Прародитель: начало

Константин поднял голову от ЭЭГ-монитора, его лицо было белым как мел. – Дмитрий… странные импульсы. В моменты наибольшей ярости при жизни… в мозгу фиксировались мощные, но очень короткие всплески активности. Не похожие на нормальные нейроимпульсы. Как будто… внешний толчок? И в этом участке кожи… – он указал на горячее пятно, – есть слабые остаточные электромагнитные аномалии.

– Получится ли у них противостоять? – я повторил вопрос, глядя на Люка, на ученых, на алую карту мира на терминале. На экране ЕКШЧ уже запрашивал данные у всех, включая "неизвестный уцелевший анклав в Северной Атлантике" – нас. – У ЕКШЧ? С их генералами, политиками, устаревшими доктринами войны против себе подобных? С их непониманием масштаба и природы врага? – Я положил руку на холодный, покрытый костяными пластинами бок «Пловца». – Они будут сражаться. Героически. Отчаянно. И проиграют. Город за городом. Страну за страной… – Мои пальцы сжались на шкуре монстра. – Их война – это задержка. Отсрочка конца. Настоящая война… она начинается здесь. В этой лаборатории. С понимания этого врага. И созданием оружия, способного помочь в убийстве терранских химер.

Тишина в ангаре стала гулкой. Даже Жуков перестал ворчать. На столе лежал не просто труп монстра. Лежал первый фрагмент головоломки Апокалипсиса. Его костяной панцирь, странная "кровь" и аномально горячий участок кожи были немыми свидетелями силы, еще не явившей себя миру, но уже перекраивающей жизнь на Земле. Гонка началась. И отставание ЕКШЧ было уже катастрофическим. А ключ к победе, возможно, лежал здесь, под скальпелями и датчиками, и требовал не пуль, а гениальности. Гениальности, которой у меня должно было хватить. Надеюсь.

Том-1, Глава 12: Кровавый Рассвет над Уральском

Город Уральск встретил рассвет в аду. Не с петухами и скрипом фургонов с молоком, а с ревом сирен, сливающимся в один непрерывный, душераздирающий вой, и с грохотом обрушивающихся зданий. Ночь началась со странных сообщений о нападении стай «огромных крыс» на окраинах. К утру стало ясно – это не крысы.

Первыми пришли «Кроты». Небольшие, размером с крупную собаку, но невероятно быстрые и живучие, с мощными копательными лапами и ртом-буром, усеянным вращающимися хитиновыми пластинами. Они выныривали из-под земли прямо посреди улиц, во дворах, даже в подвалах жилых домов. Их цель была не люди – они рвали водопроводы, газовые магистрали, кабели. Сеяли хаос и панику. Полиция, пытавшаяся отстреливаться из пистолетов и автоматов, несла чудовищные потери – пули лишь отскакивали от крепких хитиновых спин или ранили, не останавливая. Город погрузился во тьму, в холод, погрузился в крики.

А потом пришли они. «Стальные Кроты». Втрое крупнее первых, с бронированной, как у танка, спиной, покрытой наростами природной брони, похожей на спрессованный графит и стальные опилки. Их передние лапы были увенчаны когтями-буравами, способными крушить асфальт и кирпич. Они не копали. Они ломились сквозь. Через стены домов, через заборы заводов, через баррикады из перевернутых автобусов, которые отчаявшиеся жители пытались возвести.

Прямой эфир Москвы (фрагмент): Кадр трясется, снят с вертолета МЧС. Ниже – горящие кварталы, руины школы, по улицам, заваленным обломками и телами, движутся массивные, низкие тени. Раздаются очереди крупнокалибра, взрывы. Диктор (голос срывается): "…повторяем, это не учения! Уральск подвергся нападению неизвестных биологических агрессоров! Воинский гарнизон вступил в бой! Мы видим… Господи… они просто ломают стены домов! Танки! Подходят танки! Один… он бьет по крупной особи прямой наводкой! Попадание! Но… но оно встает! Оно… оно бросается на танк! Когтями… по башне! Еще выстрел! В упор! Теперь убито… Убито. Но их десятки! Они везде! Гражданские… тысячи еще в городе! Эвакуация невозможна! Воздух… воздух насыщен чем-то… вертолету приказали отходить… помехи… камера…" Трансляция прерывается на белый шум, затем на заставку "Эфир временно недоступен".

