Полная версия
Живая вода
– Эй… – позвал он тихонько.
Элга резко мотнула головой, мол «исчезни, не мешай!»
Вик покорно вышел, принялся бродить по кухне из угла в угол. Глаша, нахохлившись, следила за ним с батареи.
Таволга выползла из комнаты минут через сорок. Как старуха, осторожно, придерживаясь за спинку, опустилась на стул. Вид – краше в гроб кладут. Даже волосы потускнели и некрасиво повисли вдоль лица.
– Эй, с тобой всё нормально?
– Лучше не бывает, – голос под стать внешности – едва слышен.
– А выглядишь не очень.
Эль выпрямила спину, вздернула подбородок, плотнее закуталась в кофту. Руки у нее дрожали.
– Нормально я выгляжу.
Некоторое время он пристально её разглядывал.
– Скажи, мне кажется, или ведьмовство тебя понемногу убивает?
– Наговоры.
– Что?..
– Наговоры, а не ведьмовство.
– Хорошо. Наговоры.
Молчание.
– Эль?
Неохотное:
– Ну что ты привязался? Не убивают. Просто забирают немного сил.
– Немного?
Неуверенный кивок.
Выплеснув из её кружки остывший чай, он заварил новый. Насыпал три ложки сахара. Покосился на ведьму и добавил четвертую.
– Пей.
Она помотала головой.
– Мне сейчас ничего нельзя. Ни крошки, ни капли. Иначе не подействует.
От одного её вида делалось зябко. Вик крепко обхватил отвергнутую кружку – тепло керамики согревало ладони. Не подумав, ляпнул первое, что вертелось на языке:
– Перестала бы ты этим заниматься.
– Чем? – её голос звучал обманчиво тихо. – Наговорами?
Он кивнул.
– Ты как себе это представляешь? Мама… с мамой… а я могу и ничего не делаю? Плыву по течению, жду, как оно само сложится, от балды?! – её голос постепенно креп, выходил на крещендо.
– С мамой ладно, тут всё понятно. А так, вообще, не надо бы.
– Чего не надо? Димку твоего искать? Глашу от смерти спасать? Или тебя?
Вик мог бы припомнить многое из её подвигов, без чего вполне можно было обойтись, вот только ведьма пребывала не в том состоянии, чтобы вести конструктивный диалог. Её ощутимо потряхивало, даже зубы, кажется, клацали. Он вздохнул. Пересел, подгреб к себе, спросил примирительно:
– У тебя хоть получилось?
– Да не знаю я!
– Шшш.
– Вик, обними меня.
Отдаленный шум проспекта. Звук сирены на грани слышимости.
– Нет, не так. По-настоящему обними!
Шорох ткани.
– Вик… пожалуйста… нет, молчи, ничего не говори, не надо.
––
Серый рассвет, изморось, удивительно чистый, вкусный воздух из форточки. Пристальный взгляд зеленых кошачьих глаз с тумбочки у кровати.
– Мрр?
– Спасибо, что остался.
– Пожалуйста, – он смотрел в сторону.
– Без тебя я бы умерла.
– Не преувеличивай. Что теперь скажет твой…
– Пошел он.
Телефонный звонок. Ужас в глазах, не менее зеленых, чем у Глаши.
– Я боюсь. Вик, возьми ты… нет, с тобой не станут разговаривать. Але! Да, я… да, конечно. Да, поняла, спасибо! Спасибо! До свидания. Вик…
– Что?
– Вик, Вик, Вик!
– Пусти, сумасшедшая!
– Теперь всё будет хорошо! У меня получилось! Слышишь? У нее просто аппендицит, операция прошла успешно, сегодня вечером уже можно будет навестить.
– Спорим, и вчера был он же.
– Теперь – конечно, теперь у нее вчера точно был аппендицит. А раньше… ничего не хочу знать.
Торможение. 1997-98. Выпускной
Последняя школьная четверть далась особенно тяжело. С одной стороны, Вик ждал конца обучения, с другой – его страшился.
Может, сыграло роль то, что ведьма в экстремальной ситуации позвонила именно ему, а может, то, как ловко она расставила акценты в разговоре. Одним словом, после ночи, которую Елена Николаевна провела в больнице, а он – с Таволгой, некая бессознательная, плохо обучаемая часть его организма решила, будто отношения ведьмы с Жердью закончились раз и навсегда.
