самим собой и как многое ему удалось пройти. Его история разворачивалась передо мной не хуже театральной постановки: Академия, первые провалы, гордыня, страх. Потому что сила – не благословение. Это ответственность.

Но я не могла понять главного: ради чего всё это? Ради того, чтобы стать очередной гончей системы? Одним из тех псов, что служит не короне, но их архимагу, стоящему подле короля? Пусть Данте этого и не говорил, но я тонко чувствовала в его истории недомолвки.

Почему он выбрал специалитетом именно борьбу с нечистью? Когда наверняка мог бы служить при дворе, стать любимцем короны и восседать в мраморных залах с теми, кто правил судьбами людей не хуже самой Тьмы. У него было всё: ум, сила, дар, обаяние. Даже раздражающе несгибаемая осанка, словно выточенная для того, чтобы отвешивать элегантные поклоны дамам на пышных приёмах.

Но нет. Данте выбрал гниль и плесень улиц. Предпочёл бороться не с политическими интригами, а с тем, что выползает из щелей по ночам и питается страхом. И я никак не могла уложить в своей голове этот выбор.

– Всё-таки ты не сказал, почему именно стал исключением, – жёстко подмечаю я, когда он ставит точку в рассказе, выстроив его идеально, будто по лекалам. Только вот в этом безукоризненном тексте зияла дыра – та самая, в которую он намеренно не заглядывал. И мне пришлось ткнуть его в неё.

И маг в этот момент даже обернулся наполовину, дав мне увидеть свой точёный профиль, точно как на монете. Только ухмылка на его губах была уж слишком хитрой.

– Всё просто, Эдель. Я просто умею обходить правила, – возвращает мне маг мою же фразу с такой неприкрытой иронией, что у меня на мгновение возникает острое желание придушить его одной тихой ночью.

Данте читает все мои нескромные желания по глазам, и его улыбка становится шире и наглее, заставляя меня красноречиво возвести глаза к небу, а после отвернуться.

И лишь тогда я осознаю то, насколько лес вокруг нас заметно поредел. Даже сумерки между стволами становились светлее, а воздух наполняется запахом близкого дыма печной трубы.

– Здесь деревня рядом! – восклицает Ева, мгновенно выпрямляясь в седле и оживая. Маг нехотя отворачивается от меня, опускает свой щит и ведёт лошадь в знакомом направлении.

– Решил сегодня не рисковать и остановиться в трактире, – негромко бросил он, поправляя поводья. – Жена хозяина в прошлый раз угостила меня вкусной похлёбкой. Может, и на этот раз повезёт.

Я была не так в этом уверена, как он, когда мы въезжали в деревню.

Что-то внутри сжалось – то ли предчувствие, то ли врождённая ведьминская чуткость. Место и правда было крупнее той деревеньки, где я провела последние месяцы: каменные дома, аккуратные улицы, просторная площадь с колодцем в центре – всё выглядело вполне привлекательно.

А таверна, к которой мы направились, не имела ни вывески, ни названия – лишь обшарпанное крыльцо, покосившаяся лавка и несколько мужиков, растёкшихся в тени вечера, точно смола. И смотрели они на нас с Евой, как крысы на свежеотравленный сыр.

Хуже них была только хозяйка заведения, что всматривалась в нас узкими глазками сквозь паутину морщин. Она первая ринулась нас встречать. На меня даже не взглянула, сразу бросилась к Еве, заливая её щебетанием на южном наречии и одновременно мягко подталкивая в сторону дома.

Когда Данте спешился, я с удивлением заметила: он пошёл ко мне, чтобы помочь. Это было… необязательно. И уж точно чересчур внимательно, особенно с учётом того, что за весь день мы вряд ли обменялись хоть парой-тройкой фраз. Но я всё равно ему позволила. Или, может быть, просто не успела отказаться: нога застряла в стремени, и я едва не грохнулась вниз, как мешок с картошкой.

– Держу, – тут же подхватывает маг. Я делаю резкое, брыкающее движение, пытаясь вырвать ногу из стремени, но он удерживает меня без особого усилия, как будто это ничего ему и не стоит – сносить мою злость, мою неловкость и гамму сложностей между нами.

Я фыркаю, пытаясь оправиться от столь позорного спуска. И не знаю, зачем, но всё же не могу не подметить то, как близко я вновь стояла к парню.

Данте ведь всё ещё удерживал свои руки на моей талии, пока я пыталась найти потерянное равновесие. С этими его близкими глазами, цветом походившими на спелую смородину, я явно теряла последние шансы остаться равнодушной.

Ведь он был раздражающе жарок, глумлив, несносен. И я терялась от незнакомых чувств, пока моё сердце срывается вниз, падая в этот глубокий колодец его глаз.

И эту магию легко, словно по щелчку пальцев, рушит крик Евы нам вдогонку:

– Ребята, идёмте! Я узнала, что на сегодня есть пара свободных комнат у хозяйки.

Этот голос, как ведро ледяной воды в лицо, почти отрезвляет нас обоих. Почти.

И нам следовало пойти в трактир вслед за Евой, но я сама, не зная зачем, задерживаю Данте, коснувшись его плеча. Предлог – пылинка на плаще, вымышленная, как и спокойствие в моей душе. Я наклоняюсь чуть ближе и шепчу ему почти на ухо:

– Будь осторожнее. Не нравится мне то, как хозяйка вцепилась в Еву.

– Не волнуйся. Мы переночуем, а на рассвете двинемся дальше… И завтра ты будешь вновь ехать со мной.

Он делает акцент на последних словах почти мимолётно, вскользь, но я всё равно его улавливаю. Я филигранно делаю вид, что не замечаю.

Просто сил дерзить ему не осталось – не при такой удушающей близости. Поэтому я беру паузу, прохожу мимо мужчин на веранде и нарочно провожу по ним подчёркнуто равнодушным взглядом.

Фермеры. Бояться их было нечего. Как и рослых сыновей трактирщика, которых мы встретили внутри, пока те втроём криво приколачивали к стене кабанью голову.

– Вот те на, ты только глянь, Эд, – тихо присвистнул один, заметив нас на пороге. Парень с молотком не отвлёкся, только хмуро бил гвозди и брюзжал:

– Заткнись и держи крепче.

Однако взгляд всё же бросил из-за плеча. Встретившись со мной глазами, он неопределённо приподнимает брови, но тут же переводит взгляд на Данте, расплачивающегося у стойки за ночлег.