Уральск. Командный пункт гарнизона (подвал уцелевшей школы). Полковник Громов, лицо в копоти и крови, сжимал рацию так, что костяшки пальцев побелели. – Всем группам! "Барсы" – на перекресток Горького-Ленина! Там давят последний опорный пункт! Поддерживать огнем с крыш ! Не подпускать к зданию! Саперы! Мины! Ставьте все, что есть, на подступах к госпиталю! "Ураганы"! Где мои "Ураганы"?! – Подбиты, товарищ полковник! – крикнул молодой лейтенант, лицо серое от ужаса. – Один "Стальной" прорвался через минное поле… просто… проигнорировал потери ног! Добил гранатометом! Полковник закрыл глаза на мгновение. Он видел, как его солдаты гибли сотнями. Как пулеметные гнезда захлебывались под лавиной мелких «Кротов». Как БМП горели, подожженные какой-то едкой слизью, выплевываемой существами с горбов на спине («Плевунцы», окрестили их бойцы). Он видел, как гражданские, пытавшиеся бежать по открытой площади, были накрыты стаей летающих тварей, похожих на помесь летучей мыши и овода, которые впивались в людей и впрыскивали что-то, превращавшее жертву в пенящуюся массу за секунды. – Остатки 3-го батальона… – голос Громова был хриплым, но твердым. – Контратаку. Отвлекающий удар. Оттянуть их от госпиталя. Хотя бы… на десять минут. Пока эвакуируют детей с верхних этажей. Он знал, что посылает людей на смерть. Но другого выбора не было. Чудо, что город продержался так долго. Чудо, что удалось хоть кого-то эвакуировать на восток на последних исправных БТРах под прикрытием дымовой завесы. Чудо, что хоть какие-то силы остались. Чудо, что один из уцелевших Т-90С экипажа старшины Ковалева подбил трех "Стальных Кротов", стреляя им в "подбой" – уязвимую зону между бронепластинами, найденную ценой жизни двух разведгрупп.

К полудню нападение захлебнулось. Не потому, что монстров перебили. Их было все еще много. Но они… отступили. Словно выполнив какую-то задачу. Ушли под землю, в леса, оставив после себя море развалин, пожаров и трупов. Трупов людей. Десятки тысяч. Военных – почти весь гарнизон. Гражданских – не сосчитать. Город Уральск перестал существовать.

Москва. Бункер. Через 6 часов. Кадры из Уральска (те, что успели передать до падения связи), аналогичные репортажи из разрушенного пригорода Чикаго ("…существа, похожие на бесшерстных медведей с хвостами скорпионов…"), сводки о бомбардировке джунглей Амазонии напалмом ("…пытаясь выжечь гнезда летающих тварей…"), сообщения о панике в Токио после прорыва в метро существ, похожих на бледных гигантских червей… Все это мелькало на экранах перед лицами глав государств или их уцелевших представителей. Лица были пепельно-серыми. В воздухе витал запах пота, страха и отчаяния.

Президент России (или исполняющий его обязанности, связь с Кремлем была потеряна на час в разгар атаки на Москву, отбитой с колоссальными усилиями) говорил хрипло, глядя в камеру видеоконференции: – …Уральск пал. Миллионный город. Гарнизон уничтожен на 90%. Потери гражданских… катастрофические. Подобное – повсеместно. Это не локальная угроза. Это глобальное истребление. Войны между нами… закончились. Сегодня. Сию минуту. Предлагаю создать Единый Командный Штаб Человечества (ЕКШЧ). Полный обмен разведданными. Координация ресурсов. Ученые всех стран – в общий пул. Промышленность – на военные рельсы по единому плану. Оборона периметров уцелевших зон – совместными усилиями.

