Прародитель: начало

– Семья… – выдохнул я, каждое слово давалось как ножевой удар в горло, сквозь хрип и кровь. – Мценск… Улица Садовая, дом 17… Отец… Михаил Раден… Мать… Анна… Брат… Андрей… Сестра… Катя… – Имена вырывались, как пули, окровавленные. – Найди… Привези… Сюда… Живыми… Безопасно… СЕЙЧАС! – Пауза, глоток кровавого воздуха. Голова раскалывалась. – И… Тула… Педагогическое училище… Дарья Соколова… Ее тоже! Быстрее! – Последнее слово сорвалось на крик.

Люк кивнул с той же пугающей, бездумной покорностью. Механизм, запущенный командой.

– Будет сделано. Немедленно. – Он повернулся к охранникам, его голос внезапно обрел привычную командирскую интонацию, но теперь она служила мне. – Вы слышали? Мценск. Тула. Эти имена и адреса. Абсолютный приоритет. Используйте все ресурсы. Лучшие группы. Самолеты, вертолеты, БТР – что угодно, что летит и едет быстрее. Доставьте их сюда. Живыми и невредимыми. Любой ценой. Сейчас же! – Приказ был отточен, как клинок.

Охранники, все еще находящиеся под остаточным влиянием моего приказа, но сбитые с толку резкой сменой тона хозяина, резко кивнули. Ни вопросов, ни удивления. Профессионалы, получившие четкий приказ. Они быстро вышли, один уже доставал спутниковый телефон, отдавая резкие, лаконичные команды в микрофон.

Последняя ниточка, связывающая меня с реальностью, оборвалась. Черные пятна слились в сплошную, бархатную тьму. Боль достигла апогея, превратив череп в раскаленный тигель. Я почувствовал, как подкашиваются ноги, как тело становится ватным и невесомым. Не в силах сопротивляться, я провалился в бездну, не успев даже почувствовать удара паркета. Последнее, что просочилось сквозь накатывающую волну небытия, был голос Люка, уже лишенный всякой эмоции, звучащий как голос идеального секретаря-исполнителя, обращенный куда-то в пустоту кабинета: – Вызовите доктора. Немедленно. И приготовьте комнату в восточном крыле. Гостю требуется… уход.

Тьма поглотила все. Первый вассал был куплен дорогой ценой. Игра шла по-крупному.

Том-1, Глава 6: Закладка Первого Камня

Сознание возвращалось медленно, будто сквозь толщу теплой, вязкой воды, нагруженной свинцом. Сначала – ощущение мягкости. Невероятной, пуховой мягкости под спиной, непривычной после колючего матраса в общаге и жесткого сиденья «десятки». Потом – запахи. Чистого, крахмального белья. Резкого, лекарственного антисептика. И… чего-то глубокого, дорогого – полированного дерева, воска, кожи. Дорогой склеп.

Тишина. Глубокая, неестественная, нарушаемая лишь легким фоновым гулом – не холодильника, а мощных систем жизнеобеспечения где-то в стенах. Ни сирен. Ни грохота. Только тиканье дорогих часов. Где?

Я открыл глаза. Плавные линии высокого потолка с лепниной. Теплый, золотистый свет настольной лампы с темным абажуром. Я лежал в огромной кровати, утопая в белоснежном белье, в просторной комнате, оформленной в сдержанных, но кричаще роскошных тонах: темное дерево панелей, глубокий бордовый ковер, тяжелые портьеры. Окна были закрыты плотными, непроницаемыми шторами. Воздух – чистый, стерильно-кондиционированный, лишенный жизни. Бункер класса люкс.

У кровати сидели двое. Пожилой мужчина с умными, усталыми глазами за очками и врачебным чемоданчиком из темной кожи на коленях. И… Люк Вангред.

