Бегущая от Тьмы

Но как бы я ни старалась, как бы ни плела заклятия и не прятала боль под улыбкой, пустота в нём не исчезала. Она зияла – чёрная и всепоглощающая, как кратер от метеора. Я чувствовала: никакая магия, даже самая древняя, не способна зашить дыру, которую я сама в нём вырезала.

Вот почему я не отстранилась от его губ сразу. Было так страшно, словно я стояла на краю обрыва, босыми ступнями цепляясь за осыпающуюся кромку. Я медлила, знала: стоит мне отступить – и наши пути разойдутся навсегда. Чувствовала его дыхание на своей щеке, едва позволяя себе вдох. И только когда внутри на краткий миг утихла колеблющаяся тень, я сделала необходимый шаг назад, но не осмелилась тут же взглянуть ему в глаза.

Ведь там больше не было ни боли, ни злости. Не было даже надежды. Лишь тишина – та, что бывает в доме, где давно никто не живёт. Пустота, в которой гулко стучит ветер по разбитым стёклам.

– Зачем ты так… – хрипло выдыхает он, и голос звучит так, будто режет меня изнутри без ножа – спокойно, но до самой кости.

Однако слёз в глазах всё равно не было. Я знала, что поступила правильно. Или же хотела так думать.

– Я же говорила… чудовища ближе, чем ты думаешь.

Кайл не отвечает. Только качает головой потерянно, как тот, кто ещё надеется проснуться. А я хмурюсь, не понимая, где допустила ошибку. Ведь, несмотря на все мои старания, та дыра в его груди затягивалась пугающе быстро. Мои дары остаются с ним, но те чувства прорастают в нём вновь, как сорняк. И все мои усилия разбиваются с хрустом о его тихое:

– Пожалуйста… не уходи…

Он едва слышно выдыхает, но в этих трёх словах – больше боли, чем в крике. И столько глухой мольбы, что всем монахиням должно было стать стыдно. Они никогда бы не смогли так искренне просить. А в малахитовых глазах – в тех, что были когда-то глазами первого, кто принял меня на этой земле, – вновь вспыхивали те самые огни неубиваемой надежды.

И я с ужасом понимала, что эта отрава внутри оказалась куда сильнее, чем я даже могла представить. Оттого я так явно и теряюсь от его слов, бессильно отступая назад, как проигравшая всё, что могла. Тогда на помощь приходит тот, кто всё это время стоял за спиной – молчаливый свидетель моего провала.

– Чужие чувства не так просто перекроить, Эдель. Однако память – куда проще… Уйди с дороги, Кайл, если не хочешь, чтобы я сам за тебя взялся. – И голос Данте – вьюжный, жёсткий – звучит до ужаса полным решимости сделать то, о чём говорил.

Потому Кайл, даже не колеблясь, стиснул кулак на эфесе меча и шагнул вперёд.

И если я раньше сомневалась в том, что любовь действительно убивает здравый смысл, то теперь нет. Потому что он без тени сомнений шагнул вперёд.

– Я не боюсь тебя, Данте…

Только после этой фразы ему можно было ставить смертельный диагноз: «Без ума влюблён». Буквально.

У меня же не осталось ни желания, ни сил спорить с безумцем. Не было времени на разговоры и сожаления. Одного взгляда было достаточно, чтобы Кайл, не сделав и трёх шагов, начал плавно оседать на землю под давлением моей усыпляющей магии. Так он теряет сознание там, где ещё секунду назад был готов пролить собственную кровь за меня.

Однако я не могла этого позволить.

– Не вышло по-хорошему – пришлось по-плохому.

Мой голос прозвучал как финальный удар по крышке гроба. Я смотрела на друга, лежащего в пыли, и чувствовала, как чья-то чужая тяжёлая ладонь без слов опускается на плечо. Такая простая поддержка, но к которой я вовек не смогла бы привыкнуть.

– Идём. У нас действительно мало времени.

И Данте был прав. Луна, что так укоризненно на меня смотрела, практически полностью растаяла в лучах появившегося солнца.

Огонь, что совсем недавно пожирал улицы, уже стих: его угомонили те, кто ещё держался на ногах после ночной резни. Выжившие стражи до этого момента тушили последнюю золу, а теперь с тем же упорством спешили избавиться уже и от нас.

Мы облегчили им работу, уезжая по собственной воле. Ведь ничего другого нам и не оставалось.

