Прародитель: начало

Из машин высыпали бойцы. Двадцать человек. Стальные нагрудники поверх чёрных тактических комбезов. Каски с опущенными забралами. На поясах – тесаки с хитиновыми вставками, компактные арбалеты, пистолеты-пулемёты. Они построились в каре вокруг машин, движения отточенные, молниеносные. Воздух сгустился от сдержанной, смертоносной готовности. Карательный отряд Дома Волковых. Стальные клыки Цитадели.

Из головного «Волкодава» вышел командир. Марк Волков. Новый глава Дома. Его лицо под слоем дорожной пыли было бледным, но с резко очерченной линией рта. В глазах – приказная решимость, поверх тонкой плёнки первобытного страха. Его первое боевое задание. Приказ от Андрея Радена был лаконичен и жесток: "Подавить бунт. Восстановить порядок. Виновных – изолировать. Управляющего – обеспечить безопасность для отчета".

Марк шагнул вперёд. Голос, усиленный ретранслятором шлема, грохнул, как удар наковальни: – Всем стоять! Оружие на землю! Разойтись! Немедленно!

Толпа замерла на миг, ошеломлённая. Потом гул нарастал с новой силой. Ненависть. – Волчата! – взревел лысый детина, поднимая лом над согнувшимся Семёновым. – Прискакали крысу спасать?! Идите в пекло! Здесь мы хозяева! – Он плюнул в сторону отряда. – Ваша кровь потечёт первой!

Это был сигнал. Группа его подручных рванула вперёд с дубинами. Толпа заколыхалась. Раздался выстрел в воздух. Хаос взорвался.

Том-3, Глава 15: Первый Зуб Волчонка

Марк сжал кулаки. В ушах звенел голос отца: «Сила – язык бунта. Говори им на этом языке. Покажи, кто здесь главный». Что-то внутри него, глубоко в генах, в костном мозге, взорвалось жаром. Его потенциал – Мастер "высшего" 2-го уровня – рванул наружу.

– Волк! – выдохнул он, стиснув зубы до хруста.

Преображение не было полной метаморфозой. Не было вспышки света или клубов дыма. Но оно было стремительным и жутким. Марк слегка присел, позвоночник выгнулся неестественной дугой, готовой к прыжку. Мышцы под комбезом вздулись, порвав швы на плечах. Сухожилия на шее напряглись, как стальные тросы. Голова резко подалась вперёд. Из-под сдвинувшейся каски на лоб спала прядь волос, казавшихся внезапно жёстче, темнее. Но главное – глаза. Радужки вспыхнули хищным жёлто-зелёным светом. Зрачки сжались в вертикальные щели. Взгляд стал острым, сканирующим, мгновенно выхватив главную угрозу – лысого великана с ломом. Из горла Марка вырвался рык – низкий, хриплый, звериный, разрывающий воздух.

– Волк! – подхватили его бойцы хором, и их фигуры тоже изменились. У одного пальцы скрючились, ногти удлинились в хитиновые когти. У другого плечи раздались вширь, шея утолщилась, голова втянулась, как у разъярённого кабана. У третьего движения стали плавными, бесшумными, как у ягуара. Они не стали зверьми. Они стали больше чем людьми. Гибридами. Ходячим оружием. Волна первобытного страха, исходящая от них, ударила по толпе. Люди отшатнулись, крики смолкли, сменившись воплями ужаса.

Лысый детина замер на мгновение, увидев горящие глаза Марка, прикованные к нему. Инстинкт кричал об опасности. Но ярость пересилила. Он взревел и бросился вперёд, занося лом для сокрушительного удара по «щенку».

Марк не ждал. Его тело, заряженное звериной силой, среагировало со скоростью удара кобры. Он не побежал – он сорвался с места. Мощный толчок ногами – и он преодолел расстояние в прыжке. Лом просвистел в воздухе, ударив в пустоту. Марк был уже внутри дистанции великана. Его рука в перчатке метнулась вперёд. Не кулаком. Когтями. Но не для убийства. Для устрашения и калечения.

