Прародитель: начало

– Мышечная гипертрофия на 180%… – бормотал Воронцов, впиваясь в экраны. – Но ЦНС… не справляется. Смотрите, тремор переходит в судороги…

– Остановите это, чёрт возьми! – рявкнула Елена Соколова, биолог. Ее лицо за маской было зеленым от тошноты. Она сжала спинку кресла до побеления костяшек. – Он же мучается! Это же пытка!

– Пытка – там, снаружи, Елена Петровна! – Воронцов не отрывался от данных. – Там химеры рвут людей на куски. Там «Плетни» размазывают детей по стенам! Каждая его мука – шаг к оружию, которое спасет тысячи! Заткните сентименты!

Испытуемый 19 дернулся на столе, как под током. Из его рта хлынула пена, розовая от крови. Глаза закатились, оставив только белки. Показатели сердца превратились в ровную линию. Над головой замигал зловещий красный крест.

– Фиксация времени смерти… 08:22, – произнес Воронцов без тени сожаления. – Причина – массивный геморрагический инсульт на фоне экстремальной гипертензии и нейронального коллапса. Серия «Дельта-7»… провал. Утилизировать образец. Подготовить Испытуемого 20. Модификация «Дельта-8». Увеличить дозу стабилизатора нейротрансмиттеров на 15%.

– Боже… двадцатый… – прошептал молодой лаборант, отвернувшись. Его трясло. – Мы же монстры…

Дима не шелохнулся. Он стоял, как изваяние, в тени смотровой галереи. Каждая смерть за стеклом била в его виски ледяной иглой. Архив подкидывал холодные данные: статистика смертности при разработке биомодификаторов в падших цивилизациях, схемы нейронных коллапсов, молекулярные формулы ядов, которые они вливали в людей под видом спасения. Знание не заглушало запаха смерти – сладковато-кислого, как испорченное мясо, – доносившегося через вентиляционные решетки. Он видел лица осужденных перед вводом сыворотки. Не раскаяние. Дикий, животный страх. И тупую покорность скота, ведомого на убой. Он чувствовал их агонию, как эхо собственной боли при использовании силы Прародителя. Цена. Вечная, проклятая цена.

– Почему не используешь знание? – прошипел он сам себе, глядя на труп, который уносили санитары в черных мешках. – Почему не дашь им формулу? Спас бы их…

Ответ был прост и ужасен. Он пробовал. Неделю назад. В отчаянии, глядя на смерть Испытуемого 12. Он сосредоточился, прорвал дамбу сознания, вырвал из Архива обрывок молекулярной цепочки – возможный ключ к стабилизации. Впихал его в голову Воронцову во время совещания. Результат: доктор схватился за голову с диким воплем, из его носа хлынула кровь, он бился в припадке два часа. А Дима провалился в черноту на сутки, с температурой под 42 и кровотечением из ушей. Архив был динамитом в глиняном горшке его человеческого мозга. Одно неверное движение – и он убьет и себя, и тех, кто рядом.

Потому он стоял здесь. Молча. Сжимая руки в кулаки, чтобы не дрожали. И смотрел, как его люди, его «Архитекторы Рассвета», превращаются в таких же монстров, как и те, что за стенами. Только их монструозность была в белых халатах и цифрах отчетов.

Испытуемый 24. Женщина. Бывший медик. Укравшая лекарства из госпиталя в осажденном городе. Сыворотка «Дельта-11». Реакция началась неожиданно «удачно». Мышечный корсет уплотнился без гипертрофии. Рефлексы ускорились. Показатели мозга – в зеленой зоне. Воронцов ликовал, его глаза горели.

– Видите?! Прорыв! Она адаптируется! «Дельта-11» – стабильна! – он стучал костяшками пальцев по столу.

Испытуемая 24 сидела на краю стола, дыша часто и поверхностно. Она смотрела на свои руки – сильные, жилистые. Потом подняла взгляд на смотровое окно. Не на Воронцова. На Диму. В ее глазах был не восторг, а ужас. Чистый, первобытный ужас.

