Бегущая от Тьмы

Миг осознания, что, скорее всего, я обнаружу рядом с собой труп, бьёт по нервам, словно хлыстом. И этой мысли достаточно, чтобы я сорвалась с места, поднялась на локтях и… с сокрушительной силой впечаталась лбом в чей-то другой лоб.

– Агрх! – взвыла я от боли, инстинктивно отлетая назад и тяжело рухнув обратно на траву.

– Осторожнее, – раздалось рядом сквозь сдавленное шипение.

Данте. Его голос был немного хриплым – то ли от боли, то ли от удивления. Он тоже держался за лоб, качая головой, но в интонации не было ни упрёка, ни раздражения. Я же себе, кажется, бровь даже рассекла – столь сильным и ошеломляющим был удар.

– Всё, спокойно, – повторил он уже тише, замечая это. – Сейчас всё уладим. Дай я посмотрю, – беззлобно, совершенно обычным голосом произносит Данте, вновь приближаясь и протягивая ладони к моему лицу.

При этом руку я перехватываю на лету скорее на рефлексах, чем от истинной неприязни. Просто спустя несколько долгих секунд, когда удалось проморгаться и наконец осознать, что это всё – не бред потрясённого сознания.

Он был действительно жив.

А чёрные, глубокие глаза смотрят с затаённой тревогой. В их бездне едва уловимо пульсируют следы утихающей бури – той самой, что ещё недавно обрушилась на Мать. Я смотрю, а в груди вдруг разрастается нечто, не поддающееся контролю.

– Ты… – я хриплю, пересохшим горлом выталкивая из себя слова. – Ты жив… Данте… Там же… ты…

Фразы распадаются, рвутся на обрывки междометий. Притом что маг, склонившийся надо мной, вначале лишь спокойно выслушал, а потом успокаивающе прошептал:

– Всё уже кончилось, Эдель. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь? Голова ещё болит?

В его голосе – такая простая забота, но она бьёт сильнее молота. Я поднимаюсь с усилием и осторожностью, будто опасаясь, что этот миг может оказаться сном.

Но он здесь. Передо мной. Настоящий.

Мне даже казалось, словно я вновь впервые его увидела. Только на этот раз – новыми глазами. Его аура вихрями вилась вокруг синими плотными клубами, и я видела в них теперь куда больше, чем раньше. А ещё… чувствовала куда больше.

Во мне всё так же горел неумолимый огонь, который больше не обжигал, а скорее дразнил. Он так легко и ярко контрастировал с силой сидящего передо мной парня, что протянутая рука к его щеке – это только порыв любопытства.

Что будет, если смешать две такие взрывоопасные смеси?

Прикосновение выходит робким, осторожным, как будто я касаюсь миража, боясь, что он может исчезнуть. И дрожащие подушечки пальцев скользят вдоль скулы, по щеке, и я вижу, как в этот момент начинает завораживающе сплетаться наша магия.

Ленты Света и Тьмы – синие, фиолетовые, чёрные с серебром – то разлетаются в стороны, то вновь тянутся друг к другу, образуя неведомый узор. Живое переплетение стихий. Симфонию хаоса.

Чёрная радужка его глаз дрожит на грани тьмы, почти исчезая в зрачке. И я ощущаю, как он замирает, превращаясь на один бесконечный миг в живую мраморную статую. А затем…

Моя рука пытается отстраниться, когда сквозь трещины наваждения начинает пробиваться смущение. Но он перехватывает её раньше. Его пальцы обвивают мои, уже не позволяя сбежать так просто.

– Ты спас меня. Опять. И, боюсь, танцем больше не удастся отплатить, да?

Мой голос… он больше не звучал привычно. Он стал другим – ниже, насыщеннее, как будто сквозь него просачивалась сама Тьма, пропитанная лоском и мрачным пороком.

Впрочем, как и каждое моё движение. После Становления всё дышало силой, которую я прежде даже не знала. Точно Тьма, убаюканная тишиной клетки, теперь медленно просыпалась с жадным блеском в моих глазах, едва почуяв свободу.

Я не управляла ею – я утопала в ней, беспомощная в её волнах.

Данте же был той спокойной гаванью, что была нужна мне. Ведь тянуло к нему почти с жуткой безысходностью. И, кажется, маг более чем прекрасно осознавал это.

Стоило лишь податься ближе – на расстояние вдоха, – чтобы уловить знакомый аромат кожи, как остатки разума рассыпались в прах, оставив только жажду.

