Прародитель: начало

Дмитрий не шевелился. Глаза его были закрыты, но Дарья знала – он не спал. В морщинах вокруг век читалось напряжение мысли, тяжелой и неотступной.

– Юлия… – прошептала Дарья, разрывая тишину. Голос ее дрогнул. – Всего год назад она смеялась здесь, хвалила мой яблочный пирог. А сегодня… уже её нет. И «Рассвет-1» не помог. – Она повернулась к мужу, ее взгляд был прямым, лишенным страха, но полным горького вопроса. – Нам ведь тоже отмерено не намного больше, Дима? Сыворотка… она лишь оттягивает финал. Не побеждает его.

Дмитрий медленно открыл глаза. В их глубине, под вуалью возраста, горел тот же неугасимый огонь, что пленил ее полвека назад. Но теперь в нем читалась и тень нечеловеческой усталости.

– Да, Дашенька, – его голос был тих, как шелест сухих листьев, но каждое слово ложилось с весом камня. – «Рассвет-1»… все наши сыворотки – лишь костыли. Они укрепляют тело, отодвигают порог слабости… но не дает бессмертие. Сто лет… сто двадцать… Биологический потолок, усиленный технологиями. Юлия достигла его. Мы приближаемся. – Он замолчал, глядя на свои руки – руки архитектора Цитадели, руки, знавшие и ласку, и кровь. – Но для тебя… для тебя у меня есть иной путь. Не отсрочка, а выбор.

Дарья не отводила взгляда. Она знала его тайны. Знание легло на нее тяжестью, но не сломало. Любовь оказалась сильнее.

– Говори, Дима.

– Первый путь, – начал он, и в его голосе зазвучали металлические нотки силы, скрытой под оболочкой дряхлости. – Перенос. Я найду… подходящий сосуд. Молодое тело. Использую остатки силы, что еще тлеют во мне. Перенесу твое сознание. Твою память. Твою сущность. Ты проснешься. Молодой и сильной. Будешь жить рядом со мной. Долго. Возможно, очень долго.

Дарья содрогнулась, будто от холодного ветра. Ее пальцы вцепились в ручки кресла.

– Заменить себя по частям? Как корабль Тесея? – В ее голосе прозвучало отвращение. – Заполнить чужую плоть своими воспоминаниями? Стать… призраком в чужом доме? Нет, Дима. Это не жизнь. Это кощунство… – Она резко встряхнула головой. – Нет.

Дмитрий кивнул, как будто ожидал именно этой реакции. В его взгляде не было осуждения, лишь глубокая печаль.

– Тогда… Второй путь, – произнес он, и голос его обрел странную, почти мистическую глубину. – Извлечение. Я не просто перенесу. Я извлеку саму сердцевину тебя. Твой дух. Твой свет. Тот неуловимый огонек, что делает тебя – тобой. Сохраню его. Вне времени и вне тления. В капсуле чистой энергии. Там ты будешь в безопасности. В вечном сне. А потом… – Он замолчал, и в его древних глазах вспыхнула искра нечеловеческой надежды. – Когда этот ад закончится. Когда человечество вырвется из тисков монстров. Когда мы построим мир, достойный тебя… Я верну тебя. Воссоздадим твое тело – совершенным, вечным. Или найдем иной способ. Но ты будешь там. Мы будем вместе. Не годы, а вечность!

Слово «вечность» повисло в воздухе, огромное и непостижимое. Дарья замерла. В ее глазах боролись страх перед неизвестностью, инстинктивное сопротивление и… проблеск той самой надежды, что горела в глазах Дмитрия. Она знала его силу. Верила в его обещания, даже самые безумные. Верила в Прародителя, но больше – в человека, который любил ее.

– Вечность с тобой… – она произнесла это тихо, как будто пробуя на вкус. – Как в тех старых сказках, что ты рассказывал у костра, когда мы только познакомились… – Она глубоко вздохнула, и в ее взгляде появилась решимость. – Второй путь. Хранить душу… как драгоценность. Ждать настоящего рассвета. Это… чище. Честнее. Да. – Она кивнула, словно утверждая свое решение перед самой собой. – Я выбираю вечность. Но… – Ее взгляд стал острым. – Андрей? Наш сын? Он… он знает? По-настоящему? О тебе? О… вечном пути?