– Что… что со мной? – ее голос был хриплым, чужим. – Я… я чувствую… пустоту. Где… где страх? Где… где я?

Потом началось. Сначала легкий тремор губ. Потом – подергивание мышц лица. Потом – дикий, нечеловеческий визг. Она вцепилась руками в голову, рванула волосы клочьями. Кровь заструилась по лицу из царапин. Она билась головой о стол. Металлический стол гнулся под ударами.

– Контроль! Седативные! Максимальная доза! – орал Воронцов.

Укол не подействовал. Женщина вскочила. Ее движения были стремительными, как у зверя. Она рванулась к бронестеклу, била в него кулаками с глухим стуком. Кости трещали, кожа на костяшках слетала кровавыми лоскутами, но она не останавливалась. Ее глаза, налитые кровью, безумные, искали Диму.

– ВЫ! – она выла, брызгая слюной и кровью на стекло. – ВЫ СДЕЛАЛИ! ВЕРНИ! ВЕРНИ МЕНЯ! БОЛЬНО! ПУСТОТА! ПУСТОТА ВЕЗДЕ!

Она рванулась к датчикам, вырывая провода из тела. Синяя искра ударила из разорванной изоляции. Ее тело дернулось в садистском танце, застыло на мгновение, потом рухнуло на пол. Дымок потянулся от обугленной груди. Запах горелого мяса смешался с озоном.

Мертвая тишина в лаборатории. Только шипение отгоревших контактов. Воронцов медленно опустился на стул. Его лицо было серым.

– Нейронный сдвиг… – прошептал он. – Непредвиденный… Эмоциональная составляющая… стерта. Остался… базовый инстинкт. И агрессия. Полный провал.

Елена Соколова выбежала из зала, прижав ладонь ко рту. Слышны были звуки рвоты в коридоре. Лаборант плакал, уткнувшись лицом в стол.

Дима закрыл глаза. Образ женщины, бьющейся в безумии о стекло, горел на сетчатке. «Пустота везде». Как у Люка. Они создали биологическое оружие, которое убивало душу раньше, чем давало силу. Ирония была горше желчи.

Они собрались в кабинете Воронцова – скрившемся от чертежей, пробирок и конспектов с кровавыми пометками. Воздух был спёртым, пропитанным отчаянием и потом. Даже Воронцов выглядел сломленным. Его фанатичный огонь потух, сменившись серой усталостью.

– Мы исчерпали варианты, Дмитрий Михайлович, – он развел руками. – «Дельта», «Гамма», «Омега»… 37 смертей. 8 случаев необратимого помешательства. Мы улучшаем тело, но ломаем мозг. Нейрохимия… она слишком сложна. Слишком… хрупка. Мы не боги.

– Боги бы не тратили столько дерьмового материала, – хрипло сказал Жуков, инженер-химик, вечно недовольный и пахнущий самогоном. Он тыкал грязным пальцем в молекулярную схему на экране. – Весь ваш «стабилизатор» – хуйня! Он латает дыры, но фундамент – говно! Надо не стабилизировать, а ломать и строить заново! Но для этого… – он зловеще усмехнулся, – …надо знать, что строить, да? А мы тыкаемся, как слепые котята в дерьме.

– А что вы предлагаете, Виктор Семёнович? – спросил Дима тихо. Его голос резал тишину, как лезвие. – Сдаться? Пустить химер на остров? Пусть сожрут твою жену в инженерном секторе? Твоих детей в школе под куполом?

Жуков побледнел, сглотнул. Закусил губу, но не сдался: – Предлагаю не делать из людей таких же уродов, как твари снаружи! Эта сыворотка… она не спасение. Она другое проклятие!

– Она – единственный шанс, – Дима встал. Боль в висках нарастала, но он игнорировал ее. Он видел карту мира в Командном Центре. Видел, как гаснут последние зеленые огоньки. Времени не было. – 37 смертей… Они не зря. Их боль… их пустота… это плата за знание. Мы знаем, что не работает. Значит – ближе к тому, что сработает.