Вот только нужен он был в тот момент так же сильно, как и я ему. Данте признаётся в этом нехотя, мрачным, хриплым шёпотом, который ревностно желал украсть ветер:

– У меня были корыстные цели. Я хотел тебя, а не танец.

Мой тихий, размеренный вдох. Такой же спокойный выдох, полный абсолютного принятия. Штиль снаружи. Ураган внутри. Пусть сердце в груди предательски заходилось в бешеном ритме сальсы. Я всё равно неотрывно смотрела в полуночные глаза, оттенка цвета моей новой любви.

– Ну так забирай, – шёпотом, просьбой и приказом на выдохе произношу я, даже не задумываясь о своих словах.

Он улыбается и, имея власть, целует меня. А я безропотно падаю в эту бездну, уже тогда точно зная, что без страха смогу коснуться её дна.

Потому что руки его были каким-то извращённым орудием пыток, которому я сдаюсь без боя даже слишком рано. А жар его силы опаляет, почти обжигая так же страстно, как и огонь, которого я больше не боялась.

Мне нравилось гореть вместе с ним.

Оттого мой стон, его рык и неуёмные чувства, змеёй пригретые внизу живота, сжирали любые трезвые мысли. Пальцы бездумно теряются в синих волосах, а его ладони хватают меня за бёдра так, будто и сам он уже не был властен над собой. Мы падаем вместе на выстланную цветами землю, как жертвы собственных инстинктов.

Его прикосновения к бёдрам как скольжение шёлка по телу, как медленный яд. И, растекаясь по жилам, желание душит, доводит до дрожи. Уже тогда я точно знала: не вырвусь из его рук в эту мрачную ночь. Да и не хотела.

И именно это пугало больше всего.

Ведь куда страшнее были не его прикосновения, а моя тяга к ним. А опаснее стали и всех проклятий была нежность его, которая слишком изящно жалила, разоружая меня и заставляя поднять белый флаг. И, глядя на него в тот миг сквозь полуопущенные, застланные пеленой желания ресницы, я видела в нём такого же монстра, каким являлась и я сама.

Вот только этот монстр был настолько созвучен моей душе, что, когда он наконец тянется к подолу платья, я лишь молча подаюсь навстречу, торопливо помогая в ответ стянуть с его плеч рубашку.

И из груди вырывается сдавленный стон, будто весь мир в этот миг вспыхивает и разлетается на осколки, чтобы тут же раствориться во всепоглощающей Тьме. Шелест крон ивы и песни цикад на фоне скрыли это вежливо и тактично. При этом, кто из нас был на той поляне хищником, а кто жертвой, было совсем не ясно.

Всё становится неважным в этот миг. Ибо на деле рычала и изгибалась на излом теперь именно я, словно в том ритме безумия заключалось всё моё проклятое существование.

И, если бы это сплетение тел было партией в шахматы, я бы позволила ему играть мной как фигурой, позволяя любую рокировку, любое движение. Его ход конём – жаркий поцелуй в шею. А я впервые не стремилась к победе, готовая проиграть эту игру с одним громким стоном.

Он замер на моих губах, так и не сорвавшись. Однако последовавший взрыв в ночи, казалось, обязан был уничтожить весь мир. Но Данте предусмотрительно жадно обвивает меня в ответ крепче, глуша и впитывая каждую каплю моей силы до последней.

Оставалось лишь мгновение, чтобы вдохнуть его запах, уткнувшись в грудь, словно в спасительное укрытие, и на ощупь найти себя в этом слепом сплетении жара, Тьмы и дрожащего удовольствия.

Только моя голова всё равно невольно поворачивается к ночному лесу, чьё безмолвие всегда хранило чьи-то тайны. И я прислушиваюсь, пытаясь понять, что мешает мне и дальше так сладко забываться в тёплых руках.

Ведь Данте всё ещё мурлычет что-то мне на ухо, неспешно целует шею, словно хочет зажечь во мне новый пожар, но… меня уже тревожит иной.

Тот, что пляшет на горизонте, в чёрной глотке ночи.

– Огонь. Там… Там деревня горит!

С этим осознанием внутри что-то обрывается. Страсть обугливается в одно мгновение, превращаясь в пепел. А я отстраняюсь от мага не телом, а всей душой, становясь льдом, застывшим в разгорающемся пламени.

И то, что секунду назад казалось счастливым финалом, оборачивается хлёсткой пощёчиной реальности, в которой больше не оставалось места нам обоим.