Тень вины, знакомая и тяжелая, легла на лицо Дмитрия. Он опустил глаза.

– Андрей знает, что я его отец. Знает, что я… больше, чем кажусь. Знает о моей роли в основании Цитадели, в создании сывороток, – голос его стал жестче. – Но глубину… Истинную природу Прародителя. Циклы. Возможность вечности… Нет. Это бремя я не возложил на него. Он – камень в фундаменте *настоящего*. Его вера – в этот мир, в его защиту, в завтрашний день. Он несет свою ношу достойно. Когда придет время… он все узнает. Но не сейчас. Знание о бесконечности… оно может исказить цель или сломать. Как оно почти сломило Люка и меня в первые годы. – Он поднял взгляд, и в нем горела старая боль. – О чем я снова должен просить у тебя прощения, Даша.

– О первых годах? – перебила она его, и в ее голосе не было упрека, лишь понимание и та же старая боль. – О том, что вы творили в Цитадели? На улицах руин? Когда строили этот «порядок» на костях?

– Да, – выдохнул Дмитрий. Слово вырвалось как стон. – Мы убивали. Не только химер. Людей. Тех, кто мешал. Кто угрожал хрупкому зародышу Королевства. «Враги». «Предатели». А иногда… просто невинные, оказавшиеся не в том месте. «Необходимые потери». «Цена выживания». Так мы оправдывались. Люк несет этот крест как Король. Я несу его как Творец и Палач в одном лице. Без той жестокости… без той крови в фундаменте… нынешнего утра, этого солнца в окне, нашего Андрея – ничего этого могло бы не быть. Мы бы не устояли. И я… я прошу прощения у тебя снова. За кровь на моих руках. За ту цену, что заплачена за наше сегодня.

Слезы, тихие и горькие, выступили на глазах Дарьи. Она видела тени, преследовавшие его по ночам. Она знала цену их мира.

– Я простила тебя давно, Дмитрий, – сказала она твердо, вытирая слезу тыльной стороной ладони. – Не за кровь. За то, что ты взял ее тяжесть на себя. За то, что ты пытался, и все еще пытаешься, создать что-то светлое на этой темной основе. За Андрея. За то будущее, что он строит – оно светлее начала. Благодаря тебе. Благодаря Люку… – Голос ее дрогнул. – Хватит терзаться. Хватит просить прощения.

Он смотрел на нее, и в его глазах, казалось, на миг растаяла вековая ледяная глыба, обнажив что-то бесконечно человеческое и благодарное.

– Спасибо, – прошептал он.

Она улыбнулась ему сквозь слезы – той самой улыбкой, что согревала его в ледяном аду первых лет после Катастрофы. – А ты, мой вечный странник? – спросила она, пытаясь говорить легче. – Когда мое время придет, и ты упрячешь мой огонек в свою сокровищницу… Ты же не останешься в этом… – она кивнула на его иссохшую руку.

Дмитрий тоже улыбнулся – едва заметно, только уголками губ.

– Нет, Дашенька. Этот сосуд… он на исходе. Скоро придет время. Время для нового Круга. Я найду подходящего потомка по крови. Проведу Ритуал. Перенесу искру. И буду смотреть на мир снова молодыми глазами. Руководить и направлять. Из теней. Как всегда. Это… единственный путь. Чтобы продолжать. Чтобы дожить до того дня, когда я смогу вернуть тебя.

Он замолчал. Солнечный луч сместился, коснувшись его стопы в мягком тапке. Камин догорал, оставляя угли. Тиканье часов звучало громче, отмеряя последние песчинки их совместного времени в этой жизни.

Дарья смотрела на него – на древнее божество в оболочке умирающего старика, на своего мужа, на отца ее сына. В ее сердце не было ужаса, только глубокая, умиротворяющая печаль и абсолютное принятие.