На ходу я обернулась напоследок. Ветер хватал меня за плечи, целовал волосы, будто пытался остановить, но я лишь крепче цеплялась за поводья. Мой взгляд нашёл Еву: та ехала следом, тише обычного, но с упрямо ровной спиной.

В этом молчании не было растерянности – только решимость, выточенная из тех жизненных невзгод, что ещё ни разу её не сломили. Подруга не нуждалась в лишних словах. Мы обе знали: дороги назад больше нет.

И потому я дала увезти себя тому, кто без сомнения знал, куда шёл и что ему было нужно. И в этой уверенности – чужой, но пугающе надёжной – я вдруг позволила себе самое редкое из своих состояний: слабость.

Я позволила себе смириться и принять неизбежное. Ведь с каждым шагом коня под его копытом хрустело всё, что я оставляла за собой: мои пустые мечты о доме, вера, что я могу стать кем-то другим.

Мне вновь приходилось смять остатки моей прошлой жизни и выбросить их за спину, чтобы снова нырнуть в неизвестность. Вот только в этот раз я брала с собой ещё и пару попутчиков. Они открывали передо мной дорогу, существование которой я раньше даже не допускала. Дорогу, где не нужно было больше прятаться.

– Ну так… и куда же мы направляемся? – всё же спрашиваю я, когда темп замедляется и тропа сужается между тёмными деревьями.

Глаза Евы в ответ загораются, будто в них отражается уже не ночь, полная ужасов пережитых кошмаров, а пылающий восход, несущий новый день.

– Разве это неочевидно? – произносит она с лёгкой улыбкой на губах, ведь не могла иначе говорить о цели нашего назначения. – В столицу. В город Грёз.

Для неё – родной дом. Для меня – просто точка на карте. Город, имя которого несло вкус чужой мечты, для меня ничего не значащий. Я не знала, что ждёт там. Не строила лишних иллюзий. И всё же была готова ехать хоть в пасть дракона, если это означало, что я не вернусь назад. Не увижу того пепелища, что догорало за спиной по моей вине.

Только вот от себя не убежишь.

От Тьмы – тем более.

И сколько бы миль ни было между прошлым и будущим, пустота внутри, как молчаливый спутник, сидит в тени за моей спиной и шепчет.

Шепчет, что всё это лишь начало.

Глава 10

Утонуть. Сгореть. И снова возродиться.

Я выныриваю из ледяной родниковой воды посреди озера и тут же погружаюсь обратно. Тело дрожит от холода, лёгкие сжимаются до судороги, а сердце бьётся в рваном, безумном ритме. Я не даю себе отдышаться, вновь и вновь ухожу под воду, пока всё внутри не сгорает в этом дыхательном голоде.

Пока не остаётся ничего: ни мыслей, ни страха, ни меня. Только желание – смыть. Очиститься до основания. Стать снова пустой. Сосудом, в который можно будет налить хоть что-то иное, кроме въевшейся под кожу Тьмы.

Со стороны это казалось похожим на истязание, но на деле я просто прощалась с ещё одним долгом. Я никогда не забывала о своих долгах перед кем-либо. И перед рекой, что когда-то приняла меня в ледяные объятия и вырвала из лап смерти, я тоже отчиталась как могла.

По пути сюда мы вытащили русалку из сетей рыбаков – хрупкое, полупрозрачное существо, чей ворох волос был похож на щупальца медузы. Я почти обожглась, разрезая связывающие путы, когда она, освободившись, зашипела испуганно и быстро скрылась под толщей воды.

Позже я также убрала с русла поваленное дерево. Оно лежало, как сломанная кость в глотке, перегородив течение. Поток гудел, хрипел и злился, и я, не без помощи Данте, помогла ему освободиться.

Ну а теперь, после долгого, изнурительного дня пути, я просто плескалась в водах реки и просила меня простить. Я знала, что дальше наши пути разойдутся, и потому так долго пробыла в её бурных водах.

Вода умела быть благодарной, и оттого выходила я из реки продрогшая, но с совершенно кристальным разумом и чистым сердцем. Надолго ли ей удалось смыть с меня всю ту Тьму, что поселилась во мне после прошлой ночи? Я так не думала, но всё же рада была – хоть на короткий промежуток времени – выдохнуть.

Эта ночь была поразительно тихой. Листва шептала влажно и чуть лениво, будто укачивала деревья в полудрёме. А на небе словно кто-то красиво рассыпал манку звёзд. Я спешно переодевалась возле лошадей, с трудом протягивая ткань одежды по всё ещё влажной коже.