Разумеется, Элга думала иначе, что и выяснилось буквально через несколько дней – из окна раздевалки, помогая Димке распутывать завязки на капюшоне, Викинг с холодным бешенством наблюдал, как милуются при встрече голубки. Как ведьма знакомым небрежным жестом протягивает кавалеру папку с рисунками, как, балансируя, гарцует на бордюре, как заглядывает снизу-вверх ему в лицо.
– Не дейгай, отойвёшь! – возмутился брат, и Вик, сжав челюсти, сосредоточился на тесёмках.
Затем – на шнурках, светофорах, разогревании обеда, Димкиных уроках. Так было легче.
Видеть её – в этом концентрировалось некое особое, острое, мазохистическое удовольствие. Каждый день он брел в школу, как наркоман за дозой – ядовито, опасно для здоровья и психики, но иначе никак. Надежды оправдывались не всегда – в последнее время Элга часто прогуливала. Обычно – под благовидным предлогом – помощь маме после больницы, посещение стоматолога, экзамен в художке, мигрень, сломался замок на входной двери, случилась протечка от соседей сверху. Вик подозревал, что минимум половина предлогов – липа.
Дни без Элги проходили как во сне. Он грезил наяву, представляя, с кем она, где и как.
Если ведьма появлялась, то становилась фокусной точкой, мир вокруг которой переставал существовать. В такие моменты Викинг запросто мог проигнорировать ядовитые Машкины комментарии, не заметить Андрюхиных тычков в бок, не услышать, что вызывают к доске.
Эль держалась с ним ровно, покладисто, дружелюбно. Ни о чем не спрашивала, ничего важного не обсуждала, в душу не лезла и в свою не пускала. От такой искусственно поддерживаемой вежливой дистанции становилось только хуже, в ответ он рычал и огрызался.
Как там советовала старуха, «легче, проще, мудрее»? Ничего не выходило ни с первым, ни со вторым, ни с третьим. Он мучительно болел Элгой, и спасения не предвиделось.
Один из внутренних, готовых вот-вот сдаться голосов то и дело нашептывал, что, может, ну их к лешему, эти условности, эти навязанные обществом принципы. Стоит чуть смягчиться, дать слабину, пойти навстречу, и всё тотчас наладится. Подумаешь, два ухажера у одной девушки. Чай не десять. Обычный треугольник, история человечества знавала и не такое.
Второй голос скорее готов был умереть, чем согласиться.
Третий, отстраненно наблюдая за спором первых двух, лишь утомленно закатывал глаза.
К маю учеба перестала интересовать Вика от слова совсем. Учителя поглядывали укоризненно, по инерции продолжая ставить четверки, а то и пятерки. Ему было всё равно. Он не готовился ни к выпуску, ни к поступлению. Часами бездумно просиживая над конспектами и учебниками, не вызубрил ни одной формулы, не прочел ни единой строчки.
Удивительное дело, но выпускные экзамены он ухитрился как-то сдать, только схлопотал трояк за сочинение. Может, выехал на прежних знаниях, а может – что-то подхимичили учителя. Какая разница.
––
Понимая, что на выпускной идти не стоит, нечего там делать с таким настроением, он всё же пошел.
Для чего? Хотел в последний раз ее увидеть, обнять, поговорить по душам?
Не вышло ни первое, ни второе, ни третье. Элга попросту не пришла.
В отличие от ведьмы, Викинг явился одним из первых. Еще поднимаясь по лестнице, испытал странное чувство – будто он гость в собственной школе. Всё какое-то другое. Свет. Запахи. Звуки. Лица. В актовом зале проветрено, пол чисто выметен. Баррикада из мебели и пыльных декораций, под которой прятался Димка, куда-то исчезла. В воздухе витает ожидание праздника.
С полчаса, заразившись всеобщим приподнятым настроением, он деятельно участвовал в подготовительном хаосе. Улыбался. Таскал с ребятами из параллельного «А» мебель. Подключал технику. Помогал Андрюхе отчистить изгвазданный пылью и паутиной пиджак. По просьбе Аннушки забрался на подоконник – отцепить застрявшую штору.
Присел ненадолго отдохнуть и увидел всё будто бы заново, со стороны.
Составленные в два длинных стола парты. Воздушные шары, букеты, ленты, бумажные стаканчики и тарелки. Оставленная кем-то на стульях в углу гитара.
Неузнаваемые девчонки – платья в пол, открытые руки и плечи, монструозные залаченные прически, нанесенный с переменным успехом макияж. Нервные смешки, шушуканье, обмен помадой, колготками, тушью, заколками, фотками и сувенирами на память.