– Тогда пообещай мне, Дима, – сказала она тихо, но с железной четкостью. – Пообещай, что вернешь меня. Когда все кончится. Когда настанет время для нашей настоящей вечности. Не потеряешься в своих бесконечных битвах.

Дмитрий выпрямился в кресле, насколько позволяла его согбенная спина. В его глазах вспыхнула вся мощь Прародителя, вся несокрушимая воля, что когда-то зажгла Большой Взрыв.

– Клянусь, – произнес он, и слова прозвучали как нерушимая печать на скрижалях судьбы. – Всей своей сущностью. И всем, что во мне осталось от человека по имени Дмитрий Раден, который любит тебя больше жизни и времени. Я верну тебя, Даша и мы будем вместе. За гранью конца и начала. Вечно.

Он протянул свою дрожащую, иссохшую руку. Дарья взяла ее в свои, не менее хрупкие ладони. Их пальцы сплелись – кость к кости, слабость к слабости, но в этом прикосновении была сила обета, превосходящая саму смерть.

Солнечный свет заливал комнату, выхватывая мириады пылинок, танцующих в воздухе. За толстыми стенами резиденции Раденов гудела жизнь Цитадели – суровая, требовательная, хрупкая. Но здесь, в этой тихой гостиной, наполненной дыханием уходящей эпохи и обещанием далекого, почти невозможного будущего, время замерло. На мгновение. На вечность. А часы все тикали, отсчитывая последние песчинки.

Том-3, Глава 10: День скорби

Дата: 50-й год П.В. (После Воспламенения)

Воздух в Секторе Вангредов был другим. Не пропитанный сосредоточенной мощью Раденов, а тяжелый, насыщенный тишиной скорби и пылью веков. Серое, низкое небо давило на высокие шпили резиденции Королей, на черные знамена с вышитым золотом левианом, склоненные в знак траура. Холодный ветер гнал по плитам площади первые желтые листья, шелестящие как сухие слезы. Толпа собралась у мавзолея Вангредов – не шумная, а плотная, молчаливая, состоящая из тех, кто выковал это Королевство из хаоса Конца.

Дмитрий Раден шел медленно, опираясь на руку Дарьи. Его темный, строгий костюм висел на иссохшем теле, но голова была высоко поднята. Глаза, неземно ясные в морщинистом лице, смотрели прямо перед собой, вбирая картину последнего пути Юлии. Рядом, едва переставляя ноги, шел Люк Вангред. Сто три года согнули некогда могучее тело Короля-Основателя. Его лицо было каменной маской горя, лишь дрожание руки, лежавшей на плече сына, Базеля, выдавало бурю внутри. Базель, новый Король в свои пятьдесят четыре, был опорой отца. Его лицо, наследующее волевые черты Люка, было бледно, сжато в суровом усилии сдержать боль и ответственность. На его мундире не было и следа золота – только черная траурная повязка.

Андрей Раден, Высший Канцлер, шел чуть позади родителей, его мощная, подтянутая фигура Мастера второго уровня контрастировала с их хрупкостью. Его темные глаза, так похожие на отцовские, были сухи, но глубина скорби в них была бездонной. Он был якорем в этом море горя – для родителей, для Базеля, для всех.

Их появление вызвало почти волну. Нынешние главы и наследники Великих Домов, стоявшие отдельной, уважительно дистанцированной группой, склонили головы почти синхронно.