Он подошел к доске, заваленной формулами. Взял маркер. Его рука дрожала. Архив бушевал за стеной сознания, предлагая миллионы путей, каждый – минное поле для его мозга. Но он должен был. Не впихивать знание в других. Направить. Подсказать. Рискуя собой.

– Нейрохимия… – он начал, проводя линию между двумя сложными молекулами. Голова закружилась. – Вы правы. Стабилизаторы – костыли. Надо не латать, а… переключать. Создать мост. Не между старой нейрохимией и новой силой. А… в обход. – Он нарисовал схему, похожую на шунт. Маркер скрипел. – Использовать не подавление, а… перенаправление энергии аномального метаболизма. В буфер. В… – он искал слово, чувствуя, как нос наполняется теплой влагой. Кровь. – …в резервный контур. Чтобы всплески силы не сжигали мозг, а… питали его. Усиливали. Синхронизировали.

Он умолк, опершись о доску. Кровь капнула с кончика носа на схему, расплываясь алым пятном. Мир поплыл.

– Резервный контур? – Воронцов вскочил, его глаза снова загорелись. Он схватил лист бумаги, начал строчить формулы. – Энергия метаболизма… не враг, а ресурс? Шунтирование избытка… в когнитивные центры? Это… боже, это же… – Он посмотрел на Диму с немым вопросом: Откуда?

– Это – гипотеза, – перебил Дима, вытирая кровь рукавом. Голос хриплый. – Проверьте. Модификация «Омега-Зеро». Основа – «Дельта-11». Добавьте катализатор перенаправления энергии по схеме… – он ткнул пальцем в кровавое пятно на доске, – …здесь. Дозировку… считайте сами. Я не алхимик.

Он вышел, не дожидаясь ответа. Ему было физически плохо. Но хуже было другое. Он только что подписал смертный приговор Испытуемому 38. Или… дал шанс? Разницы он уже не чувствовал. Только липкую тошноту и холод пустоты за стеклом «Тартара».

Двое суток кошмара. Воронцов не спал. Его команда – тоже. Колбы, реакторы, центрифуги гудели непрерывно. Запах химии вытеснил запах смерти. Новая сыворотка – густая, мерцающая странным перламутром – была готова.

Испытуемый 38. Мужчина. 25 лет. Десантник, осужденный за неподчинение приказу и убийство мародера, грабившего детский приют. Взгляд – пустой. Принял свою участь.

– Введение «Омега-Зеро»… 14:03, – голос Воронцова был хриплым, но твердым.

Все замерли. Дима снова стоял за стеклом. Его кулаки были сжаты так, что ногти впивались в ладони. Кровь. Боль. Якорь в реальности.

Сначала – ничего. Потом знакомый тремор. Вздутие мышц. Испытуемый застонал. Сжался. На мониторах поползли вверх кривые метаболизма, температуры. Воронцов схватился за край пульта.

– Стадия гипертрофии… Стабильна?! Нейроны… не перегружены?! – он не верил своим глазам. – Энергия… перенаправляется! Смотрите! Активность коры… растет! Упорядоченно!

Испытуемый 38 разогнулся. Не рывком боли, а плавно, как просыпающийся хищник. Он поднял руку. Сжал кулак. Мускулы играли под кожей, но без чудовищного вздутия. Он повернул голову. Взгляд… был острым. Сосредоточенным. Без безумия. Без пустоты.

– Ощущения? – спросил Воронцов через динамик, голос дрожал.

– Тепло… – ответил Испытуемый. Голос ровный, чуть глуховатый. – Сила… много. Голова… ясная. Очень ясная. – Он сжал металлический поручень койки. Толстый прут согнулся, как пластилин, без видимого усилия. – Контроль… есть. Полный.

В лаборатории взорвался гул. Крики, смех, слезы. Соколова рыдала, обняв Жукова, который тупо улыбался, вытирая пот со лба. Воронцов стоял, как истукан, потом медленно опустился на стул, закрыв лицо руками. Его плечи тряслись.

Прорыв. После 38 смертей. После озер крови и горы трупов. Они сделали это. «Арес» работал.