Предложения были встречены не аплодисментами, а тяжелым молчанием. Затем – короткие, резкие согласия. Американский генерал (Президент погиб при падении вертолета над Лос-Анджелесом) добавил: – Согласовано. И добавляю: Проект "Ковчег" активируется немедленно. Глубокие бункеры. Отбор… – он запнулся, – сохранение генофонда, ученых, специалистов. И… – он сделал паузу, глядя в глаза каждому на экране, – План "Чистилище" утверждается. Если периметр падет… если волна докатится до последних убежищ… тактическое ядерное оружие применяется по наступающим массам. Даже если это… на нашей территории. Повторяю: даже если на нашей территории.

Никто не возразил. Не было времени на споры. Не было сил на прежние амбиции. На экранах все еще дымились руины Уральска. В воздухе бункера, казалось, все еще витал запах гари и смерти. Союз родился не из надежды, а из отчаяния. Его фундаментом стали горы трупов и осознание простой истины: человечество столкнулось с врагом, для которого национальные границы, идеологии и прежние войны – не более чем пыль на пути его неудержимой, чудовищной эволюции. И шанс выжить был лишь в одном: стать единым, безжалостным и готовым на все организмом сопротивления. Или умереть.

Том-1, Глава 13: Запись сержанта

Запись на планшете старшего сержанта Максима Игнатова (Обнаружена в руинах аптеки, ул. Гагарина, Казань)

Шесть месяцев. Полгода с той ночи, когда экраны всего мира вспыхнули кострами Уральска. Отец тогда молча встал, достал с антресолей дедовский СВД, положил на стол. Мать плакала беззвучно, собирая банки тушенки в рюкзак. "Это дойдет", – сказал он. Дошло.

Сейчас сижу на размокшем от крови картоне в углу подвала. Треск "землероев" за стеной – эти твари все глубже прогрызают городскую плоть. Но сегодня к ним добавилось нечто новое…

(Глухой удар, крики сверху) – Макс! Планшет! – Катя, наша медсестра, втискивается в дверной проем, лицо – маска из грязи и запекшейся крови под глазом. – Связь есть! "Грачи" в воздухе! Держимся десять минут!

Десять минут. Вечность. Выглянул в пролом стены:

– Гранаты! Последние! – голос лейтенанта Гурова режет тишину, хриплый от дыма. – Прикрыть детей! Всем огонь!

Дети. В дальнем углу, на окровавленных матрасах. Пятнадцать пар глаз, расширенных ужасом. Сережка, лет трех, все зовет мать. Не знает, что ее разорвало "веретено" утром, когда та выбежала из подъезда за водой. Кишки алели на снегу, как новогодний серпантин.

(Реактивный вой, грохот канонады) – Наши! – Катя дергает меня за ремень разгрузки. Ее пальцы липкие. – Смотри!

*Небо рассекли огненные стрелы. Два Су-35. Элегантные, смертоносные. Ракеты впиваются в скопление "веретен". Вспышки. Клочья плоти, хитина, брызги кислоты взметаются фонтанами. Потом вертолеты – "Крокодилы". Их пушки выплевывают очередь за очередью, кроша "землероев". Гул моторов смешивается с предсмертным визгом тварей. Наши на руинах орут что-то хриплое, радостное и страшное. Даже раненый Сашка, у которого вместо ноги – кровавое месиво, машет автоматом.*

– Выдвигаемся! Пока небо чисто! – Гуров, бледный, но собранный, машет к выходу. – К синему автобусу! Быстро!

Выскакиваем в ад. Воздух – гремучая смесь гари, крови и химической вони. Катя и фельдшер Вовка несут малышей. Я беру Сережу. Он легкий, как пух. Прижимается, весь дрожит. Горячая струйка мочи просачивается сквозь его штанишки, обжигая мне руку.

– Видишь автобус, солнышко? – кричу сквозь грохот. – Там тепло! И… и шоколад есть!

(Зловещий влажный хлюп, потом тишина) – МАКС! СЛЕВА! – вопль Гурова обрывается на полуслове.

Из пролома в стене нашей же аптеки выползает оно: Плетень – Два с половиной метра ростом. Тело – сплетение черных, блестящих жил, как у раздутой туши, и обломков костей, вмурованных в плоть. На спине – три желтых глаза, пульсирующих мерзким внутренним светом. Вместо рук – плети. Толстые, как рукав гидравлики, усеянные костяными шипами и капельками яда.