Шх-р-р-ррк!

Удар пришёлся в мощное плечо бунтовщика. Не просто порез. Пальцы Марка, усиленные звериной силой и частичным окостенением суставов, впились глубоко в мышцу, рвя плоть и сухожилия как гнилую ткань. Тёплая, алая кровь хлынула фонтаном, забрызгав пыльную землю, броню Марка и лица ближайших поселенцев. Лысый взвыл от нечеловеческой боли и ярости, замахнувшись свободной рукой.

Марк был уже не там. Звериная скорость! Он рванул вниз и вбок, используя инерцию великана. Его нога, словно стальной таран, взметнулась вверх не в голень, а в бок колена. С глухим, влажным хрустом кость сломалась, сустав разворотило. Великан рухнул на землю с душераздирающим воплем, хватаясь за раздробленное колено и истекая кровью из плеча. Его лом с грохотом откатился в сторону.

– Кто следующий?! – проревел Марк, поворачиваясь к толпе. Его голос был хриплым, звериным. Жёлто-зелёные глаза метали молнии. Он стоял над корчащимся в агонии человеком, его перчатки и нагрудник покрыты алой пеной. За спиной замерли в низких, агрессивных стойках его бойцы, готовые к броску. Воздух трещал от напряжения.

Толпа оцепенела. Рев сменился гулом ужаса, потом – гробовой тишиной. Вид юного командира-оборотня, искалечившего самого отчаянного за секунду, вид его кровавых рук, вид агонии… Страх парализовал. Женщины закрывали лица детям. Мужчины роняли дубины. Руки с ружьями опустились.

– Оружие… – Марк выдохнул, пытаясь вернуть голосу твёрдость, но в нём ещё бушевал зверь. – …на землю. Сейчас. Или будете хуже.

Стук, лязг, глухие удары. Дубины, ломы, ножи, ружья падали на пыль. Люди отступали, опустив головы, не смея встретиться с горящими глазами карателей. Ополченцы Семёнова, воспрянув духом, двинулись вперёд, оттесняя толпу щитами.

Марк стоял, не двигаясь. Дышал тяжело, носом, как зверь после погони. Запах крови – тёплый, медный, ужасно человеческий – заполнял ноздри. Он смотрел на свою перчатку, липкую, красной. Смотрел на искалеченное тело у ног, на лицо, искажённое болью и ненавистью. Но больше всего он смотрел на толпу. Не на страх, а на то, что было под ним. На изможденные лица с впалыми щеками. На глаза, в которых горела не только ярость, но и отчаяние, граничащее с безумием. На дрожащие руки детей. На пустые кружки. На трещины в иссохшей земле, окружающей полупустые купола.

И он смотрел на Семёнова. Управляющий, вылезший из-за спин солдат, уже не дрожал. На его потном, перекошенном от испуга лице проступило что-то гадкое – злорадство? Удовлетворение, что "волчата" пришли его спасать? Он даже попытался выпрямиться, его сиплый голос пробился сквозь затихающий гул: – Видите?! Видите, скоты?! Порядок будет! Всем вкатить двойную норму работ за смуту! Воды не будет, пока не заработаете! А этого… – он ткнул пальцем в корчащегося лысого, – этого подвесить у ворот для примера! Чтоб…

Марк его не слышал. Он слышал вопли женщин утром, когда нашли перерезанных кур – их единственный белок. Видел отчет Кирилла Кейна о проседающем фундаменте жилых секторов в "Приозерном" из-за халатности такого же, как Семёнов. Чувствовал в ноздрях не только кровь, но и запах гнилой воды из той самой "лужи", которую обещали рекой. Этот ублюдок… Этот сытый, трусливый уебок в бархатном жилете поверх грязной рубахи… Он был корнем этого ада. Не лысый с ломом, озверевший от голода и страха за детей.

Звериная ярость, только что направленная на бунтовщика, не угасла. Она переключилась. С холодной, страшной ясностью. Это не было благородным порывом. Это было осознание грязной правды системы и выбор мишени.