Дима не радовался. Он смотрел на Испытуемого 38. На его ясный, холодный, нечеловечески расчетливый взгляд. На согнутый прут. Эта сила… она не была человеческой. Это был инструмент. Острый, смертоносный, лишенный сомнений. Как Люк. Как он сам, когда приказывал.

Он отвернулся от стекла. В отражении увидел свое лицо. Бледное. С темными кругами под глазами. С каплей запекшейся крови под носом. И с тем же холодным, древним огнем в глубине зрачков.

Пламя надежды зажглось. Но чаша яда, из которой они пили, чтобы до него добраться, была выпита до дна. И отравление было необратимым. Они создали Защитников. И убили в себе что-то последнее, человеческое. Ради шанса выжить в аду, который сами и помогли создать. Цикл замкнулся. Железный Рассвет начинался с этой новой, страшной силы.

Том-1, Глава 16: Железный Рассвет

Сыворотка «Арес» работала. Первые «Защитники», выходившие из лагерей адаптации, были ходячим доказательством. Их движения – плавные, наполненные скрытой силой. Взгляды – острые, лишенные лишних эмоций, но и без пугающей пустоты первых неудач. Они патрулировали стройплощадки, и даже самые жестокие надсмотрщики из «Сияющей Стражи» сторонились их, чувствуя инстинктивную угрозу. Сила была здесь. Осязаемая. Пугающая. И она требовала нового порядка.

Стройка Цитадели кипела как гигантский, грязный рак. Основные стены под куполом «Рассветный Щит» были почти готовы – серые громады бетона, увенчанные стальными шипами и гнездами плазменных батарей «Гнева Рассвета». Но внутри этих стен царил хаос. Лагеря беженцев – «добровольцев» – превратились в рассадники отчаяния, болезней и злобы. Слухи о сыворотке, о странной смерти в лабораториях «Гефеста», о бездушной эффективности Люка Вангреда и его ставленника, Дмитрия Радена, бродили по узким улочкам временных бараков, смешиваясь с вонью немытых тел и дешевой баланды.

Искра упала в пороховую бочку у Склада №7. Группа грузчиков, измотанных до предела 18-часовой сменой под дождем, отказалась разгружать очередную баржу с цементом. «Хватит!», «Мы не скотины!», «Хлеба дайте!» – кричали они, бросая ломы на мокрый асфальт. Надсмотрщик, туповатый громила по кличке «Бородач», не стал разбираться. Плеть со свинцовым наконечником взметнулась, опустилась на спину ближайшего протестующего. Кровь брызнула на мешки. Крик боли. И это стало сигналом.

Лавина гнева обрушилась на «Бородача». Его сбили с ног, затоптали. Солдаты «Стражи», пытавшиеся пробиться, были отброшены градом камней и обломков кирпича. Бунт, как пожар, пополз по Складам. Запылали бочки с мазутом. Стройматериалы летели в охрану. Кто-то выкрикнул: «К Каменному Дворцу! К Вангреду! Пусть видит!».

Толпа, несколько сотен отчаявшихся, остервенелых людей, хлынула к административному ядру Цитадели – бывшему особняку Люка, теперь укрепленному и прозванному «Каменным Дворцом». Они несли колья, ломы, горели яростью и голодом. На их пути встал заслон.

Не обычная «Стража». Первый Отряд «Защитников». Десять человек в черной тактике без знаков различия. Без шлемов. Их лица были спокойны. Слишком спокойны. Как у хищников перед прыжком. Командир отряда, бывший капитан спецназа по имени Гордеев (теперь просто «Защитник Альфа-1»), шагнул вперед. Его голос, усиленный сывороткой, прогремел как удар гонга, заглушая рев толпы:

– Остановитесь. Приказ Верховного Канцлера. Разойтись. Сейчас.

– Пошёл на хуй, ублюдок! – заорал рослый мужик в рваной телогрейке, размахивая ломом. – Мы люди! Не скот! Нам есть нечего! Работать невмочь! Долой Вангредовскую свору!