Одна плеть – свист разрезает воздух – пронзает Гурова через живот. Он повисает на ней, как кукла, глаза остекленевшие от шока. Тварь дергает щупальцем – тело лейтенанта разрывается пополам. Кишки и осколки позвоночника падают в грязь. Вторая плеть – удар сверху. Катина голова исчезает в кровавом тумане. Ее тело, еще дергаясь, падает рядом.

– НАЗАД! В ПОДВАЛ! – реву я, прижимая Сережу так, что он захлебывается от крика.

Но "плетень" уже у автобуса. Один удар – и бензобак превращается в огненный шар. Жар бьет в лицо. Ребята, прикрывавшие выход, становятся живыми факелами. Их вопли сливаются с треском пламени.

Отступаем обратно в ад аптеки. Нас пятеро: я с Сережей, два контуженых бойца с пустыми магазинами, и старик-учитель, прижимающий к груди девочку лет пяти. Его лицо – маска отрешенности. "Плетень" входит в проем. Не спешит. Его глаза ползут по нам, будто пробуя на вкус. Слышно, как с плетей капает густая слизь, смешиваясь с кровью Гурова и Кати на полу.

Сажусь на пол, спиной к холодной стене. Сережу – за спину, прикрывая своим телом. Достаю планшет. Пишу. Пусть знают. Как пахло – гарью, мочой и кровью. Как кричали. Как хлюпала грязь под сапогами в кишках.

Малыш всхлипывает, уткнувшись лицом мне в спину: "Ма-ам…"

– Прости, Сереж, – шепчу я, ощущая, как его слезы горячими точками проступают сквозь ткань моего камуфляжа. – Обещал шоколад… не довез.

Тварь делает шаг. Пахнет гниющим мясом и озоном. Ее плети поднимаются, шипы блестят в тусклом свете, пробивающемся сквозь дыру в потолке. Три желтых глаза сужаются, будто в усмешке. Старик-учитель начинает молиться шепотом. Девочка зажмурилась.

– Прости…

(Запись обрывается. Анализ последнего кадра: крупный план глаза ребенка, полного слез. В отражении зрачка – летящая вниз костяная плеть с шипами.)

Остров-Цитадель. Центр Управления. Оперативный зал "Купол". Через 55 минут.

Холодный свет неоновых ламп выхватывал из полумрака Люка Вангреда. Он стоял перед гигантской панорамой экранов. Картины ада:

Казань – черные столбы дыма над руинами, вспышки пожаров.

Берлин – силуэты "плетней", скользящие по руинам Рейхстага, как спруты по дну океана.

Побережье Калифорнии – изуродованные трупы каких-то гигантских морских тварей, выброшенные прибоем на пляж, усыпанный обломками яхт.

В его руке – планшет Игнатова. Экран показывал последний застывший кадр: детский глаз, а в нем – тень смерти. Громкоговоритель тихо шипел, выводя последние слова сержанта: "Прости…"

Техник (голос сдавленный, как будто боится разбудить мертвых): – Господин Вангред… Четырнадцатый эвакоотряд за последние двенадцать часов. Без вести пропавшие. Скорость продвижения… Они учатся. Координируются. "Плетни" явно управляют стаями…

Люк (не поворачиваясь, голос низкий, безжизненный, как металл): – Протокол "Антиливиафан". Активировать немедленно. Ресурсы – все, что есть.

Главный инженер (шаг вперед, лицо серое от бессонницы): – Сэр… Это потребует отключения внешних куполов! Снижения мощности плазменных батарей на 80%! Мы станем уязвимы! Если волна дойдет сюда…

Люк медленно повернулся. Его глаза – две щели голубого льда – уставились на инженера. На экране за его спиной замерло отражение плети в глазу ребенка.