Глава 9

Страх бьёт под дых, загоняет меня, как затравленного зверя, в тупик. И не вскрикнуть, не вырваться – лишь смириться. Я стою посреди того, что ещё пару часов назад было центральной площадью деревни, а сегодня превратилось в настоящее поле бойни. Камни брусчатки, что прежде помнили праздничный смех, теперь впитывали кровь и пепел горящих домов.

Время замедлило бег в тот миг только для того, чтобы я успела прочувствовать всю гамму чувств, бурю несправедливости и холодное понимание: орки пришли в эту деревню из-за меня.

Это я привела их сюда. Не сумев добраться до меня лично, Она прислала их за мной.

Это осознание въедается в кости холодной ртутью, даже не вызывая слёз: слишком поздно для жалости. Слишком поздно для раскаяния. Из-за меня сейчас страдали те, кто дал мне пусть и временный, но приют.

И синий огонь сам собой вспыхивает на кончиках пальцев, реагируя не столько на опасность, сколько на поднявшуюся в груди неудержимую ярость на нападавших.

Они казались тварями, вылезшими из ночного кошмара: уродливые, перекрученные силуэты, будто сама земля изгнала их из своего чрева. А Тьма, наоборот, приняла их с распростёртыми объятиями, наградив страшной силой.

Сплошные обнажённые мускулы покрыты чёрной, потрескавшейся кожей, местами изъеденной язвами. Из пастей щерились крупные клыки, а их хриплое дыхание отдавало гнилым железом. На некоторых вместо лиц – маски из чужих черепов, притороченные кожаными ремнями. Они несли оружие, будто выкованное в прошлых столетиях: лезвия ржавые, но жёстко зазубренные.

Орки двигались не как бойцы, а как бешеные псы – на четвереньках, рывками, с хрипами и утробным рычанием. Беспощадные, безумные, жаждущие.

Первый – выше меня на голову, с перекошенной челюстью и тяжёлым клинком – бросается ко мне. Его мутные, воспалённые тёмной магией Матери глаза горят тупой жаждой крови. Он открывает рот, словно хочет что-то сказать, но я затыкаю его прямым, беспощадным ударом праведного синего огня. Последняя невысказанная мысль исчезает в гортанном вскрике боли, который звучит для меня как музыка.

Я становлюсь бурей. Смерчем. Стихийным бедствием.

Меня не интересует, сколько их. Я вырезаю их из своей реальности, как чернильные кляксы со страниц. Заклинания срываются с губ, проклиная их за то, что им хватило ума разбить стеклянный фасад моего хрупкого, маленького мира.

Крики и хаос вокруг только подливали масла в огонь безумия. А ноги сами несли меня навстречу смерти. Я вырезала эту гниль со своего пути до смешного легко и быстро, не задумываясь ни о поступках, ни о количестве оставленных за спиной трупов. Всё, что я чувствовала, – это гнев, ярость и силу. Ту, что была так рада сорваться с железного поводка.

И потому в тот миг, когда я разящим ударом снесла голову очередному орку, я ни на секунду не задумываюсь о том, что оставляю за спиной дрожащую, полуживую от ужаса соседку по келье.

Она, застывшая в тени моего поступка, была готова уверовать вновь. Но на этот раз во Тьму.

И, наперекор всем моим стараниям сохранить контроль, с каждым шагом, с каждым сорвавшимся с губ заклинанием, всё настырнее, всё отчётливее в голове пульсировала одна-единственная мысль:

«Она нашла меня. Она нашла меня. Она…»

Нет, так просто, без боя, я сдаваться больше не собиралась. Сбегу вновь – хоть в лес, хоть в горы. Но не позволю убить себя, как тупой скот. Только не теперь, когда я действительно знала, что такое настоящая сила. Я растворилась в ней даже легче, чем просто легко.

Это было то сладкое чувство, когда больше не нужно бояться и трястись над заклинаниями: слова сами срывались с губ смертоносным ядом. Всё было так нативно понятно и просто, словно я играла не с силой Тьмы, а с куклами во дворе. У этих кукол очень звонко ломались кости.

Тьма… Я так боялась её раньше.

Вот только сейчас её когти становились моими, а сила превращалась в верного пса, что грыз глотки по одному приказу. Но в ответ мир вокруг начинал слишком быстро трещать по швам, смешиваясь в кислотный водоворот, в котором реальность теряла чёткие контуры, оборачиваясь сном и бредом.