– Семёнов! – голос Марка, усиленный ретранслятором, ударил, как плеть. Не звериный рык. Ледяной, смертельный металл.

Управляющий вздрогнул, обернулся. Его глаза встретились с горящими желто-зелеными щелями Марка. Удовлетворение сменилось животным страхом. – К-командир? Я… я только…

Марк не стал слушать. Он не побежал. Он двинулся. Не с бешеной скоростью прыжка, а с мощной, неумолимой поступью хищника, идущего на верную добычу. Солдаты ополчения инстинктивно расступились, почувствовав волну нечеловеческой угрозы. Семёнов попятился, замахал руками: – Нет! Стой! Я же управляющий! По приказу Великого Канцлера! Я…

Марк был уже рядом. Его рука в окровавленной перчатке метнулась не с когтями. Она сжалась в кулак. Кулак, усиленный звериной силой Волка, костяными выступами на суставах, всей мощью Мастера "высшего" 2-го уровня.

Удар.

Он пришелся не в плечо. Не в ногу.

ХРР-Р-РУМ!

Звук был ужасающим. Тупой, влажный, с хрустом ломающихся хрящей и костей. Кулак Марка, как таран, врезался прямо в лицо Семёнова. Нос расплющился в кровавое месиво. Челюсть сломалась, сместилась с чудовищным щелчком. Глаза на миг стали бессмысленными, потом закатились. Тело управляющего оторвалось от земли, описало короткую дугу в воздухе и рухнуло на пыльную землю как тряпичная кукла. Лицо представляло собой кровавую маску из развороченных тканей. Одна нога судорожно дернулась и замерла. Из разбитого рта пузырями вышла алая пена, смешанная с осколками зубов. Запах крови смешался с резким запахом мочи – Семёнов обмочился в момент смерти.

Тишина.

Абсолютная, гробовая. Даже стоны лысого затихли. Толпа замерла, оцепенев от внезапности и чудовищной жестокости расправы. Солдаты Марка стояли, как изваяния, их звериные черты застыли в гримасе боевой готовности, но без понимания. Они ждали команды на бунтовщиков… а командир убил своего.

Марк стоял над телом. Его грудь тяжело вздымалась. Он смотрел на свой кулак. Костяшки были окровавлен, смешаны с грязью и мозговым веществом Семёнова. Тошнота подкатила к горлу, но он сглотнул. Внутри бушевал хаос: звериная ярость, удовлетворение мести, ледяной ужас от содеянного и… страшная, обжигающая ясность. Он не спас жителей. Он не исправил систему. Он просто убил одно ничтожество, которое было винтиком в этой машине. Но этот винтик давил людей здесь и сейчас. И за это он заплатил жизнью.

Он поднял голову. Его горящие глаза, все еще звериные, медленно обвели площадь. Он видел шок, ужас, но в глубине некоторых глаз – мимолетное, дикое, запретное ликование. Видел и новый страх. Теперь уже перед ним. Перед Волком, который рвет не только бунтовщиков, но и своих.

– Этот человек, – голос Марка был хриплым, но гулким в тишине, – Николай Семёнов, управляющий дистрикта «Рассветная Долина», обвиняется в халатности, приведшей к гуманитарной катастрофе, в сокрытии реального положения дел, в разжигании бунта своими действиями и бездействием. – Он пнул ногой бездыханное тело. – Приговор приведен в исполнение. От имени Дома Волковых и по полномочиям, данным Советом Королевства.

Он солгал. У него не было таких полномочий на казнь. Но кто здесь посмеет спросить? Он видел, как его заместитель, сержант-росомаха, чуть кивнул – жест понимания и молчаливой поддержки. Солдаты напряглись, готовые к любому повороту.

– Вода будет доставлена в течение суток, – продолжил Марк, обращаясь уже к толпе. Его взгляд упал на женщину с царапиной. – Патрули будут удвоены. Инженеры НИОСН прибудут завтра для оценки фундаментов и водообеспечения. – Он сделал паузу, его звериный взгляд впился в лица. – Порядок восстановлен. Разойтись. По домам. Следующий бунт… – Он не договорил. Просто посмотрел на окровавленный труп Семёнова. Этого было достаточно.