Однако аромат дыма и жареного мяса так и манил из глубины лагеря, заставляя поторопиться. Данте готовил ужин – методично, без спешки. Будто не было ни побега, ни смертей, ни моего Становления, которое он помог пережить.

Я уже видела, как огонь красиво ложится на его лицо: тени, переливы, угольные блики. Но он даже не повернул головы, когда услышал мои шаги. Однако я чувствовала его внимание, как чувствуют жар, стоя вблизи костра.

– Заболеешь ведь. И что мы с тобой в дороге делать будем, Эдель? – и не то чтобы упрёк звучит в его словах, скорее интерес: как теперь я буду отвечать на его вопросы?

Я слабо улыбаюсь одним уголком губ, но говорить не хотелось.

До этого момента я молчала больше, чем говорила. Просто спала на его плече в дороге, закрыв глаза и упрямо делая вид, что всё нормально. Пока Ева и Данте болтали, смеялись и привыкали к походной жизни, я всё ещё не хотела признавать вслух, что у меня за спиной сгорела целая жизнь. Очередная.

– Будешь отпаивать своими зельями, что же ещё, – говорю я наконец, тихо и намеренно равнодушно. Так, чтобы разговор не смог вырасти во что-то большее.

Только так я и могла с ним говорить теперь. После той ночи, когда мои пальцы беспечно путались в ворохе сапфировых волос, а его губы так упоительно целовали, словно за этим стояло нечто большее, чем просто страсть. Словно я действительно имела для него значение.

И эта нежность – чуждая, коварная – прорывалась во мне как полынь сквозь камень. И на вкус давала ту же горечь, ведь я не знала, была ли она настоящей или же навеянной дурманом опьянённого от сил разума.

Не важно было вовсе то, как от его голоса замирает пульс. Меня тянуло к нему. Очень тянуло. Но я была готова сжечь его в синем пламени, если он рискнёт просто протянуть ко мне руку.

Меня трясло не от холода, а от самого осознания произошедшего. От воспоминаний, вспыхивающих в голове, как разряды молний, обнажающих всё до костей. От этих обжигающих воспоминаний, доказывающих, что всё это не сон.

Что мы действительно переспали.

Что я осмелилась раствориться в нём, позволив проникнуть в меня не только на физическом уровне, но и сплестись со мной магией, сердцем, самим дыханием.

И, что самое страшное, не из-за желания.

А потому, что я не справлялась.

Потому, что внутри бурлило моё Становление. Потому что сила, копившаяся во мне, была слишком велика и слишком опасна.

И он – тот, кто почувствовал это первым, – стал не моим любовником, а тем, кто удержал меня от самосожжения. Тем, кто не дал моей силе вспыхнуть раньше времени и сжечь дотла целую деревню.

К счастью, орки сделали это за меня.

К несчастью, я решила, что вправе покарать их за это.

Но какими бы благими ни были мои намерения, они привели меня туда, где мы были сейчас. И как бы благородно всё это ни звучало, по итогу мы оказались здесь – посреди глухой чащи, среди шорохов, в тишине.

И в полном, обоюдном молчании о том, что произошло.

И Данте, точно видевший мою внутреннюю, неулёгшуюся бурю, продолжал молчать. Не потому, что не хотел говорить, а потому, что понимал: мне нужно время.

На принятие. На разбор. На то, чтобы рассортировать целую какофонию чувств, среди которых больно и неловко вылезала наружу истина: под всей этой силой, яростью, праведной манией справедливости скрывалась я. Сломанная. Сложная. Слишком чувствительная, чтобы признаться в этом вслух.

Потому сейчас, усаживаясь ближе к тёплому огню, я предпочитаю соседство на поваленном пне рядом с Евой. И подруга моментально оживляется, словно всё это время ждала сигнала, и её голос – звонкий, с лёгкой вибрацией радости – прорывает тянущееся напряжение между нами:

– Это, конечно, какое-то сумасшествие, – щебечет она, – но после этой ледяной воды ты, кажется, и правда выглядишь лучше. А я бы ни за что туда не полезла.

Она смеётся – легко, весело, – как будто всё это всего лишь странное приключение, а не выжженная солью тропа. Я смотрю и чувствую: у неё внутри царит вечное лето. И я завидую этому чуть-чуть. Самую малость.