Смущенные пацаны в белых рубашках и пиджаках. Неловкие, свежевыбритые, подстриженные, непохожие на себя. Некоторые прячут за спинами глухо звякающие пакеты.
Родители деловито снуют, шуршат целлофаном, расставляя угощение – слегка заветренные салаты, нарезки, бутерброды, конфеты, бутылки «Салюта», фанту и пепси.
То здесь, то там мелькают взволнованные, нарядные учителя.
Кажется, пришли все, кроме Элги.
Последняя суета, проверка микрофонов. Музыка набирает крещендо и смолкает.
Официальная часть. Пространная речь директора. Более краткая, со слезами на глазах – Аннушки. Нордическое, но с юморком, выступление физика. По паре напутственных слов от Веры, Аллы, химички, географа и остального педсостава. Кто-то от родительского комитета с пожеланиями и благодарностями.
Вручение аттестатов, цветы, аплодисменты, поздравления, объятия и поцелуи всех со всеми.
Неловкое, совместное с взрослыми, застолье. Матери нет – Вик попросил её не приходить еще неделю назад. Замотанная, задерганная многочисленными делами и заботами, она только рассеянно кивнула в ответ. Про отца и говорить нечего – он всегда на работе.
За окнами понемногу вечереет. Растроганные родители незаметно просачиваются вслед за классной в коридор, директор исчез еще раньше.
Леонтьев, Вайкуле, Ротару и Пугачева уступают место Кино, Агузаровой, Queen, Deep Purple, Наутилусу. «Салют» и пепси – клюковке и паленому «Белому аисту».
Делается окончательно ясно – Таволга не придет.
––
Он выпил на брудершафт с Андрюхой. Затем – с кем-то из "А". Спел хором про дым над водой и про алюминиевые огурцы на брезентовом поле. Немного послушал анекдоты про поручика Ржевского в исполнении Михася. Выпил еще. Пригласил на медляк Шандарай и чуть не завалился вместе с ней на стол с недоеденными закусками. Извинился. Немного посидел на подоконнике за шторой. Задевая за столы и стулья, то и дело с кем-то братаясь, стукаясь ладонями и кулаками, пробрался к выходу – хотелось в последний раз в одиночестве побродить по школе, попрощаться с родными стенами.
Березовская нагнала его на третьем, пошла рядом. В полутьме он даже не сразу понял, что это она. Каблучки цок-цок. Спросила с непонятным подтекстом:
– Ты как?
– Лучше всех, – Вик продемонстрировал большой палец и невольно вспомнил Элгу над унитазом.
– Понравился вечер?
Он неопределенно пожал плечами.
– Вроде того.
– Уже уходишь?
Он как-то не задумывался. Уходит?
– Да, наверное.
– Знаешь, мы с ребятами в среду за город собираемся. Отпраздновать по-настоящему, по-взрослому, в доме отдыха, без всей этой мишуры. Хочешь присоединиться?
– Не, спасибо.
– Викинг…
Машка внезапно заступила ему дорогу, обняла за шею, приникла долгим, неумелым, горячечным поцелуем. Слегка ошарашенный, он не сопротивлялся, но и не участвовал.
Запах духов, привкус помады, шоколада и коньяка. Мокро, неловко.
Наконец, она опомнилась и поняла, что исполняет соло. Отстранилась, заглянула ему в лицо.
– Ты… ты не… – ее голос дрогнул.
Викинг молчал. Сказать было нечего.
– Что со мной не так?!
Освещение в коридоре выключено, скупо сочащегося из окон и с лестницы света маловато. Тем не менее кое-что можно различить. Машка сегодня как все девчонки – незнакомая, взрослая, в красивом платье. Куда-то подевались прыщи. Высокая грудь в глубоком вырезе, осиная талия. Матовая кожа, полуоткрытые пухлые губы бантиком, чуть смазанная помада. Очки исчезли по случаю праздника, глаза лихорадочно блестят.
Если бы не простреленное навылет, насмерть сердце, может быть, всё могло бы сложиться иначе. Вик с сожалением покачал головой, честно сказал:
– Ты – не она.
– Черт, Викинг, да что ж ты такой… – она судорожно вздохнула, явно изо всех сил стараясь не разреветься, – однообразный. Ты из-за неё сюда приперся, верно?
Он молча смотрел.
– Господи, какая я дура.