Петр Донсков, новый Главнокомандующий, сын легендарного Марка, отдал честь резко, по-военному. Его взгляд, привыкший оценивать угрозы, на миг смягчился, встретившись с Андреем. Артем Волков, глава дома Волковых, рядом с отцом Ильей, чья некогда богатырская стать сменилась старческой мощью кости и воли, кивнул сдержанно. Илья Волков лишь на мгновение встретился взглядом с Дмитрием – в этом взгляде были десятилетия битв плечом к плечу, молчаливое понимание. Лидия Гринхарт, новая глава Аграриев, осторожно поддерживала свою мать, Ольгу, чьи когда-то ловкие руки теперь дрожали. Ольга смотрела на гроб с Юлией, и слезы беззвучно катились по ее морщинам. Глеб Фордж, наследник дома Фордж, стоял прямо, но в его глазах читалась растерянность под тяжестью внезапно свалившейся роли. Валерия Сталборн, глава дома Сталборн, рядом с матерью Анной, чья некогда несокрушимая осанка теперь требовала опоры. Анна смотрела на Люка с немым состраданием воина, понимающего цену потери. Кирилл Кейн, новый глава дома Кейнов (после смерти Виктора), кивнул Дмитрию с глубоким, почтительным вниманием. Его взгляд скользнул к Андрею – их связывала совместная работа в НИОСН. Александра Вандер, глава Новых Рубежей, крепко держала руку своей матери, Елены. Елена Вандер, пионерка Застенья, казалась особенно хрупкой, ее пронзительный взгляд был затуманен слезами по подруге.

Молодые главы почтительно склонялись перед Дмитрием, Дарьей, Андреем, Люком и Базелем. Слова соболезнования звучали тихо, формально. Лишь между стариками пробегали искры настоящего, немого общения: кивки, едва заметные прикосновения рук, взгляды, полные памяти о совместно пережитом аде. Они обращались друг к другу на "ты", и это "ты" было тяжелее любых титулов.

Церемония была торжественной и сокрушительно печальной. Не было громких речей о подвигах. Был лишь голос капеллана, монотонный и пронзительный, как ветер над Пепельными Землями, читавший древние тексты о бренности плоти. Был строй почетного караула, их лица словно вырезанные из камня. Был гроб из темного полированного дерева, несущий на себе невесомую тяжесть ушедшей эпохи.

Люк Вангред подошел к краю могилы. Он не плакал. Он стоял, держась за руку Базеля, и смотрел вниз, на последнее пристанище женщины, которая была его скалой, его совестью, его любовью с тех самых пор, когда их миром были руины и страх. Когда капеллан замолчал, в тишине зазвучал только ветер да сдавленное дыхание толпы. Люк поднял горсть земли. Рука его дрожала.

– Спи спокойно, Юлия, – его голос, тихий и хриплый, разорвал тишину, как рваная ткань. – Ты заслужила покой. Больше, чем кто-либо из нас. – Он бросил землю на крышку гроба. Звук был глухим, окончательным.

За ним подошел Базель, его лицо исказила гримаса боли, которую он уже не мог скрыть. Потом – Дмитрий, его движение было медленным, исполненным древней скорби. Земля из его руки упала бесшумно. Дарья, рыдая беззвучно, оперлась на Андрея. Он бросил горсть за нее, его лицо было непроницаемо, лишь челюсть напряжена до боли. Потом пошли другие старики – Илья Волков, Ольга Гринхарт, Анна Сталборн, Елена Вандер. Каждый бросок земли был прощанием не только с Юлией, но и с частью своей собственной уходящей жизни.

Когда последняя горсть упала, когда могильщики начали свою работу, толпа замерла в немой агонии. Прощание было закончено.

Люк обернулся. Его древний взгляд скользнул по молодым главам Домов, собравшимся вокруг Базеля. Петр Донсков, Артем Волков, Лидия Гринхарт, Глеб Фордж, Валерия Сталборн, Кирилл Кейн, Александра Вандер – будущее Королевства. Он кивнул им, коротко, по-королевски. "Ваша очередь нести ношу", – говорил этот кивок. Потом его глаза нашли Дмитрия. Дарью. Илью. Ольгу. Анну. Елену. Старую гвардию. Выживших.

Ни слова не было сказано. Никакого приглашения. Просто Люк Вангред повернулся и медленно пошел в сторону своей резиденции, опираясь на трость. Дмитрий, безошибочно уловив его намерение, двинулся следом, ведя под руку Дарью. Илья Волков, хмурясь, заковылял за ними, его сын Артем инстинктивно шагнул вперед, чтобы поддержать, но получил лишь отмахивающий жест: "Не надо". Ольга Гринхарт, опираясь на палку, пошла следом, Лидия хотела помочь, но мать покачала головой. Анна Сталборн что-то тихо сказала дочери Валерии и твердо направилась за уходящими. Елена Вандер отпустила руку дочери Александры и последовала за подругой Анной, ее шаг был нетверд, но решимость в глазах – несокрушима.