– Кстати, Данте, а почему ты коверкаешь имя Адель? – вдруг переключается она и игриво щурится. – Ты тоже путаешься в произношении гласных общего и южного языка?

Данте было проще согласиться, чем объяснять подруге весь спектр сложностей, которые были между нами. А я же… я ничего не говорю. Мне больше хотелось слушать и молча наблюдать.

Всё же наша встреча, как и весь прошлый день, были наполнены странными, дикими моментами. И чувства, что бесновались в груди, было сложно облечь в слова. Куда проще с ним было общаться взглядами. В его чёрных, невероятно глубоких глазах я, кажется, слишком легко терялась, а оттого тушевалась и предпочитала пока лишь наблюдать за ним со стороны.

Так я узнала, что мой спутник, вообще-то, действительно заканчивал магическую Академию в местной столице. И даже уже возглавлял один из боевых отрядов армии короны, занимаясь самой грязной работой – зачисткой нежити на прилегающих к столице территориях.

Услышав эти новости, спасённая русалка, что до этого полдня следовала за нами след в след, шустро скрылась под водой и больше не возвращалась. Я при этом лишь слегка усмехнулась и откинулась на локти после сытного ужина, чтобы с наслаждением взглянуть на россыпь звёзд – потрясающе безразличных к нашим судьбам.

– Значит, возле столицы тоже обитает нежить? – всё же спрашиваю я, впервые за вечер позволив себе нарушить молчание, думая невольно о том, что где нежить, там Она. А где Она, там и те, кто посчитает честью сдать меня ей в руки как дар.

И я могла не бояться этого в глухой деревне, где подавляла свою магию практически до мизерной искры. До Становления я была просто тенью, затерянной среди живых.

Но теперь… теперь во мне пульсировала моя собственная Тьма, размером с кратер. Она больше не пряталась в углу сознания, не шептала издалека и уже не вмещалась в ту клетку, куда я пыталась её загонять с детства. Именно поэтому я знала: когда доберусь до столицы, мои риски быть обнаруженной возрастут в разы.

Ведь Тьма жила во многих.

В каждом из нас – тех, в ком жила хоть капля хаоса, – Она оставляла часть себя. Не метафорическую, а настоящую. Яд, что шепчет на ухо, когда весь твой мир рушится. Импульс, что толкает к безумию, когда ты обязан выстоять. Тьма дарила силу, но взамен забирала душу.

Но пугали меня не простые чёрные ведьмы, что шли за Тьмой покорно, как за божеством. Бояться следовало тех, кого Она называла «дочерьми».

Таких, как я.

И на сегодня, насколько мне было известно, у меня уже было одиннадцать сестёр, рождённых в разное время и в разных землях. Но в каждой зрела одна и та же сила, одна и та же кровь. Один и тот же приказ, выгравированный на костях со времен первого вдоха: служить Тьме.

Я же никогда даже имени ни одной из них не знала. Ведь Она держала нас порознь – в разных городах и сёлах, будто боялась, что её осколки вместе могли бы стать чем-то большим. Встречались же мы лишь в ритуальные ночи в её честь – там, где мрак и Тьма непрестанно скрывали лица присутствующих. И потому, даже стоя плечом к плечу, мы всё равно оставались одиночками в толпе. Без имён, без права на близость.

Но всё же я знала: судьбы наши были похожи как одна. Каждая проживала один и тот же путь, только в разных телах, под разными небесами. Нас всех с самого начала, с первых осознанных шагов, подвергали проверке – не единоразово, а постоянно, будто само наше существование было серией бесконечных испытаний на прочность.

Словно мы рождались не для жизни, а для боли. Для Тьмы.

И если смотреть трезво, то после произошедших событий я начинала понимать: Она так сильно хотела заполучить меня не без причины. Я ведь действительно стала опасной. И Данте, судя по его задумчивому, цепкому взгляду, тоже это прекрасно понимал.

Мой вопрос – казавшийся сначала простым – уже почти утонул в водовороте тревожных мыслей. Но Данте этого не знал и потому спокойно мне ответил:

– Хуже. Нечисть живёт в самой столице. Суккубы, оборотни, нимфы – все они приспособились к жизни в городе. Те, кого люди привыкли звать монстрами, давно научились не выделяться среди обычных граждан.