Он сидел в кресле из темной кожи, прямо, как солдат на параде. Его рыжие волосы были аккуратно зачесаны, но на лице лежала глубокая тень усталости, синяки под глазами. Ярко-зеленые глаза были прикованы ко мне. В них не было ни прежней властности, ни раздражения, ни даже привычной иронии. Была… ожидающая покорность. И глубокая, неосознанная растерянность, как у человека, очнувшегося после гипноза и не понимающего, почему он здесь. Его пальцы нервно перебирали ручку кресла.

– Он приходит в себя, – тихо сказал доктор, заметив движение моих век. Он наклонился, посветил мне в глаза маленьким фонариком. Луч резал. – Как себя чувствуете? Головная боль? Тошнота? Где болит?

Голова гудела, как улей после удара дубиной, но острой, рвущей боли не было. Слабость – да, вселенская слабость, как после десятилетнего поста. Каждый мускул ныл. И сухость во рту, словно я глотал пыль пустошей. Я попытался приподняться. Тело не слушалось. Доктор мягко помог, ловко подложив под спину дополнительные подушки из шелка. Прикосновение было профессиональным, безликим.

– Вода… – прохрипел я. Голос – чужая скрипучая пила.

Доктор тут же поднес к моим губам стакан с трубочкой. Прохладная чистая вода показалась нектаром богов. Я сделал несколько жадных глотков, чувствуя, как она обжигает пересохшее горло.

Люк Вангред встал. Он подошел к кровати, его движения были четкими, но… механическими, лишенными привычной энергии, пластики хозяина жизни. Он смотрел на меня не как на пациента или незваного гостя, а как на командира, ожидающего приказа или объяснения. Голос вассала, признавшего сюзерена.

– Доктор Константин, – представил он врача глухим, ровным голосом. – Лучший из доступных. Он сказал, что сильнейшее нервное истощение. Обезвоживание. Крайнее физическое переутомление. И… следы носового кровотечения. Значительного. – Он умолк, его взгляд стал вопросительным, почти умоляющим. В нем читалось: Кто вы? Что вы со мной сделали? И что теперь? Но губы произносили лишь: – Вам необходим покой. Питание. Время.

Я сделал еще глоток воды, собирая разрозненные мысли. Адреналин отчаяния схлынул, оставив после себя ватную слабость и холодную, стальную необходимость контролировать ситуацию. Я посмотрел прямо в его ярко-зеленые глаза, в которых теперь жила моя воля, как тюремщик в камере.

– Люк, – мой голос все еще был слаб, но в нем появилась та самая сила, что заставила его подчиниться. – Семья? Дарья? – Каждое слово требовало усилия.

– В пути, – ответил он немедленно, без колебаний. Голос ровный, лишенный интонаций, как у диктора. – Команды исполняются. Самолет в Мценске уже приземлился. Группа обеспечения… – он чуть запнулся на слове «захвата», – …в Туле. Взяли адреса под контроль. Через несколько часов они будут здесь. В безопасности. Я выделил охрану и отдельные помещения в западном крыле. – Он выдержал паузу. – Все будет сделано, как вы приказали.

Облегчение, теплое и огромное, разлилось по груди, смешиваясь с горечью от метода. Первый шаг. Они будут живы. В этот раз. Ценой сломанной воли этого человека. Я кивнул, чувствуя, как тяжело дается даже этот жест.

– Хорошо, – выдавил я. – Очень хорошо. Но… – я сделал паузу, глядя ему в глаза, – пусть везут сразу на остров. На «Цитадель». Сюда.

Люк замер, ожидая продолжения. Доктор Константин с профессиональным, но пристальным интересом наблюдал за нами, его умные глаза за очками скользили с моего изможденного лица на напряженную фигуру Вангреда, явно чувствуя странную, натянутую динамику между оборванцем и могущественным хозяином дома. Эта покорность Люка не укладывалась в привычные рамки.