– Посмотрите на него, – Люк указал на экран пальцем, который чуть дрожал. – Посмотрите на всех них. На Уральск. На Казань. На Берлин. Это – наша уязвимость. Это – наша агония. Купола? – Он горько усмехнулся. – Декорация для театра смерти. Настоящая крепость – там. – Кулак Люка с размаху ударил по проекции острова, показывающей его глубинные слои. – Глубина. Бетон. Свинец. Пятьсот метров. Семьдесят два часа. Не успеем – проиграли. Используйте всех. Роботы. Заключенные. Свои жизни, если понадобится.

На центральном экране замелькали схемы: гигантские шахтные лифты, уходящие в черноту под островом; гермоблоки на десятки тысяч; конвейеры, заваленные мешками цемента и стальными балками. Но Люк не видел схем. Он видел Сережку, дрожащего в руках сержанта. Чувствовал его страх как свой собственный. Словно это его сына сейчас разорвут на куски в подвале аптеки.

– Прости… – прошептал он, не отрывая взгляда от замершего кадра. Не ребенку. Не сержанту. Себе. За то, что не успел. За то, что Цитадель – не спасение, а глубокая, глубокая могила для всего, что еще осталось от человечества.

В оперативном зале воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов и жужжанием серверов, отсчитывающих последние часы старого мира. Воздух был густым от отчаяния и предчувствия конца.

Том-1, глава 14: Запись капрала

Архив Цитадели: Запись #KZ-114 "Последний патруль" (Идентификация: Капрал Джейкоб "Джейк" Митчелл, 1-й батальон 5-го полка морской пехоты, Сан-Диего, Калифорния) (Дата: ~8 месяцев после Уральска)

Шесть месяцев, три недели и… черт, я сбился. С тех пор, как Тихоокеанское побережье начало гореть. Помню, как по ТВ показывали ужас произошедший в Уральск. Папа тогда молча достал ключи от "Шевроле" в гараже. "Поедем к тете Линн в Аризону, сынок". Не доехали. Никто не доехал.

Сейчас сижу в руинах "Старбакса" на углу 5-й авеню. Пол залит сладковатой жижей – не кофе, нет. Это то, что осталось от рядового Ченга после встречи с "Кислотником". Стены плачут конденсатом, а снаружи – этот звук. Как миллион крыльев, режущих воздух. И скрип. Постоянный скрип, будто кто-то точит ножи о бетон…

(Резкий свист, разбитое стекло) – Митчелл! Дерьмо! Они знают, где мы! – Сержант Бэнкс вжимается в стойку кассы, лицо под сажей и кровью белее бумаги. – "Стрижи"! Целая стая! Где наши "Апачи"?!

"Апачи". Обещали час назад. Час в этом аду – вечность. Выглянул в выбитое окно:

– УБИРАЙТЕСЬ ОТ ОКОН! – орет лейтенант Ариэс, ее голос – хриплый рупор отчаяния. – ВСЕ К ЗАДНЕЙ СТЕНЕ! ОГОНЬ ПО ТЕМНОТЕ!

Темнота шевелится. Над руинами банка напротив кружит стая. "Стрижи". Не птицы. Размером с большую собаку. Тела – обтянутые синеватой, пергаментной кожей, крылья – костяные спицы, обтянутые пленкой, как у летучей мыши, но с острыми, как бритва, краями. Морды – вытянутые, с пастью, полной игл. И глаза… фосфоресцирующие зеленые точки. Они ныряют в развалины, вытаскивают… куски. Человеческие куски. Молча. Только свист крыльев и хруст.

– Дети! В подсобку! СЕЙЧАС! – Ариэс толкает к двери горстку дрожащих фигурок в рваной одежде. Маленькая Лиззи, лет пяти, в моем свитере – он ей до пят – цепляется за ногу Бэнкса. Ее брат, Томми, лет восьми, молча смотрит на пол, где пятно Ченга медленно растекается. Их маму "Кислотник" растворил у них на глазах утром, когда вышла на улицу, услышав крики людей. От нее остались только пузыри в луже розовой слизи.

(Гул турбин, разрывы вдали) – НЕБО! – кто-то орет. – ЭТО F-18!