Толпа рванула вперед с рёвом. Гордеев не дрогнул. Его рука сжалась в кулак. Просто кулак. Он двинулся навстречу лавине не с автоматом, а с этим кулаком. Первый удар – в грудь кричавшего мужика. Раздался жуткий хруст ломающихся рёбер. Мужик взлетел на два метра назад, сметая трех человек. Второй удар – локтем в висок другого нападавшего. Череп хрустнул, как яичная скорлупа. Третий – ребром ладони в горло. Хрящ раздавился с мокрым чавканьем.

Это был не бой. Это был разгром. Десять «Защитников» врезались в толпу, как раскаленные ножи в масло. Их движения были молниеносными, экономичными, смертоносными. Кости ломались. Шеи выкручивались. Тела отбрасывались, как тряпки. Никакой ярости на их лицах. Только холодная, расчетливая эффективность. Они не убивали всех подряд. Они калечили первых рядов, сея панику. Лом, занесенный над головой Гордеева, он просто перехватил и согнул пополам одной рукой, прежде чем вогнать обломок в живот нападавшему.

Через три минуты площадь перед «Каменным Дворцом» представляла собой ад. Стоны раненых. Крики ужаса. Трупы и окровавленные, корчащиеся в грязи тела. Толпа, охваченная животным страхом, бежала, давя друг друга. «Защитники» стояли посреди бойни, лишь слегка запыхавшиеся. На их черной форме не было ни царапины. Гордеев стряхнул капли крови с костяшек.

– Утилизировать, – произнес он ровно. – Бунтовщиков – в карантинный блок. Тяжелораненых – в лазарет. Мёртвых – в печь.

На следующий день, под хмурым, низким небом, на Главной Площади Цитадели (ещё не достроенной, но уже залитой бетоном) собрали всех. Всех, кого смогли согнать под дулами «Стражи» и под недремлющим взглядом «Защитников», расставленных по периметру. Десятки тысяч грязных, испуганных, ненавидящих глаз смотрели на высокий помост.

На нём стоял Люк Вангред. Его лицо было привычной маской. Рядом – Дима Раден, Верховный Канцлер Королевства Рассвета (титул был объявлен час назад указом за подписью Люка). Дима выглядел бледным, но собранным. Его глаза, холодные и глубокие, скользили по толпе, видя не людей, а ресурс, угрозу, инструмент.

Люк поднял руку. Тишина упала мгновенно, налипшая страхом. Его голос, усиленный динамиками, звучал ровно, без эмоций, как диктор автомата:

– Вчерашний бунт – преступление против Рассвета. Против вашего же будущего. Но… – он сделал паузу, запрограммированную Димой. – …не вся вина на бунтовщиках. Вина – на тех, кто забыл долг. На тех, кто сеял страх и жестокость вместо порядка.

По его знаку на помост втащили пятерых надсмотрщиков «Стражи». Среди них – громилу, сменившего убитого «Бородача». Их лица были синими от побоев, руки связаны за спиной. Толпа замерла. Ненависть сменилась жадным любопытством.

– Эти люди, – голос Люка резал тишину, – злоупотребляли властью. Истязали тех, кого должны были защищать. Их жестокость – не порядок. Это хаос. И он породил вчерашний хаос.

Дима шагнул вперед. Его голос, тише Люкова, но не менее слышный, полный странной, убедительной тяжести:

– Мы строим не просто стены. Мы строим Королевство. И в Королевстве должен быть Закон. Для всех. Сила «Защитников» – не привилегия для расправ. Она – щит для вас. Эти же… – он кивнул на связанных надсмотрщиков, – …использовали силу как плеть. За это – одно наказание. Смерть. Во имя Закона. Во имя Рассвета.

Никаких судов. Никаких оправданий. По команде Гордеева двух надсмотрщиков подтащили к виселицам, спешно сколоченным у края помоста. Петли. Толчок. Хруст. Дёргающиеся тела над оцепеневшей толпой. Троих остальных – бросили на плаху. Топор палача (им был мрачный «Защитник») взметнулся, опустился. Три раза. Три глухих удара. Три откатившихся головы. Кровь хлынула по желобу в чан, поставленный у подножия. Запах меди и экскрементов ударил в нос.