Они шли медленно, эта горстка древних людей, чьи тела были изношены временем и битвами, но души все еще хранили огонь времен основания Цитадели. Они шли мимо молодых глав, мимо Базеля, мимо Андрея, который смотрел им вслед с пониманием и щемящей грустью. Они не оглядывались. Они шли в Дом Вангредов. В последний раз. Чтобы собраться, как в старые, страшные и добрые времена. Чтобы вспомнить. Чтобы попрощаться не только с Юлией, но и друг с другом. И с эпохой, которая безвозвратно уходила в прошлое вместе с шелестом осенних листьев под их нетвердыми шагами.

Том-3, Глава 11: Последний Сбор Старой Гвардии

Конференц-зал Дома Вангредов дышал историей. Высокие дубовые панели, потемневшие от времени, поглощали скупой свет пасмурного дня, льющийся из арочных окон. Длинный стол, отполированный до зеркального блеска поколениями слуг, казался сейчас слишком большим, слишком пустым. Вокруг него собрались те, кто когда-то заполнял его громкими спорами, планами спасения, криками отчаяния и редкими взрывами победного смеха. Теперь они сидели тихо, как тени былого могущества.

Люк Вангред занял место во главе стола. Его руки, лежавшие на резных подлокотниках кресла, напоминали корни древнего дерева – узловатые, покрытые коричневыми пятнами. Дмитрий и Дарья Радены – рядом с ним. Илья Волков, его мощь ушедшая в кость и волю, тяжело опустился напротив, его дыхание было чуть слышным свистом. Ольга Гринхарт, Анна Сталборн, Елена Вандер – они заняли места, словно последние солдаты на поле боя после сражения. Пустые стулья – справа от Люка, слева от Дмитрия, напротив Ильи – кричали об отсутствии больше, чем любые слова. Места Марка Донскова, Бориса Форджа, Виктора Кейна.

Тишина была густой, как смоль. Лишь потрескивание дров в камине да редкий скрип кресла нарушали ее. Каждый взгляд был обращен внутрь, в лабиринты памяти, где жили призраки и боль.

Люк поднял голову. Его глаза, глубоко запавшие в орбитах, медленно обошли присутствующих. В них не было королевского величия – лишь безмерная усталость и благодарность.

– Спасибо… – его голос был тихим, хрипловатым, но разнесся по залу с ледяной ясностью. – Что пришли. Старые дураки… Непослушные. Должны бы беречь остатки сил у своих очагов. Но пришли. – Он сделал паузу, глотая ком в горле. – Потому что знаете. Знаете, что это… последний раз. Такой сбор. Как в те дни, когда стены Цитадели были лишь чертежами на обрывках, а слово «Королевство» звучало как бред сумасшедшего.

Он посмотрел на пустые стулья.

– Марк… Борис… Виктор… – каждое имя падало, как камень. – Ушли раньше. Не дождались этого… прощального бокала. Но они здесь. Здесь, – он ткнул пальцем себе в висок, потом в грудь. – Со всеми нами. Со всем, что мы построили их руками, их кровью, их упрямством. За них… за нас… – Голос его сорвался.

Слуга в черном ливрее, стоявший у стены, неслышно подошел, разливая темно-рубиновое вино по тяжелым хрустальным бокалам. Звук льющейся жидкости был громким в тишине.

Люк с трудом поднял свой бокал. Рука дрожала, вино колыхалось у самого края.

– За павших, – прошептал он. – За тех, кто не дожил до этого утра. За тех, кто дал нам шанс… построить будущее на пепле Конца. За них.

– За павших, – тихо, но отчетливо повторил Дмитрий, поднимая бокал. Его древние глаза горели. – За павших, – эхом отозвались остальные. Голоса Дарьи, Ольги, Анны, Елены, Ильи – хриплые, срывающиеся, но полные силы памяти.