Он делает небольшую паузу, точно пытаясь подобрать слова помягче:

– Однако… иногда случаются неприятные инциденты. И тогда мы обязаны их нейтрализовать. И да, Эдель, ближайшие пограничные леса мы тоже зачищаем, – заплетает маг слова так, что они звучали почти нестрашно.

«Нейтрализовать», «зачистить» – это означает убить и уничтожить, но из его уст это казалось почти милосердием.

…Или же лицемерием.

И я смотрю ему в глаза, не зная, что скрывается в глубине его личных мотивов, спрятанных за этой красивой маской. Мне хочется придвинуться к нему ближе, чтобы он выложил все карты на стол. Чтобы не увиливал, а договаривал то, о чём думал на самом деле, когда наши глаза так надолго пересекались меж огненных всполохов костра.

И, возможно, злилась я вовсе не на него, а на то, что не могла его прочесть. Не могла расщепить его защиту, не могла разложить по полочкам. Всё, что оставалось, – гадать, искать смысл между паузами, снова и снова спрашивать себя:«Почему меня до сих пор к нему так тянет?»

Я больше не могла свалить всё на магию Становления, которая помутила мой разум там, под ивой. Эта отговорка сгорела вместе с той ночью.

Потому и отвожу я взгляд первой, но всё же продолжаю разговор, уводя в другое русло. В тот миг просто не было ни сил, ни желания разбираться в этой трясине. А то, что я ввязалась в него, как в болото, было для меня кристально ясно.

Вот только всё, что мне остаётся в тот вечер, сидя перед костром, чьи языки пламени так отчаянно стремились ближе к небу, – это забыться и позволить себе хотя бы на короткий промежуток времени расслабиться.

Завтра. Я разберусь во всём завтра. Слишком уставшей я была после столь длительной гонки.

Потому и ухожу я спать раньше всех, пристроившись возле одного из деревьев в пыльном, старом спальнике, который откопал для нас в своих завалов Геральд. Он не грел как надо, но всё равно ощущался как щит, хоть и формальный.

Мой взгляд при этом сонно скользнул по изломанным ветвям кустарников, чьи очертания в темноте напоминали её острые когти. Я знала, что там, за плотной стеной листвы, кто-то был. Наблюдал за мной алыми, вечно голодными глазами. Я чувствовала это кожей, но не боялась.

Потому что знала: лучше любых охранных заклятий Данте меня сейчас оберегал сам лес. Я отдала приказ на рассвете – и он покорно подчинился. Но единственным, от чего лес не мог защитить, – была я сама. И потому я лишь сильнее кутаюсь в выцветшее, пыльное полотно спальника, медленно закрываю глаза и проваливаюсь в тишину с единственной, бессловесной молитвой:«Пожалуйста, только без кошмаров».

И, кажется, кто-то меня услышал. То ли богиня, в которую я не верила, то ли сама Тьма, сжалившаяся надо мной на мгновение.

Вот только во сне меня всё равно кое-кто поджидал.

В пространстве, столь противоположном моим привычным кошмарам, что само его существование казалось насмешкой. Потому я с таким недоумением и осматриваю те придуманные облака, что мягкими, невесомыми перинами проплывали мимо моего носа. А я лежала на одном из этих плодов фантазии, буквально паря в лазурных небесах.

А рядом – он.

Маг, которому, как мне казалось, куда больше подошла бы звёздная ночь и вьюжный ветер, нежели это нелепо-сказочное полотно. Его фигура нарушала стройность сна, как капля чернил в молоке.

Но о вкусах не спорят.

И потому я, сдерживая усмешку, лишь спрашиваю:

– Ну и как тебе удалось сломать магический заслон?

– С трудом. Хитроумное плетение, ничего не скажешь, но… я люблю сложные загадки, знаешь ли.

Данте не смотрит на меня. Его взгляд – отрешённый и спокойный – скользит по облакам, будто пытается найти в причудливых очертаниях нечто большее, чем просто вымышленный пейзаж.

Его волосы – тёмно-синие пряди, обычно аккуратно зачёсанные назад, – теперь лежали мягкими, беспорядочными волнами. Даже одежда была не та, что я привыкла видеть днём: мягкая, лишённая чёткости, будто срисованная по памяти, а не с реальности. Всё это заставляло меня всматриваться в него, как в слишком идеальную картинку.

Потому протянутая к нему рука была просто поводом лишний раз убедиться в том, что это точно он. Что это не новая форма иллюзии, не ухищрение Тьмы, решившей сыграть на моей новой слабости.