Дверь в комнату приоткрылась. На пороге замерли они. Мама – Анна Раден, ее лицо было бледным, с красными, опухшими от слез глазами, но в них горел огонь облегчения и материнской тревоги. Отец – Михаил Сергеевич, стоял чуть сзади, его крепкие, привыкшие к маслу и металлу руки сжаты в кулаки, взгляд суровый, оценивающий, полный немых вопросов. Рядом – Катя, младшая сестра, прижимала к груди потрепанного плюшевого медведя, ее глаза были огромны от страха и непонимания. И Андрей, младший брат, пытался выглядеть стойким, но нижняя губа предательски дрожала. За ними маячила фигура Дарьи – ее темные глаза не выражали облегчения, только глубокое, настороженное изучение. Она смотрела не столько на меня, сколько на Люка, на роскошь комнаты, на доктора. Ее взгляд был острым, как скальпель.

– Димуль! – Мама сорвалась с места, подбежала к кровати, не обращая внимания на Люка и доктора. Ее теплые, шершавые от работы руки схватили мою, сжимая с почти болезненной силой. – Живой! Родной мой! Как ты? Что с тобой? Кровь… – ее пальцы коснулись запекшейся корочки под моим носом, глаза наполнились новыми слезами.

– Ничего, мам, – попытался я улыбнуться, но получился лишь болезненный оскал. – Живой. Все… нормально. – Ложь давила грудь камнем.

– «Нормально»? – фыркнул отец, шагнув вперед. Его взгляд скользнул по Люку, по роскоши. – Слушай, сынок, это…– он махнул рукой вокруг, – где мы? Кто этот… – он кивнул на Люка, не зная, как обратиться, – человек? Как мы здесь оказались? Нас втолкнули в какие-то машины с вооруженными ребятами… как скот! Говорили, ты здесь. Что к тебе летим. Но как? Почему?

Люк автоматически повернулся к отцу, его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то – ожидание команды? Я едва заметно мотнул головой: Молчи. Он замер.

– Пап… – я начал, голос хрипел. – Это… Люк Вангред. Он… помог. У него связи. Спасли нас всех. Потому что… я попросил. – Еще ложь. Горечь на языке. – Война… везде. Здесь безопасно. Остров. Цитадель.

– Попросил? – Катя прошептала, прижимая медведя. – Но как… ты его знаешь, Дима? Ты же… механик. – В ее голосе – чистое, детское непонимание.

Андрей вытаращился на Люка: – Вы… вы тот самый? Из телевизора? Миллиардер? Это ваш остров? Круто!

Дарья не произнесла ни слова. Она стояла чуть в стороне, ее взгляд прилип ко мне. Не к Люку, не к роскоши. Ко мне. И в ее глазах не было ни облегчения, ни детского восторга Андрея. Была настороженность. Глубокая, холодная настороженность. И вопрос. Один, огромный вопрос: «Кто ты?». Она видела разбитого парня в общаге, а теперь он лежит в хоромах, а магнат смотрит на него как солдат на генерала. Диссонанс. Он висел в воздухе, густой и невысказанный.

– Все объясню, – пообещал я, избегая взгляда Дарьи. – Позже. Когда… окрепну. Когда все будут здесь. – Я посмотрел на Люка. – Еда. Им. И… покажи им их комнаты. Обеспечь всем.

– Будет сделано, – Люк кивнул с той же пугающей, бездумной покорностью. – Немедленно. – Он повернулся к моей семье, и в его голосе внезапно появились привычные, командные нотки, но теперь они служили мне. – Пожалуйста, пройдемте. Вас ждут апартаменты. Питание будет подано. Вам нужно отдохнуть после перелета. – Его жесты были вежливыми, но безжизненными, как у хорошо запрограммированного андроида.

Мама не хотела уходить, но отец, бросив на меня еще один тяжелый взгляд, взял ее под руку. – Пойдем, Анна. Дай парню отдышаться. Видишь, еле живой. Разберёмся. Позже.

Они пошли за Люком, который уже открывал дверь. Катя и Андрей, оглядываясь, последовали. Дарья задержалась на мгновение. Ее глаза встретились с моими. Ни слова. Только этот немой вопрос, висящий между нами, острый как бритва. Потом она развернулась и вышла, закрыв дверь беззвучно.