Они выпили. Вино было терпким, горьковатым на фоне горечи утраты. Но ритуал был исполнен. Память почтили.

Тишина снова сгустилась, но теперь она была иной. Менее тяжелой. Более… наполненной. Илья Волков хрипло кашлянул, вытирая губы тыльной стороной ладони.

– Помнится, Марк… – начал он, и его бас, лишенный прежней мощи, все еще заставил дребезжать стекла в конференц-зале. – Когда эти долбанные «спасительные» ракеты понеслись к очагам химер… а попутно стирали с лица земли то, что осталось от городов… Он тогда сказал: «Ну что, господа офицеры? Теперь мы точно последние из могикан. Или первые – кому как нравится». Черт, как он хохотал тогда… Аж слеза прошибла. Горькая.

– А Борис? – Ольга Гринхарт качнула головой, ее тонкие пальцы вязали узлы на краю скатерти. – В первые зимы после Ударов… Когда в куполах все плохо росло, а запасы таяли… Он голодал, но делился со всеми. «Будущее за нашими детьми, Оль», – сказал. И улыбнулся. Как ребенок… – Ее голос дрогнул, она замолчала.

– Виктор… – Анна Сталборн постучала костяшками пальцев по столу. – С его вечными «А что, если?» и чертежами на салфетках. Он один из первых рискнул попробовать сыворотку «Рассвет-0» на себе. Когда все боялись, что взорвется или превратит в чудовище. Говорил: «Надо же кому-то проверять сыворотку на практике». Безумец. Гениальный безумец. – В ее глазах, обычно жестких, мелькнуло что-то теплое.

Дарья тихо вздохнула, глядя на огонь в камине. – Помните… до? – спросила она почти шепотом. Глаза всех обратились к ней. – До всего этого? Когда мир был… другим? Шумным. Ярким. Глупым иногда. Но… живым. Бесконечно живым. Когда главной проблемой могла быть пробка на дороге или сгоревший ужин… А не выбор – умереть от голода или от когтей химеры за стеной. Иногда… иногда мне кажется, что это был сон. Прекрасный, нелепый сон.

– Сон… – Елена Вандер кивнула, ее морщинистое лицо смягчилось. – Да. С широкими дорогами, полными машин. С огнями городов, видимыми за десятки километров. С этим… бесконечным потоком новостей, музыки, глупостей по всем экранам. С ощущением, что завтра обязательно наступит. Обычное завтра. Без угрозы конца. Мы не знали, какое это счастье. Просто жили. – Она замолчала, глотая комок тоски по невозвратному.

Дмитрий молча смотрел на свои руки. В его глазах мелькали картины того потерянного мира – не как сон, а как яркая, ясная реальность, от которой его оторвал собственный космический эксперимент. Он чувствовал ответственность за эту потерю острее всех.

– А потом… мы строили, – Люк снова заговорил, прерывая поток ностальгии. Его голос набрал твердости. – На обломках сна. В холоде, в голоде, в страхе. Строили эти стены. Строили порядок из хаоса. Создавали сыворотки, чтобы наши дети были сильнее. Сеяли первые зерна в куполах. Били химер. Теряли друзей. Но… строили. Костями, потом, кровью. Нашей и тех, кого помянули. – Он обвел взглядом стол. – И мы построили. Не рай. Не тот старый сон. Но – будущее. Шанс. Королевство. Оно стоит. Дышит. Растет.

Он отпил глоток вина, его взгляд стал пронзительным, направленным уже не в прошлое, а в завтра.

– И теперь… его время. Время наших детей. Андрея. Базеля. Лидии, Глеба, Валеры, Кирилла, Саши… – Он перечислил имена нынешних глав, его голос звучал как заклинание. – Петра Донскова, Артема Волкова… Они другие. Они не знали того ада из первых рук. Но они знают цену этим стенам. Они сильны. Умны. Им есть чему поучиться друг у друга… и у наших ошибок. Будущее – в их руках. Надежных руках. Я в этом уверен. Как был уверен в каждом из вас, когда мы начинали это безумное дело.