Но щека под пальцами даже во сне оказалась тёплой. А ещё… забавно, но, кажется, маг едва заметно смутился от моего жеста. И это, как ни странно, подтверждало для меня подлинность происходящего куда лучше любых слов. Я ухмыляюсь, радуясь столь малому.

– Я скучала по нашим вылазкам в Тонкие миры, Данте, – произношу я, садясь рядом. – Однако сейчас мне уже не семь. И облака в небесах я с удовольствием променяла бы на что-то более… приземлённое. Например, на нормальный человеческий сон. Нам ведь ещё целый день предстоит трястись в седле…

Глаза цвета беззвёздной ночи задумчиво осматривают придуманные облака, в которых нам уже не было места, и… Данте меняет антураж сцены без предупреждений, незаметно перетекая из одного места в иное, как часто и бывает во снах.

Теперь мы сидели с магом на диване в весьма уютном кабинете. Деревянные стены, старинные книги, красное дерево в интерьере и массивная дверь, за которой, казалось, начинается другой сон.

Декорации сменились, но напряжение осталось прежним.

– Выспишься в дороге, Эдель. Думаю, нам стоит многое обсудить. Не находишь? – вопрос, повисший в воздухе, я игнорирую, рассматривая высокие стеллажи с книгами и камин невероятных размеров перед нами, дарящий фантомное тепло.

– А здесь всё пропитано роскошью. Не кажется, что это тоже перебор? – я продолжаю язвить из врождённой вредности, совсем не желая говорить на важные темы.

Он, конечно, не ведётся. Только качает головой и произносит безапелляционно серьёзным тоном:

– Я знаю, что встретил во время твоего Становления. Не расскажешь, каким образом ты связана с тем существом, что пришло за тобой?

И вопрос, заданный прямо в лоб, без игр и фальши, как выложенный на стол блэк-джек. Данте думал, что, не мухлюя и ведя честную игру, он обязательно выиграет. Но против того, кто готов в любой момент поджечь все карты, выиграть было невозможно.

Потому я замолкаю вмиг, глушу фарс и смех, но вглядываюсь в бездну напротив дольше, чем мне бы того хотелось. Я предпочитаю сжульничать, ответив на вопрос ещё одним вопросом:

– А что это было за существо, по-твоему, Данте? – спрашиваю я и, сжимая пальцы на подлокотнике, подаюсь чуть ближе. И вижу, как в глубине его глаз что-то шевелится.

Глубоководные твари – чёрные, как сама Тьма, – медленно всплывают на поверхность. Они не бросаются на меня. Ещё нет. Но уже злятся, щерят клыки. Их рычание, глухое, вибрирующее, не нападение, а предупреждение. Мол, ты выбрала не того, с кем можно так юлить. Не тот соперник, в чью бездну можно так долго смотреть и не быть затянутой внутрь.

Я же лишь ухмыляюсь, почти провокационно дразню его. Не признаюсь даже себе, насколько сильно эта бездна влекла меня, манила глубинами, но при этом, казалось, сама не хотела тонуть во мне.

А мои берега были, по моему мнению, куда мельче.

– Нечто, уже давно утратившее человечность. Оболочка, разъеденная силой, которая была ей не по зубам. И…

– …И?

Я продолжаю это нападение без нападения, сокращая между нашими лицами дистанцию так нагло, как вряд ли бы осмелилась сделать в реальном мире. Ведь здесь всё было столь эфемерно, что последующие его слова практически не причиняют боли. Практически.

– Я вижу в тебе отпечаток её силы. Слишком отчётливо, чтобы я мог это игнорировать, Эдель.

То, как я замираю, глядя ему в глаза, практически приговор. Потому что я не могу противостоять ему. Не могла я так просто соврать и сказать: «Тебе показалось».

Потому что я – дочь Тьмы. И намешано во мне было слишком много гремучей смеси, чтобы надеяться, что этот яд не просочится наружу. Оттого я и отстраняюсь от него так резко, нехотя признавая поражение в игре, в которой не собиралась участвовать.

– Это была моя мать, – рублено и кратко признаю я. – Точнее… то, что от неё осталось за века поклонения Тьме.

Голос мой звучит точно засохшая полынь и отдавал даже во сне горечью и злобой. Я отворачиваюсь к огню в камине, и мой взгляд бесцельно скользит по языкам пламени, нарисованным сном – вечным, не знающим ни жара, ни угасания.