Доктор Константин взял мою руку, накладывая датчик давления. – Сильное истощение, – повторил он, глядя на показания. – Но жизненные показатели стабильны. Вам нужен сон. Питательный бульон. Минимум суток двое покоя. – Он посмотрел на меня поверх очков. – Стресс… колоссальный. Видимо, дорога была адской. И… воздействие на нервную систему. – Он явно имел в виду не только дорогу. Кровь из носа, состояние ступора, в котором меня привезли – все говорило о чем-то большем.

– Да, доктор, – согласился я, закрывая глаза. Адской. И это только начало. – Спасибо.

Он что-то еще пробормотал о капельнице, но я уже почти не слышал. Тело требовало отключки. Но разум, разум Прародителя, уже сканировал обстановку. Через приоткрытое окно доносился не только гул систем. Доносились другие звуки: отдаленные окрики команд, лязг металла, гул тяжелых двигателей где-то внизу, на причале или в доках. Цитадель не спала. Она готовилась. К обороне. К войне. К выживанию в мире, который рушился за ее пока еще невидимыми стенами.

Я спас их. Притащил в эту железную люкс-крепость. Но карточный домик лжи уже трещал по швам. Дарья видела. Отец сомневался. Люк был сломанной игрушкой. А где-то там, на материке, уже ползла тень Химер, и часы, отсчитывающие время до первого удара по острову, тикали в моей голове громче любых дорогих часов. Пробуждение в Цитаделе было не концом кошмара, а лишь первым шагом в новую, еще более опасную игру. И ценой входа в нее стала душа Люка Вангреда. И моя собственная – следующая на кону.

Том-1, Глава 7: Остров. Первые Тени

Тишина после комы была обманчивой. Она не была пустотой Сердца Безмолвия. Она была густой, тяжелой, пропитанной гулом генераторов, лязгом металла, криками прорабов и стоном земли под ковшами экскаваторов. Воздух в небольшой, но прочной комнате в восточном крыле особняка Люка пах не стерильностью, а лекарственными травами (мать принесла), пылью стройки и подспудным запахом страха.

Дима стоял у узкого, пуленепробиваемого окна, опираясь ладонями о холодный подоконник. Тело, это хлипкое человеческое вместилище, все еще ныло. Голова – чугунный шар, налитый свинцом боли. Каждый нерв оголен. Каждый звук – удар по вискам. Но хуже боли была… слабость. Унизительная, всепоглощающая слабость после космического могущества. Он чувствовал Архив, пульсирующий где-то в глубинах, за толстой стеной сознания. Океан знаний, запертый в хлипкой плоти. Одно неосторожное движение мысли – и боль вернется, смывая все.

За окном бушевало рождение крепости. Остров Люка, некогда ухоженный частный рай, превращался в гигантский муравейник под серым, низким небом. Бухту забило баржами с ржавой арматурой и мешками цемента. На скалистых берегах росли первые, корявые еще стены из серого бетона. В небе с ревом проносились тяжелые транспортники, сбрасывая контейнеры с техникой, людьми, припасами. Солдаты в камуфляже без опознавательных знаков – наемники Люка, первые костяк «Сияющей Стражи» – гоняли толпы оборванцев с лопатами и тачками. «Добровольцы». Беженцы, спасенные из первых волн хаоса на материке ценой лояльности. Их лица были серыми от усталости и безысходности, спины согнуты под тяжестью гравия. Над всем этим висел гул, пыль и запах – солярка, пот, море и страх.

Дверь скрипнула. Дима не обернулся. Узнал шаги. Тяжелые, неуверенные.

– Дима? – голос матери, Анны, дрожал. – Доктор Константин разрешил вставать? Ты… как?

Он медленно повернулся. Мать стояла на пороге, заламывая руки в переднике, запачканном землей с гидропонных грядок, что она устроила в теплице. Ее глаза, обычно теплые, были огромными, полными немого ужаса. За ней маячила тень отца, Михаила. Его лицо, обветренное, с навсегда впавшими щеками после Мценска, было каменным. Но в глазах – та же буря: облегчение, что сын жив, и глубокая, невысказанная тревога. Что-то в Диме было не так. Страшно не так.