Всё резко обрывается, будто кто-то вырвал меня из этого прогрессирующего психоза за волосы. На пути – фигура. Не человек, не орк. Нечто. Просто… препятствие.

Я собираюсь стереть его с глаз, как и всех предыдущих, но голос пронзает песню Тьмы, заставляя её раздражённо зарычать:

– Адель, прошу… Тебе больше не с кем сражаться. Всё кончено. Очнись.

Голос его, что прежде распадался на ветер и сухоцветы, стал резким и непреклонным. Он бьёт в грудь, заставляя – впервые – отступить хотя бы на шаг.

И я моргаю медленно, пытаясь сконцентрироваться на форме губ, что видела перед собой. Зацелованные, красивые. Те, что так недавно с упоением меня ласкали, были теперь сжаты в тонкую белёсую линию жуткого напряжения.

Эта мысль отрезвляет с силой леща. И я, зависшая посреди окровавленной улицы в воздухе, на самом деле вновь находилась в непроницаемом куполе его удерживающего заклинания. Почти как животное, запертое в клетке, выставленное публике на потеху. Только вот никто не смеялся.

Копоть забилась в ноздри, а сама я была до нитки искупана в чьей-то крови. Я ничего не видела перед собой до этого момента. Теперь же отчётливо слышу его судорожный выдох – полный такого искреннего облегчения, что становилось страшно. Словно Данте и сам не верил, что меня удастся вернуть.

И тут меня прошибает.

Что такого я могла сделать, что даже он боялся?

Склизкий ком из гари и отвращения к себе застрял в горле. И пусть последнее, что я помнила, – это громкий пульс в висках, голос Матери в темноте и ослепительный гнев, сжигающий моё «я» до развевающегося на ветру пепелища.

Только вот люди этого зрелища явно никогда не забудут. Те самые, что все эти месяцы делили со мной кров и быт. Они теперь смотрели, как мы с магом медленно опускаемся на землю, щедро усыпанную трупами и залитую свежей, рубиновой кровью.

Горожане несмело выходили из уцелевших домов и смотрели на нас. В их глазах не было ни радости, ни облегчения – только чистый, первобытный страх.

Я его знала. Я выросла с ним под боком. Я пила его с молоком матери, которая снова и снова пыталась меня убить. И даже когда меня настигала дрожь отката – та самая, что прокатывалась по всем ведьмам, как солёный хлыст, стоило им пренебречь гранью собственного резерва, – я всё равно не могла не видеть эти взгляды людей. Их тихую, липкую ненависть.

– Так она ведьма! – первой крикнула кто-то из толпы. Голос был женским, надтреснутым от ужаса. Я не видела её лица – да и не нужно было.

Но то, как крепко прижал меня к себе маг, стало настоящим поводом для беспокойства. Что мне орки, если истинную угрозу в этом мире всегда несли в первую очередь сами люди? Здесь можно было бы долго спорить, кто из нас был кровожаднее.

– Да не простая, а чёрная… Видела синий огонь на её пальцах? Явно проклятая девка, не иначе, – вторила ей уже осмелевшая толпа.

И, выхватывая эти фразы из гущи голосов, я замечаю выбежавшего из переулка старосту. Он нёсся с мечом наперерез всем, а изумрудные глаза сияли яростью и решимостью, на которую был способен не каждый.

Я вижу, как он пытается отыскать истину. Но вокруг было слишком много крови. Слишком много страха. И слишком много тех, кто жаждал мести.

– И что вы тут столпились? Посевы горят на южных полях! Живо все туда. Никто не идёт по домам, пока мы не потушим весь огонь! – громогласно рявкнул он на быстро притихшую толпу так, чтобы услышали все.

И под этим твёрдым взглядом ни один из мужчин не осмелился возразить. А вот женщина – вполне.

– Шон, да эта девка, с которой твой сын якшался, ведьмой оказалась! Что же, мы бросим эту дрянь без присмотра?

И было видно, как слова эти ударили по ничего не знающему старосте. Первая его реакция – неверие.

Он лишь фыркнул пренебрежительно и громче прикрикнул на всех, чтобы поторапливались.

Только когда он убедился, что большинство – недовольно бурча себе под нос, но всё же – двинулись на подмогу к окраине, чтобы тушить пожар, он наконец выцепил среди толпы нас с Данте.