Люди молча, быстро, боязливо оглядываясь, стали расходиться. Не было покорности. Был шок и глубокая, леденящая тревога. Порядок вернулся, но он пах не безопасностью, а кровью и страхом нового рода.

Марк повернулся к своему сержанту. Звериные черты начали сглаживаться, желтизна уходить из глаз, но напряжение в мышцах оставалось. – Сержант Громов. Вы остаетесь с дежурным отделением. Контролируйте раздачу воды. Обеспечьте работу инженеров. Охраняйте порядок. – Он кивнул на тело. – Эту падаль… закопать за стеной. Без почестей. Отчет… – Марк глотнул, – отчет напишу лично. В Цитадель.

– Есть, командир, – сержант отдал честь. В его глазах не было осуждения. Было понимание солдата, знающего цену грязи войны и тупой жестокости тыловых крыс. – Разберемся.

Марк молча развернулся и пошел к броневику. Он не оглядывался на площадь, на труп, на лужи крови – своей первой крови, пролитой не в бою с химерами, а в грязной разборке с человеком. Он чувствовал липкость на руке, под перчаткой. Запах смерти въелся в ноздри. Его первое убийство. Он выбрал мишень. Он спас "Рассветную Долину" от немедленной бойни, возможно, спас жизни тем, кто бунтовал. Но он стал палачом. И инструментом системы, которая создала и Семёнова, и этот бунт. Он выбрал свою жертву, но свободы в этом выборе не было. Только горькое осознание и тяжесть на душе, которую не смыть никакой водой. "Приказ выполнен", – подумал он с горькой иронией, захлопывая за собой дверцу броневика. Машина тронулась, увозя его прочь от Долины Гнева, оставляя позади тлеющие угли, залитые кровью, и новый, более сложный страх. Урок был усвоен: иногда, чтобы быть человеком в этом мире, нужно стать зверем. И заплатить за это кусочком своей души.

Том-3, Глава 16: Колыбель Нового Демиурга

Воздух в спальне Дарьи был густым, как сироп, пропитанным запахом лаванды, лекарственных трав и неумолимой тленью. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь тяжелые портьеры, казался назойливым, неуместным в этом царстве угасания. На огромной кровати Дарья Раден лежала, утонув в подушках, как хрупкая птица в гнезде. Дыхание её было поверхностным, едва заметным – тихий шелест папиросной бумаги на ветру. Сто три года жизни, любви, страха и немыслимой стойкости подходили к концу. Лишь глаза, глубоко запавшие в орбитах, все еще сохраняли проблеск сознания, смотря на Дмитрия с безмерной нежностью и… пониманием.

Дмитрий сидел на краю кровати, держа её тонкую, почти невесомую руку в своих иссохших ладонях. Его собственное древнее тело было изношено до предела, но воля, горевшая в янтарных глазах, казалась ярче солнца за окном. Рядом, на изящном столике из темного дерева, лежал предмет, не принадлежавший этому миру: кулон. Не золото, не серебро. Матовый, холодный металл, неведомого происхождения, обрамлявший каплевидный камень, мерцавший тусклым, глубоким синим светом изнутри. Внутри камня, казалось, клубились туманности далеких галактик.

– Скоро, Дашенька, – прошептал Дмитрий, его голос, обычно полный власти, сейчас был тихим, срывающимся от непрошеной влаги в горле. – Скоро покой. Тишина. Там… там нет боли. Только ожидание. Как мы договаривались.