– Маш…
– Зря приперся, – её глаза погасли, голос сделался неправдоподобно спокойным, почти веселым. – Они с Жердью еще вчера на дачу укатили. Вдвоем, на отцовской тачке.
– С чего ты…
– Сама видела. Ах да, ты же не в курсе. Жердь в моем дворе живет, в соседнем подъезде, через стену. И гараж у них там же, под самыми окнами.
Ей хотелось отомстить, ударить побольнее в ответ на причиненную боль. Хотелось и удалось.
Казалось бы, ничего нового, но Березовская словно подвела черту. Больше никаких иллюзий – он настолько малозначим, что даже попрощаться по-человечески с ним не удосужились.
Вик с трудом удержался от детского «врешь!», ибо знал – Машка говорит правду, она всегда отличалась паталогической честностью. Мимолетно удивился краем сознания – как же так получилось, что за десять лет в одном классе он ни разу не побывал у Березовской в гостях, не узнал, где она живет. У Андрюхи торчал часами. И у Дениса. И у Таволги. Заходил даже к Жерди и Наташке, а вот к Машке – никогда. Помнится, его неоднократно приглашали, вот только отчего-то всё было недосуг.
Как-то вдруг оказалось, что он стремительно уходит прочь по коридору, а Березовская истерично кричит ему вслед:
– Ну и проваливай! Ей плевать на тебя, слышишь? Плевать с высокой колокольни! Почему до тебя никак не дойдет?! Дурак наивный, слякоть бесхребетная, размазня!
Наверное, она много чего еще кричала, но Вик уже не слышал.
––
Из той ночи он мало что запомнил – всё смешалось в доме Облонских.
Ускользающий из-под ног асфальт. Свет фар и визг тормозов. Матерная брань.
Черная мертвая громада Развала. Ни огонька. Крепко запертые ворота.
Пустынные улицы, мягкий свет из окон – там кого-то ждут.
Гитарные переборы. Ленивый баритон, выводящий длинную балладу на английском. Викинг хотел подпеть, но так и не отыскал певца. Да и слов толком не знал.
Провал.
Равнодушное усталое лицо нищего в инвалидной коляске. Щетинистый пегий подбородок. Пустой граненый стакан в выбоине кирпичной стены. Ветер играет с полиэтиленовыми пакетами, обрывками афиш, старыми газетными листами.
Провал.
Привязанный кем-то к чугунной ограде яркий и блестящий воздушный шар. Вик долго пробирался к нему сквозь игольчатые кусты с мелкими глянцевитыми листьями, словно через джунгли. Хотел отпустить на волю, но тонкая прочная ленточка не поддавалась ни пальцам, ни зубам.
Провал.
Парапет набережной, по которому он идет с легкостью гимнаста. Внизу маслянисто поблескивает черная, как нефть, вода.
На набережной никогда вроде не было парапетов?
Провал.
Веселая разудалая компания таких же, как он, выпускников. Великодушная и расслабленная по случаю праздника. Предложили отхлебнуть из бутылки. Угостили сигаретой. Дали прикурить. Позвали пойти с ними.
Провал.
Худое знакомое лицо с горящими глазами, седая коса, яростно вскинутая рука с крючковатыми пальцами: «Домой иди, беспутный!»
Провал.
Жемчужно-серое небо. Над крышами – едва различимая полоска зари. Радостно чирикают какие-то птахи, пустые улицы пахнут пылью, немного гарью и мокрой травой. Р-романтика. Исцарапаны руки. Болит челюсть. Содраны костяшки. Вика совсем неромантично, мучительно тошнит в фонтан.
––
К утру действительность перестала быть дискретной. Он осознал себя на смотровой площадке, на другом конце города. Промокшим под ночным ливнем, продрогшим до костей.
Долго и трудно соображал, как попал сюда, как теперь добираться домой.
Счастье, что аттестат он на всякий случай отдал Андрюхиной матери, тете Свете.
Худо, что куртка с паспортом и тремя новенькими хрусткими десятками, сунутыми матерью перед выходом «на всякий случай», осталась в актовом зале. Чудо случится, если уцелеет хотя бы паспорт.
Значит – пешком.
Пока шел – протрезвел окончательно.
Дома – никого. Димка в лагере, родители – на работе. На холодильнике – записка. Есть не хотелось, но Вик по привычке сунулся в ледяное нутро. Известное правило, вернулся после долгого отсутствия – надо пожрать. От одного вида жареной курицы и слипшихся макарон вновь затошнило.
У себя в комнате он, не раздеваясь, рухнул на постель.