Толпа молчала. Шок сменился тупым ужасом. Потом – странным, гнетущим облегчением. Палачей казнили. Значит, Закон есть? Значит, и для них есть защита? Ложь была гениальной в своей циничности.

– Боль и страх прошлого не оправдывают жестокость, – продолжал Дима, глядя на отрубленные головы без тени сожаления. – Но они объясняют строгость сегодня. Мы на краю пропасти. Химеры не дремлют. Чтобы выжили ВСЕ, нужен порядок. Железный. Но СПРАВЕДЛИВЫЙ. – Он сделал паузу, давая впитать ложь. – С сегодняшнего дня: Рабочий день – 12 часов. Два часа – на еду и отдых. Паёк – увеличен. Хлеб, каша, раз в три дня – мясные консервы. Открываются бани. Раз в неделю – обязательная помывка. Дети до 14 лет – освобождаются от работ. Создаются школы-интернаты при Академиях Восхождения. Там их накормят, научат ремеслу… дадут шанс стать больше, чем их родители.

Последняя фраза ударила, как ток. Шанс? Для детей? В толпе пронесся шепот. Глаза, полные ненависти, смягчились на мгновение. Отчаяние дало трещину, в которую пробился луч грязной надежды.

– Порядок. Работа. Хлеб. Будущее для детей, – Дима поднял руку, как оратор древности. – Это – Рассвет. Его строим мы. Вместе. Строго, но справедливо. Преступивший Закон – умрет. Верный – получит шанс. Для себя. Для своих детей. За Рассвет!

– ЗА РАССВЕТ! – рявкнули «Защитники» и «Стража» хором. Залп голосов, как выстрел.

Толпа, после секунды замешательства, подхватила. Сначала робко. Потом громче. Не от восторга. От страха. От облегчения, что покарали «плохих». От крохи надежды на хлеб и будущее детей.

– ЗА РАССВЕТ! ЗА КАНЦЛЕРА! ЗА КОРОЛЯ!

Люк Вангред стоял неподвижно. Его лицо не выражало ничего. Он был флагом. Пустым флагом, на который молились.

Том-1, Глава 17: Идиллия из Камня и Лжи

Три года. Три года за непробиваемым куполом «Рассветного Щита», под которым вырос не просто город-крепость, а карикатура на утраченный мир. Цитадель Рассвета дышала ровным, механическим ритмом отлаженной машины. Широкие авеню, обсаженные генномодифицированными хвойными, не желтевшими никогда. Аккуратные кварталы жилых «кластеров» – не дворцы, но и не бараки. Школы Академий Восхождения, где чистые дети в униформе зубрили науки и ремесла под бдительным оком «Наблюдателей». Фонтаны, бившие отфильтрованной водой. Рынки, где по карточкам «Фундамента» выдавали сбалансированный паек, а Дворянство и «Архитекторы» могли позволить себе излишества из глубоких хранилищ. Мир. Стабильный. Предсказуемый. И насквозь фальшивый, как декорации спектакля, где главный режиссер знал, что за кулисами – лишь пустота и сталь.

Апартаменты Верховного Канцлера Дмитрия Радена располагались на верхнем ярусе Центрального Шпиля. Вид отсюда был впечатляющим: весь город-крепость, как на ладони, утопал в искусственном свете под куполом, имитирующим смену дня и ночи. Но сам зал… огромный, отделанный темным деревом и полированным камнем, напоминал не жилище, а тронный зал в миниатюре. Здесь пахло не жизнью, а озоном систем очистки и властью.

Семья сидела на неудобных, хоть и дорогих креслах, расставленных полукругом. Как на приеме. Анна Раден, мать, казалась еще более хрупкой, ее руки, вечно вязавшие что-то, сейчас лежали неподвижно на коленях. Михаил Сергеевич, отец, смотрел в окно, его лицо, покрытое сетью глубоких морщин, было непроницаемым. Катя, младшая сестра, превратившаяся из девчонки в строгую девушку в форме лаборанта Академии, нервно теребила край платья. Андрей, брат, поджарый и подтянутый, в тренировочном костюме «Кандидата в Защитники», смотрел на Диму с плохо скрытым восхищением и ожиданием. И Дарья. Она сидела чуть поодаль, прямая, как клинок. Ее лицо было бледным, глаза – темными безднами, в которых бушевал вулкан под тонким слоем льда. Она не смотрела на Диму. Смотрела сквозь него.