– Живой, – хрипло ответил Дима. Попытался улыбнуться. Получилось криво, как оскал. – Крепчаю. А вы? Как тут?

– Живем, сынок, – Михаил шагнул вперед, его голос был грубым, как наждак. – Тепло. Еда есть. Не бомбят. Пока. – Он кивнул в окно. – Ад кромешный, но строятся. Люк… твой Люк… он всех гонит, как каторжных. Солдаты его – сволочи, плетками работают. Двоих вчера забили насмерть на плацу, за «саботаж». Саботаж – упал человек, сил не было. – В голосе отца прозвучала старая, солдатская ярость.

– Михаил! – шикнула Анна, бросая испуганный взгляд в сторону двери, будто Люк мог подслушать. – Они… они спасли нас. Вытащили из того ада. Дали кров…

– И загнали в новый, Аннушка! – рявкнул отец, но тут же смягчился, видя, как жена вздрагивает. – Ладно. Не о том. Главное – ты на ногах, сын.

Дима почувствовал, как подкатывает тошнота. Не от боли. От вины. От лжи. Они думали, их спасли по доброте душевной? Благодаря его «технической консультации»? Он посмотрел на руки отца – руки механика, вечно в масле и ссадинах, теперь дрожащие от бессилия и гнева. На лицо матери – измученное, но цепляющееся за последнюю соломинку надежды.

– Люк… он делает, что должен, – выдавил Дима. Голос звучал чужим, плоским. – Чтобы выжить здесь. Все мы. Правила сейчас… другие. Жесткие.

– Жесткие? – раздался новый голос с порога. Резкий, как удар стекла. Даша. Она стояла, прислонившись к косяку, руки скрещены на груди. Ее лицо было бледным, глаза – темными провалами, в которых горел холодный огонь. Она смотрела на Диму не как на спасшего ее возлюбленного, а как на опасного незнакомца. – Это не правила, Дима. Это рабство. Люк… он не человек. Он ходит, говорит, отдает приказы, но внутри… пустота. Как заводная кукла. И все здесь его боятся. Как и тебя.

Тишина в комнате стала звенящей. Анна ахнула, прикрыв рот рукой. Михаил мрачно смотрел на дочь парня, не отрицая. Дима почувствовал, как стена между ним и Архивом дрогнула. Хлынул ледяной поток знания: психологические профили, признаки ментального воздействия, статистика бунтов в замкнутых системах под давлением. Боль ударила в висок, как раскаленный гвоздь. Он сжал зубы, не давая стона вырваться наружу.

– Он делает то, что необходимо, Даша, – повторил он, вкладывая в голос всю остаточную твердость Прародителя. Это сработало. Даша слегка отпрянула, но не опустила взгляд. – Чтобы стены выросли. Чтобы химеры не сожрали нас, как тех… на материке. Чтобы у тебя, – он посмотрел на мать, на отца, – у Кати, у Андрея был шанс.

– А какой ценой, Дима? – прошептала Даша. Ее голос дрожал. – Ценой их душ? Твоей? Ты… ты стал другим. Совсем. С того дня, как мы приехали. Твои глаза… иногда в них смотришь, и кажется, там не ты. Что случилось в Москве? Кто ты на самом деле?

Вопрос повис в воздухе, тяжелый, как гиря. Дима увидел, как родители смотрят на него с новым, леденящим ужасом. Правда? Сказать им, что их сын – сосуд для древнего божества, видевшего конец вселенных? Что Люк – его марионетка, чью волю он сломал? Они сойдут с ума. Или сдадут его ученым Люка как образец для исследований. Или просто сбегут обратно в ад, лишь бы не видеть этого.

– Я тот, кто вас спас, – ответил он, и в голосе зазвенела сталь, чужая, нечеловеческая. – И будущий той цене… вы не готовы. Доверьтесь. Или уйдите. Но назад пути нет. Там – смерть. Здесь – шанс. Суровый. Кровавый. Но шанс.