Вспомнилось худое лицо, ястребиный нос, коса до пояса, яркие тревожные глаза:
«Домой иди, беспутный!».
Почудилось или нет?
«Легче, проще, мудрее.»
Он сильный, он справится.
Комната качалась, словно Вик плыл на драккаре, нарисованном когда-то давно, в прошлой жизни, одной классной веснушчатой девчонкой.
На грани яви и сна, как-то рывком, он с необычайной ясностью он осознал вдруг простую истину – ведьма ни разу не сказала ему, что любит. Осознал и тотчас стремительно провалился в черную обморочную бездну без сновидений.
Свободное падение. 2000-2014. Янтарная брошь
Следующие несколько лет Вик потом вспоминать не любил. Острая, плохо совместимая с существованием боль со временем притупилась, но, вопреки обещаниям старухи, никуда не делась. Словно из вредности, память подводила, убирая куда-то в дальние закрома всё обидное, болезненное, злое. Взамен, продлевая муку и агонию, она услужливо подсовывала лучшее, светлое, неповторимое.
«Слышишь, как падают листья?»
Солнце, просвечивающее сквозь ореол рыжеватых волос.
Щекочущая скулу шелковистая прядь.
Запах карамели, импровизированный субботник, смех:
«Кто я, по-твоему, ведьма-ассенизатор?!»
Отчаянная улыбка сквозь слезы:
«– А вдвоем у нас были шансы выжить?
– Чуть больше, чем у тебя одного.»
Звучащие в полутьме вступительные аккорды Still Loving You.
Ветер. Рассвет. Крыша. Бесстрашный силуэт на краю, на фоне просыпающегося города.
Перепачканные лиловым ягодным соком губы. Запахи старого жилья, дыма от костра, лета. Томик Ахматовой.
Выглядывающая из шарфа круглая полосатая мордочка, а над ней – невозможно счастливое осунувшееся лицо.
Тонкие ладошки без перчаток тормозят громоздкую, разогнавшуюся до сверхсветовой карусель.
Хрупкая фигурка крутится в струящемся платье с воротником-стойкой. Цвет – дикая мята.
Мокрый линолеум. Сотни шафраново-желтых огоньков поднимаются к потолку класса.
Шкатулка с калейдоскопом воспоминаний, ключ от которой хочется потерять навсегда.
––
Глухая тоска, раздражительность и бессонница сделались его постоянными спутниками.
Кое-как, через пень-колоду, он поступил в универ на платное. Учился, потому что надо. Кому и для чего – старался не думать.
Напропалую тусил в разнообразных компаниях, хором пел под гитару, ржал над анекдотами, исправно укуривался и напивался в хлам. Уходил, когда начиналось самое интересное. Прослыл «странненьким». Заслужил прозвище «бирюк».
С домашними держался вызывающе – хамил, огрызался, часто обрывал разговор, шарахнув о стену дверью. Курил – по несколько пачек в день. Был отвратителен сам себе.
Зимой ходил без шапки, иногда – с мокрой после душа башкой. Повадился перебегать дорогу под визг покрышек и истошные гудки. Гонял на отцовской «Украине» так, что прохожие шарахались в стороны. Шлялся ночами по самым стремным районам города. Раз чудом ушел от случившейся неподалеку ментовской облавы. В другой – был до полусмерти избит местной гопотой.
С Андрюхой они теперь почти не виделись, так, созванивались иногда. Друг-приятель поступил на юридический, неуловимо изменился, обзавелся новыми знакомыми.
Об остальных одноклассниках Вик знал и того меньше. Вроде маленький город, а поди ж ты. Спортсменка Давыдова укатила в Москву. Ден провалился на вступительных и ушел в армию. Шандарай, кажется, выскочила замуж. Машка устроилась к дяде на фирму то ли секретарем, то ли менеджером.
Что касается Элги… она позвонила примерно через неделю после выпускного. Затем – еще несколько раз. Он отказывался брать трубку – не мог слышать её голос. В животе немедленно скручивался тугой узел, начинало тошнить. Мать бесцветным голосом вежливо врала ведьме что-то не слишком правдоподобное – уехал к родственникам, спит, в библиотеке, в гостях, конечно перезвонит.
К середине осени звонки прекратились.
Через полгода, истосковавшись до того, что не хватало воздуха и темнело в глазах, он решился ей набрать, но внезапно осознал, что не помнит номера. Совсем. В свое время семь цифр отпечатались в памяти с первого раза и так накрепко, что влюбленный по уши мальчик Вик даже не потрудился их записать. Теперь их не было нигде – ни в голове, ни в записной книжке.