Дима стоял перед ними, в строгом темном костюме Канцлера, без знаков отличия. Он чувствовал тяжесть этих взглядов. Тяжелее брони Цитадели. Три года молчания. Три года отчуждения, смягченного лишь редкими, натянутыми встречами. Он знал, что они слышали. О казнях. О «Железном Рассвете». О том, как его «Защитники» душат любое инакомыслие в зародыше. Как он правит железом и страхом, прикрываясь идиллией.

– Спасибо, что пришли, – начал он, и его голос, обычно такой твердый в зале Совета Графов, звучал неуверенно, с хрипотцой. Он не садился. Не имел права. – Я знаю… три года. Это долго. Слишком долго, чтобы молчать.

Он сделал шаг вперед, его пальцы сжались в бессильных кулаках. Архив молчал. Никакие знания вселенных не помогали здесь.

– Я принес извинения, – выдохнул он, глядя в первую очередь на Дарью, потом на родителей. – За все. За ложь вначале. За страх, который вы испытывали. За ту боль и отчуждение, что были между нами. За то, что видели во мне чудовище. И… за то, что я им иногда был. – Он замолчал, переводя дух. Ком в горле мешал говорить. – Я не прошу прощения за Цитадель. За порядок. За стены, которые вас защищают. Это… было необходимо. Как хирургу необходимо резать, чтобы спасти. Мир снаружи… он мертв. Выжили только крысы в норах да твари, которым этот ад – дом. Мы – последний огонь. И я… я подбрасывал в этот огонь всё, что мог. Даже если это была грязь. Даже если это была кровь. Даже… если это была моя душа.

Михаил Сергеевич медленно повернул голову. Его глаза, мутные от возраста, но все еще острые, впились в сына. – Необходимо… – он произнес слово с горькой усмешкой. – Это слово много крови оправдало, сынок. И много душ сломало. В том числе… твою, похоже.

Анна тихо всхлипнула, прикрыв рот рукой. Катя опустила глаза. Андрей нахмурился. Дарья не шелохнулась. Но лед в ее глазах дал трещину. Появилась влага. Ярость? Боль?

– Я не оправдываюсь, отец, – сказал Дима тверже. – Констатирую. Мы живы. Вы – здесь. В тепле. В безопасности. Катя учится. Андрей… готовится стать сильнейшим. – Он посмотрел на брата. – Дарья… работает, помогает. Это – факт. Достигнутый ценой, которая… да, возможно, была слишком высока. Но теперь… – он сделал широкий жест, охватывая окно с видом на иллюзорно-спокойный город. – Теперь стройка закончена. Машина запущена. Теперь можно… попытаться быть не только эффективным. Но и… человечным. Попытаться залечить раны. Начать с вас. С самых главных.

Он подошел к столу, взял медицинский кейс. Открыл. Пять автоинжекторов. Синергетическая сыворотка «Рассвет-Омега» – усовершенствованная, безопасная версия «Ареса». Жидкость внутри мерцала мягким золотистым светом. – «Рассвет-Омега», – произнес он. – Подарок. Искренний. Необходимость… осталась в прошлом. Это – выбор. Ваш выбор. Сила. Здоровье. Десятилетия, если не века, активной, яркой жизни. Без старости. Без немощи. Шанс увидеть, что будет после этого ада. Вместе. Сильными.

Тишина стала густой, как смола. Дима видел, как у Андрея загорелись глаза. Мечта кандидата в Защитники – стать одним из них. Получить силу. Катя смотрела на инжектор с любопытством ученого и страхом девушки. Дарья… наконец подняла взгляд на Диму. Прямо. Вызывающе.