*Два "Супер Хорнета" проносятся над крышами, как ангелы мести. Ракеты "воздух-земля" вгрызаются в стаю "Стрижей". Вспышки, клубы перьев, обрывков кожи и костей. Зеленые фосфоресцирующие брызги – их кровь? – падают дождем, шипя на бетоне. Потом появляются они – "Апачи". Их 30-мм пушки гремят, как молоты Тора, выкашивая "Стрижей" строчками трассирующих снарядов. Грохот смешивается с пронзительными визгами тварей. Наши на развалинах орут "ООО-РАА!", но в голосах больше истерии, чем триумфа.*

– Все к школе! Там точка эвакуации! – Ариэс, прихрамывая (ее нога ниже колена – кровавое месиво после встречи с "лезвием" "Стрижа"), указывает в сторону полуразрушенного здания школы. – Бэнкс, Митчелл – детей! Остальные – прикрытие! ДВИГАЕМСЯ!

Вываливаемся на улицу. Воздух – смесь гари, окиси металла и сладковато-кислого запаха крови "Стрижей". Бэнкс несет Лиззи, я – Томми. Он не дрожит. Он окаменел. Смотрит куда-то внутрь себя. Руки у меня липкие – не знаю, от своей крови или Ченга. Томми легкий, но кажется тяжелее свинца.

– Видишь школу, парень? – кричу ему в ухо сквозь рев вертолетов и визг. – Там… там мороженое будет! Ванильное! (Ложь… Последнее мороженое я видел полгода назад. Оно растаяло у меня в руке, когда мы хоронили маму).

(Глухой, влажный ШЛЕПОК, потом тишина) – ДЖЕЙК! СТОП! – вопль Ариэс превращается в булькающий стон.

Из люка посреди улицы, будто из пасти гигантского слизня, выползает ОНО: Поглотитель. Масса. Три метра в высоту, пять в ширину. Тело – полупрозрачная, пульсирующая розовато-серая слизь, сквозь которую видны недопереваренные обломки машин, куски арматуры и… черепа. Много черепов. Нет ног – оно просто течет, оставляя за собой шипящий, разъедающий бетон след. Сверху – десятки щупалец-хоботов, каждое с круглым, беззубым, но жутко всасывающим ртом. И посреди этой массы – три черных, как смоль, треугольника, светящихся тусклым фиолетовым светом. Знак. Проклятый знак.

Один хобот – плюется струей желтой жижи. Попадает Ариэс в лицо. Кислота шипит. Ее крик обрывается, когда плоть и кости черепа растворяются за секунды. Голова… просто исчезает. Тело падает, шея дымится. Другой хобот – хватает рядового Дэвиса, затягивает его в слизь. Он кричит секунду, бьется, потом его просто втягивает внутрь. Пузыри. Он становится розовым пятном в массе твари.

– НАЗАД! В "СТАРБАКС"! – реву я, прижимая Томми так, что он хрипит.

Но "Поглотитель" уже у школы. Он накрывает здание, как живое цунами. Слизь обволакивает стены. Слышен ужасающий звук – растворяющегося кирпича, металла и… криков. Криков тех, кто ждал спасения внутри. Школа буквально тает, как сахар в воде, под фиолетовым светом треугольников.

Отступаем обратно в кофейню. Нас четверо: я с Томми, Бэнкс с Лиззи (она ревет, зарывшись лицом ему в грудь), и старик в разорванном костюме, который мы нашли в подвале – бывший бариста? Он молча смотрит на слизь Ченга. В руках – пустая кружка с логотипом. "Поглотитель" заползает в проем. Он не спешит. Слизь булькает. Хоботы с всасывающими ртами шевелятся, как щупальца спрута, выискивая добычу. Запах – как в гигантском желудке. Кислота, гниль и сладковатая вонь разложения.

Сажусь на пол, спиной к холодной плитке. Томми – за спину, прикрывая. Достаю планшет. Пишу. Доклад в ВАШИНГТОН. Как пахло кофе и смертью. Как визжали "Стрижи". Как кричала Ариэс. Как таяла школа. Как Лиззи плачет.