Двигаясь к нам неспешно, он задумчиво и оценочно скользил по мне взглядом. Но, казалось, рука мага на моей талии смущала его куда больше, чем мои руки, обагрённые кровью. И он делает свои выводы из увиденного, не желая разбираться во всём досконально:

– Если это правда… лучше вам двоим уйти. Сегодня же… А если ты, Адель, решишь остаться – будь готова к суду. Даже если это всё ошибка, тот факт, что именно из-за тебя пришли в нашу деревню орки, когда не смогли купить у контрабандистов оружие, кажется бесспорным. Поэтому… – Он делает весомую паузу, молча смотря в мои покрывшиеся коркой льда глаза.

И человек, с которым я играла в шахматы зимними вечерами, который доверил мне обучать младшего сына, а старшему я прикрывала тылы на охоте всю зиму, теперь смотрел на меня как на вшивую собаку, которую по глупости приютили в доме. А голос его стал чужим и холодным до хруста:

– Уезжай, Адель. И не возвращайся… Ну а ты, Данте…

–… Обойдусь без ваших наставлений, – сухим, как полынь, голосом отрезает маг.

Я бы хотела что-то сказать: защитить себя, извиниться. Но губы не слушались. Глаза застилал туман. А озноб колотил так, словно среди жаркого лета вновь пошёл леденящий душу снег. И Данте, видя, в каком я состоянии, молча подхватывает меня на руки и уносит прочь.

Он нёс меня сквозь дым всё ещё горящих домов на окраине, словно уносил реквизит со сцены трагедии. А ночное небо опустилось – тяжёлое, надорванное. Задёрнутое кулисой, сшитой из сажи и страха.

А Тьма с хлопьями пепла оседала нам на плечи так же, как медленно опускалось на меня осознание: я так старательно, но тщетно выстраивала новый, крохотный мир, где могла просто жить – неловко, ошибаясь, радуясь случайным мелочам в чужой глуши.

И мне искренне казалось, что всё уже позади, что ужасы остались в той прошлой жизни, за горой. Но теперь я понимала, хоть и не хотела признавать: гниль во мне – это не проклятие. Её было не выжечь никаким огнём.

Эта Тьма внутри была не занозой под кожей, а моей сутью.

Я ведь не заблудилась, я жила в лесу.

И сбежала из него. Сбежала от всего, что знала раньше. Вот только лес-то во мне остался. И, сколько бы я ни старалась, я так и осталась чужачкой, которую разоблачили, стоило лишь раз оступиться. А потом тут же сказали топать, куда и положено.

Жаль, я только не знала куда.

А тут ещё он, до абсурда красивый. И ведь действительно зачем-то тащит за собой, говорит потерпеть немного, что всё будет в порядке.

Однако, когда парень обрабатывает мои раны наспех в своём доме, я даже сквозь туман отката отворачиваю от него лицо.

Не хочу, чтобы он жалел меня. Ни он, ни кто бы то ни было ещё. Жалость – дрянь. Она даёт ложную надежду, что ты кому-то важен, а потом… потом слишком больно было осознавать, что ошибалась.

– Что с ней? – басистый, встревоженный голос новой нотой звучит в пустой комнате, где до этого момента лишь тихо потрескивал камин да толклись сухие травы в пестике. Маг создавал наспех лекарство, но даже я не знала, чем исцелить то, что сломалось во мне с громким треском.

– Предел преодолела практически без осложнений, но… Выждать необходимое время после становления не вышло. Почувствовала опасность и… – голос Данте обрывается, как струна, когда дверь распахивается с резким стуком и в комнату влетает ещё одно темнокожее бедствие.

– Адель! Что с ней, Данте?! – восклицает Ева с широко распахнутыми глазами.

Маг лишь тяжело вздохнул и мрачно качнул головой. Взгляд его недолго метался между нами, после чего он быстро взял ситуацию в свои руки, переходя на её язык:

– Ева, мне нужна твоя помощь. Мы уезжаем с Адель этой ночью. У нас мало времени. Ты можешь сходить в монастырь и забрать её вещи?

– Уезжаете?.. Но как же… А… А можно с вами? – Ева вспыхивает, и её голос ощутимо дрожит от паники. – Не оставляйте меня здесь одну!

И, возможно, из-за прозвучавшей в её тоне обиды я решаюсь заговорить, даже несмотря на тошнотворный жар в венах. Медленно поднимаю на неё глаза – хрупкие, треснувшие сапфиры. Внутри них не было ничего, кроме выцветшей Тьмы.

– Ты же видела синий огонь на улице. И понимаешь, что это значит.

Мой глубокий вдох, и короткое признание:

– Я чёрная ведьма, Ева.