Он отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Слышал, как мать тихо всхлипнула. Как отец тяжело вздохнул. Как шаги Даши удалились – быстрые, резкие. Дверь захлопнулась.

Дима прижал лоб к холодному стеклу. За окном, на плацу перед строящимися казармами, разыгрывалась очередная сцена ада на земле. Двое «добровольцев» – мужчина и женщина, тощие, в лохмотьях – упали под тяжестью бетонной балки. Надсмотрщик из «Стражи» – здоровенный детина с лицом, изуродованным шрамом – подошел, не спеша. Не слова. Плеть с свинцовым набалдашником взметнулась и опустилась со свистом. Удар по спине мужчины. Тот взвыл. Удар – по женщине, пытавшейся прикрыть голову. Кровь выступила на серой ткани.

– Вставай, падаль! – рявкнул надсмотрщик, пиная мужчину сапогом. – Или сдохнешь тут же!

Рядом проходил патруль «Стражи». Солдаты равнодушно смотрели вперед. Никто не вмешался. Таков был закон Рассвета. Выжимай из людей все, пока не сломаются. Цемент, сталь, стены – любой ценой. Скорость – превыше жизни.

И тогда Дима увидел его. Люк Вангред. Он шел по краю плаца, сопровождаемый двумя тенистыми охранниками. Его рыжие волосы, обычно как знамя, были тусклыми. Шел быстро, целеустремленно, но движения были… механическими. Лицо – маской. Ни тени эмоции при виде избиения. Ни искры интереса к стонущим людям. Его ярко-зеленые глаза скользнули по сцене и тут же перевели взгляд на кран, поднимавший очередную секцию стены. Расчетливо. Холодно. Пусто.

«Вассал. Инструмент. Совершенный и бездушный. Моя воля в плоти», – пронеслось в сознании Димы, и это знание было горше боли. Он создал это. Чтобы спасти своих, он превратил живого, амбициозного человека в это… в исполнителя приказов. В тень.

Люк что-то сказал охраннику. Тот кивнул, достал рацию. Через минуту к месту избиения подошел офицер «Стражи». Резкий окрик. Надсмотрщик нехотя убрал плеть. Избитых подняли, заставили снова взяться за балку. Они потащили ее, спотыкаясь, оставляя кровавый след на грязном бетоне. Люк уже шел дальше, к причалу, где разгружали очередную баржу. Его фигура растворялась в клубах пыли и выхлопных газов.

Дима отшатнулся от окна. В отражении в грязном стекле он увидел не юношу-механика Димку Радена. Он увидел бледное лицо с запавшими глазами, в которых горел холодный, древний огонь знания и нечеловеческой усталости. Глазами Прародителя, заточенного в клетку слабой плоти и еще более хрупкого человеческого счастья.

Тени сгущались. Не только от стен растущей Цитадели. Тени страха в глазах близких. Тени пустоты в вассале. Тени ада, подползающего с материка. И самая глубокая тень – в его собственной душе, где титаническая воля боролась с отвращением к цене спасения.

Он сжал кулаки. Ногти впились в ладони. Боль была острой, человеческой. Приятной.

«Цикл начался, – прошептал он в холодное стекло, оставляя мокрый след от дыхания. – И фундамент… уже пропитан кровью».

Где-то вдалеке, за ревом стройки, завыла сирена воздушной тревоги. Не учебная. Первая ласточка настоящей бури. Тени материка протягивали к острову свои когтистые щупальца.

Том-1, Глава 8: Зонд-3. Возвращение с Проклятой Земли

Двести километров к северо-востоку от нашей сраной Цитадели. Материк. Тишина. Не живая, а мертвая. Та, что бывает после громкого крика, когда эхо уже схлынуло, а уши все еще звонят. Только здесь звенело не в ушах, а в костях. И воняло. Святые угодники, как воняло.

Мы шли по следу разрушений. Не бомбы, не арта – это было видно сразу. Что-то… живое. И большое. Очень большое.