Малыш за моей спиной не плачет. Он тихо шепчет: "Мама хотела ванильное… она любила ванильное…"

– Прости, Томми, – шепчу я, чувствуя, как его дыхание горячее и прерывистое у меня на шее. – Обещал ванну… не получилось. Тварь делает "шаг" вперед. Слизь накатывает волной. Хоботы тянутся к нам. Бэнкс прижимает Лиззи, закрывая ее голову руками. Старик-бариста роняет кружку. Она разбивается с жалким звоном.

– Прости…

(Запись обрывается. Анализ последнего кадра: крупный план руки Томми, сжимающей край капральского камуфляжа. В отражении стеклянного осколка на полу – нависающая масса слизи с фиолетовыми треугольниками и щупальца, тянущиеся к камере.)

Остров-Цитадель. Центр Управления. Оперативный зал "Купол". Через 3 часа 17 минут.

Тот же холодный свет. Тот же Люк Вангред. На экранах – новые картины ада:

Сан-Диего – полурастворенные небоскребы, покрытые розовато-серой биопленкой.

Лондон – стаи "Рэтлингов", роящиеся вокруг Биг-Бена, как мухи вокруг падали.

Токио – гигантские слизеподобные следы, пересекающие город, словно шрамы.

В его руке – два планшета. Левый – застывший детский глаз из Казани (Игнатов). Правый – рука Томми, сжимающая камуфляж, и отражение Поглотителя (Митчелл). Громкоговоритель выводит последние слова обоих:

Казань: "Прости, Сереж… Обещал шоколад… не довез."

Сан-Диего: "Прости, Томми… Обещал мороженное… не получилось."

Ученный (голос – надтреснутый шепот, почти молитва): – Господин Вангред… Треугольные сигналы. Они… они иные. Не спирали. Но энергетическая сигнатура… та же. Просто… эволюционировала. Адаптировалась. Они не просто мутируют. Они специализируются.

Люк Вангред смотрит на два экрана. На два детских лица – одно в отчаянии, другое в оцепенении. На две тени смерти – костяную плеть и щупальце из слизи. Его пальцы сжимают планшеты так, что трещит пластик. В его глазах, уже познавших ужас, теперь живет нечто новое: ледяное, вселенское отчаяние. Он понимает. Это не война. Это уборка. И человечество – мусор.

Тиканье часов в зале звучит как отсчет до удара гильотины.

Том-1, Глава 15: Пламя Надежды и Чаша Яда

Локация: Остров-Цитадель "Рассвет", Подземный Исследовательский Сектор "Гефест".

Время: год после падения Казани.

Воздух в лабораторном секторе «Гефест» был всегда одинаковым: стерильно-холодным, с едкой ноткой озона, формалина и… страха. Не того громкого страха перед химерами за стенами, а тихого, въедливого, как ржавчина. Страха перед тем, что творят здесь, в герметичных камерах под бронестеклом. Страха перед цифрами на мониторах, которые могли в любой момент сорваться в пике. Страха перед взглядом Дмитрия Радена, который стоял за смотровым окном Испытательного Блока «Тартар» и смотрел, как умирает третий за сегодня испытуемый.

– Серия «Гамма». Испытуемый 19. Мужчина. 32 года. Бывший шахтер. Крепкое здоровье до… – голос доктора Воронцова, главного архитектора кошмара под кодовым названием «Арес», звучал в динамиках монотонно, как заезженная пластинка. Но под этой монотонностью бушевал фанатичный огонь. Он жаждал прорыва. Ценой неважно чего. – Введение сыворотки модификации «Дельта-7»… 08:14. Начало фазовой реакции… 08:16.

За стеклом, в клетке, опутанной датчиками и энергетическими полями, корчился человек. Не доброволец. Осужденный. Убийца или мародер – не важно. Его тело было единственной валютой в этой игре. Мышцы вздувались под кожей, как перекачанные шланги. Кожа лоснилась потом и кровью, сочащейся из лопнувших капилляров. Он выл. Не кричал – выл. Долгим, животным, разрывающим душу воем агонии, заглушаемым звукоизоляцией. На мониторах скакали кривые: температура – 42.3, давление – зашкаливало, нейронная активность – хаотичные пики безумия.