Эти слова падают в тишину, как камни в колодец. И я вижу, как задрожали губы подруги.

Я жду, что она отшатнётся, спрячется за спину Данте или вовсе сбежит, проклиная свою доверчивость. Жду, потому что привыкла. Потому что вся моя жизнь – это путь, на котором от меня уходил каждый, кто заглядывал глубже поверхности.

Вот только высокая, смуглая девушка смотрела на меня кофейными глазами до боли прямо, а потом без тени сомнения подошла и села рядом.

– И что это должно изменить? Ты всё та же девушка, что спасла меня в тот день, когда все остальные хотели отвернуться.

Ева берёт мою руку – всё ещё покрытую алой кровью – и сжимает крепко. Говорила она тихо, но с такой непоколебимой решимостью, что слова казались весомее любой клятвы:

– Ты – моя подруга. И я с тобой до конца.

Её солнечная улыбка была контрастна той Тьме, что жила внутри меня.

Я собиралась сказать правду – простую, уродливую: что я не стою того. Что все дороги со мной вели в тупик. Но я не смогла: меня скрутило от боли, резанувшей с очередной волной отката, пожирающего мои внутренности, как злостная гангрена.

И время снова не то чтобы бесконечно, но так тягуче тянется, назло мне. Даёт смаковать каждый момент, каждый спазм и бесконечную агонию.

Данте пытается отпаивать меня горьким снадобьем, где большая часть – простая водка. Она сжигала горло, но не выжигала боль. Его же голос, нечто сравнимое с дождём, успокаивает, тушит мой внутренний пожар и заставляет верить.

Во что? Я сама толком не знала. Просто следила за ним и думала об одном:

«Если он меня погубит, то так тому и быть».

После снадобья мне стало плевать на мою судьбу. Оттого было так поразительно осознавать, что другим – нет.

Так, когда Геральд уже седлал двух коней, я, наполовину пьяная, наполовину смирившаяся, смотрела на круглую луну, что так стремительно кренилась за горизонт. Когда с иной стороны, словно соперничая с ней в красоте, собиралось всходить алое солнце. Небо же, словно не определившись, кого оно больше любит, рвало себя напополам, позволяя обоим светилам ненадолго украсить собой его шаткий свод.

Жаль, что ненадолго. Потому что на смену одному всегда обязан прийти другой.

Вот и Кайл явился. Узнал всё-таки – и прибежал. С пустыми руками, но меч на перевязи в крови, а сердце, горячее, словно печка, стучало в груди навылет. Отчаянный, смелый, он слишком быстро оценивает обстановку вокруг и тут же бросается смело на лошадей:

– Ты не заберёшь её! Адель, ты не должна…

И взгляд ядовито-зелёных глаз с ненавистью впивается в того, кого он считал виновником всех бед. Вот только не знал он, что кормил всё это время волка в овечьей шкуре.

Я чувствую себя виноватой за это. И оттого бросаюсь наперерез Данте, преграждая тому дорогу и сухо произношу без слов: «Я сама».

– Хорошо, что пришёл. Мне нужно отдать тебе долг, прежде чем я уеду. Позволь самой решить, как именно.

Кайл втягивает воздух, смотрит на приближающуюся меня с непониманием и растерянностью. Потому мне так легко удаётся приблизиться к нему вплотную и, привстав на носочки, поцеловать в сухие губы – со вкусом пепла на языке.

И не думала, что поцелуй со столь светлым и добрым парнем окажется на вкус таким горьким. Однако это был не тот день и не та ночь, когда у нас ещё оставался выбор. И Кайл, словно почувствовав, что это действительно прощание, сам с жадностью впился в мои губы – и тем самым всё больше давал мне прав.

Где мой поцелуй – это лишь способ сказать «прости» за то, что я сделала после. Я собиралась без боли, но вырезать из его души с мясом то, что было похоже на опухоль. То светлое и яркое, что зародилось в его душе при нашей встрече, но теперь, со временем, я была уверена, станет отравлять.

Я не хотела для него этой боли. Не хотела, чтобы он страдал. И оттого я выдираю его чувства, как колючку, не успевшую загнить, – быстро, ловко, с той самой нежностью, что другие называли убийством.

А взамен оставляю нечто иное.

Он был охотником? Значит, теперь он станет лучшим из них. Скорость, слух, лёгкость, умение держать удар – всё, что нужно для того, чтобы один он точно не смог пропасть в этом лесу. А ещё – силы, чтобы не оборачиваться вслед, когда я уеду.