Дарья слабо сжала его пальцы. Усилие далось ей дорого. Губы дрогнули, пытаясь сложиться в улыбку. – Вечность… – выдохнула она, звук был едва слышен. – Ты… обещал… Дима… Не забудь… меня там… среди звезд… и битв…

– Никогда, – клятвенно прошептал он, наклоняясь ниже, чтобы её услышать, чтобы вдохнуть её слабый, знакомый запах в последний раз. – Ты будешь первой… первой, кого я встречу. Когда всё закончится. Когда наступит наше настоящее утро. Я сохраню тебя… как самый драгоценный свет во всей этой… холодной вечности. – Он взял кулон. Камень отозвался слабой пульсацией на его прикосновение.

Елена, жена Андрея, стояла чуть поодаль, у окна. Её лицо было бледным, глаза опухшими от слез. Она видела не Прародителя, а мужа, прощающегося с женой. Её собственная беременность, уже на восьмом месяце, казалась сейчас и даром, и грузом. Ребенок, Лев, толкался внутри, не ведая о драме разворачивающейся вокруг. Андрей, её муж, стоял рядом с Еленой, его мощная фигура Мастера была напряжена, как струна. Его темные глаза, так похожие на отцовские, были полны недетской скорби и ярости против неумолимого времени. Он только что вернулся из Штаба, где "замял" последствия кровавой выходки Марка Волкова в "Рассветной Долине". Грязь системы прилипла к нему, а тут – смерть матери.

– Мама… – Андрей шагнул вперед, голос его дрогнул. Он опустился на колени у кровати, взял другую руку Дарьи. – Держись… Пожалуйста…

Дарья медленно перевела взгляд на сына, потом на округлившийся живот Елены. В её глазах мелькнула нежность, надежда. – Андрюша… Лев… – прошептала она. – Сильный… будет… как дед… как отец… Береги… их… – Её взгляд вернулся к Дмитрию. Последний взгляд. Полный любви, доверия и готовности. – Пора… Дима… Мне… холодно…

Дмитрий кивнул. Никаких слов больше не было нужно. Он поднял кулон. Его древние пальцы, дрожащие, но точные, нажали на почти невидимые точки на оправе. Камень засиял ярче, синий свет залил лицо Дарьи, сделал его почти неземным. От устройства потянулись тончайшие, почти невидимые нити света – не лазеры, а сгустки чистой энергии – и коснулись висков Дарьи, области сердца.

Дарья вздохнула. Глубоко. Очищающе. Как будто сбрасывая тяжесть века. Её глаза закрылись. На лице застыло выражение невероятного облегчения и… умиротворения. Грудь больше не поднялась. Рука в руке Дмитрия стала безжизненной.

– Мама! – Андрей вскрикнул, сжимая её руку, но понимая, что душа уже ушла. Его плечи содрогнулись от беззвучного рыдания.

Дмитрий не плакал. Он смотрел на кулон. Синий свет внутри камня заструился, заиграл новыми, сложными узорами, стал глубже, насыщеннее. Он поймал её. Поймал самую суть. Искру. Свет. То, что было ею. Он поднес кулон к губам, прошептав что-то на забытом языке звезд, и спрятал его в складках своего темного халата, ближе к сердцу.

В этот момент резко зазвучал коммуникатор на поясе Андрея. Голос дежурного из Центрального Штаба был резким, лишенным всякого сочувствия: – Господин Канцлер! Срочно в Штаб! Красная Зона, сектор "Тэта"! Катастрофический скачок энергии! Зафиксирован массовый… сбор Террианских химер! Требуется ваше немедленное присутствие для санкции применения "Громовержца"! Повторяю, срочно!

Андрей вздрогнул, как от удара. Он посмотрел на тело матери, на скорбное лицо отца, на плачущую Елену. Глаза его метнулись между долгом сына и долгом Правителя. Боль скрутила внутренности. Но стальной стержень, выкованный отцом и временем, выпрямил спину. Он резко встал. – Отец… Елена… – голос его был хриплым, но твердым. – Я… должен. Простите. – Он бросил последний взгляд на Дарью, стиснул зубы и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Дверь закрылась с глухим щелчком.