Тишина, последовавшая за его словами, была уже не гнетущей, а… завершающей. Спокойной. В ней было принятие. Старики молча кивали. Илья Волков хмыкнул, но в этом звуке было одобрение. Анна Сталборн выпрямилась, в ее позе читалась гордость за дочь Валерию. Ольга Гринхарт улыбнулась слабой, усталой улыбкой. Дарья положила руку на руку Дмитрия. Елена Вандер вздохнула, и в этом вздохе была грусть, смешанная с облегчением.

Они посидели еще немного. Без слов. В тишине, наполненной дыханием камина, скрипом старых стульев и шелестом уходящего времени. Потом Ольга осторожно поднялась. – Пора, – прошептала она. – Старым костям нужен покой.

Один за другим они начали подниматься. Медленно, с усилием, опираясь на палки, на руки подошедших слуг (молодые главы ждали в соседней комнате, дав старикам проститься наедине). Обнимались на прощание – осторожно, как драгоценный хрусталь. Слова были краткими, скупыми: «Держись», «Береги себя», «Спасибо за все». Глаза говорили больше – прощание было окончательным. Они знали, что такой сбор больше не повторится.

Люк встал последним. Он обнял Илью Волкова – их объятие двух древних дубов было крепким, молчаливым. Пожал руку Дарье, поцеловал в щеку Анну и Елену. Когда Дарья с помощью слуги уже направлялась к двери, а Дмитрий собирался последовать за ней, Люк тихо, но отчетливо произнес:

– Дмитрий. Останься. На минуту.

Это было не просьбой. Это было напоминанием о договоренности, о чем-то важном, что должно было быть сказано с глазу на глаз. Дмитрий, уже повернувшийся к выходу, остановился. Он встретился взглядом с Дарьей – она кивнула, понимающе, и позволила слуге вывести себя из зала. Остальные старики, уже у дверей, лишь мельком взглянули на них – Люка и Дмитрия, двух столпов ушедшей эпохи – и молча вышли, оставив их вдвоем в огромном, внезапно опустевшем зале, где еще витал дымок от вина и эхо последних слов прощания.

Люк тяжело оперся на спинку своего кресла. Его взгляд, усталый и невероятно острый, был прикован к Дмитрию. – Пойдем, – сказал он просто, кивнув в сторону потайной двери, ведущей в его личный кабинет. – Там поговорим. О главном. О том, что осталось… только между нами.

Том-3, Глава 12: Два Столпа у Края Бездны

Потайная дверь в дубовой панели закрылась за ними с мягким щелчком, отрезая густой воздух конференц-зала с его призраками прошлого. Кабинет Люка Вангреда был другим миром. Небольшой, обшитый темным деревом, с массивным столом, заваленным не современными планшетами, а старомодными бумажными картами и отчетами, испещренными пометками. Здесь пахло воском, старыми книгами, дорогим коньяком и лекарствами. Свет единственной лампы с зеленым абажуром создавал островок тепла в полумраке. Люк тяжело опустился в свое кожаное кресло за столом, указывая Дмитрию на кресло напротив. Сам Дмитрий, казалось, не нуждался в опоре – его древняя фигура, несмотря на видимую хрупкость, стояла прямо.

Люк откинул голову на высокую спинку кресла, закрыв глаза на мгновение. Дыхание его было ровным, но глубоким, как у человека, собравшегося для последнего броска.

– Ну что, старый друг? – прошептал он, не открывая глаз. Голос был тихим, лишенным прежней командной силы, но полным невыразимой усталости и… странного облегчения. – Дошли. Дошли до края. Юлия ушла. Марк, Борис, Виктор… почти все наши. Остались тени. И этот… – он слабо махнул рукой в сторону двери, за которой остался пустой зал, – последний сбор призраков. Что дальше, Дмитрий? – Он открыл глаза. Его взгляд, мутный от возраста, но все еще острый, как скальпель, впился в Дмитрия. – Что там, за поворотом? Для них? – Он кивнул в сторону, где были их дети, их наследники. – Для… всего этого?