Первая находка – олень. Вернее, то, что от него осталось. Броня из сплетенных рогов, утыканная шипами, как у какого-то костяного демона. Копыта – медвежьи лапищи с когтями, впившимися в мерзлую землю. А глаза… пустые дыры, из которых сочилась черная, густая, как деготь, жижа. Она стекала по морде, смешиваясь с грязью и снегом. Вонь стояла такая, что Касьян тут же отвернулся и блеванул.

Деревня. Вернее, то, что от нее осталось. Будто гигантский ребенок в истерике прошелся, снося избы. Сарай… Сарай был не снесен. Он был разорван. Доски торчали наружу, будто взорвались изнутри. И на снегу – следы. Не собачьи, не человечьи. Три пальца, каждый с отпечатком когтя размером с мою ладонь. Глубина вмятин говорила о весе… охуеть каком весе.

Потом мы нашли их. Вернее, они нашли нас. Двое. Как будто медведи, но… неправильные. Сгорбленные, шкура темная, склизкая, как у голого землекопа, только толще. Головы – кошмар. Нечто среднее между бегемотом и бульдозером, обшитое грубой кожей и утыканное острыми костяными шипами на лбу и челюстях. Зубы – обломанные клыки, торчащие во все стороны. И этот запах… гнили и свежего мяса одновременно.

Они не рычали. Они… хрипели. Глухо, как неисправный мотор. Увидели нас – и пошли. Не побежали. Пошли. Уверенно. Как хозяева.

Команда: "Огонь на поражение!" Автоматы застрочили. Пули входили в эту влажную шкуру с противным чавкающим звуком, как в мокрую глину. Черная кровь сочилась, но монстры даже не вздрогнули. Один размахнулся лапищей – и Галкин просто… размазался по стене амбара. Буквально. Кости хрустнули, как сухие прутья, кишки вывалились розовой спутанной лентой, забрызгав снег алым и бурым. Его крик оборвался так же резко, как и он сам.

"Гранаты!" – орал я, сам не узнавая голос. Швырнули. Два хлопка, огонь, дым. Один мутант рухнул, от него отлетело пол-бока. Ребра торчали, как сломанные весла, из развороченной грудной клетки виднелось что-то пульсирующее, черно-багровое. Вонь жареного мяса смешалась с прежней мерзостью. Второй, раненный, заревел – звук, от которого кровь стыла в жилах. Он рванул к нам, снося забор, как спички.

"Еще гранат! В пасть, блядь!" Касьян, бледный как смерть, швырнул. Мутант в последний миг захлопнул челюсти. Граната рванула у него внутри. Голова… ее просто не стало. Туловище рухнуло, забилось в предсмертных судорогах, заливая снег литрами черной жижи и кусками мяса. Нога дрыгалась, когтистая лапа царапала землю.

Тишина. Только наше тяжелое дыхание да жужжание мух, уже слетающихся на пир. Два мертвых чудовища. И один наш. Вернее, то, что от него осталось. Мы собрали что смогли. Образцы шкуры – она была противная на ощупь, слизистая, холодная. И на одном лоскуте… едва заметный, будто светящийся изнутри бирюзовый знак. Простая спираль. Смотреть на нее было… неправильно. Будто мозг скребут.

Записали все на планшет. Фото разорванного Галкина не стали делать. И без того в глазах стоит. Зато сняли тварей на тепловизор, пока добирались до точки эвакуации. Один кадр… там, в лесу, еще одно. Побольше. Оно рылось в земле, когти-кинжалы выворачивали корни деревьев. Пар валил из пасти. И на боку – та же проклятая бирюзовая спираль, тускло пульсирующая в кадре тепловизора, как больной глаз.

Обратный путь на катере до Цитадели был кошмаром. Вонь с нас не выветривалась. Мы молчали. Касьян все время смотрел на свои дрожащие руки. Я чувствовал каждую каплю высохшей черной крови на камуфляже. Каждую брызгу Галкина.