Тишина повисла тяжелее свинца. Лишь тихое всхлипывание Елены нарушало её. Дмитрий медленно поднялся. Его древнее тело двигалось с внезапной, зловещей плавностью. Он подошел к Елене, положил руку ей на плечо. – Успокойся, дочь, – его голос звучал странно умиротворяюще, но в глубине янтарных глаз мерцало что-то нечеловеческое. – Стресс вреден ребенку. Ты устала. Отдохни. Все будет хорошо.

Елена лишь кивнула, опустошенная горем и усталостью. Она даже не почувствовала тонкого жала миниатюрного инъектора, скользнувшего из рукава Дмитрия и коснувшегося её шеи. Легкий укол – и мир поплыл. Сильнейший седатив НИОСН, не опасный для плода, но мгновенно отключающий сознание. Елена безвольно рухнула бы, но Дмитрий подхватил её мощно, несмотря на видимую хрупкость. Он бережно, почти невесомо, поднял её на руки, её беременный живот казался огромным на фоне его иссохшей фигуры.

Лифт, замаскированный под резной книжный шкаф в кабинете Дмитрия, бесшумно понес их вниз. Не на один этаж. На десятки. Глубже фундамента Цитадели. Туда, куда не ступала нога даже самого Андрея. Туда, где хранились истинные тайны Прародителя.

Двери открылись. Воздух ударил в лицо – стерильный, холодный, с озоном и металлом. Лаборатория. Но не НИОСНовская. Это был храм древней науки, переплетенной с чем-то запредельным. Стены из матового черного металла, поглощающего свет. Сложнейшие аппараты незнакомых конфигураций, мерцающие голубыми и зелеными индикаторами. Голографические проекции звездных карт и сложнейших биологических схем висели в воздухе. В центре зала возвышался странный аппарат, напоминающий гигантский кокон из полированного металла и энергетических трубок, соединенных с куполом, усеянным кристаллами. Рядом – прозрачная капсула, похожая на саркофаг.

Дмитрий перенес Елену к кокону. Его движения были быстрыми, точными. Он уложил её на мягкую поверхность внутри. Автоматические ремни мягко обвили её тело, фиксируя, но не сдавливая. Кабели с сенсорами присоединились к её вискам, запястьям, животу. Голограмма над животом Елены замигала, показывая здорового, сформировавшегося ребенка – Льва. Его сердцебиение было сильным, ровным. Идеальный сосуд.

Дмитрий подошел к прозрачной капсуле. Снял халат. Его тело под ним было жутко худым, покрытым старческими пятнами и тонкой сетью шрамов – немых свидетелей веков борьбы. Он вошел в капсулу. Ремни зафиксировали его. Десятки игл с сенсорами вонзились в его тело, в череп. Он не вскрикнул. Лицо оставалось спокойным. Лишь глаза горели нечеловеческой решимостью.

– Система активирована, – прозвучал механический голос на неизвестном языке, но Дмитрий понимал его. – Прародитель. Процедура «Феникс». Этап первый: стабилизация реципиента.

Купол над коконом Елены засветился мягким золотистым светом. Елена, под действием седатива, не шевелилась. На голограмме плода показались стабилизирующие поля, успокаивающие его, готовящие к приему.

– Этап второй: извлечение и передача квинтэссенции души Прародителя.

Боль. Нечеловеческая боль пронзила Дмитрия. Не физическая. Боль разрыва. Его сознание, его память, его я, сжатое в невероятно плотный сгусток чистой энергии и воли, вырывалось из древнего, отжившего сосуда. Капсула заполнилась ослепительным бело-золотым светом, исходящим из его тела. Из его глаз, рта, каждой поры. Он видел вспышки – рождение звезд, падение империй, лица Люка, Дарьи, Андрея-младенца, руины городов, крики первых химер… Всё, что он был. Всё, что он знал. Концентрировалось, сжималось в невероятно плотную точку света над его телом.

– Этап третий: трансфер.