Конечно, всегда оставалась опция заявиться в гости без звонка, да и номер узнать не проблема, не в тундре живем, однако…
– Судьба, – прошелестел в голове голос старухи, и Вик с ней согласился.
––
День шел за днем, и понемногу, исподволь, постепенно становилось легче.
Приближалась четвертая сессия, конец второго курса. Темно-лиловыми, волшебными, пахнущими сиренью сумерками он курил на балконе. В гостиной тренькнул звонок, но сигарету тушить не хотелось – оставалось еще больше половины – и он не двинулся с места.
Трубку взяла мать. Вик услышал, как она осеклась на полуслове, заговорила совершенно иным, официальным тоном. Сунулся в комнату, некоторое время прислушивался.
Мать его заметила. Зажав динамик, шепнула почти беззвучно:
– Эта звонит.
С выпускного она Элгу иначе не называла.
Сердце совершило кульбит. Викинг помедлил, прислушиваясь к себе – можно, или не стоит? Ткнул сигаретой в исполняющую роль пепельницы жестянку, требовательно протянул руку: "давай".
Мать нехотя отдала трубку и вышла. Он плотно притворил за ней дверь и только после этого ответил.
– Да?
– Вик?
– Я за него.
– Вик, я… как хорошо, что ты дома.
– А уж мне-то как.
Кажется, она растерялась от его тона и не сразу придумала, как продолжить разговор.
– Я хотела… у меня… – помолчала и брякнула без обиняков: – мне нужна помощь.
– Да неужели. А я причем?
– Больше мне некого попросить.
– А что так?
– Так уж получилось. Пересечемся ненадолго? Разговор не телефонный.
Вик задумчиво побарабанил кончиками пальцев по подоконнику.
Непривычные униженно-просительные нотки в ее голосе сделали свое дело.
– Где и когда? – отрывисто бросил он.
– В Совином парке, через пятнадцать минут.
Надо же, какая спешка.
– Парк большой.
– У тебя мобила есть?
– Неа.
– Ладно, неважно. Так найдемся.
– Как скажешь, – он дал отбой.
Пока натягивал ветровку и кроссовки, мать укоризненно поглядывала из кухни. Ничего не говорила, и правильно делала – сейчас он мог и наорать. Потом жалел бы, конечно.
Вечерними улицами и переулками, впервые за последние годы, он не шел, летел, как на крыльях. Краем сознания отлично понимая, что зря летит, некуда и незачем лететь, но упорно эту мысль игнорируя.
Фонари в парке, по обыкновению, не горели, однако найти ведьму и правда не составило труда – она стояла, небрежно прислонившись к тому самому дереву, с которым обнимался сто лет назад наивный девятиклассник Вик.
Темные глаза на бледном лице, высокие скулы. Длинная юбка, верхние пуговицы блузки расстегнуты. Рассыпанные в беспорядке по плечам волосы. Не хватает только венка из полевых трав. Дриада. Лесная нимфа. Весна Боттичелли.
– Привет.
– И тебе.
Некоторое время он просто смотрел, забыв обо всём.
Смотрел и понимал, что тонет. Как всегда, когда она появлялась в его жизни. Смотрел, постепенно осознавая, что никуда не денется, пойдет, куда она скажет, сделает то, что она пожелает.
От знания этого на душе становилось… непросто.
– Как жизнь?
– Живой, как видишь.
– Вик…
– Что?
– Мне нужна помощь.
– Ты это уже говорила.
– Сходишь со мной?
– Ты забыла сказать, куда.
– Домой к Женьке.
Он не сразу сообразил, о ком речь.
– К кому?!
Элга послушно повторила.
– Прости за непонятливость, но мне к нему зачем?
– Потому что одной мне страшно.
Легкое дежавю. В тот раз нужно было вызволять Наташкину тетрадь. Что теперь?
– К собственному молчелу страшно?
– Мы расстались. Вряд ли он обрадуется, вновь меня увидев.
– Увидев меня с тобой, он обрадуется еще меньше. Давно разбежались?
– Месяцев пять назад. Он теперь с Юлькой. Помнишь Юльку Шандарай?
– Она вроде замужем.
– Уже нет.
– Скоропостижно.
– Бывает, – она развела руками, робко улыбнулась.
– Вы из-за неё расстались?
– Вот уж нет.
– А что случилось, можно узнать?