Сгусток света рванул из капсулы. Не лучом. Искрой. Молнией. Он пронзил пространство лаборатории и влился в купол над коконом Елены. Золотистый свет внутри купола вспыхнул ослепительно ярко, окрасившись в белое. Голограмма плода замерцала бешено. Маленькое сердечко Льва на мгновение замерло, потом забилось с удвоенной силой. Сгусток энергии, несущий сущность Дмитрия, проник сквозь ткани, плаценту, растворился в формирующемся мозгу, в каждой клеточке будущего ребенка. Переписывая. Встраивая. Замещая изначальную искру новой, древней и чудовищно сложной.

Тело Дмитрия в капсуле внезапно обмякло. Свет погас. Осталась лишь пустая оболочка. Морщинистая, безжизненная. Глаза, широко открытые, смотрели в никуда, утратив свой янтарный огонь. На губах застыла странная гримаса – смесь невыносимой боли и… облегчения.

Купол над Еленой погас. Золотистое свечение исчезло. Аппараты затихли. Только монотонное биение сердца Елены и сильное, ровное биение сердца Льва внутри неё нарушали гробовую тишину лаборатории. Процедура завершена. Прародитель перешел. Демиург обрел новую колыбель. Но ценой стала пустая оболочка старого бога и неведомое будущее для ребенка, чей мозг теперь должен был вместить океан веков.

Сложные манипуляторы, управляемые ИИ лаборатории, бережно отсоединили сенсоры от Елены. Кресло-кокон мягко выдвинулось. Те же манипуляторы подняли Елену и понесли её обратно к лифту. Никаких следов, никаких воспоминаний. Только глубокий, искусственный сон.

Том-3, Глава 17: Утро После

Елена очнулась в своей постели. Яркий утренний свет бил в глаза. Голова гудела, во рту был противный привкус лекарств. Она потянулась, чувствуя привычную тяжесть Льва внутри. Что-то было не так. Сон… ей снился странный сон. Яркий свет. Холод. Ощущение падения… и невероятного покоя. Она села, оглядываясь. Комната была своей. Ничего необычного. Но чувство тревоги не отпускало. Дарья! Она вспомнила.

Елена встала, накинула халат. Сердце колотилось. Она вышла в коридор. Тишина. Слишком тихая. Она подошла к двери спальни Дарьи и Дмитрия. Открыла.

Запах смерти ударил в ноздри – сладковатый, тяжелый. Дарья лежала на кровати, как и вчера, покрытая легким покрывалом. Лицо её было спокойным, умиротворенным. Но на кресле у кровати… Дмитрий. Он сидел, откинувшись на спинку, как будто уснул. Но поза была неестественной. Голова склонилась на грудь. Руки безвольно лежали на подлокотниках. И лицо… Лицо было восковым, пустым. Глаза открыты, но взгляд был стеклянным, мертвым. Ни тени жизни. Ни искры того невероятного интеллекта, что горел в них еще вчера.

– Дмитрий Михайлович? – прошептала Елена, подходя ближе. Она дотронулась до его руки. Холодная. Жесткая. – Дмитрий Михайлович! – Голос сорвался на крик. Она потрясла его за плечо. Никакой реакции. Только тихий стук головы о спинку кресла. Ужас, холодный и всепоглощающий, сжал её сердце. Она отшатнулась, рука инстинктивно легла на живот, где Лев толкнулся, будто чувствуя материнский страх. – Нет… Нет, нет, нет! – Елена зарыдала, сползая на пол. Она потеряла свекровь вчера. А теперь… свекор? Одновременно? Это было невозможно! Несчастье? Или… что-то темное, связанное с его тайнами?

В резиденции поднялась суматоха. Прибежали слуги, потом медики НИОСН. Констатировали очевидное: естественная смерть от старости, последовавшая вскоре после кончины супруги. Разбитое сердце. Потеря воли к жизни. Андрей, вызванный из Штаба, где он санкционировал применение страшного оружия "Громовержец" по большим группам химер в Красной Зоне, прибыл бледный, с впавшими глазами. Он увидел двух мертвецов – родителей. Его мир рухнул окончательно. Он молча обнял рыдающую Елену, прижавшись лицом к её волосам. В его глазах была пустота и горе, слишком огромное для слез.